Душевная просветленность и радостный прилив чувств 15 страница

Цзя Чжэн не привык заниматься повседневными делами и положился во всем на других. Устройством искусственных горок и прудов, посадкой цветов и бамбука, а также декоративными работами ведал Горец Е. Цзя Чжэн все осматривал, проверял и, если было необходимо, шел к кому-нибудь за советом. Цзя Шэ жил без всяких забот, дел у него почти никаких не было. Он только выслушивал доклады, когда к нему приходили, и вызывал к себе, если хотел дать указания.

Цзя Жун ведал изготовлением золотой и серебряной утвари. Цзя Цян уехал в Гусу. Цзя Чжэнь и Лай Да наблюдали за строительными работами, вели расчеты и распределяли людей.

Трудно вкратце описать все, что происходило во дворцах Жунго и Нинго. Везде царили шум и оживление. Но об этом речь впереди.

Столько накопилось важных дел в доме, что отцу, к великому удовольствию Баоюя, некогда было интересоваться его учебой. Однако его радость омрачала болезнь Цинь Чжуна, день ото дня тому становилось хуже.

Как-то, поднявшись пораньше, Баоюй умылся, причесался и хотел пойти к матушке Цзя, сказать, что собирается навестить Цинь Чжуна, как вдруг заметил Минъяня, который стоял у вторых ворот и делал Баоюю какие-то знаки.

— Ты почему здесь? — выйдя из дому, спросил Баоюй.

— Господин Цинь Чжун умирает, — ответил Минъянь.

Баоюй даже подскочил от испуга.

— Как это умирает? Ведь вчера он был в полном сознании! Я навещал его!

— Не знаю, — проговорил Минъянь. — Так сказал старик из их семьи, который только что приходил.

Баоюй помчался к матушке Цзя. Та тотчас же распорядилась дать Баоюю надежных провожатых.

— Проведай друга и возвращайся, — напутствовала она. — Не засиживайся!

Баоюй вернулся к себе, переоделся и выбежал из комнаты. Коляску еще не подали, и он в волнении метался по залу. Вскоре подъехала коляска, Баоюй вскочил в нее, Ли Гуй и Минъянь пошли следом.

У ворот дома, где жила семья Цинь, было безлюдно. Баоюй устремился во внутренние покои, слуги поспешили за ним. Две дальних родственницы Цинь Чжуна, невестки и сестры в страхе бросились врассыпную.

Цинь Чжун то и дело впадал в забытье, и под ним меняли циновку[154]. Баоюй не выдержал и заплакал навзрыд.

— Не плачьте, — уговаривал его Ли Гуй. — Брат Цинь Чжун до того ослабел, что на кане ему стало неудобно лежать и его перенесли на циновку. Своими слезами вы только расстроите его, господин!

Баоюй подошел к Цинь Чжуну. Тот лежал на подушке с закрытыми глазами, бледный как воск, и тяжело дышал.

— Брат Цинь Чжун, это я — Баоюй! — Баоюй позвал раз, другой, третий, но Цинь Чжун даже не открыл глаз.

Он давно впал в беспамятство и почти не дышал. Он уже видел толпу демонов с веревками и бирками, где записан приговор, готовых броситься на него и утащить с собой.

Но душа Цинь Чжуна не могла так сразу расстаться с телом. Цинь Чжун помнил, что в семье некому присматривать за хозяйством, что еще не обрела приюта Чжинэн, и умолял демонов хоть ненадолго отсрочить исполнение приговора. Но демоны были неумолимы и еще упрекали Цинь Чжуна: «Ты — грамотный, книги читал! Неужели не знаешь поговорки: „Если Янь-ван приказал тебе умереть в третью стражу, кто дерзнет оставить тебя в живых до пятой?“ Мы, обитатели царства тьмы, бескорыстны и никому никаких поблажек не делаем, не то что обитатели царства света, у тех вечно находятся отговорки!»

Вдруг среди общего шума душа Цинь Чжуна услышала: «Это я, Баоюй!» — и еще горячее стала молить: «Почтенные духи, будьте хоть чуточку милосердны, позвольте мне поговорить с другом, и я тотчас вернусь». — «Какой там еще друг?» — зашумели демоны. «Я вас не стану обманывать, — продолжал Цинь Чжун. — Это внук Жунго-гуна, его детское имя Баоюй».

Стоило это услышать главному демону-судье, как он пришел в замешательство и обрушился на бесенят с бранью: «Говорил я вам: давайте его отпустим. Но вы меня не послушали и так галдели, что привлекли внимание человека, которому покровительствует сама судьба! Что теперь делать?»

Тут демоны замахали руками, затопали ногами и стали поносить главного демона: «Эй, старый, раньше ты был грозным и могущественным, а сейчас испугался „Драгоценной яшмы“! Ведь Баоюй из мира света, а мы из мира тьмы, и нам до него нет никакого дела!»

Главный демон еще больше распалился и стал неистово браниться.

О том, что произошло дальше, вы узнаете из следующей главы.

 

Глава семнадцатая

 

 

В саду Роскошных зрелищ таланты состязаются в сочинении парных надписей;

во дворце Жунго идут приготовления к Празднику фонарей

И вот наступила кончина Цинь Чжуна. Баоюй плакал навзрыд. Насилу удалось слугам его успокоить немного, но, возвращаясь во дворец Жунго, он все время ронял слезы.

Матушка Цзя пожертвовала на похороны несколько десятков лянов серебра и послала в знак соболезнования подарки семье умершего. Баоюй совершил жертвоприношение.

На седьмой день после смерти Цинь Чжун был похоронен, и на этом наш рассказ о нем кончается. Баоюй еще долго грустил, но постепенно и он утешился.

Как-то к Цзя Чжэну явились ведавшие работами в саду и сказали:

— Почти все работы закончены. Старший господин Цзя Шэ все осмотрел. Соизвольте и вы проверить. Если что не так, переделаем. Тогда останется лишь развесить горизонтальные надписи над дверьми и воротами да придумать парные надписи.

Цзя Чжэн подумал и произнес:

— Придумать надписи, пожалуй, самое трудное. Лучше бы это сделала сама виновница торжества, гуйфэй, но ведь она не видела сада! А без надписей прекрасные виды, беседки и террасы, великолепные цветы, ивы, горки и ручьи не произведут на нее желанного впечатления.

Находившиеся тут же друзья и приживальщики из числа знатных молодых людей поддержали Цзя Чжэна:

— Это верно, уважаемый господин! Но позвольте дать вам совет. Можно сделать наброски горизонтальных надписей из двух, трех или четырех слов и составить вертикальные парные фразы, написать их на шелке и развесить так, чтобы изнутри они освещались фонарем. Когда же пожалует ваша дочь, гуйфэй, вы попросите ее выбрать самые лучшие.

— Пожалуй, вы правы, согласился Цзя Чжэн. — Давайте пройдемся и посмотрим. Постараемся придумать надписи. Получится — хорошо. Не получится — пригласим Цзя Юйцуня, пусть он придумает.

— Цзя Юйцуня? — воскликнули все в один голос. — Да вы не хуже его придумаете.

— Поймите, — возразил Цзя Чжэн. — Мне и в детстве не удавались стихи о цветах, птицах, горах и реках, а сейчас, когда я обременен делами, и подавно. В этом деле я совершенный профан, и мои грубые надписи только испортят красоту сада и беседок.

— Все это неважно, — не сдавались те. — Можно в конце концов обсудить каждую надпись и удачные — использовать.

— Пожалуй, — согласился Цзя Чжэн. — Кстати, погода великолепная, и я рад возможности немного погулять.

С этими словами он направился к выходу, а за ним остальные. Цзя Чжэнь поспешил вперед предупредить слуг.

Баоюй никак не мог забыть Цинь Чжуна, очень тосковал, и матушка Цзя приказала водить его каждый день в сад гулять. И вот, гуляя по саду, Баоюй вдруг увидел направлявшегося к нему Цзя Чжэня.

— Ты все еще здесь? — вскричал тот. — Скорее уходи, сюда идет отец.

Баоюя как ветром сдуло, следом за ним бросились и служанки. Но только он свернул за угол, как увидал отца с целой свитой друзей. Скрыться было некуда, и Баоюй отошел в сторонку.

Отцу Баоюя, Цзя Чжэну, не раз приходилось слышать от Цзя Дайжу о незаурядных способностях сына в составлении парных надписей, вот только учиться он не любил и ему необходим был хороший наставник. Желая испытать Баоюя, Цзя Чжэн приказал ему следовать за ним, и Баоюю ничего не оставалось, как подчиниться.

Приблизившись к саду, все увидели Цзя Чжэня, а с ним целую толпу слуг и надсмотрщиков, которые стояли по обе стороны ворот.

— Прикажи закрыть ворота, — обратился отец Баоюя к Цзя Чжэню, — я сначала погляжу на них, а уж потом войдем в сад.

Цзя Чжэнь сделал знак людям закрыть ворота, и Цзя Чжэн принялся их внимательно осматривать.

Главные ворота состояли из пяти пролетов, наверху — крытая выпуклой черепицей крыша с коньком, по форме напоминавшим рыбу; решетки и створки украшены модной в те времена тонкой резьбой в виде разнообразных цветов, ворота одноцветные без красного лака и пестрой росписи. К воротам вела лестница из белого камня с высеченным на нем узором из тибетских лотосов. По обе стороны лестницы белоснежные стены, внизу с орнаментом из полосатого, словно тигровая шкура, камня. Все красиво и необычно.

Цзя Чжэн остался доволен, велел открыть ворота и вместе с друзьями вошел в сад. Тут глазам его представилась длинная цепь искусственных горок.

— Что за чудо! Какое великолепие! — восхищались друзья.

— Без горок было бы не так интересно. Взору открылся бы сразу весь сад, — заметил Цзя Чжэн.

— Верно, — отозвались гости. — Чтобы такое придумать, надо обладать поистине богатым воображением!

Пока они шли, им то и дело попадались белые скалы причудливой формы. Одни походили на демонов и сказочных чудовищ, другие — на диких зверей, словно замерших в самых разнообразных позах; между скал, поросших светло-зеленым, как бирюза, мхом или увитых лианами, то появлялась, то исчезала узенькая тропинка.

— Пойдемте по этой тропинке, — предложил Цзя Чжэн, — и выйдем с другой стороны. Тогда мы увидим все, что есть в саду.

Он положил руку на плечо Баоюя, велел Цзя Чжэню вести всех дальше, а сам направился к горкам. У одной из них остановился и наверху, на склоне, увидел гладко отполированный камень, на него так и просилась какая-нибудь надпись.

Цзя Чжэн обернулся и с улыбкой сказал:

— Господа, посмотрите внимательно и скажите, какое название дали бы вы этому месту?

Все заговорили наперебой. Одни предлагали «Изумрудные скалы», другие — «Узорчатые хребты», третьи — «Курильница ароматов», четвертые — «Маленький Чжуннань»[155]и еще много-много других.

Цзя Чжэн молчал. Тут только все разгадали его намерение и, предложив для приличия еще несколько банальных названий, умолкли. Баоюй тоже понял, чего хочет отец, и, когда тот обратился к нему, так сказал:

— Я слышал, еще предки говорили: «Для описания того или иного места лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе — подражать старинным узорам, а не придумывать новые». Ведь не это главный пейзаж, главный впереди, поэтому лучше ничего не придумывать, а просто взять древнее изречение: «Извилистая тропа ведет в укромный уголок».

— Правильно! Прекрасная мысль! — в один голос вскричали гости. — У вашего сына удивительные способности, а какой тонкий вкус! Куда уж нам, старым начетчикам, тягаться с ним!

— Не захвалите его, — рассмеялся Цзя Чжэн. — Слишком он еще молод, нахватался поверхностных знаний и вообразил, что постиг все премудрости. Я сейчас над ним подшутил, посмотрим еще, на что он способен.

Продолжая путь, они вошли в небольшое каменистое ущелье, где из расселины скалы прозрачной ленточкой бежал ручеек, низко склоняли пышные кроны деревья, пламенели на солнце удивительной красоты цветы. Сразу за поворотом открывалась широкая поляна с холмами и рощами, из которых словно взмывали ввысь легкие башни, с резными балками на крышах, ажурными решетками и перилами. Внизу, у башен, тоже был ручей, в котором будто качалась вместо воды расплавленная яшма, от ручейка вверх, чуть ли не к облакам, уходили скалы. А дальше виднелось небольшое озерко, обнесенное каменными перилами, и мостик в три пролета с беседкой и разинувшими пасть дикими зверями у входа, изваянными из камня.

Вместе с гостями Цзя Чжэн вошел в беседку и, когда все расселись, спросил:

— Как бы вы назвали эту беседку, господа?

Кто-то сказал:

— В стихотворении Оуян Сю [156]«Беседка Старца хмельного» есть строки: «Беседка стоит, распластав свои крылья…» Вот вам и название — беседка Распластанных крыльев.

— Что же, прекрасно, — согласился Цзя Чжэн, — но беседка стоит над водой, и это должно быть понятно из ее названия. У Оуян Сю есть еще такая строка: «В горной долине струится ручей». Из него можно взять слово «струится».

— Совершенно верно, лучше не придумаешь! — подхватили друзья. — Давайте назовем ее — беседка Струящейся яшмы.

Цзя Чжэн потеребил усы, немного подумал и сказал, что хотел бы услышать, какое название придумает Баоюй.

— Батюшка, конечно, прав, — промолвил Баоюй, — только Оуян Сю в своем стихотворении имел в виду источник Нянцюань, существующий и поныне, уже хотя бы поэтому такое название не подходит. Кроме того, беседка эта устроена специально для встреч с родными, потому и название у нее должно быть соответствующее. А согласиться с тем, что предложили, значит проявить невежество и дурной вкус. Здесь в названии необходим глубокий смысл.

— Господа, вы только послушайте! — рассмеялся Цзя Чжэн. — Мы хотим придумать название, он говорит, что надо прибегать к старым изречениям. Предлагаем старые изречения — уверяет, что это дурной вкус! Что же, придумай тогда сам!

— Я бы назвал ее беседка Струящихся ароматов, а не беседка Струящейся яшмы, — сказал Баоюй. — Разве это не изящнее, не оригинальнее?!

Цзя Чжэн снова потеребил усы и ничего не ответил. Гости, желая угодить хозяину, принялись на все лады расхваливать таланты Баоюя.

— Надпись из двух-трех слов придумать нетрудно, — заявил Цзя Чжэн. — Пусть попробует сочинить парные фразы по семь слов в каждой!..

Баоюй огляделся, подумал минуту-другую и прочел вслух:

 

Огибают плотину ивы —

бирюзовые три ствола.

Цветы — на другом берегу,

но и здесь аромат их густ.

 

Цзя Чжэн кивнул и едва заметно улыбнулся. Гости снова поспешили выразить свое восхищение.

Покинув затем беседку, они пошли вдоль пруда, внимательно осматривая каждую горку, каждый камень, каждый цветок, каждое деревцо, пока наконец не очутились у побеленной стены, из-за которой виднелись высокие строения, утопавшие в яркой, густой зелени бамбука.

— Что за живописное местечко! — вскричали все разом.

Через проход в стене они вышли к извилистой галерее, к которой вела выложенная камнем дорожка. За галереей укрылся небольшой домик, в нем было две светлые комнаты и одна темная, кровать, письменный и обеденный столики, стулья — вот и вся мебель, зато как она гармонировала с убранством домика! Дверь одной из комнат выходила в сад, где росли грушевые деревья и широколистные бананы. Из отверстия в стене, окружавшей внутренний дворик, вытекал ручеек. Огибая домик, он бежал мимо крыльца, через передний двор и исчезал в бамбуковой рощице.

— А здесь красиво, — заметил Цзя Чжэн. — В лунную ночь заглянуть сюда, почитать, сидя у окна, — что может быть прекраснее!

Он взглянул на сына, и тот испуганно потупился. Последовала пауза. Чтобы прервать тягостное молчание, гости попытались завязать разговор.

— Хорошо бы этому месту дать название из четырех слов, — заметили двое.

— Что же именно вы предлагаете? — спросил Цзя Чжэн.

— «Живописный пейзаж реки Цишуй», — предложил один.

— Избито, — покачал головой Цзя Чжэн.

— «Уголок древнего парка Суйюань», — сказал другой.

— Тоже не годится.

Цзя Чжэнь, до сих пор молча стоявший вблизи, вдруг промолвил:

— Пусть предложит брат Баоюй.

— Он еще ничего не придумал, — усмехнулся Цзя Чжэн. — Только и знает, что высмеивать других. А это доказывает, что он легкомыслен и глуп!

— Но что поделаешь, если рассуждает он убедительно?! — развели руками гости.

— Не надо ему потакать, — сказал Цзя Чжэн и обратился к Баоюю: — Можешь говорить все, что тебе заблагорассудится, но только после того, как выскажут свое мнение остальные. А теперь ответь, есть хоть одно достойное название среди уже предложенных?

— Пожалуй, нет, — сказал Баоюй.

— В самом деле? — изумился Цзя Чжэн.

— Ведь это место одним из первых удостоит своим посещением гуйфэй, поэтому название должно быть торжественным, — промолвил Баоюй. — Можно и из четырех слов, но зачем придумывать, если у древних есть готовое изречение?

— Разве мы не у древних встречаем реку Цишуй и парк Суйюань?

— Все это скучно и невыразительно, — проговорил Баоюй, — я бы сказал: «Торжественное явление феникса».

Гостям снова очень понравилось, и Цзя Чжэн покачал головой:

— Ну и тупица же ты! Хочешь, как говорится, через тонкую трубку увидеть все небо, чашкой вычерпать целое море! — и приказал: — Сочини-ка лучше парную надпись!

Баоюй не задумываясь прочел:

 

Чай на треножнике. Не вьется

еще зеленый пар над ним.

В тени, у темного окошка

для шахмат пальцы холодны![157]

 

Цзя Чжэн опять покачал головой. Подумал и сказал:

— Никаких достоинств в этих строках я не вижу, — после чего встал и повел гостей к выходу, потом вдруг круто повернулся к Цзя Чжэню:

— Домики и дворы построены, столы и стулья расставлены — это хорошо, а вот готовы ли пологи, занавески и старинные украшения?

— В последние дни нам привезли много мебели и всевозможных украшений, — ответил Цзя Чжэнь, — и все это будет скоро расставлено и развешано. Правда, я слышал вчера от брата Цзя Ляня, что еще не все пологи и занавески готовы, только половина. Ведь их заказали после того, как началось строительство и были составлены планы и расчеты.

Цзя Чжэн понял, что украшениями Цзя Чжэнь не ведает, и распорядился позвать Цзя Ляня. Тот не замедлил явиться.

— Скажи-ка мне, сколько должно быть всего пологов, занавесок, чехлов и прочих подобных вещей, сколько в наличии и сколько недостает?

Цзя Лянь вытащил из-за голенища сапога список, пробежал глазами и доложил:

— Больших и малых пологов из шелка, вытканного драконами, из шелка, вышитого цветами, из кэсы[158]— сто двадцать штук; в наличии восемьдесят, не хватает сорок. Занавесок малых — двести штук; в наличии все двести занавесов из красной шерсти, сто — из пятнистого бамбука сянфэй[159], сто — из бамбука, переплетенного золотым шнуром и покрытого красным лаком, сто черных бамбуковых занавесок, двести занавесок, обшитых разноцветной бахромой; пока в наличии половина каждого наименования, остальные будут готовы к концу осени, не позднее. Чехлы для стульев и табуреток, скатерти, покрывала для кроватей — по тысяче двести штук каждого изделия, — в наличии все.

Пока Цзя Лянь докладывал, все продолжали путь и неожиданно наткнулись на зеленую горку, а когда обогнули ее, увидели покрытую рисовой соломой глинобитную стену, из-за которой свешивались ветки абрикоса с яркими цветами. За стеной — домики с камышовыми крышами, точь-в-точь как в деревне, тутовые деревья; вязы, кустарники, образовавшие сплошную зеленую изгородь. Рядом, на склоне холма — колодец с журавлем, воротом и другими приспособлениями для подъема воды; дальше — квадратики рисовых полей, огороды, цветники.

— Это место наводит на глубокие размышления, — заметил Цзя Чжэн. — Творение человеческих рук, оно все же радует глаз, волнует душу, вызывает тоску по деревне и деревенской природе. Давайте отдохнем немного!

Сказав так, Цзя Чжэн вдруг заметил возле ворот, у края дороги, камень, будто нарочно созданный для надписи.

— Как красиво! Просто замечательно! — восклицали гости. — И хорошо, что не висит здесь доска с надписью, иначе не возникало бы ощущения простой деревенской усадьбы! А вот камень с надписью был бы здесь до того кстати, что такую красоту не смог бы описать даже Фань Шиху [160], автор стихотворения «Семья земледельца».

— Что ж, господа, думайте, какая подойдет здесь надпись, — обратился ко всем Цзя Чжэн.

— Только что брат Баоюй сказал: «Для описания того или иного места лучше брать старые изречения, чем сочинять новые; в резьбе — подражать старинным узорам, а не придумывать новые», — произнес кто-то из гостей. — А ведь подобные пейзажи наши предки описали во всех подробностях, и в данном случае как нельзя лучше подойдет название: деревня Цветов абрикоса.

Цзя Чжэн с улыбкой обратился к Цзя Чжэню:

— Вот кстати напомнили мне! Здесь не хватает вывески, какие обычно бывают над деревенскими трактирами. Завтра же надобно это сделать, но не перестараться, учитывая общий, довольно скромный, вид деревушки. Пожалуй, простого бамбукового шеста на макушке дерева вполне достаточно.

Цзя Чжэнь почтительно выслушал и проговорил:

— Еще я думаю, здесь не стоит разводить никаких птиц, кроме кур, гусей и уток.

— Совершенно верно! — согласился Цзя Чжэн, а за ним и все остальные. — Деревня Цветов абрикоса — это, конечно, неплохо, — продолжал Цзя Чжэн, — но ведь деревни с таким названием уже существуют, и надо бы придумать другое, тоже со словом «абрикос».

— Вы правы! — поспешили согласиться гости. — В надписи должно быть четыре слова, а у нас всего три. Надо придумать четвертое!

Тут Баоюй не вытерпел и, не спросив дозволения отца, сказал:

— В старинных стихах говорится: «Высится флаг в цветах абрикоса». Надо «высится» заменить на «виднеется», опустить слово «цветы», и получится прекрасная надпись: «Виднеется флаг среди абрикосов».

— Совершенно верно, «виднеется», — подхватили гости. — К тому же в этом названии подразумевается деревня Цветов абрикоса.

— Но «абрикосовые цветы» — это все же банально, — усмехнулся Баоюй. — Однако танский поэт сказал: «Ворота из прутьев у самой воды, и рис ароматный цветет». Почему бы не назвать это место деревушкой Благоухающего риса?

— Прекрасно! — придя в восторг, захлопали в ладоши гости.

— Скотина! — обрушился отец на Баоюя. — Можно подумать, что ты изучил творения всех древних мудрецов! Знаешь наизусть древние стихи и бахвалишься перед уважаемыми господами! Да как ты смеешь! Я решил пошутить, чтобы испытать тебя, а ты принял это всерьез?

Цзя Чжэн круто повернулся и прошел в домик. За ним последовали остальные. Домик выглядел очень скромно, окна изнутри были заклеены бумагой, вдоль стен стояли деревянные скамьи. Ничто не напоминало о богатстве.

Оглядевшись, Цзя Чжэн остался доволен и вдруг в упор посмотрел на Баоюя:

— Нравится тебе здесь?

В этом вопросе гости почуяли подвох и стали подталкивать Баоюя: подумай, мол, прежде чем отвечать. Но Баоюй смело ответил:

— Это место нравится мне не меньше, чем «Торжественное явление феникса».

— Ну и тупица же ты! — возмутился Цзя Чжэн. — Тебе бы только богатство да роскошь, разве ты способен понять утонченную простоту?! А все потому, что книг не читаешь!

— Отец, ваши слова вполне справедливы, но известно ли вам, в каком значении древние употребляли слово «простота»?

Дерзость Баоюя всех привела в замешательство, но, услышав о простоте, они тут же нашлись:

— При чем здесь простота, второй господин? Вы ведь прекрасно понимаете, что простота — это творение природы, а не человека.

— В том-то и дело! — воскликнул Баоюй. — А эта деревушка создана руками человека! Она стоит не на окраине города, да и других деревень поблизости нет. Горы здесь не имеют отрогов, ручьи — источников. Не прячутся в зелени ни башня, ни храм, нет моста, по которому обычно едут в город поселяне. В общем, особого впечатления деревушка не производит. Разве может это место сравниться с теми, где мы только что были, где все созвучно природе? Правда, бамбук там растет не сам, а посажен, источники подведены, и все же это не нарушает гармонии! Еще древние говорили: «Рисуя горы, стремись к простоте, изображая пейзаж, стремись к правдивости, иначе не достигнешь совершенства…»

Не успел он договорить, как Цзя Чжэн закричал:

— Вон отсюда!

Баоюй направился было к выходу, но отец снова крикнул:

— Вернись! Будешь сочинять парную надпись! Но смотри, скажешь глупость, надаю оплеух!

Баоюй, дрожа от страха, произнес:

 

Все пышней разрастается зелень

в тех местах, где купанье и стирка.

Аромат облаками окутал

собирающих с грядок салат.

 

Цзя Чжэн сокрушенно покачал головой:

— Плохо! Очень плохо!

Покинув домик, гости пошли дальше. Они огибали горки, любовались цветниками, разглядывали камни. Миновали арку из увитых чайными розами решеток, обошли садик, усаженный гортензиями, и очутились во дворе, где росли красные розы, миновали стоявшие в ряд бананы и продолжали идти, пробираясь между деревьями. Вдруг донеслось журчание ручейка, он вытекал из каменного грота, образуя небольшое озерко, где плавали лепестки цветов. Над входом в грот свисали ползучие растения.

— Что за прелесть! — вскричали гости.

— А для этого места какое вы предложили бы название, господа? — спросил Цзя Чжэн.

— Здесь и придумывать нечего, «Улинский источник», — ответили все в один голос.

— Название избитое, да и по существу не подходит, — возразил Цзя Чжэн.

— Ну, а если «Убежище жителей Циньского царства»?[161]

— Это выражение здесь вообще ни при чем, — не вытерпел Баоюй. — Оно означает: «скрываться от смуты». Лучше уж «Отмель осоки и заводь цветов».

— Глупости! — резко оборвал сына отец и обратился к Цзя Чжэню: — А лодки здесь есть? — Ему захотелось побывать в гроте.

— Должны быть четыре лодки для сбора лотосов, — ответил Цзя Чжэнь. — И одна с помостом, для прогулок, но они еще не готовы.

— Жаль, что не удастся побывать в гроте! — произнес Цзя Чжэн.

— Туда можно пройти через горку, по узкой извилистой тропинке, — сказал Цзя Чжэнь и стал подниматься наверх, остальные — за ним, хватаясь за кусты и лианы. Когда добрались до вершины и глянули вниз, на озерко, воды не увидели — поверхность была сплошь усеяна лепестками, ручеек же, бежавший между камней, казался прозрачным и чистым. На берегу озерка, над самой водой, склонились плакучие ивы, росли абрикосы и персики, всюду царили чистота и порядок. Между ивами виднелся деревянный арочный мостик с красными перилами, от мостика в разные стороны разбегались тропинки, чуть поодаль стоял чистенький домик под черепичной крышей, обнесенный кирпичной стеной, утопавшей в цветах. Отроги главной горки доходили до самой стены и проникали во двор.

— Чтобы выстроить дом в таком месте, надо быть начисто лишенным вкуса! — недовольно заметил Цзя Чжэн.

Возле дома, как только вошли в ворота, неожиданно увидели изящную горку из самых разнообразных камней причудливой формы; эта горка заслоняла собой скрытые в глубине двора строения. Ни деревьев, ни цветов не было, зато росли различные травы: диковинные лианы и плющ свешивались с горки, пробивались между камней, обвивали колонны строений, опутывали ступени крыльца, ползли по крыше, изумрудными гирляндами колыхались в воздухе, переплетаясь между собой подобно золотым шнурам; некоторые цвели, и цветы их напоминали не то киноварь, не то коричник и так благоухали, что аромата прочих цветов совсем не чувствовалось.

— Ого, интересно! — воскликнул Цзя Чжэн. — Что это за растения?

Ему пояснили, что это плющ и лианы.

— Разве они так чудесно пахнут? — удивился Цзя Чжэн.

— Нет, конечно, — снова вмешался Баоюй. — Среди этих растений есть, конечно, плющ и лианы, но аромат исходит от поллии и душистой лигулярии. А это, вероятно, гардения, а то — золотистая пуэрария. Вот эта трава называется зверобой, а там растет душистая яшмовая лиана. Красные цветы — это пурпурная рута, синие — ирис. Мне кажется, здесь собраны все удивительные травы, упоминавшиеся в «Лисао»[162], а среди них, кажется, мята, имбирь, шелковый шнур и фиолетовый бархат. Есть еще каменный парус, прозрачная сосна, камыш фулю — они встречаются у Цзо Тайчуна[163]в его «Оде о столице княжества У». А зеленые ростки, красный перец и изящный лотос, которые я вижу здесь, можно найти в «Оде о столице княжества Шу». Но они созданы в незапамятные времена, старые названия забыты, и эти растения теперь называют по-другому, в зависимости от их формы…

— Тебя не спрашивают, — одернул сына Цзя Чжэн.

Баоюй сразу умолк и попятился.

Цзя Чжэн огляделся и пошел к крытым галереям по обе стороны домика. Сам домик состоял из пяти комнат, там были террасы и навесы из циновок; искусно выкрашенные стены и затянутые тонким зеленым шелком окна придавали ему скромный и строгий вид.

— Что может быть приятнее, чем готовить чай на этих террасах и играть на цине, — со вздохом произнес Цзя Чжэн, — здесь даже благовония не нужны. Все устроено наилучшим образом, и я надеюсь, что у вас, господа, найдется достойное название, которое украсит доску над входом в этот дом, и нам не придется испытывать стыд из-за того, что надпись несовершенна.

Все заулыбались, заговорили:

— Пожалуй, лучшего названия, чем «Благоуханный ветер и душистая роса», не придумать.

— Что же, это неплохо, — согласился Цзя Чжэн. — Но как быть с парной надписью?

— Я уже придумал, — отозвался один из гостей. — Пусть все послушают и выскажут свое мнение.

И он громко прочел:

 

Орхидей все гуще во дворе

при косых лучах душистый запах.

До косы песчаной в полнолунье

аромат свой донесла дужо[164].

 

— Прекрасно! — вскричали все разом. — Вот только слова «косые лучи» не очень годятся!

Тут гость, предложивший надпись, привел древние стихи: «Двор наполнен ароматом трав зеленых, при косых лучах слез не удержать…»

— Какое уныние наводят эти стихи! — воскликнул кто-то, отражая явно общее мнение.

— Позвольте, я предложу свою парную надпись, — заявил один из гостей, — а вы рассудите, что хорошо в ней, что плохо!

И он прочел: