Развитие зернового земледелия

Новые поселенцы, новые плуги и новые мельницы означали «совершенствование пашни» (melioratio terrae), а следовательно, развитие зернового хозяйства. Значит, процесс заключался не толь­ко в окультуривании диких земель, но и в переходе к довольно спе -цифическому виду землепользования. Во многих частях Европы перемены Высокого Средневековья заключались, в частности, в от­ходе от такого природопользования, которым можно было обеспе­чить лишь незначительное население, вовлекая при этом в эксплуа­тацию широкий спектр природных ресурсов (таких, как рыба, мед, Дичь, не говоря о домашнем скоте и культурных посевах), и перехо -Де к более концентрированному по площади монокультурному типу хозяйства. Показательным в этом плане является обмен беличьих

Роберт Бартлетт. Становление Европы

шкурок на зерно, который производил в начале XIII века Генрих Бородатый Силезский⁹^. Если опираться на свидетельства, касаю­щиеся также других регионов, то можно сделать вывод, что резуль­татом всех этих изменений, скорее всего, явилось увеличение чис­ленности населения при массовом ухудшении здоровья.

С точки зрения князя, прелата или предприимчивого локатора, здоровье переселенцев, конечно, определяющего значения не имело. Важным было то, что планомерное освоение новых земель способствовало превращению непродуктивных прежде природных ресурсов в источник зерна и серебра. Богатеющие феодалы и рост численности крестьянского населения — вот несомненный итог массового переселения людей в эпоху Высокого Средневековья. Хотя порой новые поселения оканчивались неудачей, в целом об­становка в приграничных районах была исполнена оптимизма и ре -шимости двигаться дальше. Расширение обрабатываемых площадей и рост числа новых хозяйств непременно воспринимались как часть перспективы. «Фьючерсные» пожалования касались не только новых владений, но и доходов с них. Уже в 1175 году, когда герцог Болеслав Силезский и епископ Зырослав Вроцлавский пожаловали землю цистерцианцам Лубяжа (Lubiaz, Leubus), пришедшим из Гер­мании и предположительно ведшим за собой поселенцев, то «все подати с новых деревень, которые уже сейчас имеются в районе Легницы (Legnica, Liegnitz) или будут основаны там позднее в любое время в будущем», также отдавались им¹⁰⁰. В эпоху Остзид- лунга по всей Восточной Европе встречаются документы, регламен -тирующие права на будущие доходы «от новых полей, недавно вве­денных в оборот или которые еще только будут обрабатываться в будущем», либо «со всех земель, недавно введенных в сельскохо­зяйственный оборот»^ш*. Иногда планировалось на перспективу не только простое освоение земель. В источниках можно встретить упоминания доходов с деревень, «которые ныне населены славяна­ми, если в будущем они будут принадлежать немцам»¹⁰². В вообра­жении землевладельцев и прелатов Восточной Европы уже виде­лись картины будущего расширения пахотных земель и германиза­ции всего общества.

Духовенству той эпохи, размышлявшего об экспансии латин­ской церкви, расширение зернового хозяйства виделось чем-то ес­тественным. И собственные познания в области земледелия, и биб­лейская риторика ложились в основу строк, подобных тем, что в 1220 году вывел папа Гонорий III в связи с крещением прибалтий­ских язычников:

«Жестокосердие ливонских язычников, подобно огромной пустын -ной земле, было размягчено потоками божественной милости и возде -лан лемехом плуга священной молитвы, и семя веры Христовой благо -словенно взошло урожаем, и земля уже готова к жатве» ^шз.

6. Новый ландшафт

Культ и земледелие распространялись бок о бок.

Во вновь освоенных областях Европы естественным для посе­ленцев было рисовать прошлое как период примитивного варварст -ва, по контрасту с нынешним порядком. Мотив доземледельческого прошлого или прошлого со слаборазвитым земледелием, эпохи диких и непроходимых лесов, имеет особое значение: подчеркивая прежнее запустение осваиваемых территорий, можно было добить­ся большего эффекта в описании того, как «новые поля» поднима­лись в «местах, где некогда царили ужас и запустение»¹⁰⁴, а соот­ветственно и оправдать собственнические притязания переселен­цев. «Генрихова хроника», появившаяся в цистерцианском монас­тыре в Силезии, описывает, как «первый аббат этого монастыря и его помощники... прибыли в эти места, тогда еще совсем дикие и покрытые густыми лесами; они вспахали землю мотыгой и плугом, питаясь смоченным в поту хлебом, чтобы только поддерживать силы»¹⁰⁵. На ил. 7 представлено датируемое XIII веком изображе­ние как раз такого героического цистерцианца, который входит в лес, вооруженный топором и мотыгой. В случае с Генриховом, од­нако, есть одно осложнение, ибо существуют свидетельства — в частности, в других разделах самой Хроники, — наводящие на мысль, что на тот момент поселения в районе монастыря уже суще -ствовали. Монахи смело предали забвению прежних поселенцев, создавая миф о себе как о первопроходцах в необитаемой глуши.

Точно так же настойчиво подчеркивают примитивность про­шлой жизни, до колонизации, цистерцианцы Лубяжа, первого мо­настыря этого ордена в Силезии, которые в конце XII века привели с собой в Польшу немецких поселенцев. Оглядываясь назад на пер­вые дни своего пребывания в новой земле, они подчеркивали, что до начала их активного освоения польский ландшафт был невозде­ланным и скудным. Один лубяжский монах так рисовал в стихах пейзаж доцистерцианского времени:

«Земля не знала землепашца и лежала покрытая лесом,

И польский народ жил в бедности и праздности,

Обрабатывая песчаную почву одним только деревянным плугом

без железного наконечника,

И умея запрячь в него только двух коров или быков. Во всей земле не было ни большого, ни малого города, Только сельские рынки, невозделанные поля да часовня возле замка. Ни соли, ни железа, ни монет, ни металла, Ни хорошей одежды, ни даже обуви Не знал этот народ, они лишь пасли свои стада. Вот что предстало взору первых братьев» ¹⁰⁶.

Оценка, какую монах дает этому примитивному образу жизни, явно негативная. Он перечисляет то, чего недоставало полякам в те Далекие времена. У них не было преимуществ, какие давали города, торговля, добыча и обработка металла. Земледелие у них было раз-

Роберт Бартлепип. Становление Европы

вито очень слабо. В целом впечатление от их образа жизни — это крайняя отсталость и нищета. Пассаж завершается такими же ин­тонациями, какие мы наблюдаем в труде колониста значительно более поздних времен, епископа Юкатанского Диего де Ланда, когда он перечисляет достижения, которые испанцы принесли в Новый Свет. Среди этих новшеств были кони, домашние живот­ные, железо, механизмы и деньги. Теперь, заключает он, ((индейцы живут как люди»¹⁰⁷. Как и в этой, относящейся к XVI веку, версии цивилизационной миссии переселенцев, «прошлое», рисуемое в лу-бяжском и генриховском тексте, служит контрастным фоном для совершенно иного «настоящего». Если верить лубяжскому автору, то именно «пот» и «труд» цистерцианцев совершил чудо: «они со­вершенно преобразили (tota referta) эту землю»¹⁰⁸. Не только со­временные историки создали образ цистерцианцев как первопро­ходцев и колонизаторов, уже в Высоком Средевековье это было частью их автопортрета.

Таким образом, авторы, подобные названным выше, рисовали себя как носителей продуктивного труда и передовой техники зем­леделия, которые они принесли праздным народам на слабо возде­ланную землю. Несомненно, именно Высокому Средневековью Ев­ропа обязана существенным расширением обрабатываемых площа­дей. Однако процесс распространения зернового хозяйства имел еще одно следствие — создание новой экологической ситуации. Осваиваемые районы прежде имели значительные лесные ресурсы. Необрабатываемая земля не была бесплодна: среди ее богатств были рыба, дичь, яйца, мед, орехи, ягоды, камыш, солома, дрова, торф, древесина и дикие пастбища. Леса не были просто потенци­альной пашней. Как заметил в середине XIV века король Богемии, «плотность и потрясающая высота деревьев в наших лесах занима­ют не последнее место среди богатств нашего королевства Богем­ского»¹⁰⁹. Необходимо было соблюдать некий баланс между возде­ланной и невозделанной землей, в противном случае результатом мог стать определенный ущерб. Когда архиепископ Гамбург-Бре-менский в 1149 году затеял расчистку и заселение расположенного в его владениях болотистого участка, ему пришлось компенсиро­вать ущерб каноникам Бремена, которые добывали себе в этих мес -тах дрова¹¹⁰. Они не собирались даром отдавать ценный источник топлива. Еще более красноречивый эпизод произошел сорока года­ми позже в английской местности Фенланд. В Линкольншире гол­ландцы заняли соседний район Кроулэнд, желая «сделать общин­ным выпасом кроулэндское болото. Ибо их собственные болота вы -сохли, и они превратили их в отменные и плодородные пашни. Вот почему они больше, чем кто-либо, испытывают недостаток общин­ных пастбищ»¹¹'. В действительности, тот факт, что монокультур­ное земледелие приводило к истощению земель, уже отмечался в научной литературе. Именно его считают причиной общего кризи­са сельского хозяйства. Постан высказывал гипотезу, что «постоян-

6. Новый ландшафт

ное сокращение пастбищ могло представлять угрозу самому земле -делию», и даже готов был говорить о «срыве всей системы естест­венного обмена» в конце Средних веков, поскольку чрезмерный упор на зерновое хозяйство привел к столь существенному сниже -нию плодородия почв, что урожайность зерновых стала падать¹¹². Свидетельства снижения урожайности, которыми мы располагаем, не настолько очевидны, чтобы безоговорочно принять позицию По -стана, однако нет сомнений в том, что в Средние века произошел переход к монокультурному злаковому земледелию¹¹^. Существует также предположение, что ощутимое, порядка двух дюймов, сниже -ние среднего роста человека, отмеченное между Ранним и Поздним Средневековьем, тоже явилось следствием изменения рациона пи­тания в результате перемен в структуре сельского хозяйства¹¹⁴. Земледелие, по сравнению с животноводством или охотой, произ­водит продукты, более богатые калориями, и значит, благодаря ему можно прокормить более многочисленное население. Однако пи­тающиеся таким образом люди зачастую оказываются менее здоро -выми и развитыми физически, а кроме того рискуют оказаться за­висимыми от одного источника питания.

НЕПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ

Картина крестьянской миграции и поселений, которую мы до сих пор рисовали, в значительной степени основывается на сохра­нившихся в той или иной форме письменных источниках Средне­вековья. Такого рода свидетельства небеспредельны. Расчистка земли под пашню и закладка новых деревень протекали постепен­но, часто усилиями самих крестьян, и нет ничего удивительного в том, что средневековые монастырские и церковные хроники упо­минают об этой работе довольно редко. Они больше внимания уде -ляют политической и церковной жизни: войне, церемониалу, борь­бе за те или иные должности, строительству и оформлению цер­квей. Документальные свидетельства представляют намного более богатый источник информации, нежели повествования историков, и, как мы видели, соглашения между феодалами и локаторами либо переговоры по вопросам обложения десятиной новых земель иног­да фиксировались в документах. В ряде случаев такие документы сохранились до наших дней. Даже если это так, то период XII— XIII веков представляет эпоху, когда значительная часть практичес­ких нововведений и организационных моментов могла регламенти­роваться без письменного оформления, и этот факт, в сочетании с бессистемным характером сохранившихся письменных свиде­тельств, означает, что документальные свидетельства той эпохи фрагментарны и редки.

В этих обстоятельствах естественно обратиться за помощью к свидетельствам другого рода. Они относительно многочисленны и позволяют составить более систематическое представление об ис-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

6. Новый ландшафт

следуемом предмете. Однако и в них есть свои подводные камни. Говоря упрощенно, существует три основных типа неписьменных источников: 1) результаты археологических раскопок и исследова­ний; 2) морфология деревень и полей; 3) топонимические названия.

Археология

Археология как метод исторического исследования имеет колос -сальные перспективы, особенно в отношении тех эпох, которые еще относительно мало изучены археологами, как, в частности, и Средние века. Через сто лет, если археологическая наука будет раз­виваться теми же темпами, картина средневекого городского посе­ления станет намного богаче и точнее, чем сегодня. Сейчас же имеющиеся у нас сведения довольно скудны. Количество раскопок или районов интенсивного археологического изучения Средних веков хотя и возрастает, но все еще достаточно скромно. Особенно это касается сельских поселений, которые имеют меньшее общест­венное значение, а потому их финансирование зачастую представ­ляет не менее сложную задачу, чем само их обнаружение. Даже ученые самой активной школы раннесредневековой археологии в бывшей Восточной Германии к 1983 году полностью раскопали лишь две лужицкие деревни. В недавнем исследовании, посвящен­ном области Гавелланд к востоку от Эльбы, говорится: «Из 149 позднеславянских поселений нет ни одного, которое было бы подвергнуто систематическому изучению». В исследовании по сре­дневековой ирландской археологии, опубликованном в 1987 году, сказано, что «к настоящему времени раскопки произведены только в отдельных частях четырех средневековых поселений сельского типа». Всего же к 1973 году в Центральной Европе широкомасштаб­ные раскопки велись лишь в отношении примерно семидесяти ере -дневековых сельских поселений, и это при том, что эпоха Средне­вековья охватывает целое тысячелетие 1Ц

Необычный пример раскопок средневековой колониальной де­ревни, демонстрирующий, в частности, громадный потенциал архе -ологических исследовании вообще, представляет собой экспедиция, предпринятая чехословацким археологом Владимиром Некудой, ко­торый в 1960-х годах работал в Пфаффеншлаге в юго-западной части Моравии¹¹⁶. Он обнаружил деревню из шестнадцати домов, стоящих в линию по обоим берегам реки. Типичный дом имел раз -меры 60 на 30 футов, стоял на каменном фундаменте и был внутри поделен на три комнаты, в одной из которых стояла печь. Описы­ваемое поселение относится к периоду интенсивной колонизации и расчистки лесов под пашню, которые достигли пика в XIII веке, и среди находок обнаружен асимметричный лемех плуга. Здесь мы имеем пример наиболее полно и досконально исследованного ново -го поселения колонистов эпохи Высокого Средневековья. По этому

примеру можно составить представление о тысячах других поселе­ний, еще не подвергшихся изучению.

Раскопки представляют собой наиболее достоверный и содержа­тельный тип археологического исследования, но одновременно они требуют много времени и средств. Полезную информацию могут давать и многие менее трудоемкие способы. Некоторые чрезвычай -но просты — например, методичное обследование полей, позволяю­щее обнаружить следы земляных работ, древних межей или борозд, фрагменты керамики и другие видимые глазу нити к разгадке исто -рии поселения. Продуктивность даже этого, сравнительно простого типа исследования наглядно видна из работы, проведенной в забро -шенных английских городских поселениях Питером Уэйд-Мартин-сом, который пешком исходил всю Восточную Англию, собирая фрагменты керамики¹¹⁷. Ему удалось доказать, что англо-саксон­ские поселения концентрировались вокруг церквей (ныне забро­шенных), а разбросанность строений в населенных пунктах появи­лась уже позднее. Конечно, подобные исследования в большой сте -пени зависят от сохранности керамики — самых древних остатков человеческого жилья, и обобщенная интерпретация добытого таким способом материала требует достоверной хронологии самой этой керамики. Существует разработанная типология установления воз­раста керамики: датировка находок производится на основании формы (размера, толщины, крутизны изгибов и т.п.) и внешних признаков примененнного материала. Хотя в будущем могут по­явиться более сложные химические и физические методы изучения керамики, мы пока живем в настоящем и во многих случаях архео­логические исследования опираются именно на типологию керами­ки. Однако в трудах археологов зачастую улавливается неуверен­ность самих авторов в надежности таких методов датировки. А со­мнение среди экспертов, естественно, рождает и сомнение среди неспециалистов.