Прирост населения в разные исторические периоды 4 страница

Роберт Бартлетт. Становление Европы

екая грамота из Силезии XIII века регламентировала заселение двух деревень по немецкому закону и констатировала: «Поскольку число мансов, которые можно там разбить, точно установить пока невозможно, мы не в состоянии в точности предусмотреть объем прибыли, какую мы с этого получим))²⁷. Самый ранний из дошед­ших до нас документов, имеющих отношение к основанию нового поселения в Силезии, был издан герцогом Генрихом Бородатым в 1221 году²⁸. Речь в нем идет о деревне в составе пятидесяти мансов, однако делается следующее допущение: «если тамошний лес превы­шает по площади пятьдесят мансов, то мы все равно отдаем его де -ревне на тех же условиях»²⁹. В самом деле, опасаясь, что впоследст­вии князь или сеньор проведут новый обмер и установят, что ре­ально у крестьян оказалось земли больше, чем было рассчитано из­начально, и деревне будут грозить более тяжкие поборы, поселен­цы Остзидлунга подчас покупали себе иммунитет от такого переме -ра земли. Князь Рюгенский в 1255 году получил от каких-то посе­ленцев двадцать шесть марок, «с тем чтобы за их деревней навечно числилось столько мансов, сколько сейчас, и никакой новый обмер земли не проводился»³⁰. Обследование земель Богемии в середине XIV века выявило, в частности, что участок, считавшийся равным шестидесяти одному мансу, на самом деле включал по меньшей мере шестьдесят четыре, и жители заплатили немалую мзду, чтобы только излишки ограничились этими тремя участками и больше ни -когда не перемерялись — их подати возросли в результате на пять процентов. Один цистерцианский монастырь с земельными владе­ниями в Мекленбурге откровенно предписывал в своих бумагах: «Если господа [то есть герцоги Мекленбургские] спросят, сколько у нас мансов, надлежит по возможности это число занижать»³¹.

Однако в большинстве случаев обмеры земли все же проводи­лись с достаточной точностью, Герцогская деревня Погель в Силе­зии, заселенная по фламандскому закону в 1259 году, была проме­рена и зарегистрирована как имеющая двадцать один манс плюс еще один заливной, который считался общинной собственностью³². Использовались специальные измерительные рейки и шнуры. Поль­ское и чешское слово для обозначения последних {соответственно sznur и snura) происходят от немецкого Schnur, что говорит о не­мецком влиянии и в этой сфере³³. Измерение шнуром (per funiculi distinctionem или in funiculo distribucionis) упоминается летописцем Гельмольдом Босаусским³⁴. Любопытно, что в ряде грамот об этом инструменте говорится с интонацией церковного текста: «И при­звал он к себе язычников, и поделил между ними наследство шну­ром» (divisit eis terram in funiculo distribucionis)^. Однако существо­вали совершенно реальные шнуры и рейки, которые применялись при расчистке и обмере земли под пашню. Силезские герцоги имели собственных землемеров (mensuratores)^, и когда граф Гольштейнский Адольф попытался обмануть епископа Ольденбург-ского, «он велел своим землемерам пользоваться при обмере шну-

6. Новый ландшафт

ром короче обычного» и включил в расчет болото и лес³⁷. В Генри-хове «земледельцев собрали сразу, как только закончили обмер»³⁸. Прусский документ 1254 года упоминает «135 стандартных шнуров, которыми измеряются земельные наделы в Пруссии»³⁹. Самым же убедительным надо признать тот факт, что на планах и картах XVIII—XIX века деревни и земельные владения Остзидлунга имеют прямоугольные очертания, что можно объяснить только тем, что поля и поселения разбивались с помощью простейших измеритель­ных инструментов, какими являлись шнур и рейка.

Процесс обмера земли воссоздает дарственная грамота, офор­мленная Тевтонскими рыцарями в Пруссии в пользу саксонского аристократа Дитриха Тифенауского в 1236 году. Они пожаловали ему замок «и 300 фламандских мансов, ныне не обрабатываемых, но пригодных для пахоты, количество которых он установит обме­ром»⁴⁰. Фламандский манс был в Пруссии стандартным участком, как было определено еще в Хелминской грамоте 1233 года. Земли Дитриха были описаны приблизительно: от поместья, принадлежав -шего Мариенвердеру (Квидцин), далее в одну сторону вниз по тече -нию реки Ногат до границ соснового бора, а в другую — по прямой до обрабатываемых полей вокруг Ризенбурга (Прабуты). Если обо­значенная столь приблизительно земля оказалась бы меньше 300 мансов, то рыцари были готовы прибавить к ней часть пашни в окрестностях Ризенбурга. Участки соснового леса, соизмеримые со стандартным мансом, в расчет не включались (тогда как граф Адольф Гольштейнский в свое время сделал именно так). Практи­ческая тригонометрия, которую мы здесь видим, получила офици­альное оформление в Пруссии примерно в 1400 году в «книге прак­тической геометрии» под названием Geometric Culmensis, которая предположительно была написана в ответ на обеспокоенность Ве­ликого магистра Тевтонских рыцарей ситуацией с «обмером по­лей»⁴¹.

Конечно, не всякая новая деревня закладывалась на месте дико -го леса. В Восточной Европе зачастую уже имелись старые поселе­ния или хотя бы название той местности, куда должны были «впи­саться» новые поселенцы. На Сицилии нормандцы-завоеватели со­храняли «древние поселения сарацинов»⁴² а на Пиренеях прежняя топонимика имела еще более давние корни, ибо мусульманская Ис -пания была населена достаточно плотно. Это касалось даже тех слу­чаев, когда население сильно редело в результате войны и завоева­ния, как произошло с деревней и поместьем Арагоса, пожалованны -ми епископу Сигуэнцы в 1143 году: их «границы были неизвестны, поскольку здесь долгое время никто не жил»⁴³. Различие между присвоением уже заселенной территории и освоением пустующих земель видно из грамот, изданных практически в то же время в Арагоне⁴⁴. В одной речь идет о домах прежнего владельца-мусуль­манина, «которые во времена мавров были самыми процветающи­ми», другая касалась незаселенной земли и предполагала право

Роберт Бартлетт. Становление Европы

«строить на этой пустой земле (егето) дома, причем как можно лучше». Выражение «во времена мавров были самыми процветаю­щими» говорит о топонимической преемственности, а слова «как можно лучше» равносильны карт-бланш, выданной поселенцам. Обе ситуации имели место во вновь колонизованных землях.

После обозначения границ новых владений им следовало дать хозяев. Судя по всему, участки в Остзидлунге выделялись не по одному. Сохранился силезский документ 1223 года, где идет речь о «предоставлении мансов целым лотом по немецкому образцу»⁴⁵, что заставляет думать, что такая практика при освоении новых тер­риторий была достаточно распространена. Естественно, делались попытки соблюсти справедливость. Когда монахи монастыря св. Клемента в Толедо заселяли в 1340 году Арганс, каждому поселенцу была выделена югада, состоящая из трех участков — одного хоро­шего, одного среднего и одного плохого⁴⁶. В Испании процесс рас­пределения завоеванной земельной собственности способствовал выработке определенных процедур и появлению своего рода экс­пертов в этой области. В XII веке в Сарагосе активно действовали партиторы (partitores — ((делители»), а дома предоставлялись «коро­левским распорядителем-«дистрибьютером» в соответствии с пра­вилами распределения» (a regis distributore distributiones iure)⁴⁷. Эта тенденция достигла своей кульминации в великих книгах (libros del repartimiento) XIII и XIV века — огромных регистрационных кни­гах, куда заносились данные о выделении той или иной земли за­воевателям и переселенцам.

Самые крупные землевладельцы, короли, герцоги, епископы крупных епархий наподобие Толедо и Вроцлава, рыцарские ордена и монашеские братства, были заинтересованы в хозяйственном раз -витии своих владений, но для целей организации и надзора на уровне деревни им были необходимы люди из местных. В этом и состояла роль локатора. Такой человек, скорее всего, уже до орга­низации нового поселения был достаточно зажиточным, к тому же уважаем своими согражданами, поскольку его функции предполага­ли наличие и определенного достатка, и связей. С другой стороны, в некоторых случаях его вполне мог выручить и феодал, как было, например, с локатором Петром Нисским, которому епископ Вроц-лавский выделил двенадцать марок и 300 бушелей ржи «в качестве вспомоществования новому поселению» (in adiutorium locacionisftS. Некоторые локаторы действительно были весьма уважаемыми людьми. Богемский король Пржемысл Оттокар II пожаловал Конра­ду Лёвендорфскому новое поселение, руководствуясь тем, что «мы слышали, будто он подходящий для этого человек и имеет надлежа­щий опыт»⁴⁹. В Силезии локаторы подчас были рыцарского проис­хождения, они являлись вассалами герцогов и епископов⁵⁰. Начи­ная с середины XIII века в этой области, судя по всему, активно проявляли себя и горожане; а в одном или двух случаях можно го­ворить об исполнении этих обязанностей простыми крестьянами.

6. Новый ландшафт

В Богемии типичными локаторами были, к примеру, чеканщик денег и приближенный короля⁵¹. Аналогичного рода должности в Испании назывались популяторами (populatores), хотя этим же тер­мином назывались и сами поселенцы. Однако, когда в 1139 году, как следует из документов, Альфонс VII Кастильский выделил землю под строительство замка «своему популятору и слуге», то смысл совершенно ясен⁵². Такие люди, как и их «коллеги» в Вос­точной Европе, получали вознаграждение в виде земельных владе­ний в основанных и заселенных ими деревнях. Альфонс I пожало­вал одному своему местному чиновнику «две югады земли, посколь -ку ты организовал это поселение»⁵³. Успешное осуществление засе­ления еще более укрепляло позиции локатора. Не будучи землевла­дельцами, организаторы новых поселений в Остзидлунге имели в своем распоряжении от ста до двухсот акров земли и являлись про -межуточным звеном между господином и поселенцами, а также ис -полняли функции местного старосты (Schulze). Они, разумеется, пользовались в деревне самым большим влиянием.

Не всякое запланированное поселение оказывалось успешным предприятием, как показал опыт польского графа XIII века Брони-жа. Он пригласил «некоего немца по имени Франко» арендовать у него угол поместья и выяснить, «может ли он заселить его для меня немецкими поселенцами»⁵⁴. Примерно в то же время служивший у Бронижа мельник-немец Вильгельм, арендовавший у графа мельни­цу, испросил позволения «с моего согласия вызвать сюда немцев и основать и заселить немецкую деревню». Ни Франко, ни Виль­гельм, однако, ожиданий не оправдали. Первый «не сумел освоить должным образом полученную землю из-за нищеты». Второй же, вопреки обещанию построить немецкое селение, «не смог этого сделать и привлечь людей для заселения деревни». В конце концов Брониж предпочел духовное — а возможно, и материальное — удовлетворение и вместо этих бесплодных прожектов основал на своей земле цистерцианский монастырь.

Одно поселение городского типа потерпело фиаско сразу по не­скольким причинам: «между локаторами возникли распри, кто-то умер, кто-то не выдержал нищеты и продал часть своей земли за наличные»⁵⁵. Опасность неудачного заселения объясняет, почему феодалы могли вносить в текст своих договоров с локаторами пунк­ты о штрафных санкциях. Когда каноники пражского Вышеграда выделили свои земли локатору Генриху из Гумполеца, то обуслови­ли это тем, что «он в течение года должен поселить здесь земле­дельцев», а «если он не сумеет за год заселить землю держателями, то потеряет на нее всякое право, а его гаранты... должны будут уп­латить нам тридцать марок серебра»⁵⁶. Как показывают некоторые приведенные цитаты, одним из решающих факторов успешного за­селения были средства, которые локатор мог вложить в осущест­вление проекта. Новые поселения требовали не только рабочих рук, но и капитала.

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Среди наиболее крупных статей расходов при заселении новых земель было строительство мельницы — самого большого для Сред­них веков технического сооружения. Использование энергии воды для размола зерна в эпоху Высокого Средневековья было уже обычной практикой, хотя многие крестьяне по-прежнему предпочи­тали свои ручные мельницы. Водяные мельницы были сооружения дорогостоящие, но прибыльные, в особенности если строились фео­далом или принадлежали ему. Тогда он мог принудить своих крес­тьян свозить туда зерно на обмолот и платить за работу. В самом деле, хозяйская мельница, строительство которой финансировалось из доходов господина от различных рент, судебных сборов, барской запашки, платы за конторские услуги и военной добычи, была в те времена очень распространенным явлением. Реже встречались мельницы в общинной или совместной собственности, как, напри­мер, та, что в 1012 году аббат Карденьи купил у двадцати одного свободного крестьянина⁵⁷. Единоличный крестьянин, как правило, не мог осилить финансирование такого дорогостоящего предпри­ятия⁵⁸. Например, поселенцы Марсиллы получили от Петра I Ара­гонского разрешение «на строительство свободных мельниц» (moli-nos facere ingenues) в награду за участие в сооружении крепости⁵⁹. В деревнях Остзидлуига право построить мельницу очень часто было привилегией локатора. Епископ Бруно Оломоуцкий (1245— 1281), разработавший у себя в епархии фактически стандартную форму договора с локатором, обычно даровал локаторам право по­строить одноколесную мельницу, которая имела статус «свобод­ной»⁶⁰. Аналогичным образом, когда в 1289 году епископ Генрих Эрмландский доверил своему брату Джону Флемингу реализацию масштабного проекта заселения Пруссии, он выделил под него землю «с мельницами, которые там можно построить на правах свободных»⁶^.

ВОПРОС МАСШТАБА

Поскольку, как говорилось в предыдущей главе, средневековых свидетельств демографического характера сохранилось и вообще существовало очень мало, не удивительно, что составить статисти­ческую картину миграционных процессов крайне сложно. Нет ни списков пассажиров, ни переписей с указанием места рождения (хотя это как раз зачастую можно установить по фамилии), и даже отрывочные сведения об эмиграции редки, хотя и они встречаются. Некоторые такие примеры собраны в книге Зигфрида Эпперляйна, посвященной миграции в земли полабских славян и ее причинам⁶². Они проливают свет на некоторые аспекты этого процесса. В 1238 го­ду сервы аббатства Ибург южнее Оснабрюка навлекли на себя не­приятности, продав свою землю — как утверждалось, они держали ее в аренде и могли ею управлять, но не распоряжаться на правах собственников: «понимая, что совершили большое преступление

6. Новый ландшафт

против закона и своего господина, они отправились за Эльбу, чтобы уже никогда не возвращаться»⁶^. В следующем десятилетии настоятель церкви Святого Креста в Гильдесгайме, «прослышав, что наш крестьянин Альвард предложил отправиться за Эльбу», при­звал потенциального переселенца и взял с него клятву, что он не будет предпринимать на новом месте ничего, что шло бы во вред церкви⁶⁴. Иногда свидетельства носят более общий характер. Лето­писец монастыря Растеде, стоявшего на равнине недалеко от устья Везера, сетовал, что местные аристократы «столь охочи до монас­тырской земли, что практически все держатели со своим имущест­вом перебрались за Эльбу»⁶⁵.

Из приведенных фрагментов следует, что немецкие крестьяне порой отправлялись из обжитых районов Германии в новые земли за Эльбой. Однако в них нет никаких данных о масштабах пересе­ления. Попытки вычислить их на основании имеющихся сведений уже делались. Один из самых скрупулезных исследователей этого вопроса Вальтер Кун рассчитал, что численность немецких селян-колонистов, расселившихся в XII веке к востоку от линии Эльба-Зале, составляла примерно 200 тысяч⁶⁶. Свои расчеты он основывал на количестве мансов, или крестьянских хозяйств, в отношении ко -торьгх точно или достаточно обоснованно можно сказать, что они были основаны именно в ходе первой волны немецкого заселения. Освоенные в это время районы — восточный ГольштеЙн, западный Бранденбург и саксонские марки — сами затем стали источником миграционных потоков в области, лежащие далее на восток, такие, как Мекленбург, Померания, Силезия, Судетская область и Прус­сия, которые подверглись колонизации в XIII веке. Иными словами, у первопроходцев-отцов дети тоже были первопроходцы. Используя современные параллели, Кун также показал, насколько быстро росло иммигрантское население в новых землях, удваиваясь уже в следующем поколении.

При том, что точную цифру о немецких переселенцах на восток от Эльбы получить достаточно трудно, тем не менее на основании документальных свидетельств можно вполне обоснованно говорить о том, что миграция носила широкомасштабный характер. Сохрани -лись сотни документов, регламентировавших создание новых посе­лений (Lokationswkunden). Если вернуться к вопросу миграции из Англии в кельтские страны, то такая документация отсутствует, что весьма любопытно. Некоторые авторы считают, что и в Ирландии действовали свои локаторы, но в таком случае они не оставили по себе никакого следа. Отсутствие четких записей означает, что оце­нивать значение миграционных процессов в истории Ирландии можно по-разному. Джослин Отвей-Рутвен высказала мнение, что «нормандское заселение Ирландии было не просто военным втор­жением, а частью крупномасштабного процесса крестьянской коло -низации, которая имела первостепенное значение в экономической истории Европы XI—XIV веков». Она также попыталась наглядно

Роберт Бартлетт. Становление Европы

показать факт существования в юго-восточной Ирландии к началу XIV века «переселенцев-земледельцев в виде мелких свободных держателей английского, а иногда валлийского происхождения, ко­торые в отдельных районах превосходили по численности коренное ирландское население». Такая ситуация, заключает она, «могла единственно возникнуть в результате масштабной иммиграции, имевшей место в течение первых двух поколений после английско­го завоевания»"'.

Позиция Огвей-Рутвен особых возражений не вызывает, однако совершенно иную теорию исповедует историк-географ Р.Э.Глас-скок, написавший в своей «Новой истории Ирландии»: «Если на местном уровне эта новая колониальная прослойка и могла иметь какое-то значение, то в масштабах Ирландии в целом ее никак нельзя считать многочисленной». Некоторые аспекты перемещения людских масс в Ирландию из Англии и Уэльса (не говоря уже о Шотландии) в конце XII—XIII веках все же поддаются подсчету. Например, мы знаем, что английские и валлийские солдаты, пере­правившиеся через Ирландское море — следом за первыми 30 ры­царями, 60 тяжеловооруженными всадниками и 300 лучниками, что в 1169 году высадились с Робертом Фиц-Стивеном, — исчислялись тысячами. Уже на следующий год Стронгбоу предположительно привел с собой отряд численностью 1200 человек^. Конечно, не все эти люди остались в Ирландии жить — если вообще уцелели, но многие действительно скорее всего там осели. Корона сформи­ровала по всей стране 400 рыцарских ленов, и даже если число ленов не обязательно равнялось числу аристократов-иммигрантов, эту цифру вполне можно использовать как ориентир. Возможно, более существен тот факт, что в стране было основано свыше 200 бургов (borough), то есть городов с правом самоуправления⁶⁹. Совершенно очевидно, что многие из них не являлись городами в экономическом смысле, но в каждом из них было хотя бы несколь­ко бюргеров, причем большинство сохранившихся свидетельств го­ворит о том, что это были иммигранты. Таков, несомненно, показа­тельный случай с Дублином {см. следующую главу). Мы также знаем, что церковные институты на юго-востоке страны тоже под­верглись англиканизации, и часто вплоть до самых низовых ступе -ней иерархической лестницы 70,

Однако все эти свидетельства могут говорить лишь о ситуации «ливонского типа»: феодальная элита из числа землевладельцев, бюргеров и христианских сановников в этническом и культурном отношении стояла особняком от огромной массы коренного сель­ского населения. Прямых указаний на иммиграцию крестьян прак­тически нет. Когда Гамон де Валонь, бывший юстициарий Ирлан­дии, был пожалован «лицензией на право привозить откуда захо­чет своих людей для освоения своей земли»⁷* или когда в тексте 1251 года идет речь о «невозделанных землях», которые юстициа-рию Ирландии предстоит «заселить»⁷², то это лишь самая общая

6. Новый ландшафт

картина участия лендлордов в колонизации и заселении. Иными словами, новыми поселенцами могли быть как иммигранты, так и ирландцы. Гораздо более ясным — но в своем роде уникальным — является королевский мандат 1219 года, предписывающий комен­данту графства Уотерфорд не препятствовать епископу Уотерфорд -скому в «сдаче в аренду своей земли и расселении на ней англи-

7Т

чан» ^г.

Конечно, едва ли можно отрицать, что часть поселенцев направ -лялась из Англии в Ирландию и в XIII веке. Причины говорить о широкомасштабной иммиграции носят двоякий характер. Во-пер­вых, до нас дошли списки крестьян-арендаторов начала XTV века в разных районах Ирландии, причем большая часть имен в этих списках — английские и валлийские. Во-вторых, есть довольно большое число свидетельств, говорящих о распространении англий­ского языка в Ирландии на местном, то есть сельском уровне, а это было возможно только при наличии значительной крестьянской иммиграции.

Списки начала XIV века, на которых основывает свою аргумен­тацию Отвей-Рутвен, вряд ли можно считать абсолютно безупреч­ными источниками, поскольку они относятся не к началу колониза­ции, а к более позднему времени. Отвей-Рутвен сама приводит не­сколько примеров принятия ирландцами английских имен и фами­лий. К началу XIV века, то есть через 150 лет после начала колони­зации, этот процесс уже мог зайти достаточно далеко. Известно, к примеру, что через 150 лет после нормандского завоевания Англии английские крестьяне уже часто носили нормандские аристократи -ческие имена, хотя значительной миграции из северных районов самой Франции отмечено не было (см. Главу 11). Это, впрочем, ка­салось имен, ситуация же с фамилиями несколько иная. Фамилии, как правило, происходят из повседневного языка, как, например, Свифт, Арчер или Мэйсон. Некоторые {например, Девениш или Уолш) могут говорить о происхождении из конкретной местности и даже в случае простых патронимов несут по меньшей мере инфор­мацию о предыдущем поколении или двух.

Обширным и ценным сборником земельных реестров того пе­риода является так называемая Красная книга Ормонда⁷⁴, состав­ленная по заданию Батлеров и относящаяся в основном к их зе­мельным владениям. Порядка двадцати восьми отдельных землеоб-меров относятся к периоду 1300—1314 годов. Из этих записей про­ступают самые разнообразные местные ситуации. Одну категорию представляет собой Кордуфф в графстве Дублин⁷⁵. Это был неболь­шой манор, но довольно населенный. В 1311 году в нем имейся вет­хий господский дом и голубятня, сад, использовавшийся под выпас скота, двор и амбар. Господская недвижимость включала 218 акров пашни, 20 акров луга и 15 акров пастбища. Держатели поместья четко делились на две группы. С одной стороны, были свободные держатели и хуторяне, их насчитывалось семнадцать, они арендова-

Роберт Бартлепип. Становление Европы

ли пашню по восемь пенсов или по шиллингу за акр. Были еще двадцать семь коттариев, которые платили порядка шести пенсов за избу и по четыре пенса в погашение своего прежнего долга по от­работкам. Нет никаких упоминаний о том, была ли у них земля. Поскольку имена их не приводятся, то составить представление об их национальной принадлежности невозможно. Однако в Красной книге приводятся данные по другим манорам, где имена коттариев называются, и они в подавляющем большинстве оказываются ир­ландскими. Другая группа — вольные держатели и хуторяне-ферме -ры — имели в собственности наделы от 1 до 45 акров, в среднем по 9 акров. Большая их часть носила фамилии, которые позволяют го­ворить об английском происхождении: Лоренс Годсвейн, Роберт Ньютонский, Стивен Английский. В то же время про пятерых на том же основании можно точно сказать, что они были ирландцы. Об этом также свидетельствуют их имена — Дональд Мьюнат, Гил-мартин О'Даффган и т.п. Эти пятеро держали самые маленькие на­делы: двое — по одному акру, остальные — соответственно полто­ра, два и три с половиной акра. Из арендаторов с английскими фа­милиями только у двоих были такие же крошечные участки земли. Можно сделать вывод, что свободные держатели и хуторяне анг­лийского происхождения, составляя чуть меньше третьей части на­селения, образовывали своего рода крестьянскую элиту с высоким уровнем достатка и положением™.

В других областях доля англичан в общей массе поселенцев была более значительна. Из примерно шестидесяти бюргеров горо­да Моялифф в графстве Типперери только двое носили ирландские имена⁷⁷. Был еще небольшой перечень фамилий, преобладавших у основной массы горожан (Уайт, Бич, Стоунбрейк). В целом Моя­лифф представляется компактной и густонаселенной общиной по­селенцев. В Гоуране (графство Килкенни} также имелись свои бюр­геры, хотя их имена в документах не фигурируют, а помимо этого — около девяноста вольных держателей, имевших в окрест­ностях наделы от 20 акров до целого лена (предположительно 1 200 ак­ров). Более того, были еще 200 свободных держателей с малыми на­делами, причем в Гоуране они практически поголовно носили анг­лийские имена и фамилии⁷⁸. На самом деле, эта модель справедли­ва для всех поместий Батлеров, перечисленных в Красной книге. В тех случаях, когда в книге приведены имена военных поселенцев, свободных арендаторов и членов самоуправления, они в подавляю­щем большинстве английские. Хуторяне-фермеры и габлары (gablars), стоявшие на следующей ступеньке общественной иерар­хии, обычно тоже были английского происхождения. Коттарии но­сили ирландские имена. В отношении бетагов (bethags), то есть ир­ландских сервов, все ясно, хотя их имена упоминаются редко.

Данные Красной книги и другие аналогичные исследования под­тверждают версию о том, что англо-валлийская иммиграция в южную и восточную Ирландию носила масштабный характер. К

б. Новый ландшафт

началу XIV века можно уже говорить о частичной англиканизации отдельных частей Ирландии, поскольку этот класс англоязычных землевладельцев, имевший прочные корни, уже начинал оставлять следы своего присутствия в культуре страны и в особенности в языке. Примером тому служат, в частности, названия полей. В 1306 го­ду был заключен договор между Давидом Ажерардом Гоуранским и Вильямом де Престоном о женитьбе их детей, сына Давида Роберта и дочери Вильяма Элис⁷⁹. Элис получала землю как в качестве при­даного, так и от будущего супруга. Вильям выделял ей 8 акров земли в Гоуране «в Шортеботтсе и Ботерфельде», а Роберту надле­жало отдать ей 60 акров из числа земель, входивших в состав «поля Баликардиссана», а также «Бродфельд» и «Кросфельд», лежавшие вдоль дороги Гоуран-Килкенни. Таким образом, мы видим, что к на -чалу XIV века поля юго-восточной Ирландии уже назывались на

ЯП

английский манер°Ч

В целом заселение Ирландии англичанами носило неравномер­ный характер, концентрировалось больше в городах, нежели в сель­ской местности, и на юге и востоке острова, нежели на севере и за­паде. Еще и в XVII веке в юго-восточном районе сельскохозяйст­венные угодья были английского типа, и по сей день названия той или иной местности здесь носят ярко выраженный английский ха­рактер. Региональные различия такого рода вполне объяснимы. Во-первых, колония носила черты пограничного поселения: поселенцы прибывали из английских и валлийских портовых городов, ближе всего расположенных к южным и восточным берегам Ирландии. С этими городами они зачастую поддерживали связь. Во-вторых, юго-восток Ирландии был зоной более плодородных почв. Таким образом, естественное тяготение иммигрантов к этой области Ир­ландии усиливалось раздачей вожделенной пахотной земли. В этих густо населенных районах среди иммигрантов была заметна и крес -тьянская прослойка.

НОВЫЕ ОРУДИЯ ТРУДА

Новые поселенцы представляли свежий приток людских ресур­сов в осваиваемые регионы, а предоставляемые им льготы экономи -ческого и правового порядка создавали благоприятные условия для развития производства. В некоторых случаях — но только в некото­рых — они также могли нести с собой и более передовую технику земледелия. Конечно, на Пиренеях поселенцы могли в той же мере учить, что и обучаться, и во многих областях Иберийского полуост­рова для них главной проблемой становилось поддержание эффек­тивной системы орошаемого земледелия, а не замена ее чем-то более продуктивным. Когда Хайме I Арагонский издал указ о праве пользования водой из ирригационной системы Валенсии, он под­черкнул, что это должно и впредь делаться так, «как делалось в ста-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

рину в соответствии с порядками, заведенными еще во времена са-рацинов»⁸¹.

По поводу Восточной Европы горячие споры вызывает вопрос, несли ли с собой переселенцы более развитую технику сельскохо­зяйственного производства по сравнению с имевшейся у коренного населения или же их главным вкладом в экономику осваиваемых территорий были людские ресурсы. Верно, что колониальные посе­ления к востоку от Эльбы отличались удивительной правильностью и единообразием планировки, однако трудно усмотреть прямую связь между прямыми углами и урожайностью. Возможно, и это следует, в частности, из традиционной немецкой историографии, самым значительным вкладом переселенцев стал тяжелый плуг, но данные о таких существенных элементах, как орудия производства и земледельческая практика, скудны и противоречивы.