Ключ к «секретам» управления 2 страница

Какие бы неприятности ни случались, он всегда был рядом и поддерживал нас. По натуре он был философ, знал множество поговорок и пословиц, касающихся жиз­ни людей в целом и человека в отдельности. Любимым его занятием в этом плане были рассуждения о том, что жизни свойственны взлеты и падения и что каждому че­ловеку суждено пережить определенную долю трудно­стей. А вот уж как он справится с ними, зависит исклю­чительно от него самого. Когда я получал плохую отмет­ку в школе и очень из-за этого переживал или расстраи­вался из-за какой-либо другой неприятности, он говорил мне следующее: «Надо уметь перенести горе. Иначе ты никогда не узнаешь, что такое счастье. У тебя просто не с чем будет его сравнить». Для отца невыносимо было ви­деть хоть одного из нас несчастным, и он всегда старался подбодрить нас. Как только он замечал меня расстро­енным, то обычно спрашивал: «Скажи, Лицо, отчего ты так расстраивался в прошлом месяце или в прошлом году? Вот видишь, ты даже вспомнить об этом не мо­жешь. Думаю, что не так уж серьезно на самом деле то, о чем ты так беспокоишься. Забудь о неприятностях, думай о завтрашнем дне». Отец был неисправимым оптимис­том. Когда все события представлялись в мрачном свете, он настоятельно советовал запастись терпением, произ­нося: «Солнце должно снова взойти. По-другому просто не бывает».

Через много лет, когда я спасал от банкротства корпо­рацию «Крайслер», мне очень не хватало отца и его муд­рых наставлений. «Когда же наконец взойдет солнце?» — иногда в отчаянии повторял я. Отец не позволял подда­ваться именно этому чувству, даже тогда, когда пора было «выбросить полотенце». В боксе это означает поражение. Мое благоразумие в те дни шло от отца. Я постоянно держал в уме одно из его любимых выражений: «Сейчас тебе плохо, но все плохое проходит».

Кроме прочих талантов, у отца был еще один, на мой взгляд, уникальный. Он мог дать совершенно точную оценку способностей человека независимо от его профес­сии. К примеру, если в ресторане мы сталкивались с грубо­стью обслуживающей нас официантки, то он всегда делал ей самый решительный выговор. После завершения трапе­зы, он подзывал ее к нашему столику и говорил ей следую­щее: «Кто вынуждает вас работать официанткой? Ваш уг­рюмый вид портит клиентам аппетит и настроение. У нас такое впечатление, что вам не нравится ваша работа. В та­ком случае стоит поискать себе •другую. Но если же вы все-таки хотите работать официанткой, то работайте так, чтобы быть не только лучшей в ресторане, но и лучшей в мире». Плохих работников, грубо обходившихся с клиентами, он просто не держал, а увольнял сразу же. Он говорил им так: «Вы не можете быть хорошим работником, если отпугивае­те клиентов моего ресторана». Отец всегда видел главное. Это качество досталось по наследству и мне. Я до сих под считаю, что никакие заслуги не оправдывают грубость и бестактность.

Как бы много отец ни работал, он всегда находил вре­мя для отдыха и любимых занятий. Он считал, что жизнью следует наслаждаться, следовал этому принципу сам и настоятельно советовал нам делать то же самое. Он любил играть в кегли и покер, любил вкусную еду и вино, высоко ценил общество хороших друзей. Я уже говорил, что он был человеком общительным и очень быстро за­вязывал знакомства. Он состоял в дружеских отношени­ях со многими моими коллегами из компании «Форд мо­тор». В зрелом возрасте я оценил эти качества отца. За два года до его смерти, в 1971 году, у моих родителей состоялся большой юбилей — золотая свадьба. Я устроил большой прием по этому случаю. Мой двоюродный брат, работавший в монетном дворе США, по моей просьбе отчеканил к этой дате золотую медаль. Она была вручена каждому гостю. На одной ее стороне были изображены мои родители, а на другой — маленькая церковь, в кото­рой они венчались. Все были тронуты этим сюрпризом. В том же году мои родители побывали в Италии — мы с же­ной повезли их туда. Родители навестили свой родной го­род, родственников и старых друзей. Мы уже тогда зна­ли, что отец болен лейкемией. Раз в две недели ему дела­ли переливание крови, он очень похудел. Однажды мы потеряли его из виду на несколько часов. Мы ужасно испугались, поскольку он был очень слаб и мог лишиться сознания в любой момент. Но нашли мы его в неболь­шой лавочке в Амальфи. Он скупал сувениры из керами­ки и весело рассказывал окружающим, что делает это для своих многочисленных друзей из Америки. До самых последних дней отец сохранял мужество и жизнелюбие. Он уже не мог не только танцевать, но даже есть, и все-таки старался не упускать ни единой возможности, что­бы насладиться жизнью. Но ему было плохо. Нам больно было видеть его беззащитность перед болезнью, а еще больнее понимать, что сделать что-либо для его спасения мы не в силах.

В моей памяти и постоянных воспоминаниях отец предстает как человек неуемной энергии и силы. Как-то я отправился на встречу с дилерами «Форд мотор» в Палм-Спринге, предложив отцу поехать со мной, чтобы отдох­нуть несколько дней. После встречи мы с коллегами ре­шили поиграть в гольф. Пригласили на площадку отца, хоть он ни разу в жизни не играл в эту игру. После первого же удара отец бросился бежать за мячом. И это в свои 70 лет! Я вынужден был ему сказать: «Отец, в игре в гольф ходят, а не бегают». Но надо было помнить, что это был не кто-нибудь, а мой отец. Он ответил: «А зачем медленно идти, если можешь быстро бежать?».

Глава 2. Школьные годы

О том, что мы итальянцы, я узнал только в одиннадцать лет. Конечно, я понимал, что мы происходим из какой-то другой страны, но где она находится и как называется, по­нятия не имел. Наверное, мне хотелось это узнать. Пом­ню, как пытался отыскать на карте страны с названием «Даго» и «Уоп»[1].

Вы не можете себе представить, что значило быть итальянцем в Америке в те годы, особенно в маленьком го­родке. Большинство жителей Аллентауна были выходцами из пенсильванских немцев. В детские годы мне пришлось вынести немало насмешек и обид лишь только потому, что я отличался от них. Приходилось драться с мальчишками, обзывавшими меня различными кличками. Но какими бы обиды ни были, я всегда помнил слова отца: «Не бросайся с кулаками на противника, если он больше тебя. Часто ум сильнее кулаков». К сожалению, итальянцев не любили не только дети. Я слышал, как некоторые учителя шептали мне вслед: «маленький итальяшка». Один день — 13 июня 1933 года — навсегда врезался в мою память.

Я учился тогда в третьем классе. Эта дата хорошо за­помнилась потому, что 13 июня — день святого Антония, а это для нашей семьи особый праздник. Мою мать звали Антуанетта, мое второе имя Энтони, и каждый год в этот день в нашем доме собиралось много гостей. Украшени­ем стола была традиционная пицца, испеченная моей матерью. Она родилась в Неаполе, на родине пиццы. Я уверен, что даже и сейчас моя мать выпекает самые вкусные пиццы не только в стране, но и в мире. В этот день праздник особенно удался. На торжество собрались наши многочисленные родственники и друзья. Как все­гда, на подобных праздниках выставлялся большой бочо­нок пива. Даже мне, девятилетнему мальчику, разрешалось выпить стаканчик этого напитка, но только стакан­чик — родители строго следили за этим. Возможно, благодаря именно этой строгости я не увлекался спирт­ным ни в школе, ни в колледже. Как и в других итальян­ских семьях, у нас в доме не садились за стол без домаш­него красного вина, но пили очень мало и не напивались. Однако вернемся к пицце. Это сейчас она, как и жареные цыплята и гамбургеры, — любимое блюдо американцев. А тогда о ней знали и ели ее только итальянцы. Мне так понравился наш праздник, что на следующий день я с гордостью хвастался перед одноклассниками прошедшей вечеринкой. «У нас дома была вечеринка с пиццей» — гордо говорил я. «Пицца на вечеринке? Это что за сло­во?» — откликнулся кто-то. И все стали смеяться. «Поче­му вы смеетесь? Ведь вы же любите пироги (надо отме­тить, что мальчишки были довольно упитанными), так вот пицца — это такой же пирог, только с помидорами». Но меня уже никто не слушал, все просто задыхались от смеха. Они были твердо уверены: если это итальянское, то оно не может быть хорошим. Мне еще повезло, что случай произошел в конце учебного года и за лето одно­классники просто забыли о пицце. Но я буду помнить об этом до конца моих дней.

Сейчас ни в одной забегаловке Америки вам не пред­ложат пирог с приторной патокой. Но тогда я был всего лишь девятилетним ребенком и не мог знать, что моя лю­бимая пицца станет признанным блюдом для всей страны. Ради справедливости надо сказать, что не один я был жертвой несправедливости в классе. Я дружил с двумя ев­реями — Дороти Уорсод и Бенами Зусманом. Я был на втором месте по успеваемости, а первое всегда занимала Дороти. Особенно доставалось Зусману, отец которого был правоверным иудеем — с бородой и в неизменной черной шляпе. В Аллентауне семья Зусманов была на по­ложении отверженных. Я не понимал сначала, почему к моим друзьям относились, как к изгоям. К третьему классу я разобрался, что на социальной лестнице итальянец стоит на ступеньку выше. И это при том, что в на­шем классе не было чернокожих учеников! Кто столкнул­ся с шовинистическими предрассудками в детстве, будет помнить об этом всю жизнь. Самое печальное, что шовинизм процветал в те давние времена в маленьком заштат­ном Аллентауне. Вспоминаю, как в 1981 году я предложил в качестве кандидатуры на пост вице-председателя прав­ления корпорации «Крайслер» Джералда Гринуолда. И как я был безмерно удивлен, узнав, что подобное назначе­ние совершенно беспрецедентно. Влиятельные люди, за­нимавшие высшие посты в автоиндустрии, не позволяли до этого ни одному еврею занимать подобные места в автомобильных компаниях большой тройки. Неужели и впрямь не дотягивали евреи до столь высокого поста? Я не могу в это поверить!

Перебирая в памяти прошлое, вспоминаю, как прихо­дилось мне постигать на практике, что означают «законы» мира взрослых. Особенно памятен следующий эпизод. В школе проходили выборы командира бойскаутов, я тогда учился в шестом классе. Стать командиром бойскау­тов было заветной мечтой многих мальчишек. Мало того, что командир и его помощники, в отличие от рядовых бойскаутов, носивших белый пояс с серебряной бляхой, имели особую форменную одежду и бляху; командир бой­скаутов в начальной школе был равен, ко всему прочему, капитану футбольной команды средней школы. Искуше­ние стать командиром было слишком велико, и я во что бы то ни стало решил добиться победы. Можно предста­вить мою досаду, когда в результате голосования коман­диром стал другой мальчик, получивший 22 голоса против моих 20.

На следующий день, в воскресенье, я пошел на днев­ной сеанс, чтобы посмотреть фильм Тома Микса. Впереди меня сидел самый рослый ученик из нашего класса. Уви­дев меня, он злорадно прошипел: «Проиграл-таки, тупой итальяшка».

«Почему ты обзываешь меня тупицей? Ведь проиграл я вовсе не поэтому», — в отчаянии спросил я.

«Тупица ты потому, что вовсе не умеешь считать. Ведь у нас в классе всего 38 учеников, а голосов подано 42».

Для победы были использованы поддельные бюллете­ни. Мне стало очень обидно и я пошел к учительнице. Выслушав меня, учительница сказала, что этот случай лучше забыть. Она не хотела скандала и решила скрыть обман учеников. Я был глубоко потрясен случившимся. Фактически это был мой первый жизненный урок, из ко­торого я узнал, что по-честному бывает далеко не всегда.

Вся остальная школьная жизнь не вызывала у меня никаких огорчений. Я был прилежным учеником и пото­му любимчиком многих учителей. Из-за особого распо­ложения они поручали мне стирать мел с доски, давать звонок на урок или переменку. Их фамилии я помню до сих пор, в отличие от преподавателей колледжа или аспирантуры. Из них я запомнил самое большее трех или четырех.

Все дело в том, что мои будущие достоинства сфор­мированы именно этими учителями начальной или сред­ней школы. Умению общаться с другими людьми я нау­чился в школе. В девятом классе мисс Рэйбер, наша учи­тельница, заставляла нас каждый понедельник писать со­чинение на самые разные темы объемом в 500 слов. Правильно излагать мысли на бумаге — такова была цель. К концу года мы ее все-таки достигли. Но это еще не все. Контрольный опрос по материалам «Игры в сло­ва» из журнала «Ридерз дайджест» — это была следующая «экзекуция» учительницы. Без всякого предупреждения она затевала проверку нашего словарного запаса. Мне очень нравилась эта занимательная игра, я даже ею увле­кался. И сейчас у меня осталась привычка, перечитывая очередной номер «Ридерз дайджест», выискивать пере­чень слов. Я проверяю сам себя. В результате проведения таких викторин в течение нескольких месяцев наш сло­варный запас значительно пополнялся. Благодаря стара­ниям мисс Рэйбер я приобрел навыки выступления перед аудиторией. Она давала нам блестящие уроки импровизированной речи. Поскольку учеником я был способ­ным, то в результате стал активным участником дискус­сионного клуба, организованного нашим учителем ла­тинского языка Вирджилом Парксом. Именно участие в этом клубе дало мне возможность раскрепоститься перед слушателями, хотя я и сейчас несколько нервничаю пе­ред публичным выступлением. Но вначале я боялся этого до боли в животе.

Вы можете быть автором прекрасных идей, однако этого мало, надо уметь довести их до ума людей, иначе вы ничего не добьетесь. В четырнадцать лет мое мастерство убеждать других было отшлифовано на таком диспуте, как, скажем, «Следует ли отменять смертную казнь?». Это была одна из главных тем общественных дискуссий в 1939 году. Отстаивать противоположные точки зрения я дол­жен был не менее 20 раз.

Через год я сильно заболел — у меня был страшный приступ ревматизма. Ощутив сильные сердцебиения, я испугался, что умру от страха, тем более что врач посове­товал положить на сердце кусок льда. Я решил, что все-та­ки умираю. Ведь тогда от этой болезни умирали многие люди. Ревматизм лечили хиной. Это лекарство прекраща­ло воспалительный процесс в суставах. Таблетки хины были сильнодействующими, поэтому каждые 15 минут надо было применять другое лекарство для предотвраще­ния рвоты. Сегодня-то уже есть антибиотики. Тогда я по­худел на 15 килограммов и пролежал в постели полгода, чтобы избежать осложнений на сердце от этой коварной болезни. В конце концов мне повезло и я выздоровел. Время от времени мне вспоминаются тугие повязки из ваты, пропитанные маслом зимолюбки, чтобы снять боль в суставах. Боль действительно утихала, но на коже оста­вались следы ожогов. Так что я знаю истинную цену вы­сокоэффективным препаратам, изобретенным уже после моей болезни. Надо сказать, что болезнь все же многое испортила в моей жизни. Я был неплохим игроком в бейс­бол и страстным болельщиком команды «Янки». Среди моих любимых героев были Джо Ди Маджо, Тони Лаццери и Фрэнки Кроссетти — все итальянцы. Как и многие мальчишки, я мечтал играть в самых знаменитых коман­дах. Но болезнь поломала мои планы. Спорт пришлось оставить, а вернее, выбрать другие его виды: шахматы, бридж, покер. Особенно я полюбил покер и люблю его до сих пор. Иногда даже играю. Дело в том, что это очень умная игра. Надо знать, когда следует воспользоваться преимуществом, когда пасовать, а когда и блефовать. В жизни, в трудных переговорах с профсоюзом, я часто вспоминаю именно игру в покер и ее особенности.

Во время болезни я прочел очень много книг. Соб­ственно, это было мое главное занятие, поскольку все остальное было невозможно. Я читал все что. мог. Но больше всего мне нравились произведения Джона О'Хары. Самый популярный его роман «Свидание в Самарре» мне принесла тетя. Я был очень взволнован прочитан­ным, и доктор запретил мне в дальнейшем читать подоб­ные книги. Но книга эта мне все-таки запомнилась. Через много лет я упомянул о ней в интервью журналу «Эск­вайр». Гейл Шихи, бравшая у меня интервью, спросила, не повлиял ли этот роман о менеджерах на мою карьеру. Но она ошиблась. Проблемы пола — вот чем взволновала меня эта книга. Изучал я не только учебники, но и учеб­ные пособия. Благодаря этому я был в числе первых уче­ников в школе, а по математике и вовсе был отличником. С прилежанием я изучал латинский язык и завоевывал по этому предмету главный приз в течение трех лет. Однако за сорок лет я ни разу не употребил ни единого латинско­го слова! Но именно благодаря латыни я прекрасно усваи­вал английский язык и хорошо понимал священника, слу­жившего воскресную мессу.

Много времени я отдавал дополнительным предметам, а также с большим удовольствием и энтузиазмом зани­мался в драматической студии и дискуссионном клубе, о котором уже упоминал. К сожалению, после болезни пришлось оставить спорт. Но кое-какое участие в спортивной жизни я все же принимал. Например, стирал плавки и подносил полотенца команде пловцов, старос­той которой был избран. Музыка также оставила след в моей жизни. Я пристрастился к джазу, особенно его разновидности — суингу. Кстати, это была эпоха поваль­ного увлечения джазом. Я ходил на концерты знаменитых джаз-оркестров в концертные залы «Эмпайр болрум» в Аллентауне и «Санибрук» в Потстауне, в нашем штате. Если у меня бывали деньги, я с радостью ездил в Нью-Йорк, чтобы послушать джаз в отеле «Пенсильвания», по­сещал театр «Медо-брук» Фрэнка Дейли на Помптон-Тэрнпайк. Обычно я только слушал музыку, хотя неплохо танцевал шэг и линди-хоп. А если быть честным, то музы­ку я очень любил. Я оформил подписку на серию пласти­нок «Даунбит» и «Метроном», ходил на конкурс джаз-оркестров Томми Дорси и Глена Миллера. Кстати, стоило это всего лишь 88 центов. Вскоре я и сам стал играть на саксофоне и даже играл на первой трубе в школьном оркестре. Но вскоре я бросил музыку, поскольку у меня по­явилось более серьезное, во всяком случае на мой взгляд, занятие.

Я был избран председателем ученического совета в седьмом и восьмом классах. Это было уже ближе к поли­тике. Продолжение моей «политической» карьеры состоя­лось в девятом классе. Я выдвинул свою кандидатуру на пост председателя совета всей школы. Мой ближайший друг, Джимми Леби, оказался гениальным организатором моей избирательной компании. Он создал целый полити­ческий механизм. Подавляющим большинством голосов я был избран на эту должность и этот успех вскружил мне голову. Я почувствовал себя центром вселенной и тут же потерял контакт со своими избирателями. Ведь я считал себя на голову выше сверстников и стал вести себя со­ответствующе. Я тогда многого не понимал и даже не по­дозревал, что умение контактировать с людьми — залог успеха в любом деле, а уж в таком, как политика или бизнес, — подавно.

В следующем семестре я потерпел поражение и моя политическая карьера потерпела крах. Так и должно было случиться: ведь я перестал общаться со своими друзьями, а со многими даже перестал здороваться. В конце концов я понял, что значит быть лидером, и это послужило мне хорошим уроком в дальнейшем. Среди более чем 900 вы­пускников школы я был двенадцатым по успеваемости. Но отец был очень недоволен моим результатом.

«Почему ты не занял первое место?» — спросил он с таким выражением лица, будто я вовсе провалил выпус­кные экзамены. Имея солидную подготовку по общеобра­зовательным дисциплинам — чтению, письму и навыки выступлений перед публикой, я собирался поступить в колледж. Я считал, что смогу далеко пойти, опираясь на свои знания. Когда мои дети спрашивают, чему надо учиться, я неизменно советую получить хорошее образо­вание в области гуманитарных наук. Большое значение придаю истории, хотя мне безразлично, как они запомни­ли все даты и названия мест сражений Гражданской вой­ны в США. Грамотная письменная и устная речь, проч­ные знания в области литературы — это главное для буду­щей карьеры.

В последний год моей учебы в школе Япония совершила внезапное нападение на Пёрл-Харбор. Всю страну взволно­вали речи президента Рузвельта, гнев против японцев на­полнял нас. Страна моментально объединилась вокруг на­ционального флага. Это событие запало мне в душу, я по­нял, что внезапная катастрофа может сплотить людей.

В декабре 1941 года я с нетерпением ждал призыва в армию.

Однако моя прошлая болезнь спасла мне жизнь: военно-медицинская комиссия признала меня лишь частично годным и я не мог участвовать в военных действиях. Я был потрясен таким решением, но в армию не брали тех, кто болел ревматизмом. Через два года при прохождении медицинской комиссии для оформления страховки ос­матривавший меня доктор сказал: «Ваше здоровье в порядке и вы вполне могли быть за океаном». Многие мои одноклассники, призванные в вооруженные силы, по­гибли за океаном, защищая демократию. Им, выпускни­кам 1942 года, было тогда всего лишь по 17—18 лет. Чувство скорби охватывает меня, когда я просматриваю альбом выпускников школы Аллентауна. Молодые чита­тели, которые лишь слышали о вьетнамской войне, но хо­рошо знают, что она не имеет ничего общего со второй мировой войной, не в состоянии понять, что может испытывать юноша, лишенный возможности послужить своей стране, когда она в этом остро нуждается. Я был горячим патриотом и жаждал сесть за штурвал бомбарди­ровщика, чтобы отомстить фашистам. Но я был в поло­жении человека, не допущенного медицинской комисси­ей в действующую армию. Испытывая чувство стыда, я ощущал себя неполноценным гражданином. Мне даже казалось, что я единственный юноша в стране, не уча­ствующий в боевых действиях. В лихорадочном поиске выхода из этой ситуации я не нашел ничего другого, как уйти с головой в свои книги. К тому же меня очень увле­кало инженерное дело, и я начал присматриваться к нес­кольким колледжам технического профиля и подал за­явление о приеме со стипендией в один из лучших кол­леджей в стране — колледж Пардью. Но получил отказ и был совершенно сражен этой вестью. Однако подобные факультеты имелись в других учебных заведениях Амери­ки: Массачусетском технологическом институте, Корнеллском и Лихайском университетах. В получасе езды от Аллентауна находился Лихайский университет. На него и пал мой очередной выбор. А если сказать точнее, то Ли­хайский университет в Бетлихеме находился в штате Пенсильвания и был как бы вузом-спутником при ком­пании «Бетлехем стил». Его металлургический и химико-технологический факультеты были лучшими в мире.

Но учиться там было очень тяжело, особенно на пер­вых курсах. Процесс учебы многие сравнивали с пребыва­нием в армейском лагере для новобранцев. Если студент не справлялся с высокими требованиями, его могли веж­ливо попросить даже со второго курса.

Занимались мы шесть раз в неделю, а каждую субботу с восьми утра читался курс статистики. Многие студенты пропускали именно эти утренние занятия, поскольку не могли проснуться после вечерних кутежей по пятницам.

Я же регулярно являлся в аудиторию и добился выс­шей отметки по статистике. Но нельзя сказать, что я не уделял внимания развлечениям во время учебы.

Иногда я играл в футбол или сидел с друзьями за кружкой пива в местном ресторане. К знакомым девуш­кам я предпочитал ездить в Филадельфию или Нью-Йорк. Я понимал, что идет война и проводить время зря было абсолютно недопустимо. Еще со школьных лет у меня было заведено выполнять все домашние задания сразу же после возвращения из школы. Так же я поступал и в уни­верситете. Вернувшись с лекции, я выключал радио и сра­зу же склонялся над книгами. От этого меня ничто не отвлекало, поскольку я дал себе установку работать изо всех сил. Отправляться в кино я мог только через три часа. Сейчас могу утверждать, что ваш успех в бизнесе во мно­гом зависит от того, умеете ли вы сосредоточиваться и ра­ционально использовать свое время. В дальнейшей своей жизни, когда учеба была позади, я упорно работал всю не­делю, чтобы в выходной иметь свободное время для семьи. Правда, могли возникать и чрезвычайные обстоя­тельства, когда приходилось работать и в пятницу, и в субботу, и в воскресенье.

Еще в Лихайском университете я выработал в себе привычку составлять план на предстоящую рабочую неде­лю в воскресенье вечером. Поэтому я и сейчас поражаюсь, отчего многие люди не в состоянии строго следить за сво­им распорядком. Некоторые мои коллеги-менеджеры в разговоре сообщали с гордостью, что очень много работа­ли и не смогли даже побывать в отпуске. Мне всегда хоте­лось ответить: «Гордиться здесь нечем! Ты убеждаешь себя в том, что отвечаешь за объект стоимостью 80 миллионов долларов, но вот отправиться отдохнуть с семьей ты не можешь. Значит, ты не можешь целесообразно использо­вать свое время, не можешь отделить главное и затем отдать себя целиком осуществлению этого главного».

Еще во время учебы в Лихае я научился определять приоритеты. В один день у меня могли быть занятия по пяти предметам и на одном из них я должен был сделать устное выступление. Для того чтобы выступление было успешным, надо к нему хорошо подготовиться. Это же происходит и в бизнесе, только в несколько ином времен­ном масштабе. По своему опыту знаю, что рациональным мышлением надо овладевать как можно раньше. Умению определять приоритетные дела и правильно распределять время не учатся.мимоходом, даже в самой лучшей школе бизнеса. Можно много об этом знать и говорить, но осу­ществить на практике, не выработав в себе навыков, не­возможно. Умение сосредоточиться способствовало успе­хам в учебе. Но все больше студентов призывали в армию, численность учебных групп сокращалась. В результате преподаватели Лихайского университета читали лекции не перед пятьюдесятью студентами, а перед пятью. И это принесло свои результаты, поскольку в малочисленных учебных группах каждому студенту уделялось очень много внимания. Получилось, что исторические обстоятельства дали мне возможность получить отличное образование.

Сразу же после войны был принят закон о льготах для демобилизованных. Группы в Лихайском университете насчитывали уже не по пять, а по семьдесят пять студен­тов. Соответственно изменился и объем знаний. Может быть, я с легкостью говорю о свой учебе, но на самом деле она была отнюдь не легкой. Особенно тяжелым был пер­вый семестр. Я не попал в список студентов с наивысши­ми отметками. Отец был очень недоволен этим. Он не мог понять, почему я, один из лучших выпускников школы, через несколько месяцев превратился в недоучку. По его мнению, я просто бездельничал. Но я настаивал на том, что Лихайский университет все же отличается от средней школы. Я провалился по физике уже на первом курсе, и дело было не в моих способностях, а в том, что преподавал ее иммигрант из Вены по фамилии Бергманн. Он го­ворил с сильным акцентом, поэтому лекции его были ма­лопонятны. Он был крупным ученым, но плохим препо­давателям. Чтобы учить первокурсников, необходимо было терпение, а его предмет был обязательным. Несмот­ря на все затруднения, мы даже подружились с профессо­ром Бергманном, совершая постоянные прогулки вокруг здания университета. С большим вниманием я слушал' рассказы профессора о новейших достижениях физики. Вспоминаю, как он рассказывал мне о расщеплении ато­ма, что тогда считалось научной фантастикой.

А для меня это и вовсе означало китайскую грамоту. Хоть я мало понимал из того, что он мне говорил, но суть я все же уловил. Фигуру Бергманна окружала какая-то тайна, его не было в университете с пятницы до понедель­ника. Это время он проводил в Нью-Йорке, работая над «Манхэттенским проектом». На самом деле он работал над созданием атомной бомбы. Но об этом мы узнали лишь через несколько лет. Однако моим успехам в физике и математике не помогла даже дружба с Бергманном и его частные уроки. На первом курсе по физике я имел лишь отметку «Д» — самую низкую за время моей учебы в Ли­хайском университете. Мне не хватило математической подготовки, полученной в средней школе, для того чтобы справиться с миром математического анализа и диффе­ренциальных уравнений.

Пришлось мне «поумнеть». Я решил сменить специа­лизацию и переключился с машиностроения на организа­цию производства. Я больше не изучал гидравлику и термодинамику, а перешел к изучению экономических дисциплин по вопросам рабочей силы, статистики и бух­галтерского учета. Эти проблемы я изучал с гораздо боль­шим успехом. На последнем курсе у меня уже были выс­шие отметки по всем предметам. Мой средний коэффи­циент отметок составил 3,53, хотя я ставил себе целью добиться 3,5. В конечном итоге я говорю не только о себе лично, но и о целом поколении. Мы упорно работали и поэтому сумели за себя постоять.

Программа подготовки специалистов Лихайского уни­верситета включала не только экономические дисципли­ны. Четыре года я изучал психологию и психопатологию человека. Без капли иронии могу сказать, что эти предме­ты были самыми ценными из всех университетских дисциплин, во всяком случае для меня. В дальнейшем я постоянно пользовался этими уроками, особенно в обще­нии с ловкими дельцами в мире бизнеса. Три раза в неде­лю, на одном из курсов, вторую половину дня и вечер мы проводили в Аллентаунском госпитале. Расположен он был в пяти милях от университета. Больных там было много и страдали они разными заболеваниями психики — маниакально-депрессивным психозом, шизофренией и даже буйным помешательством. Психологию преподавал нам профессор Россман. Специалист он был блестящий, и мы имели редкую возможность наблюдать за его обще­нием с душевнобольными людьми.

Мы изучали аспекты и основы поведения человека в различных ситуациях, причем не только теоретически. Имея пациента перед собой, мы должны были объяснить, каким образом может решить свои проблемы та или иная молодая женщина или пожилой мужчина. На экзамене от нас потребовалось за несколько минут поставить диагноз каждому из группы пациентов. Трудностей с этим у меня не было. Конечно же, мне предстояло работать не с ду­шевно больными людьми, а с нормальными, и даже более того, умными и грамотными. Но все эти знания по психо­логии мне очень пригодились — я мог довольно быстро распознавать характер людей. И это было очень важно, ведь менеджер должен нанимать (отбирать) на работу людей.