Пост)делезианская философия: сети vs ассамбляжи

Теория ассамбляжа Мануэля ДеЛанда и акторно-сетевая теория Бруно Латура отсылают к большим объединениям объектов, взаимодействующих даже будучи отделимыми от соединений, в которых они участвуют. Оба анти-коперниканцы, отрицающие сколько-нибудь значимый разрыв между людьми и миром, и оба также стараются избежать псевдо-революции, отрицающей такой разрыв, просто превращая людей и мир в равноправных партнеров. Иными словами, оба вносят вклад в то, что я назвал бы объектно-ориентированной онтологией. Пусть «объект» обозначает любую единую реальность, подвергающуюся изменениям или поддерживающую множество представлений, оставаясь при этом той же. Судьба понимаемого так объекта была трагической со времен Канта, и он практически исчез, уступив место навязчивой философии доступа, которая никогда не позволяет миру взаимодействовать с собой, даже когда ложно утверждает, что оставила субъект-объектный спор позади. Объектно-ориентированная философия пытается исправить эту несправедливость, возвращая объекты в центр философии, где они пребывали когда-то в образе субстанции или монады. Как бы то ни было, мы должны избегать ограничения объектов вещами природы, как это делали ранние философии субстанции. Далее я кратко рассмотрю вклады ДеЛанда и Латура в объектно-ориентированную метафизику, завершив рассмотрение некоторыми соображениями о долгом пути, ждущем впереди этот стиль философии.

Что касается акторно-сетевой теории Латура, то в некоторых отношениях она вообще не похожа на реализм. Хотя конструктивизм Латура это не специфически антропоцентричная форма социального конструктивизма, он может оказаться тесно связанным с человеческими наблюдателями даже когда объекты сталкиваются и сопротивляются. Латур определенно не является фанатом скрытой сущности, и в этом смысле я защищаю более «наивную», чем у ДаЛанда и Латура, позицию. Но он вдохновляет тем достоинством, которым он наделяет объекты. В действительности, как Латур замечал в недавних работах, это равнозначно тому, что объекты или акторы используются против материализма. Для Латура все объекты находятся на одном уровне: химикаты, армии, корпорации и идеи. Тот факт, что все уровни одинаково реальны, означает, что материализм тотчас отпадает. Что важнее, как гордо заявил Жижек, материализм, на самом деле, является формой идеализма. Он заменяет таинственную вещь, постижимую лишь частично, на довольно ограниченную концептуальную модель того, что воплощает эта вещь: а именно, некий вариант физической материи, занимающей место в пространстве и времени. Вместо жижековского идеалистического материализма я буду защищать реалистический формализм – «формализм» не в смысле математической формализации, а в смысле Френсиса Бэкона, что формы скручены и сжаты как пружины внутри самих вещей. Это модель, в которой мир до краев наполнен призрачными сущностями, входящими в сети и ассамбляжи, но только очень узкими путями. Способ сообщения между этими призраками есть, вероятно, центральная проблема объектно-ориентированной философии, как то было для любой формы окказионализма.

Мир Латура сделан из акторов всех типов и размеров. Человеческий S или Dasein – безусловные акторы, но вообще акторами здесь являются все. Это не просто изолированные сгустки вещества – они ведут переговоры между собой в сетях. Актор неотделим от своих качеств и не «переживает приключения во времени и пространстве» (как описывал классическую модель субстанции Уайтхед). Если «философские корни» ДеЛанда – в философии Делеза, то источником вдохновения для Латура явился Уайтхед, которого он считает величайшим философом ХХ века. Для Латура все случается только один раз: в одно время и в одном месте. Трансформированный актор есть новый актор – его можно связать временной траекторией с предшественниками, но это все равно новый актор. В этой философии нет различия между формой и материей, поскольку каждый актор может служить материалом для более крупных акторов или конечной формой для элементов, из которых он состоит. Ничто по своей сути не является редуцируемым или нередуцируемым к чему-либо. Два объекта могут быть соединены в более масштабную машину, если проделана надлежащая работа по их сближению и найдены способы их соединения. Интеллектуальные связи, по сути, не сильнее и не слабее физических; все отношения требуют труда одного типа, и только когда работа завершена, мы можем сказать, задним числом, мол, все это время знали, что связь должна состояться. Наконец, акторы не являются изолированными и в ином отношении: сам по себе актор всегда слаб, и силу дают лишь союзники. Это не социология силовых игр, в которой «самый сильный ученый» всегда выигрывает, поскольку здесь фраза «самый сильный» ошибочно ограничена вопросами влияния в человеческих группах. Если одинокий мечтатель время от времени побеждает брокера научных сил, то не благодаря доступу к самой истине, а через сборку многочисленных неодушевленных союзников вроде молекул и газов, которые, в конечном счете, высказываются значительно громче, чем силовые тактики союзов человеческих сил. Латур отвергает кантовскую коперниканскую революцию, поскольку отрицает, что разрыв между феноменами и ноуменами сколько-нибудь отличается от зазора между шинами и асфальтом. Разрывы преодолеваются работой, они существуют и постоянно преодолеваются повсюду – не только между разумом и реальностью. Его патентованная фраза «нового времени не было» означает невозможность очистить реальность от человеческой власти (как в научной модели) или очистить произвольные социальные силы от причастности природе (как в моделях социальных конструктивистов). Всюду лишь акторы, и мы не можем объявлять их в большей или меньшей степени реальными. Такие объявления требуют настоящей эмпирической работы, поэтому-то Латур в последнее время и говорил об «эмпирической метафизике».

Делегация компетенций бывает не только односторонней: когда технологический объект создан, его отношения с людьми становятся реципрокными. Этот феномен «человеко-машинного ассамбляжа» Мадлен Акриш и Бруно Латур описывают через понятие модальности[1], которое связывает человека как отправителя «сообщения» и его получателя – технологический объект. Эти модальности – «то, что устройство позволяет или запрещает акторам – людям и не-человекам, на которых оно рассчитано» [Akrich, Latour, 1994]. По существу, в устройство закладывается определенная программа действия, или нарративная программа в греймасовской терминологии, которая затем начинает обуславливать действие людей.

При этом существенно, что во взаимных вписываниях людей и техники доминирует модальность долженствования. Сам Латур формулирует эту мысль идиоматически: «Делать – это заставлять делать». Вещи действуют, потому что действуют не только они. Когда делегирование и перевод налажены, действие течет по цепи акторов, дислоцируясь и приобретая распределенный характер. «Если мы решимся развернуть метафору, то само слово [актор] означает полную дислокацию действия, уведомляя нас, что оно не является когерентным, управляемым, завершенным и четко очерченным. Действие берут взаймы, его распределяют, предлагают, на него влияют, им командуют, его передают, транслируют. Если актор предполагает наличие акторной сети, то прежде всего необходимо подчеркнуть неопределенный источник действия».

Таким образом, пересобранное общество есть сеть, люди и не-человеки, вложенные друг в друга. Латур описывает этот феномен в категориях четырех значений медиации. Что означает «значения» в данном случае? Это уже не то, что гарантирует истинность научного исследования. Это категория «распределенного действия», которое течет в комплексном агенте из людей и объектов.

Первое значение медиации, интерференция, предполагает взаимную артикуляцию человека и объекта. Это взаимное воздействие и трансформация. Второе значение, композиция, предполагает, что человек и объект конвергируют; при этом действие становится композитным свойством их объединения. Третье значение – упаковывание в «черный ящик», когда цепь акторов-актантов со всеми нарративными подпрограммами образуют столь плотное единство, что исчезают с горизонта различимости. Это экономия, компрессия действия. Четвертое значение представляет собой технический объект, который сохраняет символические функции и за счет этого получает возможность продлить действие сквозь время и пространство. Его концептуализация требует доработки модели ESP. Акриш и Латур вводят термины «выключение» и «подключение» (shifting down/up), называя это еще одним (помимо акторного, темпорального и пространственного) видом переключения. По Латуру, это действие, продленное в будущее через физическое расстояние.

Все четыре значения медиации демонстрируют вложенность человеков в не-человеков. Люди и объекты образуют «корпоративное тело», социотехнологический коллектив.

Что же с учетом вышесказанного может означать говорение от имени технологических ансамблей? Ответ схож с требованием научной объективности, которое вслед за семиотикой диктует необходимость рассматривать цепь референции целиком для оценки ее истинности. Технологические объекты должны быть признанными не в качестве «готового» (это, по Латуру, и погубило ARAMIS), ограниченного и суверенного фрагмента действительности, но в виде полифонического ансамбля делегаций, где пересекаются наука, инженерное дело, политика. Этот принцип распространяется на весь переосмысленный коллектив людей и артефактов: «В зависимости от того, где мы находимся на цепочке делегирования, мы получаем либо классических морально ответственных существ, наделенных чувством собственного достоинства, способных говорить и подчиняться законам, либо исполнительные и эффективные устройства и механизмы; а где-то посередине между двумя этими крайностями мы получаем обычную власть знаков и символов. Именно вся цепь целиком составляет недостающую массу, а не какое-либо из ее крайних звеньев» [Латур, 2006с, с. 216].

ДеЛанда противостоит понятию сущности. Хотя я бы предпочел защитить это понятие, ДеЛанда в значительной степени сохраняет те аспекты сущности, которые стоит сохранить, правда, под другими именами. ДеЛанда вводит абсолютное разделение видов и родов. Для него это не просто относительные термины, зависящие от того, к чему обращаются в цепи ассамбляжей. Они обозначают две разные онтологические структуры. Вид – это всегда некоторый индивид, а род обладает виртуальной структурой и отсылает к топологическим «степеням свободы», разворачиваемым различными способами разными видами. Виртуальное играет более значимую роль в его книге о Делезе, чем в последней работе, но в некоторых отношениях эта роль определена в новой книге лучше. ДеЛанда кратко развивает теорию катализа в противоположность механической причинности. Вместо причин, каждый раз ведущих к одним и тем же следствиям, ДеЛанда указывает на случаи, где причина просто служит катализатором чего-то, не запуская его автоматически. Впрочем, он допускает, что линейная причинность есть, просто отрицает ее монополию в мире. ДеЛанда организует мир по двум осям. Он кратко упоминает третью ось, но подробно не раскрывает ее, и для меня не очевидно, что она принадлежит тому же уровню, что и две другие. Первая ось есть различие между материальным и экспрессивным, вторая – знакомая пара территоризации и детерриторизации. Пересечение двух осей всегда дает четырехчастную структуру, и здесь ДеЛанда не одинок. Кроме Аристотеля и Скота Эриугены, четверные онтологии можно найти у Хайдеггера, Бэкона, раннего Шопенгауэра, Маршалла Маклюэна, в известном эссе Бадью «О вычитании», у ряда алхимиков и фигур Нью-Эйджа.

В книге Мануэля ДеЛанда «Новая философия общества» его позиция обозначена как теория ассамбляжа, а его почитатели находятся чуть ближе к профессиональной философии. ДеЛанда заявляет, что он реалист, а описанные им структуры не требуют присутствия человеческого субъекта, будь то cogito или определяемый языком и властью S. Наоборот, бремя доказательства лежит на идеалистах и корреляционистах с их невероятным взглядом, что мир можно свести к голограмме. Идеализм и корреляционизм по своей сути настолько неубедительны, что я уверен: их поддерживают, в первую очередь, потому, что реализм скучен и обрекает нас на измерение физических параметров серых комков материи, лишая философию воображения. Все, что нам нужно – снова сделать реализм странным (weird), обеспечив ему парадоксальное будущее, и корреляционистская перспектива сразу потеряет значительную часть привлекательности.

Задача здесь – избежать ловушек старомодного реализма, главная из которых – произвольное разделение между естественной субстанцией и искусственным агрегатом (в общей традиции реализма от Аристотеля до Лейбница). Обоим ДеЛанда противопоставляет свой ключевой концепт – ассамбляж. Это слово обозначает все реальные объекты, включая людей, камни, рынки зерна и национальные государства. Если каждый ассамбляж определяется как индивид, то каждый ассамбляж и производится из доиндивидуальных компонентов. Это иллюстрируют многочисленные наблюдения. В первую очередь, возникновение должно быть реальным. Это не значит, что нет таких вещей, как простые агрегаты. Можно было бы придумать причудливый сценарий, по которому странный ассамбляж мог бы обрести силу в мире, но это потребовало бы значительных научных и и механических усилий, что доказывает, что такой ассамбляж еще не существует. Тот факт, что множество странных ассамбляжей могут стать реальными, не должен скрывать от нас, что они сейчас не реальны.

ДеЛанда предлагает критерии того, что производит реальный ассамбляж. Один из них – что ассамбляж способен задним числом влиять на свои части. Ассамбляж вводит свои элементы в новые ситуации и отношения. Для ДеЛанда эмерджентные качества – еще один знак того, что ассамбляж реален. Еще можно говорить об «избыточной причинности», тоже являющейся для ДеЛанда меткой реального ассамбляжа. Традиционный реализм допускал только два онтологических уровня: субстанцию и агрегат. ДеЛанда допускает бесконечное число уровней, и, возможно, бесконечный регресс или бесконечный прогресс разномасштабных ассамбляжей. Наконец, реализм ДеЛанда кладет конец органической или диалектической модели взаимодействия между вещами. Не существует внутренних отношений между отдельными вещами. Отношения внешни по отношению к своим членам, как в известном высказывании Делеза. Органические и неорганические объекты свободно движутся из ассамбляжа в ассамбляж, иногда нисколько не меняясь. С этим шагом прекращается власть взаимной негативности, ведь вещи определяются их собственной внутренней реальностью. В общем, если бы вещи сами по себе были одним бесшовным целым, было бы невозможно понять, как вообще может возникнуть что-либо новое, ведь целое не содержало бы про запас ничего помимо текущего положения дел. Вещи вовлечены в обратные связи, а не сплавлены в единую массу. Отношения есть вопрос симбиоза, а не организма.

Несмотря на реалистическую позицию, ДеЛанда не верит в сущность. Легко понять, почему реализм и эссенциализм обычно идут рука об руку. Если реальность вещи независима от нашего доступа к ней, из этого ясно следует, что вещь обладает важными ключевыми качествами, не затрагиваемыми нашим взаимодействием с ними – в отличие от реляционных или случайных (акцидентальных) качеств, скользящих по ее поверхности. ДеЛанда предполагает это своим различием между неотъемлемыми качествами и реляционными способностями вещи. Это кажется справедливым; под титулом «эссенциализм» он отвергает две важные цели. Более легкая цель – учение Платона о сущности: бестелесные формы, которым причастны многочисленные конкретные вещи. Более важная для него цель – аристотелевская модель сущности, которую он еще называет «таксономической». Для Аристотеля все индивиды принадлежат каким-то объединяющим видам, и хотя это не реифицирует универсальные качества на манер Платона, однако создает абсолютный барьер между видами и еще более проницаемый барьер между членами одного вида. В современных терминах, объекты коренятся в «естественных видах». Коль скоро ДеЛанда отказался от идеи, что естественные вещи реальнее, чем искусственные ассамбляжи, ему легко отвергнуть естественные виды и любые иные разновидности постоянных сущностных барьеров между разными типами сущего. Это переключение фокуса с видов на индивидов часто связывается с именем Чарльза Дарвина, и ДеЛанда открыто ссылается на него. В определенном отношении это просто радикализирует позицию Аристотеля, позволяя видам со временем меняться; акцент на индивидах был уже в аристотелевской метафизике.

Это дает два взаимосвязанных вывода. Во-первых, индивидов следует рассматривать как исторические процессы. Здесь есть некоторая двусмысленность в позиции ДеЛанда. В своей более ранней книге ДеЛанда утверждает, что «в онтологии Делеза вид (включая естественный) определяется не своими сущностными чертами, а скорее породившим его морфогенетическим процессом». Это смещает акцент с конкретных индивидов на что-то вроде до-индивидуальной траектории, так что индивиды оказываются преходящей кристаллизацией более глубокого процесса. Эта теория противостоит не только эссенциализму, но и тому, что Рэй Бхаскар и другие называют «актуализмом», идее, что мир состоит только из вещей, как они есть здесь и сейчас. В то время как некоторые авторы хотят избежать актуализма через осуществляемые вещами потенциальности или управляющие ими законы, для ДеЛанда эти решения недостаточно реалистичны, ведь определяют реальность чем-то лежащим вне ее текущего состояния, ставя ее, таким образом, в зависимость от отношения. Дабы избежать ловушек актуализма, с одной стороны, потенциальностей и закона – с другой, ДеЛанда придерживается мнения, что делезовская множественность – лучшее решение. Он высказывается в пользу «аттракторов, которые никогда не актуализируются» и ставит генезис выше полностью сформировавшихся индивидов. Или, по крайней мере, так он резюмирует Делеза.

Во-первых, хотя ДеЛанда использует для подрыва линейной причинности и квази-причины, и катализаторы, это вовсе не одно и то же. Предполагается, что квази-причины принадлежат виртуальному фазовому пространству, а катализаторы – сугубо актуальны. Далее, нам следует спросить, является ли катализатор качеством вещи или ее способностью. Скорее всего, способностью. Иными словами, именно способности делают всю реляционную работу для ДеЛанда, однако они должны быть основаны на реальных качествах, иначе бы они не существовали. Но что есть это не-реляционное качество? Это больше похоже на позицию кого-то вроде Сола Крипке. Проблема в том, что сама эта молекулярная структура является ассамбляжем и поэтому построена из способностей своих «доиндивидуальных элементов» (конструирующих ее). Но даже если бы это было не так, молекулярная структура занимает в пространстве определенное место со специфическими метрическими отношениями с окружающими вещами. Судя по всему, нет способа отделить актуальное от реляционного, и поэтому все «качества», в обычном смысле, сводятся к способностям – если только мы не сделаем все качества виртуальными или квази-причинными, лежащими вне любой индивидуальной вещи. Но тогда взаимодействовать будут не вещи, ведь они окажутся всего лишь стерильными кристаллизациями на поверхностях динамического производящего процесса. Это возможный вариант. Но лучший вариант заключается в том, чтобы допустить неактуальные качества, принадлежащие конкретным индивидуальным вещам, которые превосходят свои отношения ко всем другим объектам. Определение индивидов как исключительно актуальных редуцирует их к положениям дел, от которых затем мир спасается добавлением более глубокого уровня квази-причин. Это кажется мне лишним, поскольку нет никакой нужды думать об объектах, в первую очередь, как о положениях дел; одно и то же дерево поддерживает множество восприятий себя другими сущностями и может быть проведено через всевозможные сценарии, оставаясь одним и тем же деревом. Если не начинать с объекта как положения дел, тогда я не вижу причин смещать внимание онтологии с индивидуальных сущностей на морфогенетические траектории или лежащее глубже конкретных объектов реальное/виртуальное топологическое пространство.

Концепт ассамбляжа определяется двумя измерениями. Одно измерение, или ось, определяет изменчивые роли компонентнов ассамбляжа: от чисто материальной роли на одном конце оси, до чисто экспрессивной – на другом. Эти роли непостоянны и могут оказываться смешанными, когда данный компонент может играть смесь материальной и экспрессивной ролей, используя разные наборы способностей. А теперь вторая ось: другое измерение определяет изменчивые процессы, в которые вовлекаются эти компоненты. Оно либо стабилизирует идентичность ассамбляжа, увеличивая степень его внутренней однородности или степень четкости его границ, либо дестабилизирует ее. В первом случае речь идет о процессах территоризации, в последнем – детерриторизации. Один и тот же ассамбляж может обладать как компонентами, работающими на стабилизацию его идентичности, так и компонентами, заставляющими его изменяться или даже трансформирующими его в другой ассамбляж. Фактически, один и тот же компонент может участвовать в обоих процессах, используя разные наборы способностей.

Для ДеЛанда опасность превращения способностей в текучую среду заключается в том, что вещи переопределяются с точки зрения своих отношений к другим вещам, и мы сползаем в онтологию единого (бесшовного) реляционного целого, из которого нас может спасти только виртуальное – подобно тому, как Хайдеггер нуждался в Dasein или Левинас в Другом, чтобы спасти нас от гладкого реляционного ансамбля инструментов.

Обе философии толкуют о конкретных индивидах, а не видах. Разница в том, что хотя оба полагают, будто вещи изымаемы из включающих их сетей, ДеЛанда больше похож на классических реалистов, считая, что автомобиль остается тем же, перенесенный из гаража на уличную свалку. Латуру, напротив, ближе что-то вроде «действительных» Уайтхеда, чем реальные субстанции. Вещь обладает всеми своими качествами и отношениями здесь и сейчас, а ее самотождественность во времени не более чем социальная связь между тесно связанными, но не вполне тождественными, акторами. Латур бы одобрил термин Уайтхеда «бездеятельная действительность/актуальность в вакууме» для обозначения любой субстанции, лежащей вне своих отношений к другим вещам. В этом смысле, думаю, виртуальное могло бы считаться «бездеятельной действительностью», как и мой концепт загадочных ускользающих объектов.

Третьим пунктом было проведенное ДеЛанда различие между актуальностью видов в форме конкретных индивидов и виртуальностью рода в топологических степенях свободы или абстрактных диаграммах. Здесь различие между ними лежит на поверхности. У Латура нет места для виртуального, хотя он заигрывает с различием между виртуальным и потенциальным. Есть только конкретные акторы, и эти акторы всегда так специфически разворачиваются в разнообразных случайных качествах и внешних отношениях, что не могут пережить их изменения. Я не вижу, куда бы у Латура можно было вписать виртуальное. Он предельный актуалист.

Четвертый пункт – катализ, или нелинейная причинность. Здесь наши философы солидарны. Для обоих причинность продуктивна и не просто разворачивает то, что уже было заложено в настоящем. Каждый шаг доказательства или причинной цепочки включает в себя переговоры, проверку сильных и слабых сторон этого шага. Как и в случае проектирования здания есть множество ошибочных путей, на которые доказательство может свернуть, и одна слабая связь может разрушить все доказательство.

Последний пункт касается двойной оси мира у ДеЛанда. Подобно удивительно большому количеству философов у Латура есть своя четверица. Как в случае ДеЛанда и многих других, его четверица возникает из удвоения разницы между вещью самой по себе и вещью в ее отношениях к другим. Предлагаемые им четыре термина таковы: замешательство и институция, с одной стороны, консультация и иерархия – с другой (это хорошо видно на схеме в «Политиках природы»). Выражаясь в других терминах, он радикализует различие факт/ценность, повторяя его и на фактической, и на ценностной осях в обычной для четырехчастных онтологий манере. Латур завершил свой самоназванный magnum opus, действительно заслуживающий такого титула. Под текущим названием «Краткое изложение изучения способов существования» он описывает явно экстравагантную четырнадцатичастную онтологию, хотя беглый осмотр обнаруживает, что речь идет о четверице с объединяющим пятым термином. Четвериц в последнее время в философии хоть отбавляй: у Хайдеггера, ДеЛанда, Латура, Маклюэна, Бадью, может быть, Делеза, не говоря уж об Аристотеле и его наследниках. Это вызов для нас, состоящий в необходимости изобрести динамику того, как четыре полюса по двум онтологическим осям отражают и трансформируют друг друга.