Логика и биология научного исследования

С объективной точки зрения эпистемология высту­пает как теория роста знания. Она становится теорией решения проблем, или, другими словами, теорией кон­струирования, критического обсуждения, оценки и кри­тической проверки конкурирующих гипотетических тео­рий.

Я думаю, что в отношении конкурирующих теорий, возможно, лучше говорить об «оценке» их, «отзыве» о них или о «предпочтении» одной из них, а не об их «одобрении», «признании». Но дело не в словах. Ис­пользование слова «одобрение» не приносит вреда при условии, если иметь в виду, что одобрение всегда вре­менно, предварительно и, подобно вере, имеет прехо­дящее и личностное, а не объективное и беспристра­стное значение[27]

Оценка или отзыв о конкурирующих теориях отча­сти предшествуют проверке (a priori, если вам нравит­ся, хотя и не в кантианском смысле термина, который означает верное a priori) и отчасти — после проверки (a posteriori опять в некотором смысле, который не означает верности, обоснованности). Также предше­ствует проверке (эмпирическое) содержание некоторой теории, которое тесно связано со своей (фактической) объяснительной силой, то есть силой решать существо­вавшие ранее проблемы—те проблемы, которые порож­дают теорию и в отношении которых теории являются конкурирующими.

Теории могут быть оценены a priori и их значения сравнены лишь в отношении некоторого ряда проблем, существовавших ранее. Их так называемая простота также может быть сравнена лишь в отношении тех проблем, в решении которых они соревнуются.

Содержание теорий и их фактическая объяснительная сила являются самыми важными регулятивными идея­ми для их априорной оценки. Они тесно связаны со степенью проверяемости их.

Самой важной идеей для апостериорной оценки тео­рий является истина или, так как мы нуждаемся в бо­лее доступном сравнительном понятии, то, что я назы­ваю «близостью к истине», «правдоподобием» (см. [44, гл. 10, разд. 3 и прил. б], а также [43, с. 282, 17—26]). Важно отметить, что, в то время как некоторая теория без содержания может быть истинной (такова, напри­мер, тавтология), правдоподобие основывается на ре­гулятивной идее истинного содержания, то есть на идее о количестве интересных и важных истинных след­ствий, выводимой из некоторой теории. Таким образом, тавтология, хотя и истинная, имеет нулевое истинное содержание и нулевое правдоподобие. Разумеется, она обладает вероятностью, равной единице. Вообще гово­ря, содержание, проверяемость и правдоподобие[28] могут быть измерены невероятностью.

Апостериорная оценка теории целиком зависит от способа, которым она противостоит серьезным и изобре­тательным проверкам. Но серьезные проверки в свою очередь предполагают высокую степень априорной про­веряемости или содержания теории. Таким образом, апостериорная оценка теории в значительной степени зависит от ее априорной ценности: теории, которые a priori неинтересны, то есть обладают малым содер­жанием, не нуждаются в проверке, потому что их низ­кая степень проверяемости a priori исключает возмож­ность того, что они могут быть подвергнуты действи­тельно значительным и интересным проверкам.

С другой стороны, теории, обладающие высокой степенью проверяемости, интересны и важны, даже ес­ли они потерпели крушение в ходе своей проверки. Мы очень много можем узнать из их провала. Их крушение может быть продуктивным, так как оно мо­жет реально показать дорогу для построения лучшей теории.

Однако все это подчеркивание фундаментальной важности априорной оценки теории может быть объяс­нено в конечном счете нашей заинтересованностью в высокой апостериорной ценности этих теорий — в полу­чении теорий, которые имеют высокое истинное содер­жание и правдоподобие, хотя они остаются, конечно, всегда предполагаемыми, гипотетическими, пробными. К чему мы стремимся, так это к теориям, которые не только интеллектуально интересны и обладают высо­кой степенью проверяемости, но и реально прошли серьезные проверки лучше, чем их конкуренты, кото­рые, таким образом, решают свои проблемы лучше и которые порождают новые, неожиданные и продуктив­ные проблемы, когда их предположительный характер выявляется посредством опровержения.

Таким образом, мы можем сказать, что наука на­чинается с проблем и затем продолжает развиваться от них к конкурирующим теориям, которые оценивают­ся критически. Особенно значима оценка их правдоподобия. Это требует для них серьезных критических проверок и потому предполагает высокую степень их проверяемости, которая зависит от содержания теорий и тем самым может быть оценена a priori.

В большинстве своем и в самых интересных случаях теория терпит неудачу, и, таким образом, возникают новые проблемы. А достигнутый прогресс может быть оценен интеллектуальным интервалом между первона­чальной проблемой и новой проблемой, которая возни­кает из крушения теории.

Этот цикл может быть снова описан посредством нашей неоднократно используемой схемы:

P₁ g TT g EE g P₂

то есть проблема P1—пробная теория—устранение ошибок посредством оценки—проблема Р2.

Оценка всегда является критической, и ее цель есть открытие и устранение ошибок. Рост знания — и про­цесс учения — не является повторяющимся или куму­лятивным процессом, он есть процесс устранения оши­бок. Это есть дарвиновский отбор, а не ламарковское обучение.

В этом состоит краткое описание эпистемологии с объективной точки зрения: она есть метод (или логика), цель которого — рост объективного знания. Хотя данное описание характеризует рост третьего мира, оно, од­нако, может быть интерпретировано как описание био­логической эволюции. Животные и даже растения по­стоянно решают проблемы. И решают они свои про­блемы посредством метода конкурирующих предвари­тельных пробных решений и устранений ошибок.

Пробные решения, которые животные и растения включают в свою анатомию и свое поведение, являются биологическими аналогиями теорий и наоборот: теория соответствует эндосоматическим органам и их способу функционирования (как соответствуют многие экзосоматические продукты, такие, как медовые соты, и особен­но экзосоматические инструменты, такие, как паутина пауков). Так же как и теории, органы и их функции являются временными приспособлениями к миру, в ко­тором мы живем. И так же как теории или инструмен­ты, новые органы и их функции, а также новые виды поведения оказывают свое влияние на первый мир, ко­торый они, возможно, помогают изменить. (Новое пробное решение—теория, орган, новый вид поведения— может открыть новую возможную экологическую нишу и таким образом превратить возможную нишу в факти­ческую.) Новое поведение или новые органы могут так­же привести к появлению новых проблем. И таким пу­тем они влияют на дальнейший ход эволюции, включая возникновение новых биологических ценностей.

Все это справедливо также и для органов чувств. Прежде всего они содержат теоретически подобные ожидания. Органы чувств, такие, как глаз, подготовле­ны реагировать на определенные отобранные события из окружающей среды, на такие события, которые они «ожидают», и только на эти события. Подобно теориям (и предрассудкам), они в целом будут слепы к другим событиям: к таким, которых они не понимают, которые они не могут интерпретировать (потому что эти собы­тия не соответствуют какой-либо специфической про­блеме, решаемой организмом) (см. [36, с. 163]).

Классическая эпистемология, рассматривающая на­ши чувственные восприятия как «данные», как «фак­ты», из которых должны быть сконструированы наши теории посредством некоторого процесса индукции, мо­жет быть определена как додарвиновская. Она неспо­собна учитывать то, что так называемые данные на са­мом деле являются приспособительными реакциями и тем самым интерпретациями, включающими теории и предрассудки и, подобно теориям, пропитанными гипо­тетическими ожиданиями, то, что не может быть чисто­го восприятия, чистых данных, точно так же, как не может быть чистого языка наблюдения, так как все языки пропитаны теориями и мифами. Точно так же, как наши глаза слепы к непредвиденному или неожи­данному, так и наши языки неспособны описать это (хотя наши языки могут расти подобно нашим органам чувств как эндосоматически, так и экзосоматически).

Это рассуждение о том, что теория или ожидания встроены в наши органы чувств, показывает, что эпи­стемология индукции терпит неудачу даже прежде, чем она делает свой первый шаг. Она не может начинать­ся с чувственных данных или восприятии и строить наши теории на них, так как не существует таких вещей, как чувственные данные или восприятия, которые не построены на теориях (или ожиданиях, то есть био­логических предшественниках лингвистически сформулированных теорий). Таким образом, «факты» не яв­ляются основой теорий, а также их гарантией: они не более надежны, чем какие-либо из наших теорий или «предрассудков», но даже менее надежны, если вообще можно говорить об этом (ради аргументации мы до­пускаем, что чувственные данные существуют и не яв­ляются изобретениями философов). Органы чувств включают в себя эквивалент примитивных и некрити­чески принятых теорий, которые менее широко прове­рены, чем научные теории. Более того, не существует языка для описания данных, свободного от теорий, по­тому что мифы (то есть примитивные теории) возни­кают вместе с языком. Не существует живых объектов (ни животных, ни растений) без проблем и их пробных решений, которые эквивалентны теориям, хотя вполне может существовать жизнь без чувственных данных или так казаться (по крайней мере у растений).

Таким образом, жизнь развивается подобно науч­ному исследованию — от старых проблем к открытию новых и неожиданных проблем. И этот процесс—про­цесс изобретения и отбора—содержит в себе рацио­нальную теорию эмерджентности. Ступенями этой эмерджентности, приводящей к новому уровню развития, являются прежде всего новые проблемы (P₂), создаю­щиеся посредством устранения ошибок (ЕЕ), предва­рительного, пробного теоретического решения (ТТ) старой проблемы (P₁).