Любовь и ситуационная этика

Ключевым словом в христианской этике является любовь. Мы уже неоднократно сталкивались с ним. В первый раз оно упоминалось в предупреждающем контексте (см.: 4.7): будь внимателен к мотивам и потому не делай из любви что-то самодовлеющее, оставляя вне поля зрения другие заповеди, данные Богом. Бог дал не только заповедь любви, но Он также говорит нам, к чему мы должны стремиться в любви. Далее о любви говорилось в главе 5 (см.: 5.4), когда речь шла о единстве всех заповедей. Это единство заключается в любви. Никакая из заповедей не может быть действительно исполнена, если отсутствует любовь. Поэтому вполне очевидно, что следует уделить особое внимание данной теме.

Писание называет любовь наибольшей заповедью (Мф. 22:38). Мы должны любить Бога и ближнего, как самих себя. «Иной большей сих заповеди нет» (Мк. 12:31). Иисус объявляет заповедь любви заповедью новой (Ин. 13:34). Далее, как мы уже слышали, любовь называется исполнением закона. Почему она названа так? Потому что она не делает ближнему зла (Рим. 13:8-10).

Разве подобные высказывания не настолько сильны, что можно отправляться в плавание, руководствуясь только компасом любви? Разве не можем мы сказать вслед за Августином: «Любите и делайте что хотите?» Таким образом, мы вновь возвращаемся к проблеме любви как мотива, а в данном случае — любви как единственного мотива, побуждающего нас к принятию верных решений.

С любовью как единственно необходимой нормой мы соприкасаемся прежде всего в христианской форме ситуационной этики. Последняя понимается как этика, пытающаяся определять наши моральные поступки, руководствуясь исключительно ситуацией. При этом отрицается существование общих заповедей. Человек должен принимать свободное решение, всякий раз исходя из конкретной ситуации.

Мощный стимул ситуационная этика получила от философии экзистенциализма, рассматривающей человека как ничем не связанное, свободное существо, всегда обладающее свободой выбора и самореализации.

Для Джозефа Флетчера, старающегося в своей книге «Situation Ethics» придать ситуационной этике христианскую форму, есть лишь одна существенная ценность. (Мы понимаем под ней нечто, оцениваемое само по себе как «благо», в отрыве от всех обстоятельств, и имеющее, таким образом, абсолютный смысл.) В качестве этой существенной ценности у Флетчера выступает любовь. Он признает, что сама любовь не выводима из ситуации. Однако, по его мнению, это характерно и для любой другой ценности, которая признается нами наивысшей. Флетчер открыто признает, что любое моральное или оценочное суждение представляет собой аксиому. Мы имеем дело не с положением, требующим доказательства, а с решением. Вслед за Бертраном Клерво он говорит: «Я люблю, потому что люблю»[11]. Флетчер полагает, что любви как нормы вполне достаточно. Он ничего не желает знать о законах и правилах, которые нам дают природа и Писание. Все, что выходит за рамки любви, определяется как внешнее, то есть не являющееся само по себе ни благом, ни злом. По его мнению, вне любви нет ничего, что уже было бы благом либо злом.

Наглядный пример, объясняющий такие понятия, как «существенный» и «внешний», приводит сам Флетчер. Он рассказывает об одной немецкой женщине, арестованной русскими на Украине. Ее муж, вернувшийся с фронта домой, в Берлин, после долгих поисков все-таки нашел своих детей. Терзаемые голодом, в обстановке хаоса и страха, они остро чувствовали отсутствие жены и матери.

Однако эта женщина могла вырваться из лагеря лишь в том случае, если бы оказалось, что она беременна. Тогда бы ее отправили назад в Германию, потому что для русских она стала бы только обузой. Из любви к мужу и детям женщина выбрала этот путь. Какой впечатляющий пример! Супружеская неверность для Флетчера не считается грехом, если она — результат любви. Следовательно, по существу это не является злом. Обстоятельства могут превратить ее в зло. Но в случае с женщиной у Флетчера супружескую неверность следует квалифицировать не как зло, а как благо. То, что делается во имя любви, является благом само по себе и во всех ситуациях.

Здесь можно было бы также вспомнить образ Сони в романе Достоевского «Преступление и наказание». Из любви к своей семье Соня становится проституткой. Она приносит себя в жертву, чтобы сохранить жизнь своим родным. Также X. Тилике оставляет открытой возможность рассматривать подобный поступок как дозволенный. Блуд в Новом Завете, согласно Тилике, выступает как препятствие, мешающее Духу действовать внутри нас (1 Кор. 6:9—11). И участие в трапезе бесовской, о которой говорится в 1 Кор. 10:21, является такого же рода препятствием. И все-таки Тилике не хочет осуждать Соню. Хотя она и нарушила букву закона, но такое блудодеяние подлежит осуждению лишь в том случае, когда в результате его личность порабощается. «Все мне позволительно... но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12). Движимая любовью, Соня не оказалась во власти бесов, но, как считает Тилике, осталась свободной.

Можно представить себе и другие ситуации, когда женщина обманывает своего мужа и когда это приводит только к несчастью, так как подобного рода супружеские измены лишены печати любви. В такой ситуации Флетчер назвал бы измену злом, но никак не благом.

Дрожжи и тесто

Действительно ли мы можем довольствоваться любовью как единственной нормой наших поступков? Каждый, кто захотел бы так думать, убедится, что это невозможно. Приведем несколько аргументов.

Уже тот факт, что человеческое общество представляет собой весьма сложное явление, лишает нас возможности руководствоваться любовью как единственной нормой. Справедливо было сказано, что даже если бы все люди были добрыми и их действия всегда основывались на любви, и в этом случае существовала бы необходимость в правилах уличного движения и в расписании движения транспорта.

Кроме того, неверно считать, что каждая ситуация является исключительной, нуждающейся в анализе нового поступка. И, слава Богу, потому что кто бы это выдержал, если бы всякий раз приходилось задавать себе вопрос, как поступить в этом случае? Многое происходит автоматически, так как ситуации эти более или менее похожи друг на друга. Даже такие коллизии, которые Флетчер приводит в качестве примеров, встречаются неоднократно и, следовательно, поддаются обобщению. При всем своем различии в этих ситуациях имеется столько сходства, что вполне можно сформулировать общие правила для наших поступков. Таким образом, заповеди и законы вовсе не являются чем-то странным. Напротив, они представляются необходимыми. Основываясь на позициях последовательной ситуационной этики, никакой суд не мог бы вынести какого-либо решения, ведь что такое суд без законов? А как могут существовать законы, если не существует аналогичных ситуаций, к которым можно было бы эти законы применить?

Наконец, даже если и правда, что любовь является великой заповедью и мы без любви — ничто (1 Кор. 13:1—3), это еще не значит, что можно говорить о любви без заповедей. Любовь сама называется заповедью (Мф. 22:38—40; Ин, 13:34) и может стоять в одном ряду с другими заповедями (или добродетелями), как в 1 Тим. 4:12 («Будь образцем для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте») и в 1 Тим. 6:11 («Преуспевай в правде, благочестии, вере, любви, терпении, кротости»). Любовь нигде не противопоставляется закону. Иисус справедливо говорит: «Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей» (Ин. 15:10). Тот, кто соблюдает заповеди Божьи или слово Божье (что сводится к одному и тому же), в том истинно любовь Божья совершилась (1 Ин. 2:3—5). Один раз можно сказать, что вера действует любовью (Гал. 5:6), в другой раз, что самое главное — это соблюдение заповедей Божьих (1 Кор. 7:19). Ведь любовь к Богу состоит в том, чтобы мы соблюдали Его заповеди (1 Ин. 2:3) или поступали по Его заповедям (2 Ин. 6). Коротко это можно выразить так: любовь — исполнение, но не замена закона.

Взглянем теперь на дело с другой стороны. Пусть любовь не является единственной заповедью, пусть без других заповедей она не сможет действовать в полную силу. Но ведь другие заповеди также не действуют без любви. Любовь даже превосходит все другие заповеди. Как можно описать ее исключительный характер? Ее называют исполнением закона (Рим. 13:10). Это должно означать, что без любви невозможно истинное, полное послушание. Тот, кто считает, что может без любви соблюсти одну из заповедей Божьих, впадает в легализм, законничество или формализм. Тот, кто любит, говорит Павел, не делает ближнему зла (Рим. 13:9,10). Очевидно, мы именно делаем зло ближнему, если полагаем, что можем соблюдать закон Божий без любви. Для того чтобы ориентироваться на местности, нам нужны карта и компас. Если сравнить карту с заповедями, то компасом будет любовь. Или приведем еще одно сравнение: любовь и закон соотносятся, как дрожжи и тесто. Чтобы получился хороший хлеб, дрожжи должны смешаться с тестом.

Иисус называет любовь великой заповедью, а также и новой заповедью (Ин. 13:34). Этим не утверждается, что любовь заменяет заповеди. Заповедь любви является новой лишь в определенном смысле. Собственно говоря, ее можно было бы назвать и старой заповедью. Потому что, формулируя двойную заповедь о любви к Богу и к ближнему (Мф. 22:37-39), Иисус ссылался на то, что можно найти уже в Ветхом Завете. В Лев. 19:18 говорится: «Люби ближнего твоего, как самого себя», а во Втор. 6:5: «И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими». Но то новое, что есть в любви, заключается в самом Иисусе. У Иоанна буквально сказано: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13:34).

Исключительность любви мы познаем в Христе, если осознаем, как Он любил нас. Взаимная любовь учеников должна соответствовать любви Христа, превосходящей всякую другую любовь. Он отдал себя на смерть за них и за нас. Своим особым блеском заповедь любви обязана Христу. Его собственная жизнь и смерть придали слову «любовь» непреодолимую силу. Лишь жертва, принесенная Христом, делает истинную любовь возможной. Заповедь любви очень стара, но сила ее достигла непревзойденной высоты в любви Иисуса Христа. Это то новое, которое содержится в старом. Мы уже видели, что невозможно говорить о заповедях Бога, если исключить Христа (5:4). То же самое относится к любви. Тот, кто желает получить истинное представление о любви, должен обратить свой взор к Христу.

Можем ли мы назвать любовь наивысшей нормой? Велема В. X. предпочитает воздерживаться от этого, иначе заповедям навязывался бы принцип иерархичности. Заповеди остаются, но бывают случаи, когда они должны отступить перед наивысшей нормой — перед любовью. Таким образом, по мнению Велемы, заповедь легко обесценивается в пользу любви. Так, он пишет, что любовь не поглощает право. Речь идет о том, что из любви проистекает следование заповеди и что праву отводится свое законное место именно благодаря любви. В основном мы согласны с этим, поскольку, как уже говорилось, не следует противопоставлять любовь (другим) заповедям. Однако мы не видим причин, почему любовь нельзя было бы назвать наивысшей нормой. Ведь в Писании любовь становится великой заповедью, и ни о какой другой заповеди так не говорится; она является исполнением закона, то есть всех других заповедей. Иногда любовь к Богу и ближнему требует, чтобы мы не повиновались своим родителям или же прибегали ко лжи, как будет показано в главе 10. Кроме того, любовь часто смягчает наше суждение о других, нарушивших заповедь Божью. Немецкую женщину в концлагере из книги Флетчера и Соню мы судим не так сурово, как других женщин, обманывающих своих мужей или занимающихся проституцией. Из этого еще не следует, что мы одобряем поведение немецкой женщины и Сони. Но мы осознаем, что имел в виду Павел, когда говорил о любви так: она не мыслит зла (1 Кор. 13:5). Зло остается злом. Но заповедь любви может сделать то, чего не могут другие заповеди: загладить вину и не осуждать.