Душевная просветленность и радостный прилив чувств 16 страница

 

Яшмовоподобной астры здесь,

около трех троп, благоуханье!

Золотоподобных орхидей[165]

во дворе при лунном свете яркость.

 

Цзя Чжэн потеребил усы, подумал, но вместо того, чтобы сочинить парную надпись, как намеревался, прикрикнул на стоявшего рядом Баоюя:

— Ну, чего молчишь, теперь твоя очередь! Ждешь особого приглашения?

— В этом месте ничто не напоминает ни золотоподобную орхидею, ни лунный свет, ни песчаную косу, — ответил Баоюй, — и если, подражая древним, идти таким путем, то, придумай мы хоть двести надписей, ни одна не сгодится.

— И откуда в тебе столько дури! — развел руками Цзя Чжэн.

Баоюй между тем продолжал:

— По-моему, лучшей надписи, чем «Чистый аромат ириса», и желать не приходится, а парную надпись я предложил бы такую:

 

Орех мускатный он воспел в стихах,

и стали эти строки всем известны.

Во сне увидел много чайных роз —

все до единой были так душисты!

 

— Так ведь это подражание! — возразил Цзя Чжэн. — Нечто подобное уже было. Вот послушайте!

 

Когда пишу я о листве банана,

слова мои как будто зеленеют…

 

— Вспомните «Башню Фениксов» Ли Тайбо[166], ведь это подражание «Башне желтых журавлей»! — заметил один из гостей. — Главное, чтобы подражание было искусным! А надпись, предложенная вашим сыном, пожалуй, изящнее строки «Когда пишу я о листве банана…».

— Да что вы! — улыбнулся Цзя Чжэн.

Так, разговаривая между собой, гости продолжали путь. Вскоре их взору открылись величественные палаты, вознесшиеся к небу многоярусные пагоды и соединенные между собой крытыми переходами храмы, от которых вдаль убегали извилистые дорожки. Ветви раскачивавшихся на ветру деревьев бились о карнизы храмов и пагод, яшмовые орхидеи у входа вились по ступеням, украшенным с двух сторон оскаленными мордами диких зверей, золочеными головами драконов.

— Вот это и есть главное строение, — объявил Цзя Чжэн. — Мне кажется, здесь много излишеств в украшениях.

— Вот и хорошо! — поспешили отозваться гости. — Гуйфэй, ваша дочь, конечно, предпочитает скромность, но в ее нынешнем положении такая роскошь не покажется ей чрезмерной.

Спустя немного они подошли к арке, украшенной вырезанными из яшмы драконами.

— Какую же надпись мы сделаем здесь? — спросил Цзя Чжэн.

— Больше всего подойдет «Остров бессмертных Пэнлай», — ответили гости.

Цзя Чжэн ничего не сказал, лишь покачал головой. А Баоюй впал в раздумье. Ему показалось, что он уже видел это место, но где и когда, вспомнить не мог.

Отец велел ему сочинить надпись, но Баоюй был так поглощен созерцанием пейзажа, что ничего не слышал. Гости же, полагая, что мальчик устал от понуканий отца и ничего больше не может придумать, принялись уговаривать Цзя Чжэна:

— Не надо его принуждать, остальные названия можно завтра придумать.

Цзя Чжэн между тем, опасаясь, как бы матушка Цзя не забеспокоилась о Баоюе, холодно усмехнулся:

— Наконец-то и ты, скотина, ничего не можешь сказать! Ладно, даю тебе день сроку, если завтра не сочинишь достойную этого самого прекрасного места надпись, пощады не жди!

Цзя Чжэн зашагал дальше, но тут оглянулся и определил, что они прошли от ворот лишь малую часть всего расстояния. К счастью, в этот момент подошел слуга и доложил:

— Господин Цзя Юйцунь прислал человека засвидетельствовать вам свое почтение.

— Жаль, что мы не успели всего осмотреть, — проговорил Цзя Чжэн, — остальное мельком увидим, когда перейдем на другую сторону.

Вскоре они подошли к мосту, под которым текла чистая, как кристалл, речка. Мост стоял на плотине, что подавала воду всем ручейкам.

— Как бы вы назвали эту плотину? — спросил Цзя Чжэн.

Баоюй сказал:

— Поскольку плотина перегородила главный ручей, берущий начало у источника Струящихся ароматов, лучше всего назвать ее плотина Струящихся ароматов.

— Бессмыслица! — бросил Цзя Чжэн. — Что значит «струящиеся ароматы»?

Пока они шли, им то и дело на пути попадались светлые залы, камышовые хижины, груды камней, увидели они и буддийскую кумирню у подножья горы, и храм в густой роще, длинные галереи и извилистые гроты, квадратные палаты и круглые беседки. Заходить в них уже не было времени.

Расстояние они преодолели немалое, ни разу не отдыхали, поэтому ноги гудели и ныли. Цзя Чжэн наконец предложил:

— Давайте передохнем немного.

С этими словами он, а за ним остальные, обогнули группу персиковых деревьев, прошли через увитую лианами арку и очутились у побеленной стены, над которой склонились зеленые ивы. Затем через ворота они попали во двор с галереями по обеим его сторонам и каменной горкой посередине. Возле горки росли бананы, розы и несколько райских яблонек, с кронами, по форме напоминавшими зонт. Их тонкие ветки, усыпанные цветами, свисали, словно шелковые нити.

— Какие прекрасные цветы! — восхищались гости. — Райская яблонька! Такой красивой мы никогда не видели!

— Это «Девичья яблонька»! — пояснил Цзя Чжэн. — Привезена из-за моря, как говорят, из Нюйго — Царства женщин[167], цветы ее красивы, словно юные девы. Но я не верю этому вздору!

— Однако цветы и в самом деле необыкновенные! — возразили гости. — Вполне возможно, что они из Царства женщин.

— Это название, наверное, придумал какой-нибудь поэт, — не утерпел Баоюй. — Ведь цветы яблоньки напоминают румяна, которыми красятся девушки, а сама она такая же хрупкая, как обитательницы женских покоев. Вот он и дал ей название «цветок Нюйго»! Люди поверили этой легенде и друг другу передают.

— Весьма благодарны вам за такое прекрасное объяснение! — сказали гости.

Все сели на скамью, стоявшую на террасе.

— Ну как, придумали название этому месту? — обратился Цзя Чжэн к гостям.

Один сказал:

— Может быть, «Журавль среди бананов»?

— По-моему, лучше «Сияние ясного света», — промолвил другой.

— Прекрасно! — воскликнул Баоюй, но тут же добавил: — Какая жалость!

— В чем дело? — удивились гости.

— А в том, — пояснил Баоюй, — что здесь растут бананы и розы и в названии непременно должны быть понятия «зеленый» и «красный». А их нет в вашем названии.

— Что же ты предлагаешь? — грозно спросил Цзя Чжэн.

— Чтобы отразить всю прелесть этого места, его следовало бы назвать «Аромат роз среди зелени яшмы», — ответил Баоюй.

— Плохо, очень плохо! — заявил Цзя Чжэн.

Они вошли в дом и сразу заметили, что убранство здесь отличается от того, что они видели прежде, и очень гармонирует с общим стилем постройки. На стенах резьба лучших мастеров — изображения летучих мышей в облаках, трех неразлучных в студеную зиму друзей[168], гор, рек, людей и животных, старинных вещиц и иероглифов «счастье» и «долголетие» с инкрустациями из яшмы и золота. Треножники на подставках, вазы для цветов, на столах — книги, бумага, кисти для письма. Подставки самые разнообразные: круглые и квадратные, как подсолнух или же лист банана, кольцо[169]. Обилие узоров и красок! Тонкой ажурной резьбы! То вдруг взору предстанет тонкий флер на маленьких окнах, то драпировка из шелка, за которой прячется дверь! В стенах — ниши, той же формы, что и вставленные в них предметы: лютни, вазы, мечи и другие, и потому кажется, что все они нарисованы на стене.

— Какая тонкая работа! — раздались восхищенные возгласы. — Нелегко, должно быть, сотворить подобное чудо!

Еще не дойдя до верхнего этажа, Цзя Чжэн заблудился. Слева — дверь, справа — окно. Направился к двери — путь преградила книжная полка; обернулся — и увидал проем, затянутый тонким флером, а за ним дверь. Повел гостей к двери, а навстречу им идут люди, похожие как две капли воды на них самих. Только сейчас все догадались, что перед ними большое зеркало. Обогнули его и увидели множество дверей.

— Пожалуйте за мной, господа, — пригласил Цзя Чжэнь. — Сейчас мы выйдем во внутренний дворик, а оттуда уже недалеко до ворот.

Они миновали два шкафа, обтянутых шелком, и действительно вышли во двор, усаженный розами, которые вились по решеткам, за этой оградой из живых цветов бежал прозрачный ручеек.

— Откуда он течет? — недоумевали гости.

— Вон от той плотины, — Цзя Чжэнь указал рукой. — Он течет с северо-востока через каменный грот, между горками и попадает в деревушку, где разветвляется и уходит на юго-запад, там его воды снова сливаются и попадают сюда, а здесь он уходит под стену.

— Чудесно, неподражаемо! — вскричали все разом.

За разговором не заметили, как вновь сбились с дороги, наткнувшись на высокую горку.

— Ступайте за мной, — с улыбкой сказал Цзя Чжэнь и уверенно зашагал вперед, увлекая за собой остальных. За горкой открылась широкая ровная дорога, которая вела к большим воротам.

— До чего интересно! — снова воскликнули гости. — Только волшебникам под силу подобные чудеса!

Наконец все вышли из сада.

Баоюй все время думал о сестрах, но без разрешения отца не осмеливался уйти и вместе со всеми пошел к нему в кабинет.

Тут Цзя Чжэн вспомнил о нем и, обернувшись, спросил:

— Ты еще здесь? Смотри, как бы бабушка не разволновалась. Неужели не нагулялся?

Только теперь Баоюй смог уйти. Во дворе к нему подбежали мальчики-слуги Цзя Чжэня, один из них обнял Баоюя.

— К счастью, — сказал он, — старый господин нынче доволен вами! Старая госпожа несколько раз посылала людей справляться о вас, и ей передали, что старый господин вами доволен. Поэтому она и не велела вас звать, чтобы вы могли блеснуть своими талантами. Вы, говорят, лучше всех сочиняли стихи, и по этому случаю вам следовало бы наградить нас на радостях.

— Каждый из вас получит по связке монет[170], — с улыбкой пообещал Баоюй.

— По связке монет? Вот так невидаль! Лучше подарите нам свой кошелек! — загалдели слуги, бросились к Баоюю и, не дав опомниться, сняли висевший у него на поясе кошелек, веер с чехлом, украшения и мигом все растащили.

— А теперь мы вас проводим!

Они сопровождали Баоюя до самых ворот дома матушки Цзя.

Матушка Цзя ожидала его и, как только взглянула, сразу догадалась, что отец им доволен, и это доставило ей огромную радость.

Вскоре Сижэнь подала чай. Заметив, что с пояса Баоюя исчезли все украшения, она с улыбкой сказала:

— Опять эти бесстыжие сорванцы все отняли у тебя?

Подошла Дайюй и, как только увидела, что на поясе у него в самом деле ничего нет, спросила:

— И кошелек, что я тебе подарила, ты тоже отдал? Попробуй теперь у меня что-нибудь попросить!

Рассерженная, она убежала к себе, схватила ножницы и стала резать еще не законченный мешочек для благовоний, который Баоюй третьего дня попросил ее сшить.

Баоюй побежал за ней, но мешочка спасти не успел.

Он очень нравился Баоюю, этот изящный мешочек, и мальчик вспылил. Расстегнул ворот халата, вытащил кошелек и протянул Дайюй со словами:

— Смотри! Отдал я кому-нибудь твой подарок? Вот как он дорожил кошельком, подаренным ею!

Носил у самого сердца! Дайюй раскаялась и, опустив голову, молчала.

— Зачем же ты изрезала мешочек? — упрекнул ее Баоюй. — Я знаю, ты не любишь делать мне подарки! Могу вернуть тебе твой кошелек!

Он швырнул кошелек и круто повернулся, собираясь уйти.

Дайюй заплакала от злости, схватила кошелек и хотела его искромсать.

Но Баоюй бросился к ней, вскричав:

— Пощади его, дорогая сестрица!

Дайюй отбросила ножницы и, вытирая слезы, проговорила:

— Не дразни меня! А будешь дразнить, близко не подходи!

Она бросилась ничком на кровать и зарыдала. Баоюй подошел к ней, принялся утешать, стараясь загладить свою вину.

Тут Баоюя позвала матушка Цзя.

— Он у барышни Линь Дайюй, — сказали служанки.

— Ладно, ладно! — отозвалась матушка Цзя. — Пусть поиграет с сестрой. Целых полдня ходил за отцом. Теперь отдохнуть надо! Только не давайте им ссориться.

Служанки послушно закивали.

Дайюй, которая никак не могла отделаться от Баоюя, вынуждена была встать.

— Оставь меня в покое, иначе уйду! — решительно заявила она и направилась к выходу.

— А я пойду за тобой! — сказал Баоюй.

Он взял кошелек и хотел повесить на пояс, но. Дайюй отняла кошелек:

— Ведь ты хотел его мне отдать, а теперь забираешь? И не стыдно тебе?

Она захихикала.

— Милая сестрица, сшей мне другой мешочек! — попросил Баоюй.

— Ладно, сошью, если будет охота.

Разговаривая между собой, они вышли из дому и отправились к госпоже Ван, где застали Баочай. В комнатах царило необычайное оживление.

Оказалось, Цзя Цян привез из Гусу двенадцать девочек и пригласил учителя для их обучения. Тетушка Сюэ перебралась в тихий уединенный домик на северовосточной стороне, а сад Грушевого аромата привели в порядок, и там поселились девочки и учитель. Еще к девочкам приставили старух, когда-то умевших петь и танцевать. Расходами, жалованьем, покупкой необходимых вещей поручили ведать Цзя Цяну.

Жена Линь Чжисяо между тем докладывала госпоже Ван:

— Прибыли двенадцать буддийских и даосских монахинь, получено двадцать комплектов даосской одежды. Есть среди монахинь одна с небритой головой [171], уроженка Сучжоу, предки ее из ученого сословия, но поскольку с самого детства она была болезненной, пришлось купить заместителей[172]. Но все старания оказались напрасными — девушка выздоровела лишь после того, как вступила в секту пустоты. Вот почему, став монахиней, волосы она так и не сбрила. Ей сейчас восемнадцать лет, зовут ее Мяоюй — Прекрасная яшма. Родители ее умерли, при ней лишь две старые мамки да девочка-служанка. Она прекрасно разбирается в литературе, постигла всю глубину канонических книг и собой недурна. Прознав, что в городе Вечного спокойствия есть священные реликвии богини Гуаньинь и древние канонические книги, написанные на пальмовых листьях, она в прошлом году вместе со своей настоятельницей, мастерицей гадать, приехала в столицу и поселилась в монастыре Муни за Западными воротами. Прошлой зимой настоятельница скончалась и перед смертью велела Мяоюй оставаться здесь, ни в коем случае не возвращаться на родину, и ждать, пока сбудется предначертание судьбы. Поэтому Мяоюй не сопровождала гроб с телом покойной на родину.

— Почему же вы ее к нам не пригласили? — спросила госпожа Ван жену Линь Чжисяо.

— Мы приглашали, а она говорит: «В знатных домах людей притесняют, и я туда не пойду!» — ответила та.

— Все ясно, ведь она из чиновной семьи, а значит — спесива, — кивнула госпожа Ван. — Может быть, послать ей письменное приглашение?

Жена Линь Чжисяо кивнула и вышла, чтобы приказать писцу составить письмо и распорядиться насчет паланкина для Мяоюй.

Если прочтете следующую главу, узнаете, что произошло дальше.

 

Глава восемнадцатая

 

 

Юаньчунь по милости государя навещает родителей;

Баоюй на радость всей родне раскрывает свои таланты

Тем временем в покои госпожи Ван вошел человек, доложил, что для обтяжки различных вещей требуются шелковые ткани, и попросил Фэнцзе распорядиться. Следом за ним к Фэнцзе пришли просить разрешения получить золотую и серебряную посуду. В общем, у госпожи Ван и служанок из главного господского дома не было ни минуты свободной.

Баочай понимала, как нелегко приходится госпоже Ван, и сказала:

— Давайте уйдем, не будем мешать.

Она встала и отправилась в комнаты Инчунь, за ней последовали и остальные.

Почти все время госпожа Ван проводила в хлопотах. Только к десятому месяцу все было готово к встрече гуйфэй, и распорядители работ сдали все, что им было положено, в соответствии со счетами и описями. Комнаты обставили наилучшим образом, разложили в каждой письменные принадлежности; были закуплены журавли, гуси и куры для сада, а также олени и зайцы. Девочки под присмотром Цзя Цяна разучили не то двадцать, не то тридцать актов из различных пьес. Буддийские и даосские монахини упражнялись в чтении священных книг.

Теперь наконец Цзя Чжэн немного успокоился и пригласил в сад матушку Цзя, чтобы она сама все проверила и осмотрела.

Лишь после этого Цзя Чжэн написал почтительное уведомление ко двору. В тот же день пришел государев ответ, в котором он милостиво разрешал гуйфэй в пятнадцатый день первого месяца будущего года — в Праздник фонарей — навестить родителей. Во дворце Жунго ни днем, ни ночью не знали покоя, так что даже не удалось отпраздновать как следует Новый год.

Не успели опомниться, как подошел Праздник фонарей. Восьмого числа прибыл главный придворный евнух, чтобы все осмотреть и сделать последние распоряжения, а также выбрать места для переодеванья, отдыха, приема поздравлений, устройства пиров, ночлега. Потом прибыл старший евнух, ведающий охраной, со множеством младших евнухов, которые расположились в шатрах. В точности были указаны выходы и входы для членов семьи Цзя, места подачи пищи и совершения церемоний. На пути ко дворцу Жунго чиновники из ведомства работ и столичный градоначальник следили за порядком на улицах.

Под наблюдением Цзя Шэ и его помощников мастеровые вышивали цветы на праздничных фонарях и готовили фейерверк. Итак, в четырнадцатый день первого месяца — канун приезда гуйфэй — все было готово. В эту ночь никто во дворце не спал.

Наконец наступил пятнадцатый день. Матушка Цзя и остальные женщины поднялись очень рано, еще в пятую стражу, и облачились в одеяния соответственно званию и положению.

Сад был украшен богатыми полотнищами, с вытканными на них пляшущими драконами и фениксами; все вокруг сверкало золотом и серебром, сияло жемчугами и драгоценными каменьями; из курильниц плыли ароматные дымки благовоний, в вазах благоухали розы. Стояла глубокая и торжественная тишина, даже кашлянуть никто не смел.

Цзя Шэ неотлучно находился на западном конце улицы, а матушка Цзя дожидалась у ворот. В начале и в конце улицы стояли стражники и посторонних не пропускали.

Вдруг приехал верхом дворцовый евнух. Цзя Шэ принял его и осведомился, какую весть он привез.

Евнух ответил:

— Вы рано забеспокоились! Гуйфэй приедет только к вечеру. После полуденной трапезы она в два часа съездит в храм Драгоценного духа, поклониться Будде, в пять часов побывает во дворце Великой светлости на угощении, вместе с государем полюбуется праздничными фонариками и лишь после этого отправится к вам.

— В таком случае, — обратилась Фэнцзе к матушке Цзя, — вы можете пока уйти к себе.

Матушка Цзя оставила все дела по саду на попечение Фэнцзе и удалилась.

Распорядители приказали расставить восковые свечи, зажечь фонари, а сами повели евнуха к столу. Но неожиданно с улицы донесся конский топот и, запыхавшись и размахивая руками, прибежали человек десять евнухов. Все поняли, что едет гуйфэй, и поспешили занять свои места.

Цзя Шэ в сопровождении братьев и сыновей отправился на западный конец улицы, а матушка Цзя с женщинами — за главные ворота. Все стихло.

Вскоре медленно подъехали верхом два дворцовых евнуха и у западных ворот спешились. Лошадей тотчас же увели за шатры — там их ждала охрана, а евнухи встали возле ворот, обратившись лицом к западу. Спустя немного точно таким же образом прибыли еще два евнуха. Вскоре их собралось около двух десятков. Издалека донеслись музыка и удары барабанов. Парами проплыли флаги с изображением фениксов, за ними проследовали знамена с изображением драконов, дворцовые опахала из фазаньих крыльев, золотые курильницы с императорскими благовониями. Пронесли зонт на кривой рукоятке с узором из семи фениксов, головной убор, халат, пояс и туфли гуйфэй, надушенный платок, вышитую головную повязку, полоскательницу, метелку, чтобы смахивать пыль, и множество других вещей. И вот наконец появились восемь евнухов, которые, чинно и важно шествуя, несли на плечах расшитый фениксами светло-желтый императорский паланкин с позолоченным верхом.

Женщины во главе с матушкой Цзя, как только опустили паланкин, приблизились к нему и преклонили колена. Тотчас подбежал евнух и помог матушке Цзя встать. Паланкин вновь подняли, внесли в главные ворота и направились к воротам внутреннего двора, где снова остановились, и один из евнухов, упав на колени перед паланкином, попросил гуйфэй выйти и переодеться. Затем евнухи разошлись.

Придворные дамы и наложницы государя помогли Юаньчунь выйти из паланкина. Еще издали она увидела в саду сияющие разноцветные фонарики из тонкого узорчатого шелка и освещенную изнутри надпись: «Проникаясь гуманностью, изливай добродетель».

Юаньчунь вошла в дом, переоделась, снова села в паланкин, и ее понесли в сад, окутанный легкой дымкой ароматных курений, где пестрели чудесные цветы, разносились нежные звуки музыки. Невозможно описать словами эту картину великого благоденствия и ослепительной роскоши!

Между тем Юаньчунь, осматривая сад, укоризненно качала головой и, вздыхая, говорила:

— Как много потрачено на все это великолепие!

Снова появился евнух, он опустился на колени и пригласил Юаньчунь войти в лодку. Юаньчунь вышла из паланкина и увидела речку, извилистую, словно дракон. По берегам тянулись каменные перила, украшенные хрустальными фонариками, их серебристый свет падал на воду, и создавалось впечатление, будто река вся в снежных сугробах. Ветви ив и абрикосовых деревьев склонялись почти до самой воды. Они были еще без листвы, но обильно украшены разноцветными цветами из шелка и бумаги и увешаны множеством фонариков. На пруду тоже горели фонари в форме лотосов, лилий, цапель и диких уток, сделанные из перьев и ракушек. Трудно было сказать, где сияние ярче — внизу или наверху, вода и небо сверкали и искрились — поистине два царства — хрусталя и жемчуга! В лодке тоже стояли вазы с цветами, были развешаны шитые жемчугом занавески, высился парчовый шатер, вода пенилась под тонкими резными веслами. Вот лодка приблизилась к каменному гроту, где над входом висела надпись на шелку: «Отмель осоки и заводь цветов», освещенная изнутри фонарем.

Дорогой читатель, ты уже знаешь из предыдущей главы, что надписи «Отмель осоки и заводь цветов» и «Торжественное явление феникса» были придуманы Баоюем, когда отец решил проверить его способности. Но почему именно они были развешаны в саду как самые совершенные? Ведь семья Цзя принадлежала к числу образованных и в ней всегда нашлись бы люди, способные сочинить подобные надписи, не то что у разбогатевших выскочек, где старшие еще не успели выучиться грамоте. Зачем же взяли надписи еще неопытного юнца?

А дело в том, что Юаньчунь, которую воспитывала матушка Цзя, ко времени рождения Баоюя была взрослой девушкой. Она понимала, как дорог уже немолодой матери единственный сын, и горячо любила младшего брата. Они с Баоюем вместе прислуживали матушке Цзя и ни на минуту не разлучались. В возрасте не то трех, не то четырех лет, когда Баоюй еще не посещал школу, он с помощью Юаньчунь выучил наизусть несколько книг и запомнил несколько тысяч иероглифов. Юаньчунь относилась к брату по-матерински. И после того как была взята ко двору, часто писала отцу:

«Воспитывайте Баоюя в строгости, иначе толку из него не выйдет; но чрезмерная строгость не всегда идет на пользу и может огорчить бабушку».

Юаньчунь постоянно заботилась о семье. И недавно Цзя Чжэн, услышав, как хвалит учитель способности Баоюя, решил взять его с собой в сад и проверить это на деле. Разумеется, надписи, сочиненные Баоюем, далеки были от совершенства, но в них отражался дух, царивший в семье Цзя, и Цзя Чжэн полагал, что успехи брата порадуют Юаньчунь. Не для каждого места успели придумать надписи, и сделано это было уже позднее.

 

Между тем Юаньчунь, увидев надпись из четырех слов, с улыбкой заметила:

— «Заводь цветов» — хорошо, к чему еще «отмель осоки»?

Сопровождавший ее евнух тотчас сошел на берег и помчался к Цзя Чжэну. Цзя Чжэн распорядился немедленно заменить надпись.

Вскоре лодка пристала к берегу, и Юаньчунь пересела в паланкин. Впереди она увидела очертания великолепного дворца и высоких палат. На каменной арке перед входом было написано: «Обитель бессмертных небожителей». Юаньчунь тут же велела заменить надпись на «Уединенный павильон свидания с родными», а сама направилась к павильону. Взору ее предстал просторный, освещенный факелами и усыпанный благовонными травами двор, увешанные фонариками деревья, золоченые окна и яшмовые пороги. Невозможно описать всю прелесть бамбуковых занавесок с вплетенными в них тонкими, как усы креветок, нитями, красоту разостланных повсюду ковров из меха выдры, ширм из фазаньих хвостов, а также пьянящих ароматов, струившихся из курильниц!

Поистине:

 

Нефритовый дом с золотыми дверями —

небесных святых чертоги;

Хоромы Корицы, дворец Орхидеи —

покои прелестной феи!

 

— А почему здесь нет надписи? — спросила Юаньчунь.

Сопровождавший ее евнух опустился на колени и почтительно произнес:

— Это ваши покои, государыня, и никто не посмел дать им название.

Юаньчунь молча кивнула.

Евнух, ведающий церемониями, попросил ее сесть на возвышение и принять поздравления родных. Внизу у ступеней заиграла музыка. Второй евнух подвел к крыльцу Цзя Шэ и Цзя Чжэна, чтобы они поклонились гуйфэй, но та через свою служанку передала, что освобождает их от поклонов.

Цзя Шэ вместе с остальными мужчинами вышел.

Затем евнух подвел к крыльцу матушку Цзя и еще нескольких женщин. Служанка опять объявила:

— Церемония отменяется.

Теперь женщины удалились.

Затем трижды был подан чай, после чего Юаньчунь спустилась с возвышения. Музыка прекратилась.

В боковой комнате Юаньчунь переоделась и в коляске отправилась навещать родных. Войдя в покои матушки Цзя, она хотела совершить церемонии, положенные при встрече с родителями, но матушка Цзя и все, кто находился в ее покоях, сами опустились перед Юаньчунь на колени. На глаза Юаньчунь навернулись слезы. Одной рукой она обняла матушку Цзя, другой — свою мать госпожу Ван. Все трое молчали, лишь всхлипывали, хотя много накопилось такого, что им не терпелось поведать друг другу.

Остальные женщины стояли рядом и тоже плакали.

Но вот Юаньчунь заставила себя улыбнуться и промолвила:

— С тех пор как вы меня проводили, впервые представилась возможность встретиться, а вы, вместо того чтобы радоваться, плачете. Ведь я скоро уеду, и неизвестно, удастся ли еще когда-нибудь свидеться!

Слезы мешали ей говорить. Госпожа Син принялась ее утешать.

А матушка Цзя усадила Юаньчунь и всех ей по очереди представила. После этого Юаньчунь отправилась в зал и приняла поздравления управляющих дворцами Нинго и Жунго, их жен и прочих служанок.

— Как много у нас родных! — со вздохом произнесла Юаньчунь после церемонии. — Жаль только, что невозможно повидаться с каждым в отдельности!

— Члены семей Сюэ и Ван, а также Баочай и Дайюй ждут ваших повелений, — обратилась к ней госпожа Ван. — Они доводятся нам дальними родственниками, и мы не осмелились их пригласить.

Юаньчунь распорядилась позвать родственников. Первой явилась тетушка Сюэ. Юаньчунь сделала ей знак не утруждать себя церемониями, как, впрочем, и остальным, кто пришел вслед за тетушкой, и просила всех держать себя непринужденно. Вошла служанка Баоцинь, которую Юаньчунь взяла с собой из дому во дворец, и поклонилась матушке Цзя. Матушка поспешно подняла ее, приказала отвести в отдельные покои и угостить на славу. Евнухи, ведавшие церемониями, наложницы государя, дворцовые служанки разместились во дворце Нинго и на половине, которую занимал Цзя Шэ, а здесь остались три или четыре младших евнуха для разных поручений. Матушка Цзя, Юаньчунь и сестры могли поговорить по душам, рассказать о себе, о домашних делах, обо всем, что случилось за время их разлуки. В это время к дверной занавеске подошел Цзя Чжэн и, не входя в комнату, отвесил низкий поклон и справился о здоровье гуйфэй.

— Даже в бедной деревенской семье, где едят грубую пищу и носят простую одежду, — промолвила Юаньчунь, — дочь не лишена радости видеть отца. Я же богата, но лишена такого счастья.

Цзя Чжэн, едва сдерживая слезы, произнес в ответ:

— Разве мечтал я, живя среди кукушек и ворон, о счастье лицезреть феникса? Удостоившись небесной милости, вы прославили добродетели предков, — о чем еще можно мечтать на земле, под солнцем и луной?! Блеск вашей славы озарил меня и мою супругу. Нынешний государь достиг великих добродетелей, достойных Неба и Земли, явил невиданную доселе милость, и сотри я в порошок мои печень и мозг, все равно не смог бы его отблагодарить! Мой святой долг изо дня в день, с утра и до вечера доказывать государю верность свою и преданность, усердно служить. Низко кланяясь, смиренно желаю Совершенномудрому десять тысяч лет здравствовать на благо народа всей Поднебесной. Государыня, обо мне и моей супруге не беспокойтесь! Молитесь о том, чтобы еще обильнее излилась на вас драгоценнейшая любовь государя, уважайте и почитайте его за те милости, которыми он столь щедро вас осыпает, дабы не оказаться неблагодарной.

Юаньчунь, в свою очередь, попросила отца усердно служить государю, заботиться о своем здоровье и не беспокоиться о ней.

— Для всех беседок, башен, террас и павильонов в саду названия сочинил Баоюй, — сообщил Цзя Чжэн. — Если какому-нибудь месту, которое вам понравилось, вы сами дадите название, я буду безмерно счастлив.

Услышав, что Баоюй умеет сочинять надписи, Юаньчунь, скрывая улыбку, промолвила:

— Да, он в самом деле добился больших успехов!