Пешня – железный лом на деревянной ручке, служит для скалывания льда.

ОХОТА НА МЕДВЕДЯ

Был период выдры. Зима уже вошла в силу. Снег покрыл землю белым одеялом. Дни стали короче. Вечерело. Трое охотников вышли из леса к реке. С правой стороны возвышался отвесный каменный утёс. Чахлые деревья, вырванные с вершины скалы ураганными ветрами и сброшенные вниз, высохли и костьми белели в большом количестве под утёсом. «Пора остановиться и организовать ночлег, найти гротик или расщелину в скале, наломать лапник, ветки, сделать лежанку, приготовить дров на ночь…» – решил Ябар, пожилой, но ещё крепкий и внушительный на вид мужчина. «Заночуем тут», – изрёк он и остановился. Одет он был в просторную суконную тунику* серого цвета, подпоясан широким кожаным ремнём, на котором висели разного рода оружия, сумочки из кожи и бересты. На ногах охотника чернели сшитые из грубой и толстой кожи сапоги. На голове – меховая шапка с длинными ушками, которые свободно можно было завернуть вокруг шеи в холодную и ветреную погоду. Без всяких повелений двое других, а это были ещё безусые юнцы, скинули свою одежду, оружие и начали организацию привала. «Хорошие, толковые растут ребята», – подумал Ябар, садясь на небольшой валун, предварительно убрав рукавицами снег с камня и подложив под себя свою меховую шапку.

Было тихо, без ветра, прохладно, но не холодно. Природа была окутана свежим снегом. Ябар залюбовался родной стихией. Зимний вечерний закат совсем не был похож на долгие великолепные летние закаты. В кратких зимних закатах, но столь же красивых, всегда чувствовалась какая-то грусть и сожаление о чём-то прошедшем, – непонятном и неуловимом. Багровый диск негреющего светила уходил за горизонт, озаряя небо в синие, голубые и изумрудные цвета, а редкие облака – в золотисто багровые. Природа была прекрасна и благотворна, и это чувствовал и видел охотник. Ябар остановил свой взор на чахлых деревцах, растущих в расщелинах крутых скал. Вечный холод и сырость подтачивали их корни, но деревца упрямо цеплялись за жизнь, за место под солнцем. «Жизнь – борьба», – подумал охотник, вставая с камня и отправляясь на зов юного памича Зырана. Юноша звал посмотреть гротик в основании стены утёса. Гротик полностью устраивал троих охотников своим расположением и размерами. Перед входом можно развести костёр, а под ноги наломать и накидать еловых, пихтовых веток: получится славная лежанка для сна. Костёр будет излучать тепло и греть спящих охотников. Второй юноша, а это был сын Ябара, вытащил из заднего кармана суконного охотничьего лузана** медный котелок и отправился к реке за водой. Кабыр, прозванный сверстниками за силу своих рук, плотный и быстрый, с тёмными глазами и волосами, был скуласт и похож на своего отца Ябара и впечатлял своей внешностью, проворностью и энергией. Зыран, ловко орудовавший возле костра топором, готовя дрова на ночь, был высокого роста, статен, красив. Удлинённое красивое лицо, ясные голубые глаза всегда смотрели смело. Светлые длинные волосы спадали до плеч, укрывая длинную шею. Юноша был решительный, в нём чувствовалась какая-то непонятная внутренняя сила. Закончив с дровами, он тут же начал внимательно

 

- - - - - - - - - - - - - -- - -

*Туника – длинная (до колен), присборенная верхняя одежда с капюшоном, сшитая из сукна.

** лузан – спецодежда охотника. Суконная накидка без рукав с большими карманами и спереди и сзади для ношения груза, добычи.

***Кабыр – кулак (с языка биаров).

проверять своё наплечное сооружение из кожи и гнутых можжевёловых прутьев – стволов для выноса охотничьей добычи – мяса, дичи из леса и переноса больших грузов на дальние расстояния. Зыран,- сын Покчинского пама, с детства дружил с семьей Ябара и часто ходил с ними на охоту. Как и положено друзьям, юноши были неразлучны и преданы друг другу. По силе Зырян уступал Кабыру, но был проворней, упрямей, расчётливей и дальновидней. Они как-то дополняли друг друга. Холодное варёное мясо, лепёшки, горячий напиток из сухих ягод и трав – вот весь скромный ужин охотничьего люда.

«Медведь залёг в берлогу в пол дня пути отсюда. Утром с восхода солнца выйдем в путь, к полудню подберёмся до берлоги, а там видно будет», – думал про себя стареющий охотник, лёжа на лапнике внутри грота. Его ожидало двадцатое по счёту единоборство со зверем – это ещё будет и урок молодым охотникам. Всякое случалось у Ябара на долгих охотничьих тропах. Он хорошо помнил как его отец, потомственный охотник, первый раз взял его, юнца, на медведя и показал опасную охоту с рогатиной и ножом на сильного и непредсказуемого зверя. Ябар в деталях помнил и свою первую охоту – поединок с медведем. Это было посвящение молодого охотника в значимого, опытного промысловика, мужчину. Так было принято дедами, так будет всегда. Заветы, наставления предков были очень важны. Их верования, культура помогали выживать и жить. Культура предков была священна для Ябара. По языческим поверьям следует, что орты – невидимые духи умерших предков, живут среди людей, наблюдая за своими потомками, обсуждая, оценивая их поступки, радуясь или огорчаясь за их поведение. Здешний люд, чтобы не огорчать орты своих предков, старался жить и поступать достойно,- по принятым древними родичами нормам поведения, которые передавались из поколения в поколение и образовывали некий свод законов, правил поведения. У мужчин воровство, лень и трусость осуждались ортами прежде всего. У женщин считались позором нечистоплотность и дурно воспитанные дети. Поэтому, аборигены старались угодить ортам своего рода.

«Всё, что делаешь, – делай хорошо или вообще не начинай», – ещё в детстве учил дед Ябара. И он следовал его наставлениям. Юноши уснули быстро, как и положено молодым. Ябару не спалось, глаза созерцали ночное небо. Серебряная луна скользила по краю мрачного облака невесть откуда появившегося в ночном небе, а за пределами облака мерцали звёзды. Кругом было тихо, лишь костёр потрескивал, слабо освещая свод пещерки. Охотник думал о прожитой своей нелёгкой жизни, но на сердце было спокойно. Он ни о чём не жалел. Вспомнились родные, друзья, – многих уже нет на этом свете. «Может орты сейчас наблюдают за ним,- постаревшим, седеющим другом, родственником, – подумал Ябар и невольно улыбнулся, – все может быть, всё может статься».

Утро пришло к трём охотникам синеющим рассветом, холодом и крупной дрожью коченеющих тел. Встали дружно, задвигались энергично, сын охотника быстро сгрёб в кучу угольки из-под золы и снова раздул огонь. Вскоре запылали сухие сучья и стало теплей и веселей. Позавтракали негусто и отправились в путь. Ябар вёл свою группу уверенно по звериным тропам. Лес становился всё гуще и гуще. Буреломы, казалось, нарочно закрывали любые возможные проходы вперёд. Приходилось карабкаться, перелезать по стволам огромных павших деревьев, проползать под ними. Одежда и сапоги у всех промокли от талого снега, от разогретых тел охотников шёл пар. Ябар часто останавливался, что-то высматривал всё время. Наконец он остановился и поднял правую руку: – сигнал к остановке. Подошедшим юношам тихо сказал подождать тут, а сам ушёл в гущу таёжного леса и буреломов, но вскоре вернулся. Теперь его негромкие приказы были коротки, понятны, точны и не допускали возражений: «Тулица стрел и лук за спиной, нож на поясе, копьё в руке, а всё остальное,- оставить тут. За мной пойдёт Кабыр, а замыкать группу будет Зыран. В схватку не вступать без приказа, а только наблюдать и быть готовым к любым ситуациям. Вперёд!» Через несколько десятков шагов вышли на небольшую поляну – плешь на небольшом склоне посреди бурелома. В середине плешины лежала большая еловая коряга с вздыбленными вверх корнями и покрытая тонким слоем снега. Под корягой неестественно бугрились невесть откуда взявшиеся ветки вперемешку со мхом. А снега здесь почти не было. Ябар подошёл к странному бугру, приложил палец к губам, держа в левой руке и копьё, и рогатину. Потом он показал пальцем Кабыру, чтобы тот встал справа от него. Зыран же должен стоять на месте, чуть в отдалении от отца и сына. Охота началась. Ябар ещё раз обсмотрел место, потом внимательно глянул на сына и гостя-охотника, как бы по глазам пытаясь определить их душевное состояние. Но так было всего несколько мгновений, и вот он подошёл ещё ближе к берлоге, положил на землю рогатину, обеими руками взял копьё остриём вниз и медленно начал опускать его всё глубже и глубже сквозь ветки и мох. Затем охотник начал медленно, осторожно нащупывать там что-то. Вдруг послышалась какая-то возня и мурлыканье, а затем последовали небольшие удары по копью охотника. Кабыр, глядя на это, взял своё копьё двумя руками, широко расставил свои ноги и встал наготове. Зырян стоял словно окаменевший. Копьё в его руке всё ещё смотрело в небо, упираясь древком в землю возле ног. Зыран с удивлением наблюдал за старым охотником. Вот послышалась серьёзная возня под валежником, а затем глухое рычание, и тут в мгновение ока из-под вздыбленных веток выглянула огромная голова зверя. Ябар быстротой молнии без замаха ткнул копьём медведя, но зверь, казалось, рассчитал намерение охотника и, насколько позволяло пространство берлоги, увернулся от смертельного жала копья, впившегося в плечо под холку. Медведь заревел от боли, завозился в яме, и послышался треск сломанного древка копья. Ябар отскочил назад и схватил с земли рогатину левой рукой, а правой выдернул свой длинный нож из поясных ножен. В тот же миг мощным прыжком, раскидывая телом ветки и мох, огромная туша зверя вылетела из ямы и тут же оказалась на задних лапах. Медведь незамедлительно пошёл в атаку на обидчика, задрав вверх передние лапы с длинными когтями. На холке медведя торчало окровавленное древко сломанного копья. Разъярённый зверь быстро приближался к охотнику, устрашающе рыча и скаля огромные жёлтые клыки. Вдруг охотник ловко нырнул под медведя, подставив короткую рогатину под зверя. Расчет был верен. Медведь навалится на охотника, в расчёте подмять под себя жертву, а, в итоге,- напорется на лезвие рогатины. Но случилось не предсказуемое! Медведь вдруг ударил лапой с боку по лезвию рогатины. Лезвие рожона отлетело в снег, отломившись от древка. Ябар молнеоносно отбросил безполезное древко рожона-рогатины. В правой руке охотника блеснуло длинное лезвие ножа. Казалось, ещё мгновение и судьба зверя будет решена. Ябар замахнулся ножом в одновременном прыжке под пах зверя, но левая нога вдруг поскользнулась по чему-то скользкому. Охотник на мгновение присел, потеряв равновесие. Медведь, сделавший шаг вперёд, наступил на выставленную вперёд левую ногу охотника, и тут зверь и человек начали заваливаться на бок и рухнули оземь, рыча и крича в ярости. Ябар вскочил на ноги и повернулся к зверю, но поздно. Тяжёлая туша зверя уже нависла над ним и навалилась всей своей мощью. В общем шуме послышались звуки рвущейся материи под когтями зверя. Теперь охотник и медведь, могучие и страшные, приникли друг к другу в объятиях, рыча и кряхтя. Медведь норовил подмять под себя охотника. Спина Ябара гнулась под страшным грузом, но он держался в невероятных напряжениях сильных мускулов, норовя в свою очередь вонзить нож в тело зверя. Но правая рука была прижата к телу когтистой лапой и не могла действовать.

Сын охотника, предвидя трагический оборот охоты, подбежал к борющимся и, коротко замахнувшись, спеша, сделал выпад – копьё вонзилось в плечо зверя. Но, вероятно, какая-то кость, возможно, лопаточная, задержала смертельный ход клинка. Медведь, обезумевший от боли и ярости, ринулся на нового обидчика, бросив прежнего. Сын охотника, выдернув, не успел нанести второго удара копьём. Мощный удар сбил его с ног. Зверь взгромоздился на юношу и начал рвать когтями и клыками тело. Но тут длинный нож охотника вонзился в бок зверя. Дикий рёв пронёсся по лесу, медведь с ножом в теле сначала отскочил от охотника, но тут же резким прыжком сверху накрыл его. Ябар не выдержал тяжести навалившегося груза, и медведь и охотник рухнули на белый снег. Жёлтые клыки сверкали перед лицом обречённого охотника, пытающегося удержать на расстоянии голову зверя. Мощная когтистая лапа сдавила грудь ему. А другая – рванула голову охотника с затылка – скальп охотника оказался в когтях зверя. Ябар взревел от боли и бессилия, но второй мощный удар лапой по голове заставил замолчать охотника. В тот же миг под ухо медведя вонзилась стрела, заставив взреветь его от новой боли. Медведь замотал головой, стоя на неподвижном, распластавшемся теле охотника. Тут вторая стрела вонзилась прямо в налитый кровью и яростью глаз зверя. Полуослеплённый, обезумевший от боли медведь сделал огромный прыжок в сторону, тряся головой и пытаясь лапой вытащить торчащую из глаз стрелу, но тщетно. Медведь, не переставая реветь, начал топтаться на месте, вертеться, не обращая внимания на своих врагов-мучителей. Зыран подбежал к зверю и копьё вонзилось в левый бок медведя, ровно туда, где билось могучее сердце лесного великана. Медведь тут, крупно вздрогнув, замер, затем пошатнулся, издавая слабые непонятные звуки, и, наконец, рухнул к ногам юного памича. Зыран выдернул копьё из конвульсирующего тела зверя и для надёжности ещё раз вонзил его в грудную клетку жертвы. На красивое, раскрасневшееся лицо юноши непривычно было смотреть. Движения его были резкие, решительные, глаза сверкали огнём и яростью: он был зол и страшен в этот миг. На истоптанном и окровавленном снегу всюду валялись раскиданная одежда, оружие и распластанные тела охотников и медведя. Зыран подошёл к своему лежащему другу и опустился над ним на колени. Кабыр лежал с окровавленным лицом, а на груди зияла рванная кровоточащая рана вместе с окровавленными лоскутами порванного лузана. Глаза сына охотника были закрыты, но он явно дышал и подавал признаки жизни. Зыран приложил горсть снега ко лбу друга. Через некоторое время задрожали веки пострадавшего, а через несколько мгновений он открыл глаза и стал быстро приходить в себя. Раны оказались не смертельными, хотя довольно глубокими. Следы когтей медведя на лице юноши и на его груди обильно кровоточили, но было понятно, что юноша будет жить. Тело же славного охотника Ябара не показывало признаков жизни – случилось непоправимое. Кожный и волосяной покров на голове охотника в большей мере отсутствовал. Височная часть головы была вдавлена вовнутрь и представляла собой смертельную рану. Ябар умер, не приходя в сознание. Несмотря на страшное горе, юноши нашли мужество освежевать тушу убитого зверя. Затем они завернули тело охотника в медвежью шкуру, подвязали ремнями и подняли на большие ветки дерева, чтобы не оставить тело охотника на съедение лесному зверю до прихода односельчан.

 

ПОХОРОНЫ ОХОТНИКА

День выдался морозный. Снег густо хрустел под ногами. В небе воссияло яркое для зимы солнце. На неё невозможно было смотреть: оно, казалось, настоящим весенним ярилом. Очень мелкие и разноцветные кристаллики в несметном количестве сверкали на снегу под лучами солнца, создавая картину волшебства. Удивительно голубое, бездонное небо, чистый, прозрачный воздух дополняли восприятие чуда. Природа в этот день, казалось, пела гимн чему-то великому и важному.

Многочисленная процессия народа шла и шла к прощальному месту на высоком берегу реки Колвы, где размещалось кладбище селения Дiдор. Тут и проживал всеми уважаемый, почитаемый охотник Ябар вместе с односельчанами. Дiдор – около пяти сотен жителей, входил во владение Покчи, – города купцов-торговцев, ремесленников, деревянных зодчих, кожевников и прочего делового люда. На похороны попрощаться с охотником приехало много друзей Ябара и из этого славного града,- кто верхом на лошади, кто в санях всяких конструкций. Невесть откуда на небе появились еле заметные подобия облаков, и следом медленно поплыли сверху вниз в огромном количестве сверкающие под лучами солнца снежные кристаллики, да столь маленькие, что не каждому глазу было под силу заметить размеры их, но блеск и сверкание видели все. Казалось, сам воздух сверкал бисером. То тут, то там раздавались возгласы удивления: «Это душу Ябара так встречает Ен – Великий Бог неба, создатель всего видимого и невидимого. Ен доволен жизнью охотника: и сегодняшнее чудо природы – это знак тому! Так достойно, как прожил свою жизнь Ябар, нужно жить каждому жителю Биармии».

Тело же самого охотника лежало на куче из аккуратно сложенных сухих брёвен. Одет он был в лучшую свою амуницию. Лёгкая меховая, распашная куртка, подпоясанная широким кожаным ремнём – тасмой с родовыми пасами и ножом в чехле. Суконные брюки были заправлены в короткие лёгкие кожаные сапоги – котi. Могучие некогда руки охотника покоились на животе. Лицо было закрыто чистой белой тканью. Рядом с телом покойного расположилась неглубокая свежевскопанная яма с деревянным срубом внутри и с короткими плахами наверху, расколотыми напополам из коротких брёвнышек. Плахи служили для закрытия сруба в виде потолка после процедуры закладки в могильный сруб останков тела покойного и закапывания сруба песком до могильного холмика. Возле тела охотника колдовал старый Тун – знаток ритуалов, культа захоронения, – специалист, связывающий сей мир живых с миром усопших. По древним традициям отправляющий души умерших соплеменников, с благословениями и необходимыми требами на вечную жизнь у Бога - Ена. Требы и культ захоронений мог изменить только сам усопший при жизни ещё своей волей. Воля человека была превыше всего и не могла изменяться после смерти кем-либо. Воля охотника Ябара заключалась в том, чтобы после его смерти тело его было предано огню: так похоронили его отца и мать, так хоронили его дедов, пращуров. Значит, так тому и быть.

На кладбище собралось много народу. Люди говорили в полголоса меж собой, были скромны, ибо знали, что орты* предков, да и самого охотника Ябара, находятся нынче тут и являются

------------

* орт – по верованиям этих язычников личность человека состоит из трёх составляющих: вир-яй – тело, лов – душа, орт – тень, дух,- безтелесный двойник.

такими же наблюдателями, только невидимыми людьми. С похоронами не спешили – ждали кого-то. Вот вдали со стороны города Покчи по дороге появилась вереница конных и санных ездоков, несущихся рысью в сторону кладбища. Впереди на резвом, гнедом коне ехал юный памич Зыран. Одет юноша был в теплый меховый совик, подпоясанный вязанным ярко-красным поясом, а на голову надета меховая шапка с длинными ушками, завязанными вокруг шеи. Ноги, введённые в стремена седла, обуты в кожаные сапоги с высокими до колен голенищами, откуда выступали ещё и чулки из белой овчины. В изящных лёгких санях (на одного, в крайнем случае, на два человека) ехал отец юноши – пам города Покчи, мужчина лет сорока, или чуть больше. Подъехав к кладбищу, приезжие спешились. Пам Бурмат был довольно высокого роста, светлорусый, голубоглазый и всей внешностью впечатлял. Шапку соболиную он снял ещё при подъезде к кладбищу. Расстегнув тёплую соболиную шубу, он слез с саней, поклонился молча в пояс собравшемуся народу. По толпе прошёлся лёгкий гул одобрения, но быстро затих. Бурмат зашагал в направлении покойного во главе своей свиты. Толпа расступилась, уступая проход к телу и могиле. Пам града Покчи медленно и степенно подошёл к телу охотника, покоившемуся на брёвнах, наклонился над ним и положил свою руку на руку друга и соратника. Через некоторое

время Пам выпрямился, повернулся лицом к народу, провёл долгим взглядом присутствующих. Наступила абсолютная тишина, только иногда снег поскрипывал под копытами лошадей. Вот Бурмат погладил рукой златовласую бородку, отмахнул назад длинные волосы и неожиданно сильным голосом произнёс:

«Соплеменники, дети Биаров! Вот пришло время и Бог забирает от нас славного сына своего охотника Ябара. Много трудов и подвигов было на веку у этого человека. Он был хорошим охотником, смелым воином, преданным другом и хорошим человеком. Мне не раз давала судьба честь иметь рядом с собой этого человека: и на охоте, и в пути, и на бранном поле, защищая землю своих отцов и детей от грабителей. Охотник сей всегда соблюдал законы чести наших предков. Он был честен, смел, трудолюбив. И я уверен, что ни Бог неба, создатель наш Ен, ни другие боги земные не держат на него ни обиды, ни зла и дадут ему достойное место на том свете. А мы в умах, сердцах и делах наших будем чтить светлую его память. Слава и честь охотнику – сыну Биаров! Да свершится божья воля, прощай дружище!» Бурмат, повернулся лицом к телу своего друга и в пояс поклонился. В глазах пама заблестели, засверкали под лучами сияющего солнца скупые мужские слёзы. Толпа снова загудела. Короткая, но понятная, доступная и чувственно созвучная речь уважаемого всеми пама Покчи заставила многих присутствующих прослезиться. Но вот бард начал плач – прощальный гимн усопшему.

Он приятным, громким голосом пел героику жизни Ябара, а в это же время из-под груды брёвен, на которых покоилось тело охотника, пошёл лёгкий дымок; крошечный язык пламени заплясал в кучке сухого хвороста и живо и шумно начал развеваться. Вот уже полетели искры сухой хвои в ясное солнечное небо, чтобы ярко сверкнув, через несколько мгновений погаснуть и чёрной отметиной лечь на белый снег в отдалении от происходящего. Бард пел и плакал всё азартнее, и всё азартнее разгоралось пламя. Вот уже запылали брёвна, дым и огонь закрыли от глаз людских тело охотника. Запахло дымом и горелой плотью, пел и плакал бард, рыдали женщины, а огонь делал своё дело. Кабыр, сын Ябара, отвернулся от толпы и горящего тела отца в сторону реки. Его плечи тряслись в беззвучном рыдании, и слёзы текли по его щекам обильно и неудержимо. И было ясно, что нет силы, которая могла бы удержать сына великого охотника от этого плача. А ещё через несколько мгновений, не дождавшись конца похоронной процессии, Кабыр уже шагал без шапки в сторону своей деревни, к дому, где остались жить его мать, бабушка и маленькая сестрёнка Туся.

 

НА СЛУЖБУ В ПОКЧУ

Семъя погибшего охотника Ябара не была оставлена в горе на одиночество и прозябание в нищете без кормилица. Кабыр, сын охотника, был приглашён на службу к паму Бурмату. Это приглашение, казалось, было больше проявлением доброй воли, чем деловым предложением. Но пам Бурмат не только уважал сына своего друга, но и видел в нём хорошие человеческие качества, такие как честность, храбрость, деловитость, силу и верность своему слову. А хорошие, надёжные люди в дружину вечевого правления городским обществом нужны были как воздух человеку.

Времена были сложные, неспокойные. Со стороны восхода солнца нередко молниеносно набегали из-за Камня вогулы - югра с целью понажиться добром жителей Прикамья и увезти в полон красивых девушек. А со стороны захода солнца на торговых путях рек Вычегды, Двины часто орудовали шайки всевозможных грабителей разных городов и стран, даже наведывались скандинавские варяги-викинги. Всех их влекло богатство северных краёв, а если точнее – пушнина – мягкое золото Севера. Меха высоко ценились и в государствах восходящего солнца и заходящего, и у степных кочевников. Мехами торговать было выгодно даже очень выгодно, но опасно. Можно было на такой торговле быстро разбогатеть, но и быстро можно было потерять голову. А чтобы не потерять голову, купцу нужны были верные, смышлёные, сильные служивые люди, которые бы и организовали торговлю. Вот почему серьёзный, значимый купец сам уже не ездил по торговым путям. Этим занимались его служивые люди. Пам Покчи, кроме защиты вверенных на всенародном вече ему рубежей и ведения судебного дела, масштабно занимался торговлей и слыл тут одним из самых богатых купцов и не только Покчи, но даже и крупного города Чердыни. Его торговые пути проходили по рекам Печора Ижма, Вычегда и Двина. По этим же маршрутам торговали и чердынские купцы, но и торговый люд других городов, куда более крупных и богатых. Но они не мешали друг другу, ибо мест для торговли хватало всем. Торговые города по Каме и Двине с прилежащими притоками быстро богатели, росли, развивались и крепли, расширяя земли свои и род людской деятельности. Камский край Биармии дружески соседствовал с сильной и богатой Волжской Булгарией, государством, защищавшим торговые, караванные пути на обширной территории. Но не такими, как булгары, были другие соседи – от них надо было защищаться. Вот ещё почему Кабыр, по предложению пама Бурмарта, в течение дней десяти-пятнадцати, завершив свои дела по домашнему хозяйству, должен будет приехать в город Покчу на памский двор. Пам оставил на это время сыну охотника лошадь с санями для хозяйских дел и переезда. Согласно договора по службе, домашние юноши будут брать еду на пропитание в амбарах пама, а таковые находились и в селении Дiдор. Служивый Кабыр, в зависимости от усердия по службе, кроме пропитания и одежды, будет получать серебром, или ещё как, плату за службу. В обязанности сына охотника на период этой зимы будет перевозка конным путём памского товара – эмбура* по его амбарам в верховьях рек Печоры да Ижмы.

* эмбур – товар, вещи (на языке биаров)

Предложение пама с одной стороны безмерно радовало юношу; ведь ему предлагается возможность поездить и посмотреть мир, а может быть и со своим другом Зыраном. Но с другой стороны сына охотника мучила совесть: оставить бабушку, мать, сестрёнку одних, без мужской поддержки, казалось, это граничит с предательством. От этого юноша безмерно сокрушался в душе своей и страдал. Но мать, видя его мучения, как-то подошла к сыну, обняла за плечи и мягко сказала: «Сынок, Бог каждому человеку даёт испытания для укрепления духа и земные поручения, которые человек обязан исполнить в своей жизни мужественно и с честью. Твоя судьба, сын мой, будет длинной и трудной, – с горечью поражений и радостью побед, как и у твоего отца. Иначе Бог не дал бы тебе такую даровитость, какую ты имеешь в себе. Твоё дело – исполнить свой Божий Замысел и исполнить достойно, иначе ты будешь мирским изгоем, а душа твоя – ненужной Богу-Ену в Его промысле. Так учит верование наших предков. Не кручинься, – мы с сестрой твоей справимся с проблемами жизни. Наш народ– добрый, сердечный и поможет в трудное время. С ясным умом, свободным сердцем иди и служи Богу своему, своему народу и паму нашему, да с честью, да с совестью. Но береги голову, сын мой, не лезь лишний раз в ненужную перепалку да бессмысленный риск. Помни о долге своём перед Богом, перед Родиной и Родом своим. Я, мать твоя, благословляю тебя на этот путь. Буду молиться перед Еном и земными богами, чтобы они хранили тебя и помогали на путях твоих. Иди с Богом».

И, поднявшись на носочки, она поцеловала в лоб своего сына и отошла. Кабыр долго стоял как вкопанный, слова матери всё ещё звучали в ушах, а он лихорадочно осмысливал суть сказанного ещё и ещё раз. Наконец, он выпрямился во весь рост, расправил свои могучие плечи, сделал глубокий вдох, как будто тяжёлый груз сбросил с плеч. Глаза сына охотника заблестели и, кажется, засиял он неведомым светом. «Значит, так тому и быть», – решил юноша и начал подготовку к отъезду на службу.

Пришло время отъезда. Недолгие сборы и в санях уже стояли сундуки с дорожными и иными вещами, спальными принадлежностями. На передней части большой розвальни аккуратно было уложено пахучее сено для лошади, а поверху постелена широкая лосиная шкура – лежанка для ямщика. На улице мела лёгкая пурга, скрипел снег под копытами неспокойной, застоялой лошади, которую запрягал Кабыр. Одет сын охотника был в отцовскую, тёплую дорожную суконную тунику-совик с ещё не надетым на голову капюшоном. На ногах были длинные меховые сапоги мехом наружу, а оттуда виднелись белые чулки из овчины мехом вовнутрь. На поясе Кабыра красовалась тасма – это ремень с ножом, заправленным в ножны, да с пасами из костей и бронзы – с родовой символикой на коже ремня. Кабыр выглядел впечатляюще, но в сей миг, стоя на крыльце дома, любовалась им только маленькая пятилетняя сестрёнка Туся. Она раньше матери вышла провожать брата на службу и теперь молча наблюдала за происходящим. Одета она была в лёгкую, необычную шубку – малицу* из разных декоративно, потешно сшитых шкурок мехом и вовнутрь и наружу. Такую одежду, говорят, носят самобытные, своеобразные люди, прозванные печерой и живущие в полуночной стороне вдоль рек Ижмы и Печоры. Отец покойный как-то привозил малицу оттуда, носил и хвалил эту тёплую верхнюю одежду из выделанных оленьих шкур. Мать же дочке сшила

-------

*малица – тёплая верхняя одежда с капюшоном и с рукавицами, вместе сшитыми, мехом вовнутрь из выделанных оленьих шкур, иногда имеет матерчатое покрытие. Носят народы Севера.

нечто похожее, но более лёгкое, изящное, из разных лёгких шкурок. Девочка очень любила эту одежду, тёплую и просторную. На ногах её были катанки из овечьей шерсти. Обувь эта была не столь тёплая, как, например, меховые сапоги, в которые был обут брат, но вполне устраивала, чтобы ходить зимой по снегу. Вот брат справился с упряжью, поднял капюшон на голову, подошёл к сестре и взял ее под мышки и высоко поднял над головой, говоря при этом: «Вырасти, сестрёнка, вот такая большая, будь здоровой и умной, да живи счастливо. Жди брата своего да помогай маме, а я подарки привезу тебе городские».

При этом он обнял нежно сестрёнку, прижал её к своей груди и поцеловал в щёчки. Вышла мать. Сын её никогда такой не видел. Одета она была в свои лучшие наряды. Трудно описать довольно сложное одевание здешних женщин. Разноцветные элементы сарафанов, передников, сшитые из парчи, китайского шёлка и других тканей стран Восходящего Солнца, впечатляли любого человека, увидевшего такое зрелище. Поверх своих нарядов надет был у неё овчинный полушубок. На ногах красовались меховые разукрашенные с разноцветными узорами сапожки. Мать была прекрасная рукодельница как и многие местные женщины. Рукоделие, как искусство, было гордостью многих женщин, которые с одного взгляда могли достойно оценить качество, изящество, вкус… других мастериц. Голову матери обрамляла красивая, многоцветная шаль с бахромой. Шаль для северной женщины – это часть её личности, что-то очень важное, существенное и для мужчин непонятное. Это некий символ внутреннего мира женщины. Мать подошла к сыну и предложила пешком пройти улицу родного селения, а там уже сесть в сани и в путь. Так и сделали. Тусю посадили на лосиную шкуру, дали в руки вожжи, а брат взял лошадь под уздцы и повёл по широкой сельской дороге. Мать гордо вышагивала рядом, - плечо к плечу, а из домов выходили и выходили люди, провожая сына охотника на службу, желали счастья, здоровья и хорошей службы. Так дошла семья покойного охотника до конца селения. Мать благословила сына, поцеловала в щеки, и умчался сын в заснеженную даль Прикамского края, в земли легендарных Биаров.

 

ГРАД ПОКЧА

Кажется бесконечно долго бежит рысью лошадь по заснеженным просторам родной земли, скрипя полозьями саней и кожаной упряжью. Запах пенящегося пота, выступившего на разгорячённом теле лошади, однообразие звуков колокольчика под дугой, скрип полозьев на снегу притупляют внимание юноши. Кабыра невыносимо тянет ко сну, но продрогшее от холода тело требует тепла, и ямщик периодически пытается согреться то отжимаясь руками, то приседая прямо в несущихся санях. Кабыру давно хочется спрыгнуть с саней и бежать следом, чтобы разогреться, но это опасно. Лошадь может оказаться проворней и без ямщика вернуться в памский двор. А это будет уже позором для начинающего служивого и будет поводом для насмешек. Вот и в очередной раз сани выскочили на открытый высокий берег реки Колвы. И тут сквозь лёгкую пургу на довольно высоком противоположном берегу реки, Кабыр заметил захватывающую картину. За длинным рядом частокола из заострённых и плотно приставленных друг к другу брёвен виднелось множество бревенчатых домов. Дома были разных размеров и конструкций. Над крышами многих их них вился дым из труб, разрываемый тут же в клочья порывами ветра. Между домами видно было, как двигались люди по одиночке и группами. То тут – то там скакали лошади с всадниками или проносились между домами ездоки на санях. Всё увиденное впечатляло и юноше захотелось быстрее заехать вовнутрь этого городища и ближе посмотреть своими глазами на происходящее. Кабыр погнал плетью так уже старательно несущуюся лошадь. Покча приближалась. Вот и ров впереди частокола, про который как-то рассказывали и отец, и дружок Зыран. А вот и городские ворота с двумя башнями и отворёнными двухстворчатыми дверьми – вратами, тяжёлыми и кованными. Во вратах стояли служивые люди, тепло одетые, обутые, на поясе висели сабли, в руках держали они копья. Вот двое из них преградили путь Кабыру, и тот вынужден был остановить лошадь. Внимательно осматривая подводу и ямщика, пожилой рыжебородый, внушительный на вид стражник спросил:

– Кто? По делам каким и куда едешь?

– Я из дальнего селения, по делам службы еду к паму Бурмату, с напущенной важностью ответил сын охотника.

– Ну-ну, а знаешь ли ты, где находится памский двор? – спросил рыжебородый, усмехнувшись.

– Нет. Не приводилось бывать там ещё, – сокрушённо ответил недовольный опросом юноша.

– А говоришь, по делам служивым. А не сын ли ты охотника Ябара из тех краёв?

– Да, это я, – ответил Кабыр, с удивлением всматриваясь в лицо стражника. Но

рыжебородый больше ничего не спросил, а ещё раз внимательно посмотрел на юношу и сказал другому молодому, безусому стражнику с некоей иронией и усмешкой:

– Сирпи, садись в сани и проводи «Служивого» на памский двор, иначе запутается в

городских улицах. Молодой стражник, казалось, этого и ждал. Он с готовностью ответил:

– Хорошо, дядя Татем, я в миг туда – сюда, но только позволь копьё тут оставить.

– Оставляй, и езжайте.

– Сирпи, так звали молодого стражника, удивительно проворно, без замаха, забросил куда-то вверх своё копьё, которое держал в правой руке. Копьё, описав краткий путь, вонзилось в бревенчатую стену башни, застыв на такой высоте, что достать его оттуда мог только очень хорошо физически подготовленный человек.

– Ну, проказник, ты опять за своё, – с напущенной строгостью, но в бороду заулыбавшись, крикнул пожилой стражник, – живо езжайте!

Вот и город со своими причудами, запахами,… жизнью. Между домами, другими постройками, и с заборами и без рысью неслась лошадь к родной конюшне, пугая прохожих

топотом, ржанием и храпом. Вот на склоне холмика небольшого пустыря одиноко стояли несколько бревенчатых зданий странного вида. Длинные и невзрачные, они парили своими открытыми окнами, дымили трубами, а вокруг несло сыростью и ещё каким-то непонятным запахом.

– Это солеварни купца Горана, – сказал Сирпи, как бы улавливая мысли Кабыра. – Он очень богатый человек. Торгуя солью, чуть ли не со всем белым светом, купец баснословно разбогател. Соль тут начал добывать его дед полвека назад, а бабка начала лечить рассолом больных поясничным недугом в своей бане и весьма успешно и прибыльно. Вдруг в воздухе запахло зловоньем. Кабыр, привыкший к чистому лесному воздуху, затаил дыхание Сирпи не проявлял никакого удивления и недовольства, а лишь показал рукой в огромных меховых рукавицах на строения, похожие на солеварни, но только на другой стороне улицы, и сказал: «А это кожновыделочные мастерские купцов рода Чуров. Там выделывают шкуры, делают, мнут кожу и многое другое из кожных дел. Там всегда зловонье стоит.» Неожиданно дорогу лошади преградила огромная толпа народа с мешками, авоськами, корзинами… Хотя время клонилось к вечеру уже, но эти люди, кажется, ничего не замечали. Шум стоял невообразимый, и возня огромного количества людей удивила сына охотника более всего уведенного за целый день. Сирпи тут выпрыгнул с саней, взял под уздцы лошадь и, громко выкрикивая приказы встречным, прокладывал путь сквозь толпу горожан. Вот гул и толпа остались позади, молодой стражник вскочил обратно в сани, и лошадь снова понеслась по городским улицам меж домов и построек.

– Что это за людская толпа была? – в первый раз задал вопрос сын охотника своему

спутнику.

– Да это городской рынок. Тут покупают и продают всевозможные вещи, продукты и прочее -разное, – последовал ответ.

Но вот, наконец, и памский двор. Подвода нырнула в открытые настежь ворота – вглубь внушительного забора, прозванного в народе тыном. Могучие столбы с крышами, сделанные из лиственниц и обшитые толстыми досками, как великаны, похожие друг на друга, уходили вдаль, возвышаясь над густым пикообразным фигурным частоколом из тысяч и тысяч совершенно одинаковых четырёхгранных кольев сажени так в полтары длиною и с заострёнными шлемообразными головами, как у ратных воинов. Эти пикообразные колья были нанизаны на мощные плахи, которые концами своими упирались о столбы-великаны. А частоколы же, между этими столбами, стояли и упирались на мощный фундамент всё из той же лиственницы и лиственничных досок, которые очень плохо подвергались гниению. Тын представлял собой не только красивейшее зрелище деревянного зодчества великих мастеров, но также представлял серьёзную преграду для конных и пеших грабителей, завоевателей. Если таковые появятся. В то же время тын имел и завершённость и красоту в архитектурном плане памского двора, поднимал уважение и престиж его хозяина. Могучий тын закрывал, защищал десятка два крупных строений из брёвен и досок.

На небольшом холмике, на самом высоком месте внутри двора стоял большой трёхэтажный дом полностью обшитый доской и выполненный с таким умением и аккуратностью, что юноше казалось, что покрытие дома было цельное. Большие окна, украшенные деревянной резьбой и крепкими изящными ставнями, безмерно удивляли сына охотника. Он в домах привык видеть маленькие оконца, обтянутые высушенными бычьими мочевыми пузырями, которые слабо пропускали свет внутрь домов. Тут же в огромном окне было использовано множество пузырей животных, ибо окна сплошь состояли из малых рамок, и каждая была обтянута отдельным материалом животных. Юноша был очарован красотой и мощью строений и широко открытыми глазами всё снова и снова созерцал великолепные строения мастеров по дереву, что даже вздрогнул от окрика молодого стражника, который уже стоял возле розвальней с имуществом сына охотника: «Эй, ямщик, приехали, проснись!» Кабыр только тут осознал, что прибыли на конюшный двор. Заржала уставшая лошадь, и на её зов вышел бородатый мужик в овчинном тулупе, вероятно, конюх памской конюшни. Увидев знакомую лошадь да молодого стражника всё понял он и без слов начал распрягать запотевшую лошадь. Сирпи, ещё раз внимательно осмотрел ошеломлённого приезжего юношу, произнёс: «Ну, вот и приехали. Тебе лучше появиться перед памом нашим завтра утром, а там последуют указания, что делать и как быть. Ночевать же иди вот в тот дом для служивых людей, – и он показал рукой на приземистый длиннющий дом с множеством мелких окошек, – там встретит тебя хозяин дома и укажет твоё место, где и станешь жить. А мне нужно вернуться на службу.» И далее, ничего не пояснив, он быстро удалился куда-то. Немного потоптавшись на месте, Кабыр нехотя отправился к служивому дворцу, оставив сани со своим имуществом на конюшенном дворе. На улице вечерело, и так же продолжала мести лёгкая пурга, а на сердце юноши было тревожно, загадочно и в то же время торжественно, как при ожидании чуда. Он быстро зашагал к служивому дому.

 

У ПАМА Покчи

Кабыр спал неспокойно, поэтому встал рано. Новое место, новые люди и обстоятельства, видимо, повлияли на сон. Проснулся с ясным умом, казалось, что сна и не было вовсе. Он хорошо помнил, как устроился вчера в служивом доме. Устраивал его рыжебородый и очень живой дедок небольшого роста, с хромотой на одну ногу. Дед всё время задавал вопросы: кто, откуда, зачем? – но ответов, кажется, не слушал. По крайней мере, они не вызывали обратной реакции, тем более он не уточнял услышанное. Юношу разместил в служивом помещении, в комнате, где уже жили двое, которые отсутствовали до глубокой ночи, а теперь спали и сопели в полумраке затхлого помещения. Кабыр оделся и вышел из комнаты в длинный тёмный и холодный коридор, на ощупь пошёл к выходной двери. Тихо пробираясь по коридору, он слышал храп спящих служивых людей за дверями спальных комнат. Наконец он добрался до двери и вышел на улицу. Сын охотника отошёл от дома, остановился и стал разглядывать окрестности, ведь некуда было спешить.

Было раннее утро, и мир только пробуждался. В отличие от вчерашнего, день обещал быть другим. Ветер стих, но ударил мороз. Солнце ещё не взошло. Лишь горизонт светился золотистым светом, плавно переходящим в багровый. Юноша посмотрел в ту сторону, где садится солнце. Небо там было мрачное и неприветливое. Он снова стал созерцать прелести восхода. Чарующее небесное зрелище наполняло сердце радостью, надеждой, любовью и верой в будущее. «Прекрасно Божье Творение и Слава Создателю мира сего», – беззвучные благодарения Богу - Ену раздавались где-то в глубине души и сердца юноши. Он боготворил природу. Восход всё сильнее разгорался, и небо с обратной стороны тоже начало меняться в цветах: оно покрылось слабо уловимым сиреневым оттенком. А гребни едва уловимых глазом редких облаков начали светиться багрянцем и пурпуром. Но над пожарищем восхода многоцветность неба начала быстро исчезать и размываться, а небо над линией горизонта всё сильнее просветлялось. И в какой-то момент, вдруг небо прорвало, и оттуда брызнул яркий свет. На сверкающий восход невозможно стало смотреть: золотистость неба исчезла очень быстро, и ослепительный серебристый свет взял в своё властвование утреннее небо. Всё ожило под лучами восходящего солнца. Картина мира изменилась. Теперь небо на стороне захода солнца уже было в преобладающе сине-зелёных тонах. Редкие облака тонкими полосками багряной оранжевости вписались в этот фон. Небосвод над головой от бирюзово-зелёного потихоньку перешёл в прозрачную синь бездонного воздушного океана. По ходу восходящего солнца вдалеке стали видны холмы, на вершинах которых произрастал лес. Но склоны их были свободны от деревьев и представляли собой снежные поля. Длинные тени деревьев кинулись от солнца вниз по склону и контрастно выделялись на белоснежье. Удивительная картина природы очаровала сына охотника: представить только,- многоцветное небо, прозрачный воздух, восходящее солнце и множество всевозможных домов и построек, которые карабкались по склону большого холма вверх к лесу и восходящему солнцу. И было видно, как густой дым из труб, поднявшись вверх, будто по команде вдруг на одной высоте расползался тонким слоем, тем самым создавая странное, плоское облако в чистом небе.

Кабыр продрог от долгих наблюдений и направился к памскому дому. Под ногами густо хрустел снег. Вдоль дороги к дому возвышались большие берёзы, свесившие свои длинные, тонкие, голые ветки, похожие на обрывки узловатых верёвок, покрытых разноцветными сверкающими кристалликами. Под лучами восходящего солнца теперь они сверкали своими разноцветьями. Кабыр зашагал к дому пама града Покчи – навстречу своей судьбе, к вчерашнему восхитительному строению, где жил его друг Зыран. В доме уже не спали. Из трубы шёл дым, и ставни окон были открыты. Сын охотника подошёл к высокому парадному крыльцу. Крыльцо возвышалось, упираясь на резные столбы. Ступенчатый подъём был с двух противоположных сторон. Вдоль стен, над головой, нависала массивная двускатная крыша, также украшенная резьбой, и упиралась всё на те же гранённые, фигурные, вычурные столбы, что и само крыльцо. Ансамбль крыльца завершали перила – красивые и массивные – защищающие от случайных падений. Построено всё было красиво, добротно, на совесть. Юноша легко поднялся по ступенькам и остановился перед тяжёлой, кованной железом дверью. В двери на фоне разукрашенной металлической пластины на вращающейся оси висело кованое большое железное кольцо. Кольцо и пластина в паре служили для подачи звуковых сигналов домашним, и Кабыр это знал по своему опыту.

Юноша постоял немного и, набравшись мужества, постучал кольцом по пластине. Тишина. Постучал ещё раз и погромче. Внутри послышалась возня, скрипнула одна дверь, потом – вторая и только после этого тяжёлая дверь начала медленно открываться. В дверном проёме показалась пожилая, но ещё статная женщина со строгим лицом, седыми волосами, выступающими из-под платка, завязанного на затылке. После коротких взаимных приветствий по древним обычаям биаров юноша представился и стал ждать ответа. Женщина призадумалась ненадолго, затем пригласила зайти. Кабыр перешагнул еле заметный порог дверного проёма и пошёл за женщиной по тёмному холодному коридору, следуя только на слух и, наконец, шагнул в тёплую и, как показалось ему, очень светлую прихожую. Слева комнату освещали два окна. Через большие окна со множеством рамок с полупрозрачной плёнкой из мочевых пузырей убитых животных поступало всё же достаточно света, чтобы можно было видеть без особого напряжения. Сын охотника стоял в просторной комнате. В углу справа стояла огромная печка, сложенная из кирпича, внутри которой пылал огонь, разбрасывая по противоположной стене причудливые отблески пламени. По углам комнаты были расставлены шкафы и сундуки. Это прихожая для гостей, догадался Кабыр. Вдоль стены под окнами стояла на толстых вычурных ножках длинная тяжёлая скамейка, аккуратно стёсанная из огромных брёвен. Причём имелась на ней спинка для удобства. Перед скамейкой стоял такой же тяжёлый длинный стол.

«Садитесь, молодой человек, и подождите здесь. Я доложу хозяину», – сказала женщина и удалилась в комнату, дверь которой располагалась с правой стороны печки. Другая дверь, с левой стороны от печки, была куда больших размеров, причём, двустворчатая, но закрыта. Кабыр сел на край скамейки, снял меховую шапку с длинными ушками, поправил волосы на голове и продолжал разглядывать комнату. Сына охотника удивляли размеры не только прихожей, но и мебели. Они были слишком массивны, огромны, хотя и сделаны добротно и красиво. На противоположной от печки стене, где плясали причудливые отблески огня, виднелось множество вешалок для одежды из оленьих и лосиных рогов. Юноша понял, что тут бывает много народу. Теперь же на вешалках висело несколько шубок и накидок.

Прошло немного времени. В печке по-прежнему трещали дрова, в комнате властвовал лёгкий полумрак, но самое главное – приятно пахло едой и прочими ароматами. Сын охотника только теперь почувствовал острое желание поесть. Вчера за целый день он в сухомятку лишь пожевал несколько колобков, испечённых матерью, которые запил холодной водой. Вернулась женщина и сказала, что пам примет, ждите, вызовут, и тут же исчезла, плотно закрыв за собой дверь. Время шло. Юноша сидел и ждал. Вспомнилась ему поговорка, что нет ничего хуже, чем ждать да догонять. Время проходило, но изменений никаких. Правда, в доме были слышны человеческие голоса. Наконец в дверях появилась всё та же женщина и сказала: «Раздевайтесь и следуйте за мной».

Кабыр снял верхнюю одежду, засунул в большой грудной карман шапку, рукавицы, повесил на вешалку и последовал за женщиной. В полумраке они прошли две, а может и три, комнаты и оказались в угловой комнате, довольно просторной, но не столь, чтобы поместить множество гостей. Два окна, разделённые углом комнаты, давали достаточно много света. В углу на полу стоял мощный кованный железом сундук с двумя ручками по бокам и с внутренним замком – это заметили острые, наблюдательные глаза юноши. Две небольшие скамейки со спинками разместились под окнами комнаты. На стене слева висела огромная полка со всякими странными вещами. Под полками на полу стояли различные сундуки. К скамейкам был приставлен стол. Крепкие деревянные стулья с высокими спинками, украшенные резьбой, стояли возле стола. При входе в углу слева возвышалась низкая печка из кирпича. От неё чувствовалось тепло. В комнате приятно пахло чем-то непонятным. Виднелось множество свечей в подсвечниках, которые не только стояли на столе, но и висели вдоль стен. Юноша знал, что свечи встречаются лишь в богатых домах. Простые люди в тёмное время суток пользуются лучиной.

В комнату вошёл пам. Длинные златые волосы и борода были аккуратно подстрижены, округлены – ухожены. Волосы со лба откинуты назад и затянуты вокруг головы узорной тесьмой. Удлинённые голова и нос, голубые глаза, длинные руки, пальцы… – всё было необычно у этого человека. Красивые правильные черты лица, стройный стан, подтянутость, стать, манера держаться вызывали невольную симпатию. Кабыр, не раз видевший пама, каждый раз снова и снова восхищался им. Очевидно, что Бурмат был представителем другого рода-племени, нежели отец юноши, да и сам Кабыр – коренастый, плотный, мускулистый человек, на плечах которого и сильной шее покоилась большая, круглая голова. Широкое скуластое лицо, тёмные волосы и глаза да смуглая кожа сильно отличались от типа людей, каким был Бурмат. Пам теперь предстал перед очами юноши человеком не дорожным, как бывало раньше, а домашним. Одет он был в длинную искусно связанную вязанку из овечьей шерсти. Красивые узоры из разноцветных шерстяных ниток, подобранных со вкусом, впечатляли. Подпоясан он был широким разноцветным плетёным поясом с кистями на концах. На ногах – красиво связанные толстые шерстяные чулки, почти до колен, больше похожие на сапоги или катанки-валенки. Лёгкие короткие сапожки – котi – были надеты поверх чулок. Бёдра пама аккуратно облегали штаны в однотонный тёмно-зелёный цвет из неизвестного юноше материала. Бурмату на вид было чуть больше сорока лет, чувствовалась в нём большая физическая сила и могучий дух. Образ его требовал невольного подчинения.

Пам, указывая на стул, предложил юноше сесть. Женщина молча вышла из комнаты. Кабыр и Бурмат остались вдвоём в комнате, сидя на высоких стульях друг против друга.

«Слушай меня, сын охотника, друга моего Ябара. Я – пам града Покчи, избранный народом на вэчэ на службу граду, народу да земле биаров. Памов, таких как я, несколько: в каждом граде избранный пам имеется, который исполняет волю жителей града да прилегающих селений - защищает благополучие всего края наших отцов и дедов, да волю богов наших. И твоё желание определит судьбу службы твоей. Ты можешь стать деловым слугой в торговле или воином, или ещё кем-нибудь. Скажи мне, юноша, истинно ли твоё желание служить своему народу и отчизне своей? Или тебе желанно только твоё благополучие?» – закончил свой монолог Бурмат. Наступила полная тишина. Кабыр быстро осмысливал суть сказанного. Он неясно понимал суть вопроса, но из разговоров отца да друга Зырана он кое-что знал о долге, миссии, предназначении… и о служебных делах в том числе. Но чтобы слуги делились на специалистов в той или иной области, Кабыр не ведал.

Наконец он вымолвил: «Мне трудно ответить на поставленный вопрос, пам. Я молод ещё, не сведущий в делах службы человек. Чтобы не натворить ошибок и быть полезным в твоих делах, мне лучше было бы накопить опыт в течение года или двух лет, – тогда смог бы решить, чем мне гоже заниматься. Я всё сказал, пам.» Теперь задумался Бурмат, глядя в окно и ритмично отстукивая по столу пальцами левой руки.

«Да, ты прав: спешить некуда. Чтобы определиться, нужно знать в чём. Значит так,

пойдёшь в подчинение приказчику Татему. Он занимается охраной и торговлей. Плату за работу будет определять тоже он, судя по усердию и результатам. Вот тебе служебный амулет, – говорил он, доставая из углового сундука и протягивая Кабыру небольшой овальный медный чеканный диск на медной же цепочке. – Носи его на шее и не теряй. По этому амулету приказчики других памов будут принимать тебя и оказывать содействие в любом городе биаров. Всё, что непонятно, объяснит тебе приказчик Татем. Под его началом будешь служить, Кабыр – сын Ябара. Но сначала пойдёшь от моего имени к старшему служивого дома – деду Буртасу. Он и познакомит тебя с твоим начальником. Всё ли тебе понятно, юноша?»- говорил и спрашивал пам. Сын охотника быстро встал, держа в левой руке амулет, поднял правую руку к сердцу, поклонился и громко вымолвил: «Спасибо, пам Бурмат. Я всё понял, разрешите идти?» «Нет. Пойдём позавтракаем с нами. Я познакомлю тебя с членами семьи и прислугой», – закончил пам и первым вышел из комнаты. Кабыр шёл за ним. Они прошли через огромную комнату, в которой стоял лишь огромный, длиннющий стол да множество стульев и скамеек размещались воль стен. «В этой комнате может поместиться несколько десятков человек», – подумалось почему-то юноше. Бурмат открыл лёгкую дверь, одну из нескольких в этом большом зале. Юноша последовал за ним и оказался в уютной, светлой комнате. Комнату освещали три окна, но, как показалось сыну охотника, они были размером меньше чем остальные. Стены тоже отличались. Если в прихожей, большой комнате и там, где шёл разговор юноши с памом, они ровно стёсаны топором и были плоскими, то тут – из хорошо рубленого и окоренного кругляка. Над окнами по всей длине комнаты выступала полка из рубленой доски-плахи. На полке – множество посуды из дерева, бересты и глины. Под окнами стояла низкая скамейка, тоже по всей длине комнаты. К ней примыкала ещё одна, небольшая, стоящая вдоль другой стены. К скамейкам был приставлен стол на резных ножках, тоже солидного размера. На столе – множество съестных блюд. В углу комнаты напротив окон и стола размещалась большая печка с большим «забралом», сложенная из кирпича, притёртая глиняным раствором и покрашенная чем-то в белый цвет. Такой печки сын охотника ещё не встречал.

Рядом с печкой стояла большая бочка для питьевой воды, да возвышался разделочный стол. На стене висели полки с посудой, на полу стояли невысокие шкафы. Возле печи этой комнаты, а это, вероятно, была кухня, хозяйничала всё та же пожилая женщина, которая встречала юношу. На полу лежал большой толстый ковёр, на нём, сидя на коленках, чем-то играла девочка лет пяти-шести. Одета она была в длинное широкое платье и тёплую кофточку. На шее на шнурке висела дудочка. Лоб девочки украшал искусно сплетённый берестяной обруч, удерживающий от путаницы распущенные длинные золотистые волосы. Рядом с девочкой и поодаль от стола на лавке сидела и пряла пряжу девушка-красавица лет пятнадцати. На ней – белое просторное платье с вышивкой да тёплая безрукавка, также многосложно вышитая. Красивый пояс подчёркивал тонкую талию и выделял контуры уже зрелых грудей девушки. Лоб девушки стянул красный платок, сложенный в полоску и завязанный на затылке. Из-под платка выступали золотистые косы и прятались за её спиной. Красивые черты лица, длинная шея, цвет волос – всё подсказывало, что эти девушка и девочка являются дочерьми пама. За столом же беседовали две женщины в возрасте чуть за тридцать. Обе – видные и очень похожие друг на друга. Круглолицые, румяные, с приятными чертами лица, они невольно приковывали взгляд. Кабыр, зайдя в комнату и видя такое количество лиц противоположного пола, засмущался и покраснел. Вмешался в ситуацию хозяин: «Прекрасные мои домочадцы и гости, перед вами юноша из Дiдора, прибывший к нам на службу. Зовут его все Кабыр, хотя с рождения нарекли Мишем. Он – сын знаменитого охотника Ябара, которого вы знали при жизни». Потом он повернулся к сидящим женщинам и произнёс: «Это моя жена, мать моих детей». Женщина, сидевшая за столом с краю, приподнялась и поклонилась. Её домашняя одежда была довольно нарядна. Сарафан, передник с бахрамой, кофточка из китайского шёлка впечатляли. На голове красовался большой красивый платок, завязанный на затылке, но концы которого покоились на её высоких грудях. Под платком виднелся кокошник, украшенный разноцветным бисером. Жена пама внимательно посмотрела в тёмные глаза юноши своими карими глазами и снова опустилась на скамейку.

– Арина – сестра моей жены из града Изкар находится у нас в гостях, – представил

пам другую женщину, нарядно одетую по обычаям культуры биаров. Гостья, сидящая за столом, не встала, лишь посмотрела на юношу, подняв красивое лицо, улыбнулась алыми пухленькими губами и кивнула.

Бурмат, подвинувшись ближе к детям, вымолвил: «А это мои девочки. Старшая – искусная рукодельница, зовут её Зарни. Другая – меньшая дочка моя – Эзысь».

К большому столу подошла кухарка и поставила булгарский чеканный котёл с варёным мясом на подставку из досточек кедра и можжевельника, приклеенных друг к другу. Приятно пахнущий воздух в трапезной заполнился новыми ароматами нагретого дерева. «Юноша, познакомьтесь, – показывая на пожилую женщину, сказал пам, – Зарина,

наша кухарка, экономка и просто смотритель дома. На неё возложены все дела домашние, и она хорошо справляется со своими обязанностями. А теперь давайте все за стол, позавтракаем и займёмся своими делами». Домашние заняли свои места за столом.

«А у нас ещё есть два брата – сильных и красивых. Одного зовут Пера, а другого –

Зыран. Их нет дома. Они заняты важными делами, но скоро приедут. Я их очень люблю и жду», – как- бы между прочим проговорила младшая дочь, не поднимая лица от своих игрушек, расположенных на полу. Все засмеялись.

Бурмат сел на своё место за столом – на маленькую скамейку с торца стола. С левой стороны от него оказалась гостья. А справа – жена. Рядом к гостье посадили малую, к сестре села старшая – Зарни. Служанка подвинула стул со спинкой и тоже села завтракать. А рядом с ней, на соседний стул, посадили Кабыра.

Еды на столе было множество. Тут и выпечка нескольких видов, мясо, рыба, красная и чёрная икра… лежали в кумлях деревянных. В фигурной чаше мёд, а рядом плетённые из лозы и корней вазы, полные восточных сладостей. Таких яств и такого множества продуктов Кабыр никогда не видывал. Ел он много и жадно. Юноша знал, что некрасиво так вести себя в гостях и старался воздерживаться, но руки сами, казалось, тянулись попробовать завораживающие яства. Наконец, он наелся. Сидящие за столом, кажется, тоже. Запив съеденное, кто компотом, кто соком из ягод, закончили трапезу. Пам попросил квасу из ржаной муки. Кислый квас хорошо утолял жажду, особенно после рыбных блюд. Служанка встала и принесла из шкафчика туесок с крышкой и подала Бурмату. Он открыл крышку, налил в деревянный бокал, похожий на маленький бочонок с ручкой, и выпил. Затем он вытер белым полотенцем губы, бороду, встал и поблагодарил бога Ена и земных богов за помощь, благоволие к нему и семье. После этого Бурмат вышел из кухни. Кабыр как ужаленный вскочил и бросился следом, слыша за спиной женский смех. Ему было приятно от полного желудка и немного стыдно за свою невоздержанность и неумение вести себя в подобных ситуациях.

Юноша, путаясь в множестве комнат, всё же нашёл прихожую, оделся и вышел на улицу. В небе по-зимнему сияло яркое солнце, а морозный воздух освежал раскрасневшееся от тепла, еды и стыда лицо юноши. Кабыр, довольный и малость смущённый, шагал к служивому дому.

 

БАНЯ

Кабыр по предложению пама пошёл к деду Буртасу, который занимал большую угловую комнату в служивом доме. Выслушав юношу, дед немного покряхтел, изучающе поглядывая на него, и вымолвил:

-Ну что ж, служить, так служить. Служба – великое дело. Будем топить баньку. С бани

начинается служба. А сыт ли ты?

– Да. Я хорошо поел у пама Бурмата, – ответил Кабыр.

-– Вот и хорошо. Я тоже успел позавтракать. Оденусь, и мы пойдём топить баню.

Старик проворно надел просторный овчинный полушубок, застегнулся, подпоясался широким вязаным поясом, надел на голову странную меховую шапку-клобук, взял тёплые меховые рукавицы и сказал: «Ну вот и я готов, мой милый юноша, идём».

Дед открыл дверь и вышел на улицу. Кабыр последовал за ним. Буртас проворно

перебирал своими старческими ногами, обутыми в шерстяную обшитую кожей катанку, по утоптанной тропинке, ведущей куда-то вниз от жилых строений. Неподалёку от заборного тына Кабыр увидел сооружение из брёвен. Невысокий домик-пятистенок, который предстал перед ними, был чёрный от сажи и копоти. В нос ударил горький запах чёрных бань. Тропа уходила дальше - к замёрзшей проруби на довольно большом ручье.

– Ну, молодой человек, твоя задача сегодня хорошо натопить баню да воды

натаскать вдоволь из проруби. Сегодня служивый народ будет мыться да париться. Знаком ли ты с обслуживанием такой бани? – спросил дед.

– Да, дед Буртас, я знаю, как готовят баню. У нас дома такая же, – ответил юноша.

– Вот и хорошо, растопи её хорошенько. Огниво лежит внутри на полке.

С этими словами Буртас развернулся и, хромая, зашагал обратно. Кабыр подошёл к бане, открыл закопчённую дверь и шагнул в темноту. Глаза привыкали медленно. Свет поступал слабо, лишь из двух небольших отверстий в стене. Одно располагалось под потолком и затыкалось деревянной затычкой, а другое служило окошком и размещалось внизу – над низенькой и широкой лавкой. На лавке стояло большое деревянное корыто, там же лежало огниво. Юноша постоял немного, дабы привыкнуть к полумраку, наблюдая, а вернее, изучая сложенную из разных камней печку-каменку большого размера. На печке, ближе к стене, стоял большой медный котёл под горячую воду. Камни на печке блестели от обработки огнём и жаром и выглядели чистыми в отличие от копчёных стен, полок и потолка. Хотя в бане и было всё чёрное, но сажа на стенах и потолке не свисала хлопьями, как бывает в неухоженных чёрных банях. Сажа и копоть, видимо, были сметены, и помещение выглядело относительно чистым, прибранным. Напротив печки, в другом углу, стояла большая деревянная бочка – под холодную воду. Остальное пространство занимала большая двухъярусная лежанка из тёса лиственных пород, как и полагается в банях, дабы не обжечь парящихся горячей, расплавленной смолой, что обычно выделяют хвойные породы древесины. Пол бани был неплотно выложен из тёса. Кабыр взял два массивных деревянных ведра – ватлана – и пошёл к проруби за водой. Мороз уже основательно сковал льдом поверхность воды. Рядом, воткнутые в снег, стояли железные пешня * да лопата. Юноша взял пешню и принялся по контуру проруби долбить лёд. Работал он с азартом. Куски льда разлетались во все стороны, сверкая под лучами солнца. Кабыр вырубил контур так, чтобы не выступала вода на поверхность, ведь брызги легко могут намочить одежду и обувь, что нежелательно на морозе. Потом он начал скалывать большие куски льда, отбитые бороздками, ломать и пихать их под лёд. За тем юноша взял лопату и мощными рывками стал гнать

-------------

пешня – железный лом на деревянной ручке, служит для скалывания льда.

воду под лёд вместе с кусками льда. Вскоре льдинок не осталось. Теперь на поверхности замёрзшего ручья зияло тёмное пространство проруби, в сажень в поперечнике, а может и больше. Сын охотника взял вёдра-ватланы, зачерпнул в них воды и потащил в баню. Таскать нужно было много, ведь ёмкости были большие. Вскоре вёдра от холода покрылись ледяным панцирем, стали тяжёлыми, скользкими, а воды стали вмещать совсем немного. Юноша бросил заледеневшие ватланы и принялся за растопку печки. Он мелко расколол сухих еловых дров, занёс в баню, сложил в печь и начал высекать огонь огнивом. Сидел он на корточках перед печкой и яростно бил составным огнива на труте. От его долгих и упорных стараний искры разлетались в разные стороны, но, специально подобранные, легко воспламеняющиеся былинки высушенной травы и трут не желали загораться. Вдруг за спиной зашуршало, неожиданный вкрадчивый голос старика напугал юношу:

– Что, не получается с огнём?

– Да, не получается что-то у меня с огнём сегодня, – вымолвил с досадой Кабыр.

– А у домового ты попросил разрешения попользоваться его баней? – спросил дед.

– Да нет, как-то не догадался, – ответил удивлённый юноша.

– Вот и не получается у тебя с огнём.

– А как просить у домового? Я слышал о таком обычае, но никогда не приводилось

пользоваться им.

Тут старик в тишине бани начал ласково и громко причитать: «Хозяин-Батюшка дома сего уютного, разреши нам попользоваться добром твоим и добротою твоей. Разреши помыться да попариться тут ради здоровья нашего, добра и радости. Помойся, попарься и ты вместе с нами. А после бани в чистоте да целостности оставим мы жильё твоё. Просим, будь добр, и заранее благодарим тебя». Удивлённый происходящим юноша ещё пару раз ударил в огниво. Вдруг травинка-былинка сначала чуть задымилась, потом появился крохотный огонёк и начал разгораться. Вскоре уже и береста огнём шуршала, ворчала в печи, а между камнями начал подниматься дымок и заполнять пространство бани сверху вниз. Кабыр, сидя на корточках, всё дул и дул, раздувая пламя. Вскоре от дыма в горле запершило, заслезились глаза, и, вытирая слёзы, он вышел следом за хромым дедом. Дед Буртас коротко распорядился: «Наколешь дров, поддерживай печку, да так, чтобы камни в печи раскалились докрасна. Ну а теперь пойдём ко мне». Кабыр последовал за стариком. Пришли они в дом служивых и зашли в комнату деда Буртаса. На сундуке лежали в стопки сложенные вещи: одежда, обувь. Старик, подойдя к кованому сундуку, предложил: «Ну-ка, юноша, примерь всё это. По тебе ли одежда служивая?». Кабыр долго и неумело перебирал, примеривал одежду, не понимая, каким образом и зачем всё так сшито. Но повозившись с одеждой, наконец согласился, что она хорошо сидит на нем и лишь по той причине,