Убийство в детской больнице.

Казалось, сама история отпечатков пальцев задалась цельюеще раз неопровержимо доказать, какое значение имеет всеобщая дактилоскопическая регистрация населения для раскрытия преступлений. Снова она выбрала для этого дело об убийстве. Местом действия опять явилась Великобритания, где дактилоскопия проделала столь долгий путь своего развития. (Стр.115)

В ночь на 15 мая 1948 года в городе Блэкбурне в Ланкашире была убита Джюн Энн Деванси. Джюн была милой четырехлетней девочкой, дочерью рабочего из Блэкбурна. За несколько дней до случившегося, заболевшего воспалением легких ребенка поместили в детское отделение госпиталя. Болезнь была уже позади, и 15 мая Джюн должна была вернуться домой. Накануне этого дня девочка спала в кроватке детской палаты № 3. Палата помещалась на первом этаже, с одной стороны примыкая к кухне и ванной комнате детского отделения, с другой — к пристройке с туалетами, окна которой в целях вентиляции не закрывались. 14 мая вечером их также распахнули настежь. (Стр.116)

В начале двенадцатого сестра Гвендолин Хамфриз успокоила плачущего ребенка, кровать которого стояла рядом с кроватью маленькой Джюн Деванси. Джюн крепко спала. Сестра снова ушла на кухню. В 11.30 она услышала какой-то шорох, ей показалось, что в коридоре прозвучал детский голосок. Выйдя в коридор, она обнаружила, что ведущая в парк дверь распахнута. Погода была ветреная. Сестра решила, что дверь распахнул сквозняк, и вернулась в кухню. (Стр.116)

Спустя минут пятнадцать она вновь зашла в палату № 3. Подойдя к кроватке Джюн, она обнаружила, что та была пуста. Сестра поспешила в туалет. Но и там девочки не было. Возвращаясь в палату, сестра заметила на свеженатертом полу какие-то пятна. Казалось, это были следы ног, но не детских ножек, а взрослого мужчины, который пробежал по палате босиком или в тонких носках. След вел от окна туалета к различным кроваткам и кончался у кровати исчезнувшего ребенка. Под кроватью стояла большая бутылка с дистиллированной водой, которая в начале двенадцатого стояла в другом конце палаты на столике. В 12 часов сестра подняла тревогу. Весь ночной персонал госпиталя стал искать ребенка. Когда к двум часам Джюн все еще не удалось найти, один из дежурных врачей сообщил о случившемся в полицию Блэкбурна. Спустя час полиция обнаружила в высокой траве около забора госпиталя труп Джюн Деванси. Видимо, ребенок был изнасилован, после чего преступник, это чудовище, схватил свою жертву за ноги и ударил головой о каменную стену забора. Уже светало, когда прибыли первые сотрудники ланкаширской уголовной полиции, среди них шеф-констебль Лумс и шеф-инспектор Кэмпбэлл, работник дактилоскопического бюро графства Ланкашир в Хуттоне, под Престоном. Шеф местной полиции тотчас обратился в Скотланд-ярд за помощью. Ребенок, перед трупом которогоон стоял, был за короткое время уже третьей жертвой одного или нескольких детоубийц. Два других убийства произошли в Лондоне и в Фарнворте (последнее недалеко от Блэкбурна). Жертвами явились пятилетняя Элен Локкарт, задушенная в подвале разрушенного бомбой дома, и одиннадцатилетний Джон Смит, заколотый кинжалом. Оба дела были еще не раскрыты. После этого, третьего, случая возмущенная общественность потребует принятия решительных мер. Лумсу это было прекрасно известно. Утром 15 мая в Блэкбурн прибыли шеф-инспектор Кэпстик с двумя сотрудниками Скотланд-ярда и принялись за работу. (Стр.116-117)

Всю территорию госпиталя оцепили. Никто не смел покинуть здание больницы. Сначала ясно было только одно: убийца проник в помещение между 11.15 и 11.45 через открытое окно туалета, сняв предварительно обувь. Очевидно, он здесь хорошо ориентировался. Осторожными шагами он сначала ходил у кроваток различных детей, прежде чем выбрал Джюн. Затем он вылез с ней через то же окно, надел башмаки и потащил свою жертву к забору. На полу детской палаты остались отчетливые следы его ног. Бутылку, которая стояла под кроватью Джюн, он, видимо, взял, войдя в палату, чтобы использовать ее в случае чего как оружие. На одном из окон в туалете нашли несколько ниточек ткани. Такие же ниточки обнаружили на трупе ребенка. Но все это также мало продвинуло расследование дела, как и допрос всех служащих и больных госпиталя. (Стр.117)

Тем временем шеф-инспектор Кэмпбэлл обследовал палату в надежде обнаружить отпечатки пальцев. Контролю подверглись все стены, столы, окна, кровати, стулья, бутылочки с лекарствами и игрушки. Были зафиксированы сотни отпечатков пальцев. Одно-пременно снимали отпечатки пальцев всех служащих госпиталя, входивших в детскую палату за последнее время. Выяснилось, что все обнаруженные отпечатки принадлежат врачам, сестрам, детям и их посетителям, за исключением нескольких отпечатков пальцев и целой руки на бутылке под кроватью Джюн. (Стр.117)

Криминалисты пришли к выводу, что это отпечатки убийцы ребенка. Но на всякий случай они составили список лиц, которые и последние месяцы входили в палату или разливали дистиллиро-напную воду. Их отпечатки также сравнили с отпечатком на бутылке... Безрезультатно. (Стр.117)

Отпечаток на бутылке явно принадлежал неизвестному убийце. Кэмпбэлл разослал фотографии этих отпечатков в Скотланд-ярд и во все местные дактилоскопические бюро Великобритании. Но все бесполезно. Воздушной почтой фотографии отпечатков послали также в дактилоскопические бюро за пределы Великобритании. He исключена возможность, что преступником мог оказаться какой-нибудь матрос или иностранец, временно оказавшийся и Блэкбурне. Но и эти усилия не увенчались успехом. Наиболее вероятным все же было предположение, что убийца из Блэкбурна или его окрестностей. В пользу такого мнения свидетельствовало хорошее знание им местности и привычек ночных сестер больницы. (Стр.117)

20 мая Кэмпбэлл предложил собрать отпечатки пальцев всех шрослых мужчин Блэкбурна, а также рабочих, приезжающих в Блэкбурн на работу. Город насчитывал 110.000 жителей и около 35.000 семей. Кэмпбэлл считал, что придется собрать 50.000 отпечатков пальцев, чтобы сравнить с ними отпечаток с места преступления. Его предложение было столь необычным, что он сам не смел надеяться на его осуществление. Было известно, что покрайней мере в Англии ничего подобного не предпринималось. И никто не мог гарантировать, что эта грандиозная работа приведет к положительным результатам. (Стр.117-118)

Не было закона, который мог бы принудить население подвергнуться дактилоскопированию. Едва ли в какой-нибудь другой стране, кроме Англии, так прочно укоренилось мнение, что регистрация отпечатков пальцев всегда связана с преступлением и унизительна для свободного гражданина. Сколько граждан уклонится от дактилоскопирования и поставит под сомнение успех дела? И все же решили попробовать. Чтобы облегчить осуществление этого плана, инициатива исходила не от полиции, а от мэра Блэк-бурна, который обратился к жителям за добровольной помощью. Он заверил, что после сравнения все отпечатки будут уничтожены и ни в коем случае не будут переданы в дактилоскопическую картотеку. Мэр также официально гарантировал, что отпечатки пальцев граждан будут сравнивать только с отпечатком на бутылке и ни с какими другими отпечатками разыскиваемых преступников. Это означало, что полиция сознательно отказывалась от шанса обнаружить других разыскиваемых преступников. И наконец, было решено, что полицейские, которые будут снимать отпечатки, пойдут сами из дома в дом, чтобы никому не пришлось ходить в полицейский участок. (Стр.118)

Когда 23 мая, спустя восемь дней после убийства, началась эта операция, в полиции Блэкбурна царило невероятное волнение. Но первый день прошел без затруднений. Всеобщее возмущение преступлением, жгучее желание найти преступника заставили отступить на задний план все прочие соображения. Избирательные списки помогли охватить все население. Для приезжавших в город на работу использовали платежные ведомости предприятий. Некоторые дома приходилось посещать по нескольку раз, но в конце июня, то есть через шесть недель, было собрано 20.000 отпечатков. (Стр.118)

20.000! Но разыскиваемых отпечатков среди них не было. Напряжение росло изо дня в день. К середине июля уже были охвачены 30.000 жителей. Но и теперь цель не была достигнута. 30.000! Страшная трата времени и средств — и никаких видов на успех. Но отступать нельзя. К началу августа было уже собрано и изучено 45.000 отпечатков. Надежда получить желаемый результат казалась неосуществимой, так как практически все жители города, и все живущие за городом, рабочие были уже дактилоскопированы. А все ли на самом деле? Не уехал ли кто-нибудь из Блэкбурна незаметно? (Стр.118)

В момент наступавшего разочарования один из полицейских высказал идею проверить последние списки выдачи продовольственных карточек, существовавших в течение трех лет после второй мировой войны. Их проверка обнаружила факт, дававший розыску последний шанс. Почти 800 мужчин, несмотря на все старания, остались неохваченными. Скрывается ли среди них тот, кого ищут? (Стр.118)

11 августа констебль Кольверт, посещая оставшихся 800 человек, вошел в дом № 31 по Бирлей-стрит. Он застал дома миссис Гриффит и ее двадцатидвухлетнего сына Петера. Петер Гриффит, худощавый парень с довольно приятной наружностью, слыл человеком, любящим детей. Кольверт спросил, готов ли он дать свои отпечатки пальцев. Гриффит молча протянул руки. Отпечатки Петера Гриффита вместе с другими, собранными за день, отправили в Хуттон. Спустя сутки, в 3 часа дня 12 августа, один из сотрудников, занимавшийся сравнением, непроизвольно воскликнул: «Я его нашел! Вот он...» Указательный и большой пальцы левой руки Гриффита совпали с отпечатками на бутылке. Это был успех! (Стр.119)

Позади сомнения, позади разочарования. Допросы и дополнительное расследование ближайших дней показали, что охота за отпечатками пальцев привела к цели. Гриффит, сын психически больного, в детстве долгое время находился в госпитале Квинзпарк. Он точно ориентировался на месте преступления. Когда у него не осталось выхода, он признался в убийстве. Молодой человек с детским выражением лица, неработоспособный и не склонный к нормальным половым отношениям с женщинами. Возможно, он убил не только Джюн Деванси, но и одиннадцатилетнего Джона Смита в Фарнворте. Но не было достаточно веских улик, которые заставили бы Гриффита признать второе убийство. (Стр.119)

Петер Гриффит был уличен в убийстве Джюн Деванси только благодаря «неизгладимой печати» на его пальцах. Достигнутый с таким трудом успех привлек внимание миллионов к идентификации при помощи дактилоскопии, к столетней ее истории и к ее возможностям. Он как в самой Англии, так и за ее пределами укрепил уверенность в необходимости проведения дактилоскопического регистрирования всего населения стран континентов и помог в преодолении сопротивления таким мероприятиям. После окончания дела Гриффита криминалистика имела веские аргументы. Если бы в Великобритании была введена всеобщая дактилоскопическая регистрация, то убийцу Джюн Деванси нашли бы за несколько дней. (Стр.119)

Но преодоление предубеждений, как показала история,— дело длительного времени. Осуществление так далеко идущих планов — дело будущего. Но когда бы это ни случилось, основой такойрегистрации будет дактилоскопия. (Стр.119)

 

II. О ЧЕМ РАССКАЗЫВАЮТ МЕРТВЫЕ, ИЛИ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ СУДЕБНОЙ МЕДИЦИНЫ.

 

Сенсационное начало.

«Труп опознан» — гласил заголовок на второй странице парижской газеты «Л'Интрансижан» от 22 ноября 1889 года. Там же были опубликованы две иллюстрации. На первой из них изображена голова разложившегося до неузнаваемости трупа, на второй — лицо того же человека, сфотографированное при жизни. (стр.120)

Это было лицо простого парижского судебного исполнителя, по имени Гуфе, имевшего бюро на улице Монмартр и ловко совмещавшего свои коммерческие дела с многочисленными любовными похождениями. Однако 22 ноября, в день, когда «Л'Интрансижан» торжественно провозгласила: «Труп опознан», этот малоизвестный человек за несколько недель стал столь популярен, что его имя затмило на некоторое время даже триумфальный успех Парижской всемирной выставки. Чтобы стать таким популярным, ему было достаточно неожиданно исчезнуть вечером 26 июля. Затем последовали разоблачения его прямо-таки беспримерного усердия постелях дамочек с Елисейских полей. Остальное довершили безуспешные усилия шефа Сюртэ Горона обнаружить пропавшего и поток слухов. Наконец, поиски Гуфе приняли несколько иной оборот, когда в Ла-Тур-де-Миллери под Лионом был найден разложившийся до неузнаваемости труп и возник вопрос, не пропавший ли это Гуфе? 22 ноября газета «Л'Интрансижан» дала ответ: «Это Гуфе!» (стр.120)

Не только «Л'Интрансижан», но и все другие парижские газеты сообщили о поразительном, почти мистическом способе, при помощи которого доселе малоизвестный широким кругам общественнсти человек, патолог, профессор кафедры судебной медицины Лионского университета Александр Лакассань сумел раскрыть тайну происхождения жалких останков разложившегося трупа из Миллери. «Пети-журналь» опубликовал мельчайшие подробности обследования трупа. Событию было придано большое политическое звучание. Мартин Дюфюс закончил свою статью такими словами: «Французская нация подарила миру Альфонса Бертильона, пионера криминалистики. Раскрытие тайны Миллери свидетельствует о том, что французская медицина способна проложить для криминалистики новые пути. Успешная идентификация трупа из Миллери — это историческая веха». (стр.121)

Английский патолог Пеппер высказал позднее сомнение, действительно ли имели такое большое значение события, связанные с трупом из Миллери. Пока речь шла о развитии специальной области медицины, получившей название «судебной медицины», он, бесспорно, был прав. Но если иметь в виду атмосферу проникновения сравнительно молодой судебной медицины в сознание общественности и в мир криминалистики, то нельзя оспаривать истину, содержащуюся в словах Дюфюса. В первые годы развития криминалистики не было дел, которые бы так наглядно демонстрировали французской и европейской общественности значение медицины для криминалистики, как это имело место в деле Гуфе. (стр.121)

Вечером 27 июля 1889 года, когда родственник Гуфе, некий Ландри, сообщил в полицейский участок района Бонн-Нувиль об исчезновении судебного исполнителя, дежуривший тогда комиссар Брисан не придал этому событию большого значения. Ландри сообщил, что Гуфе, сорокадевятилетний вдовец, проживает со своими дочерьми и имеет по меньшей мере 20 любовниц и что он, должно быть, «пустился в очередное любовное приключение». Лишь 30 июля, когда Гуфе все еще не появлялся, дело попало в руки Горона и следователя Допфера. Горон посетил бюро Гуфе. На полу перед сейфом он обнаружил 18 обгоревших спичек. Консьержка рассказала, что вечером в день исчезновения Гуфе какой-то мужчина ключом открыл бюро, пробыл там некоторое время, а затем снова прошел мимо нее. Сначала она приняла мужчину за Гуфе, и лишь когда тот уходил, заметила, что это посторонний человек. Горон сделал вывод, что этот человек овладел ключами Гуфе и пытался проникнуть в сейф. Он приказал осмотреть район бульвара Хаусманн и знаменитого кафе «Англэ». Но, несмотря на то, что сотрудники Горона побеседовали с сотнями девушек, след исчезнувшего найти не удалось. Финансовые дела Гуфе были в порядке. О бегстве от какого-нибудь судебного преследования не могло быть и речи. Учитывая жизнелюбие Гуфе, нельзя было предположить самоубийство. Описания внешности Гуфе были разосланы во все полицейские участки Франции. Там указывалось: стройный, рост 175, одет элегантно, пышные каштанового цвета полосы и квадратная борода. Кроме того, Горон поручил секретарям просмотреть все газеты для выявления сообщений об обнаружении неопознанных трупов. (стр.121)

До 16 августа Сюртэ не продвинулась ни на шаг. Гуфе словно процалился сквозь землю. Горон уже стал опасаться за свою легендарную славу. Но тут ранним утром 17 августа на своем письменном столе он нашел по одному номеру «Котидьен-Провансаль» и «Лантерн». В обеих газетах была помечена одна заметка. В ней сообщалось, что жители деревни близ Лиона на берегу Роны обнаружили мешок с трупом мужчины. Еще не опознанный труп отправлен в лионский морг. Горон торопил следователя Допфера тотчас телеграфом направить запрос в Лион. Допфер медлил. Ему казалось, что они и так уже проверили достаточно много ложных сведений. Но наконец он все же согласился. В ответе следователя Бастида из Лиона чувствовался явный протест провинциала против вмешательства из Парижа. Он писал, что лионская полиция уже сама почти раскрыла это дело, и что здесь ни в коем случае не может идти речь о Гуфе. Признаки внешности трупа абсолютно не совпадают с описанием разыскиваемого. (стр.121-122)

Допфер считал вопрос исчерпанным. Горон — нет. Он телеграфировал в редакцию газеты «Лантерн» и просил местного корреспондента прислать ему подробное описание происшествия. 20 августа Горон получил сообщение о случившемся. В начале августа жители Миллери обратили внимание на отвратительный запах, исходивший из кустов ежевики на берегу Роны. Наконец 13 августа дворник Гофи обнаружил в кустах джутовый мешок. Когда он ножом разрезал мешок, то из него показалась полуразложившаяся черноволосая голова мужчины. Испугавшись, Гофи со всех ног бросился в жандармерию. Через несколько часов из Лиона прибыли сотрудник прокуратуры Берар и врач Поль Бернар. Бернар был одним из тех врачей, которые с некоторых пор, согласно закону, привлекались в качестве судебных медиков каждый раз, когда судьи или прокуроры нуждались в них. Так как было уже темно, а свет факелов был недостаточным для осмотра на месте, мешок с трупом отвезли в Лион. 14 августа доктор Бернар произвел вскрытие трупа. Из его отчета явствовало, что оголенный труп был засунут в мешок головой вперед. Тело было завернуто в клеенку и обвязано шнуром семи с половиной метров длиной. Мужчине было от тридцати пяти до сорока пяти лет, рост 170. Волосы и борода черные. Гортань имела два перелома, поэтому Бернар сделал вывод, что неизвестный был задушен. (стр.122)

Доктор Бернар закончил обследование, когда из Сэн-Жени-Лаваль, соседней с Миллери деревни, пришло в Лион новое тревожное известие. (стр.122)

Крестьянин, собиравший улиток, обнаружил на берегу Роны какие-то подозрительные куски досок. Жандарм Томас, побывавший на месте обнаружения досок, пришел к выводу, что это части чемодана, и что от них исходит «типичный трупный запах». Он связал эту находку с находкой около Миллери и отправил все в Лион. Там на крышке чемодана были обнаружены два ярлыка французской железной дороги. На них было написано: «Станция отправления: Париж 1231-Париж 27.7.188. Экспресс 3. Станция назначения: Лион—Перраш 1». (стр.122)

Последнюю цифру, обозначавшую год, 188, было трудно прочесть. Но комиссар лионской криминальной полиции Ремонданси пришел к заключению, что это цифра 8 и что чемодан, следовательно, отправлен больше года назад. То, что чемодан имеет отношение к трупу, выяснилось 16 августа, когда дворник Гофи на месте, где лежал мешок с трупом, нашел ключ от чемодана. (стр.122-123)

Вce это содержалось в сообщении лионского корреспондента.

Горон интуитивно почувствовал, что напал на след Гуфе. Он знал судебных медиков тех дней и не очень доверял доктору Бернару. В тот же вечер он вырвал у сопротивлявшегося следователя Допфера разрешение послать родственника Гуфе, господина Ландри, в Лион вместе с сотрудником Сюртэ. Ландри предстояло определить, не Гуфе ли это. 21 августа бригадир Судэ и Ландри отправились на юг. Судэ, так же как и Допфер, был убежден в бессмысленности поездки. Прием, оказанный ему следователем Бастидом, еще больше утвердил его в этом мнении. Лишь ради соблюдения формальности он настоял на осмотре трупа. Был поздний вечер. Морг находился на старой барже, которая стояла на якоре напротив отеля «Дьё де Суфло». Летом она распространяла страшную вонь, зимой же на ней было так холодно, что у врачей, вскрывавших трупы, выпадали из рук инструменты. (стр.123)

Сторож, папаша Дёленю, борода и волосы которого свисали до самого пояса, грязное, курящее трубку существо, проводил Судэ и Ландри по деревянному помосту на баржу. В трюме на полу лежали трупы. Папаша Дёленю осветил своим фонариком труп из Миллери. Ландри, зажав нос платком и бросив беглый взгляд на изменившиеся до неузнаваемости останки человека, отрицательно покачал головой и в ужасе бросился к выходу. Судэ убедился, что волосы неизвестного черного цвета, черные, а не каштановые, как у Гуфе. На следующее утро он телеграфировал Горону, что поездка окончилась безуспешно. Больше того, бригадир узнал, что один лионский извозчик сделал неожиданное сообщение, и что следователь Виаль только что допросил его. Извозчик, по имени Лафорж, показал: 6 июля он ожидал у вокзала пассажира. Подошедший к нему мужчина велел погрузить большой, тяжелый чемодан. Кроме него, сели еще двое мужчин и приказали отвезти их в сторону Миллери. Там они сгрузили чемодан и попросили Лафоржа подождать их. Через некоторое время они вернулись без чемодана и снова поехали в Лион. Лафорж по найденным частям опознал чемодан. Когда ему показали альбом с фотографиями лионских прегупников, он узнал по ним трех своих пассажиров. Это были фотокарточки Шатэна, Револя и Буванэ. С 9 июля они находились под арестом за разбойное нападение. (стр.123)

Виаль, принявший к расследованию дело Миллери, уполномочил Судэ передать своему шефу, что в Лионе обойдутся без его вмешательства. Дело, мол, уже раскрыто. Труп завтра будет похоронен на кладбище де-ла-Гиётьер. Не имея возможности еще раз вмешаться в расследование лионского дела, Горон форсировал расследование в столице. В сентябре он получил донесение oт своего агента, в котором сообщалось: «25 июля Гуфе видели в обществе некоего Мишеля Эйро, выдававшего себя за коммерсанта. Эйро сопровождала его любовница, молодая Габриелла Бомпар. Эйро и Габриелла 27 июля бесследно исчезли из Парижа, с того самого дня, когда поступило сообщение об исчезновении Гуфе». Весь октябрь Горон вел безуспешный розыск обоих. (стр.123-124)

Тем временем в парижских газетах все чаще стали появляться статьи о деле Гуфе, а критика в них принимала все более острый характер. Привыкший к успеху Горон был вне себя. Но прежде чем капитулировать, к неописуемому удивлению своих сотрудников, в начале ноября он снова вернулся к версии, что неизвестный из Миллери не кто иной, как Гуфе. Следователь Допфер отказывался поддержать его. Но Горон так упорно настаивал, что он согласился узнать, чем кончилось дело Миллери в Лионе. Из донесения Виаля стало известно, что трое арестованных за грабеж категорически отрицают, что имеют какое-либо отношение к чемодану и трупу из Миллери. Извозчик тем временем дал новые показания: что якобы он был очевидцем, как чемодан с трупом бросили в кусты. На этом основании его арестовали и содержали под стражей как соучастника. Виаль считал, что со временем арестованные все расскажут и назовут имя убитого. А вообще-то, писал в заключение Виаль, он ничего не имел бы против помощи из Парижа. К своему сообщению он приложил ярлыки от чемодана. (стр.124)

Когда Допфер передал все это Горону, тот, изучая ярлыки, сразу обратил внимание на дату 27 июля — день, когда поступило заявление об исчезновении Гуфе, и поспешил на Лионский вокзал. Служащий багажного бюро просмотрел регистрационную книгу и установил, что 27 июля 1888 года багаж под номером 1231 не сдавали. Сгорая от нетерпения, Горон потребовал, чтобы проверили номер багажа в регистрационной книге за 1889 год. Эта книга была очень большой, так как из-за Всемирной выставки транспортировка грузов чрезвычайно возросла. Наконец, квитанция была найдена. В ней сообщалось: «27 июля 1889, поезд 3, отправление 11.45 утра, № 1231. Станция назначения: Лион — Перраш. Одно место, вес 105 кг». (стр.124)

Горон поспешил к Допферу. Нужны еще какие-нибудь объяснения? Чемодан с трупом был отправлен из Парижа 27 июля 1889 года, в день исчезновения Гуфе. Если бы Ландри даже сто раз не опознал в неизвестном из Миллери своего родственника, а судебный врач из Лиона тысячу раз утверждал бы, что убитый не может быть Гуфе, он, Горон, готов дать голову на отсечение, что речь идет только о Гуфе и ни о ком другом. (стр.124)

Следователь встретил это заявление скептически, но неожиданное развитие событий заставило его все же дать согласие на поездку в Лион лично Горона, который прибыл туда 11 ноября в сопровождении инспектора Сюртэ. Горон набросился на следователя Виаля. Зачем, возмущался он, Виаль много месяцев держит под стражей извозчика Лафоржа, если чемодан, в котором тот перевозил труп 6 июля, только 27 июля 1889 года был отправлен из Парижа? Как мог Лафорж отвезти этот чемодан уже 6 июля? Он был лжецом, одним из тех хвастунов, которые часто встречаются при расследовании уголовных дел. (стр.124)

Привезенный из тюрьмы Лафорж признался, что свои показания он выдумал. Из-за какого-то проступка он боялся лишиться лицензии и полагал, что своим рассказом расположит к себе полицию Лиона. Возмущенный Горон потребовал, чтобы труп был немедленно эксгумирован и еще раз обследован. Он, Горон, докажет всем, что в Лионе похоронен Гуфе. (стр.125)

Виаль противился эксгумации, приводя самые разнообразные доводы. Прокурор Берар тоже пытался возражать, но сделать они ничего не могли. 12 ноября 1889 года прокурор был вынужден отдагь распоряжение об эксгумации трупа, которая была поручена сорокашестилетнему профессору Александру Лакассаню, заведовавшему недавно организованной кафедрой судебной медицины в Лионском университете. (стр.125)

Немного истории.

В тот сыгравший столь важную роль день, 12 ноября 1889 года, судебная медицина, или, как ее называл немецкий профессор Менде, медицинская вспомогательная наука права, оглянулась на сравнительно короткую историю своего развития. Отдельные историки трактовали некоторые места из произведений греко-римского врача Галена, жившего во II веке н.э., как заметки по судебной медицине. В частности, они уделяли большое внимание сообщению Галена об интересном заключении одного врача, который спас какую-то гречанку от осуждения за нарушение супружеской верности. Гречанка родила ребенка, который совершенно не был похож на ее мужа. Врач объяснил это тем, что в спальне женщины висел портрет мужчины и на всем протяжении беременности она, ничего не подозревая, любовалась им. Цитируется также древнеримский врач Антистий, обследовавший труп убитого Юлия Цезаря и давший заключение, что из двадцати трех колотых ран на теле Цезаря лишь одна рана на груди была смертельной. (стр.125)

Подобные утверждения врачей очень ненадежны. Первое достойное внимания свидетельство того, что в медицине появилась специальная отрасль, помогающая правосудию, относится к XIII веку. Пришло оно из Китая. Там в 1248 году появилась объемистая книга под названием «Hsi Juan Lu», которую действительно можно рассматривать как учебник по применению медицинских знаний при расследовании преступлений и при судебных разбирательствах. Многие из предлагаемых ею методов расследования были чистой фантазией. Но в книге содержались важные сведения по вопросам обследования трупа, отличительные признаки ранений, нанесенных различными видами оружия, описывались способы, как определить, был ли пострадавший задушен или утоплен. В книге уделялось большое внимание тщательному осмотру места преступления, а лейтмотивом книги могли бы служить следующие слова: «Различие между двумя волосками может решить все». (стр.125)

Европейское средневековье не породило ничего похожего на этот китайский учебник. Во времена, когда главным средством допроса подозреваемых и преступников были пытки, а медицина воздерживалась от вскрытия трупов, не было причин для ее превращения в помощника правосудия. Лишь в 1507 году в епископстве Бамберга, в Германии, появился уголовный кодекс «Бамбергское судопроизводство», который требовал до вынесения приговора по делам о детоубийстве и телесных повреждениях привлекать для консультации врачей. Образцом уголовного права стал «Уголовный кодекс», или «Применение пыток в судопроизводстве кайзера Карла V и Священной Римской империи». Император Карл V издал этот закон в 1532 году, и он действовал на всей территории его огромной империи. Но о тщательном медицинском осмотре или вскрытии трупа при сомнительной смерти речь здесь не шла. В лучшем случае обследовались раны и устанавливались их приблизительная глубина и направление. Значительную часть деятельности врачей составляла обязанность определить, выдержит ли подсудимый пытки. (стр.126)

Прошло еще более полувека, пока появились первые предшественники судебной медицины. К ним относятся: Амбруаз Паре, француз, живший с 1509 по 1590 год и вошедший в историю как пионер хирургии, а также итальянцы Фортунато Фиделис из Палермо и Паоло Цахия из Рима. Они были последователями Андрея Везалия, который уже в первой половине XVI века подготовил почву для их деятельности. Он начал вскрывать трупы и вместо умозрительного давал вполне научное описание внутреннего строения человеческого организма. Паре описал легкие детей, задушенных родителями. Он изучал следы сексуальных преступлений. Фиделис устанавливал признаки, которые помогали определить, случайно ли утонул человек или же его утопили. В произведениях Цахия были затронуты многие вопросы, которые отличали судебную медицину XIX и XX веков. Среди путаницы суеверий, со­бщений о «самовоспламенении людей», об «одновременном рождении одной женщиной 365 детей» можно найти обзоры по вопросам: «Раны, причиненные огнестрельным, колющим оружием или раны от удара тупым предметом», «Насильственное удушение или несчастный случай», «Признаки убийства и самоубийства», «О скоропостижной смерти по естественным причинам», «Сексуальные преступления и психические нарушения», «Аборт, детоубийство и вопросы о том, живым или мертвым родился ребенок». (стр.126)

Спустя четыре года после смерти Цахия в 1663 году датчанину Томасу Бортолину пришла в голову мысль, что решение вопроса о том, рожден ли ребенок мертвым или имело место детоубийство, зависит от наличия в его легких воздуха. Воздух в легких он считал доказательством того, что ребенок рожден живым. В 1682 году врач Шрайер из Прессбурга впервые опустил в воду легкие якобы мертворожденного ребенка. Если они не тонут, то в них есть воздух, следовательно, ребенок рожден живым. Так возник первый, пока еще сырой, но основанный на опыте и разуме метод судебно-медицинского исследования. В 1640 и 1687 годах два немецких врача, Михаелис и Бон, начали преподавать студентам Лейпцигского университета методику определения насильственной смерти и летаргии. Их последователями были немцы Тайхмайер, Альберти, Пленк, Метцгер и французы Фодере, Луи, Лафосс. Фодере в 1796 году опубликовал в Страсбурге фундаментальный труд под питанием «Вопросы судебной медицины и общественной гигиены». (стр.126-127)

Подобную же работу в Вене опубликовал Иоган Петер Франк — «Система совершенной медицинской полиции». Обе работы отражали слияние двух направлений медицины: с одной стороны, усилия медиков дать медицинское направление и толкование событий, которые играют роль при определении преступлений и всякого рода нарушений — от убийства до изнасилования, от телесных повреждений до симуляции болезни. С другой стороны, процесс скопления большого числа людей в городах приводил к эпидемиям и мору, и ставил перед медициной новые задачи по контролированию гигиенического состояния городов. В обоих случаях речь шла о государственно-общественных проблемах. На рубеже XVIII и XIX столетий в Германии и Австро-Венгрии возникла единая государственная медицина, занимавшаяся как вопросами судебной медицины, так и вопросами гигиены населения. В городах и юлах были созданы медицинские пункты, которые должны были оказывать населению помощь и производить медицинские освидетельствования для судов. Одновременно в нескольких университетах (в Эрлангене, Праге и Вене) был введен курс государственной медицины, который давал врачам государственной администрации основы специальных знаний. Французская революция в значительной степени способствовала развитию этой тенденции. Уголовно-процессуальный кодекс Наполеона, всесокрушающее творение 1808 года, положил конец инквизиторским тайным судебным процессам, где для доказательства вины применялись пытки. Во Франции и Европе он подготовил почву для создания новой системы судебного разбирательства, которая вывела деятельность судей и медицинских экспертов из прежней замкнутости и поставила ее под контроль общественности. (стр.127)

Если бы в ноябре 1889 года, в день, когда Лакассань отправился на лионское кладбище, чтобы эксгумировать труп из Миллери, кто-нибудь оглянулся на этот ранний период развития судебной медицины, то ему представилось бы жалкое зрелище. Все, чему к началу века учила государственная медицина, было проникнуто стремлением решать проблемы не путем эксперимента, а посредством теоретических построений. Развитие судебной медицины, так же как системы Бертильона и дактилоскопии, было тесно связано с резкими скачками развития естествознания, с отказом от умозаключений в пользу эксперимента и изучения фактов жизни и смерти. Наилучшим образом эту тенденцию характеризуют слова скончавшегося в 1864 году берлинского врача, преподавателя государственной медицины, Иоганна Людвига Каспера, который в предисловии к своей книге «Настольная книга по судебной медицине», вышедшей в 1857 году, писал: «Пусть не будет упреком то, что судебной медициной в Германии занимались люди, глубокое научное образование и начитанность которых не могли заменить отсутствия наблюдательности». Эпоха Дарвина, Гальтона и Квэтлэ помогла медицине совершить быстрый скачок в своем развитии. Хотя история анатомии, история вскрытия человеческого тела уже насчитывала более 300 лет, лишь теперь она добралась до истинных тонкостей строения организма. Еще на рубеже XVII и XVIII веков итальянец Морганьи начал вскрывать трупы умерших и сравнивать изменения, появившиеся в различных органах вследствие болезни. Он основал патологию, науку об изменениях органов, характерных для определенных болезней. Но своего истинного расцвета патология достигла лишь во второй половине XIX столетия. Правда, уже в XVII веке голландец Левенгук использовал изготовленную им линзу для изучения мышц человека, невидимых невооруженным глазом. Но лишь в XIX веке началась действительно эпоха микроскопии, микроскопической анатомии. Открытие клетки как мельчайшей частицы человеческого организма и всех органических структур. Эпоха микроскопической гистологии, изучающей частицы тканей человека под микроскопом, при помощи красок делающая невидимое видимым, и, наконец, эпоха микроскопической патологии. (стр.127-128)

В первой половине XIX века во Франции, Германии и Австро-Венгрии можно было по пальцам пересчитать врачей, которые пытались использовать в государственной медицине достижения естествознания. Это были Кромхольц и Попель в Праге, Фитц и Бернт в Вене, а также основавшие в Берлине и в Париже «новую школу судебной медицины» Иоганн Людвиг Каспер (родившийся в 1796 году в Берлине), Матьё Жозеф Бонавантур Орфила, создатель науки о ядах (родившийся в 1787 году на острове Минорка), и Мари Гийом Альфонс Девержи (родившийся в Париже в 1798 году). Их жизненные пути были так же различны, как и условия, в которых они работали. Большинство представителей медицины считали их выскочками, иждивенцами истинной медицины, поборниками второстепенной науки, на которую бросало тень преступление. Патологи, которым для исследования никогда не хватало трупов, оспаривали право на вскрытие не только умерших в больницах, но и всех погибших насильственной смертью, от несчастного случая или скоропостижно. Рокитанский, признанный авторитет австрийских патологов, с 1832 по 1875 год был полным хозяином всех трупов, которые науке могла предоставить Вена. А Бернт, преподаватель государственной медицины, и его последователь Длоди должны были довольствоваться тем, что присутствовали на вскрытиях, производимых патологами. В 1830 году была даже сделана попытка запретить им и их ученикам присутствовать на вскрытиях под предлогом, что «среди учеников могут быть подозреваемые в убийстве». (стр.128)

Каспер работал сначала в ужасных моргах столетних берлинских анатомичек. Затем ему пришлось перебраться в один из подвалов Шарите (центральный больничный комплекс Берлина). Отсюда спустя два года под давлением выдающегося патолога Рудольфа Вирхова он вынужден был уйти в подвал на Луизенштрассе. Но, несмотря ни на что, он не прекращал своих исследований. И когда в 1835 году появилась работа Девержи «Судебная медицина, теория и практика», в 1850 году — работа Каспера «Судебное вскрытие трупа», а в 1856 году — его же «Практический справочник по судебной медицине», открылся новый мир. Это был ужасный мир. Но заглянуть в него было необходимо. Темы, над которыми работали Каспер и Девержи, не отличались существено от тем, разработанных их предшественниками в прошлом столетии. Важнейшие лейтмотивы судебной медицины не изменились. Они охватывали учение о различнейших видах насильственной и естественной смерти, а также установление болезненного психического состояния преступников. Но способ, которым Каспер и Девержи освещали эти темы, заключал в себе революцию, корни дальнейшего развития. Их девизом были: «Вскрытие трупа, микроскопический и химический анализ и тщательное изучение». (стр.128-129)

В полдень 12 ноября 1889 года, когда Горон, Жом и Александр Лакассань ждали на лионском кладбище, пока извлекут гроб № 216, в котором покоились останки трупа из Миллери,со дня смерти Каспера прошло уже 25 лет, со дня смерти Орфилы — 36 лет и со дня смерти Девержи — 10. Но судебная медицина все еще вела борьбу за признание и предоставление ей права на самостоятельность. Государственная медицина ушла в прошлое. Гигиена стала областью медицины. Труды Каспера, Орфилы, Бернта и Девержи не пропали даром. Их ученики и последователи продолжили начатое ими дело и накопили уже большой опыт, о возможностях которого общественность пока еще имела очень смутное представление. (стр.129)