Глава XXXVIII образование понятий материи и силы

Образование понятия материи. Физические определения материи и их противоречия (1 - 4). - Атомистическая гипотеза и скрывающееся в ней противоречие (5 - 8). - Отношение Милля к этой теории и противоречие в его "Логике" (9 - 12). - Психическая история понятия материи (13 - 18). - Образование понятия силы (19 - 24)

Материя

1. За объяснением слова материя всего естественнее обратиться к физике, так как она занимается изучением свойств различных видов материи. " Материя, - говорит нам физика, - есть все то, что (в форме тел) занимает место в пространстве ". Но рядом же выставляет она и другое определение, не совсем сходное с первым, а именно: " Материею называется все то, что подлежит нашим чувствам " *. Эти определения не совсем тождественны, и мы должны разобрать, как они относятся одно к другому.

______________________

* Traite elementaire de physique, par Ganot. P. 1.

______________________

2. Мы уже познакомились выше с психическим рождением понятия о пространстве и видели, что это понятие родилось в человеке только вследствие его столкновений с материей как антитезисом материи, как понятием о пустоте, не мешающей нам двигаться, в противоположность материи, являющейся помехой для наших движений. Следовательно, определить материю пространством, которое она занимает, все равно, что определить ее тем, что она мешает нашим движениям, и сказать: "Материя есть то, во что упирается наша рука или наша нога". Ясно, что это определение материи возникло не из ощущений пяти наших внешних чувств, а из чувства мускульных движений, причину остановки которых, идущую извне, а не из нашей воли, мы называем материею. При таком определении материи мы, конечно, должны выделить из ее области то, чему она мешает производить движения, усилиям чего она оказывает сопротивление, должны выделить душу, ибо самую материю определили только сопротивлениями материи усилиям души.

3. К тому же результату придем мы, приняв и второе опредеделение, что материя есть все то, что подлежит нашим чувствам, ибо, не выключив при этом наших чувств или их совокупности, сознания, из области материального, мы вынуждены будем сделать очень нелепое определение - сказать, что материя есть все то, что подлежит материи. Дело не подвинется вперед, если мы признаем сознание только одним из свойств материи; тогда определение материи выйдет еще страннее: материя есть то, что подлежит одному из своих свойств. Но может быть, нам следует отделить сознание от наших внешних чувств и определить материю как нечто такое, что подлежит нашим пяти внешним чувствам. Тогда мы непременно должны признать сознание чем-то нематериальным, иначе выйдет, что сознание подлежит одному из пяти своих внешних чувств или, придерживаясь выражения Аристотеля, что различающее может быть само различаемо. "Если слово душа значит что-нибудь, - говорит Милль, - то означает то, что чувствует" *, но, добавим мы, если единственно возможное определение души есть определение ее тем, что она есть существо чувствующее, то ее невозможно поместить в область ощущаемого: чувствующее всегда очутится вне той области, которую чувствует. Сами внешние чувства не что иное, как двери в сознание, и усиливаться уловить сознание пятью нашими чувствами - все равно, что усиливаться ввести дом в его собственные двери.

______________________

* Mill's Logic. В. VI. Ch. IV. P. 428. ("Непосредственно предшествующее ощущению есть состояние тела, но само ощущение есть состояние души").

______________________

4. Определим ли мы материю пространством, которое она занимает, определим ли доступностью ее нашим внешним чувствам, в сущности выйдет одно и то же: мы определим материю как неизвестную нам причину наших впечатлений, и другого, более точного определения мы не можем ей дать. Всякие попытки выйти за пределы этого чисто субъективного определения материи и узнать, что она такое там, сама в себе, вне тех разнообразных ощущений, которые она в нас вызывает, оказывались только гипотезами, достоинство которых может измеряться лишь их дидактическим значением как более или менее удачным приемом для группировки физических явлений. Такою гипотезою является и известная атомистическая теория, на которую, за неимением лучшей и несмотря на всю ее логическую несостоятельность, продолжают до сих пор опираться все окончательные объяснения причин физических явлений в физике, химии и даже физиологии, приводящей все тоже к вибрации атомов или нервных частиц.

5. По атомистической гипотезе, каждое тело состоит из атомов - чрезвычайно мелких, неделимых частиц, которые хотя собираются в группы, более или менее тесные (молекулы), но никогда не дотрагиваются одна до другой. Такая непреодолимая раздельность атомов в пространстве необходима науке как для объяснения химических комбинаций, так и для объяснения многих физических явлений, как, например, упругость тел,. Движения, вибрация, расширение и т. п. Атомистическая гипотеза, следовательно, представляет нам каждый атом и каждое тело среди особенной коры из пустоты, в которой действуют силы материи. Эта странная кора, облегающая тела и атомы, может расширяться и уменьшаться до бесконечности, но никогда не может быть совершенно уничтожена. Толстоту этой коры из пустоты гипотеза представляет нам неизмеримо малою, когда дело идет о частичном притяжении между атомами плотного тела, и неизмеримо обширною, когда дело идет о взаимном тяготении небесных тел *, так что Фихте был совершенно прав, назвав учение об атомах только добавлением к астрономии **. Тела небесные, точно так же как атомы тел, действуют друг на друга без непосредственного прикосновения. Эти блестящие миры, эти бесчувственные громады, двигающиеся в бесконечном пространстве вселенной, чувствуют, выражаясь аналогически, присутствие друг друга за миллиарды верст, взвешивают друг друга и тянутся друг к другу какими-то незримыми, нематериальными, непостижимыми узами ***. Если месмерист говорит нам, что один человек может действовать на другого за сотни верст каким-то наитием, без всякого материального прикосновения, и угадывать желания его без электрической проволоки, то мы совершенно справедливо называем месмериста шарлатаном или фантазером: ибо он не представляет нам фактов такого воздействия. Но если астрономия говорит нам, что бездушные массы небесных тел, отделенные друг от друга громаднейшими пространствами, входят между собою в деятельное и разумное соотношение, тоже безо всякого материального соприкосновения, то можем ли мы не признать в этом великого, хотя непостижимого, факта природы? А можем ли мы объяснить себе этот факт или, по крайней мере, представить его себе в наглядной форме? Это факт - вот и все, что мы знаем, и каким бы чудом ни казался нам этот факт, мы не можем отрицать его, если не хотим отрицать такие положительные науки, каковы физика и астрономия, строящиеся на этом чудесном факте.

______________________

* Впрочем, Фехнер, знаменитый защитник атомистической системы, говорит, что и в телах следует представлять себе атомы неизмеримо малыми в отношении разделяющего их пространства (Ober die physikalische Atomenlehre, von Т. Fechner zw Auflage 1864. S. 94).

** Ibid. S. 90.

*** В старину движение планет объяснялось живущим в каждой из них духом-руководителем (spiritus rector). Теперь нам известны, конечно, законы движения планет; но так же мало, как и в старину, знаем мы, что тянет друг к другу эти слепые и немые громады.

______________________

6. Эта невозможность представить себе воздействие тела на тело на расстоянии, через пустую среду - невозможность, которую ощущает каждый и теперь, как ощущал ее Ньютон, излагая закон тяготения, - происходит от той психической причины, на которую мы указали выше. Мы легко и ясно представляем себе только то, что сами вполне или отчасти можем выполнить. Мы же действуем на мертвые тела не иначе, как непосредственным к ним прикосновением, или, по крайней мере, нам кажется, что мы так на них действуем. Вот почему действие магнита на расстоянии, притягивающего железо, и действие Солнца на Землю нам кажется чем-то чудесным, и мы стараемся объяснить эти воздействия, придумывая или магнитную жидкость, действующую между магнитом и железом, или такой же невидимый и невесомый эфир, наполняющий все пустые пространства и во вселенной между планетами, и в каждом теле между его атомами. Но не одна эта привычка представления, если можно так выразиться, побудила Ньютона, изложив явления и закон тяготения, принять гипотезу существования эфира. К тому повело его и то противоречие, которое существует между определением материи как занимающей место в пространстве и доступной нашим чувствам и принятием действия тела на тело на расстоянии, без посредствующего тела. В самом деле, если материя есть то, что занимает место в пространстве, и в то же время она действует вне того места, которое занимает, то спрашивается: где же собственно материя? Там ли, где она действует, или там, где она не действует? Там ли, где мы ее чувствуем, или там, где мы ее не чувствуем? И что она такое там, где она не действует и где мы ее не чувствуем, т. е. в том месте, которое она занимает? Точно так же пустое пространство между телами не примиримо с определением материи как доступной нашим чувствам. Напротив, по атомистической гипотезе, материя оказывается именно недоступною нашим чувствам, ибо всякую материю облекает непроницаемая кора из пустоты. Вот те " несообразности ", которые побудили Ньютона и Эйлера отвергнуть пустое пространство и наполнить его эфиром, а не один устарелый предрассудок, как это дает понять Милль.

7. Но Милль совершенно прав, говоря, что признание невесомого эфира нисколько не облегчило нам представления взаимодействия тел на расстоянии, конечно, если под словом эфир мы будем разуметь не что-нибудь таинственное и нематериальное, а тоже материю. Приняв гипотетический эфир для объяснения гипотетической пустоты между гипотетическими же атомами, атомистическая теория явилась в следующем виде:

" Весомая материя представляется разделенною пространством на отдельные части, между которыми находится невесомая субстанция, эфир. Природа эфира и его отношение к весомой материи представляют еще много неопределенного, неясного *, но тем не менее эфир воображают не иначе, как занимающим определенное пространство и также разделенным на части, между которыми находится уже абсолютно пустое пространство. Все эти малейшие частицы (атомы) как весомой, так и невесомой, материи состоят между собою в таком же отношении посредством взаимного воздействия сил, в каком состоят и небесные тела. Последние атомы (атом отличается от группы атомов или молекул) неразрушимы, или, по крайней мере, в области химии и физики нет средств их разрушить **.

______________________

* Замечательно, как даже великие ученые и мыслители, приняв гипотезу и дав ей греческое название, скоро забывают, что это только гипотеза. "Если бы, - говорит, например, Эйлер, - был хоть один случай в мире, когда бы два тела притягивали друг друга, хотя пространство между ними не было бы наполнено эфиром, тогда должно было бы допустить существование притяжения как особой силы; но такой случай не существует " (Р. II. Z. XI). Но как же существовать такому случаю, когда, придумав эфир и ничего о нем не зная, мы помещаем его везде, где нам угодно? Пусть ученые, принимающие эфир, удалят его при опытах и покажут, что без эфира тела не подчиняются законам тяготения. Кажется, было бы полезно принять обычай ставить особый значок при всяком употреблении гипотетического слова в науке.

** Fechner, Ibid. S. 93 - 95.

_______________________

Но если эфир снова состоит из атомов, а эти атомы снова действуют друг на друга без материального соприкосновения, на расстоянии в пространстве, признаваемом пустым, то спрашивается: приняв эфир, облегчили ли мы себе сколько-нибудь представление действия тела на тело и атома на атом на расстоянии и в пустом пространстве? Таким образом, мы видим, что принятие эфира для того, чтобы избавить от необходимости признать силу, действующую между телами вне материи, ни к чему не повело - и эфир дал нам только лишнее и совершенно бесполезное звено в этой цепи гипотез. Так или иначе, но естествознанию приходится признать силу, действующую вне материи и закрывающую саму материю от нашей пытливости *.

______________________

* "Физик, - говорит Шнелль, - имеет дело только с силами и инерцией. Субстанционально же существующее, к которому должны быть привязаны силы, может иметь место только в метафизике" (Die Streitfrage des Materialismus, von Schnell, 1858. S. 32).

______________________

8. Но что же такое сама сила без материи? Что это за нематериальное существо, закрывающее от нас всегда и везде субстанцию материи? На это, конечно, не дает нам ответа ни одна физика. Это просто, значит, создать новую гипотезу для примирения противоречий в прежней. Тело, вся сущность которого определяется местом, которое оно занимает и в котором оно для нас недоступно по своей отталкивающей силе, и воздействие тела на тело через пустое пространство противоречат одно другому - и вот придумана сила, как-то витающая между телами и не занимающая пространства. Но что же это такое, что существует и действует, не занимая пространства? Неудобоваримость такого представления заставила заменять слово "сила" или словами "свойство материи", или словом "закон" (как, например, у Фехнера). Но это значит поставить одно непонятное слово вместо другого, столь же непонятного. Это живо чувствовалось многими естествоиспытателями, но делать было нечего: по крайней мере, "сила" и "материя" как существа отдельные хорошо исполняли свою роль при группировке и посильном объяснении физических явлений. Но в новейшее время, когда после сатурналий гегелевской философии философская арена осталась праздною и ее поспешили занять естественные науки, потребовалось и для них более стройное миросозерцание, а прежде всего во чтобы то ни стало должно было отделиться от нематериального существования материальных сил и, вычеркнув понятие силы, оставить одно понятие материи. Но Фехнер совершенно справедливо замечает, что материализм, принявший такое положение, должен был бы попытаться провести его в физике *, и тогда оказалось бы, что такое представление силы и материи как существующих в пространстве везде и всегда вместе уничтожает атомистическую теорию, на которой покудова держится не только вся физика, но и вся химия - эти две главнейшие опоры материализма **. Признавать же пустое пространство между атомами и телами и в то же время признавать, что там, где есть сила, есть и материя, значит признавать, что материя существует вне места, занимаемого телом, т. е. существует вне самой себя. Что же иное значит положение, что сила неотделима от материи, как не то, что нет места в пространстве, где бы сила существовала без материи? Но главные объяснения физики строятся именно на возможности такого отдельного существования силы и материи в пространстве.

______________________

* Fechner. Ibid. S. 118.

** Заметим для избежания недоразумений, что, выставляя невозможность выразить в ясном представлении гипотезу, на которой строятся физика и химия, мы тем не менее вполне сочувствуем Фехнеру, когда он говорит: "Если нынешняя атомистическая теория кажется философу слабою, то пусть он подарит физику другою, но не может же физика променять своего талера на пустой кошелек, который стоил бы больше талера, если бы был полон" (Fechner. S. 99). Атомистическая гипотеза выполняет свое назначение, группируя физические и химические явления в одну стройную систему. Конечно, "гипотеза, - как говорит Милль, - не имеет назначения всегда оставаться гипотезою" (Mill's Logic. T. II. Р. 14); но пока гипотеза находится в виде гипотезы, то мы считаем совершенно ложным и чрезвычайно вредным переносить ее в другие области исследования, переносить уже не как гипотезу, а как вполне доказанную истину, которая может служить точкой отправления другой науке.

______________________

9. Любопытно для нас и поучительно, как отнесся к тому же вопросу знаменитый английский логик Милль в главе "Об ошибках", и именно об ошибках, происходящих оттого, что положение, кажущееся нам очевидным a priori, мы часто переносим как необходимое требование в действительность и думаем, наоборот, что то, что мы считаем невозможным a priori, невозможно и в действительности. Как пример такой ошибки Милль приводит слова Ньютона, в которых знаменитый астроном выражает логическую необходимость, побудившую его принять гипотезу эфира. "Мне кажется, - говорит Ньютон, - такою громадною нелепостью думать, что тяготение врожденно и присуще материи, так что одно тело может действовать на другое на расстоянии, через пустое пространство, и без посредства чего-нибудь другого, через что и посредством чего действие и сила могли бы быть сообщены другому, - что я не полагаю, чтобы кто-нибудь, имеющий компетентную способность мыслить о философских предметах, мог впасть в эту ошибку". Милль видит в этих словах Ньютона только прежнее, уже пережитое человечеством предубеждение. "Теперь, - говорит Милль, - уже никто не чувствует никакой трудности думать, что тяготение, как и всякое другое свойство, присуще материи; теперь никто не находит, чтобы понимание это было сколько-нибудь облегчено предположением эфира, и вовсе не считает невероятным, что небесные тела могут действовать и действительно действуют там, где их нет (вне места, занимаемого ими) *. Теперь мы не более удивляемся тому, что тела могут действовать друг на друга без взаимного соприкосновения, как и тому, что они действуют Соприкасаясь. Мы хорошо знакомы с обоими этими фактами и находим, что они одинаково неизъяснимы и что в них одинаково легко верить (We find them equally inexplicable, but equally easy to believe)" **.

______________________

* Замечательно, что для Эйлера эфир кажется так же необходимым, как и для Ньютона, и по той же самой причине: "Мысль, что притяжение существенно всякой материи, ведет к таким несообразностям (именно к действию тела вне самого себя), что следует принять, что то, что называют притяжением, есть сила, содержащаяся в тонкой материи, наполняющей пространство, " хотя мы и не знаем каким образом " (Р. II. Lettre VII. Р. 256). Спрашивается: что же мы выиграли, признав эфир? Не лучше ли было прямо перейти к той мысли, которую высказывает под конец и Эйлер: " Должно привыкнуть сознаваться в своем незнании ". Это то же, что говорит и Милль, но чистосердечнее выражено. Но должно опасаться, чтобы привычка употреблять слово " притяжение " не укоренила в нас мысли, что мы и действительно понимаем, что такое притяжение. Мы не сделали в этом отношении никакого прогресса со времени Ньютона, хотя на такой прогресс указывает Милль; а может быть, привыкли употреблять слово " тяготение " и довольствуемся словом там, где он требовал мысли.

** Mill's Logic. В. V. Ch. III. § 3. P. 313 и 315.

______________________

10. Признав, однако, за факт, не подлежащий сомнению, хотя и непостижимый, что тело может действовать на другие тела, а следовательно, и на наши органы чувств на расстоянии, без непосредственного соприкосновения, будем ли мы вправе определить тело тем, что оно занимает место в пространстве? Мы знаем тела только по их действию на наши чувства, как это утверждает сам же Милль в другом месте, а так как они действуют на расстоянии, то можем ли мы знать, что такое тело в самом себе, что оно такое там, где оно пребывает, но где оно на нас не действует и где оно нам недоступно? Всегда отделенные от материи областью ее действия, мы должны считать ее недоступною нашим чувствам. Но этого мало: если материя всегда действует на расстоянии, как это доказывает физика и как это принимает Милль в своей главе "Об ошибках", по какому же праву мы должны предположить материю там, где мы не испытываем ее действия, где она для нас недоступна, и почему мы не можем предполагать ее там, где она на нас действует? Признавая факт тяготения неизъяснимым, Милль в то же время, точно так же, как и Ньютон, старается его разъяснить, с тою только разницею, что Ньютон предлагает для этого гипотезу эфира, оказавшую большую пользу физике, а Милль - гипотезу существования материи в области, недоступной для наших чувств, гипотезу, вовсе бесполезную; но обе эти гипотезы одинаково не объясняют нам чуда тяготения. Что же касается до привычки, которую мы сделали со времени Ньютона в употреблении слова "тяготение" без всяких задних мыслей, то это действительно психический факт. Употребляя часто какое-нибудь слово, люди наконец совершенно теряют его смысл и говорят о слове, которое сами же создали, как о чем-то, вне их существующем и от них не зависящем. Но значение мыслителей именно в том и состоит, как заметил, и не ошибаемся, Карлейль, что они сбрасывают эту привычку и находят предмет недоумения или удивления в том, чему толпа давно уже перестала удивляться и что кажется ей совершенно понятным и простым.

11. Но заблуждение Милля на этом не останавливается. В число подобных же ошибок, основанных на убеждении в действительной невозможности того, что нам кажется невозможным субъективно, Милль помещает убеждения, что материя не может думать, что пространство беспредельно и что ничто не может быть сделано из ничего (Ex nihilo nihil fit). "Верны или нет эти предположения, - говорит Милль, - и могут ли эти вопросы быть разрешены умом человеческим - этого мы рассматривать здесь не будем. Но такие положения не более могут быть считаемы очевидными истинами, как и старое положение, что вещь не может действовать там, где ее нет, во что не верит теперь ни один образованный человек в Европе. Материя не может думать: почему? Потому что мы не можем представить себе мысль, соединенную с каким-нибудь расположением материальных частиц" *.

______________________

* Нет, не потому, а потому что не можем себе представить такое расположение материальных частиц, которое объяснило бы нам возможность сознания и мысли. Следовательно, сказать, что сознание рождается при известном расположении материальных частиц, значит все равно, что ничего не сказать, ибо это известное расположение частиц нам совершенно неизвестно и мы даже не можем себе сфантазировать такое расположение частиц, которым объяснилось бы появление чувства. Удивительно, как даже в науку и на всех языках (certain, gewiss) проникло это бессмысленное употребление слова известный там, где нам именно ничего неизвестно.

______________________

Пространство бесконечно потому только, что, не видев никогда части пространства, за которою не следовало бы другой части, мы не можем себе составить понятия об абсолютном пределе *. Ех nihilo nihil fit, потому что, не видев никогда физического продукта без существующего физического материала, мы не можем или думаем, что не можем, вообразить себе создание из ничего. Но сами по себе все эти вещи могут быть мыслимы, точно так же как притяжение без посредствующей среды, что Ньютон считал такою нелепостью, которую не может принять ни один человек, способный думать **.

______________________

* И опять ошибка: не часть пространства, а целое надо бы нам видеть, чтобы убедиться в его конечности.

** Mill's Logic. В. V. Ch. III. § 3. P. 315.

______________________

12. В этом месте своей книги Милль не только впадает в заблуждение, но, что гораздо хуже, в противоречие с самим собою. Приняв, что из внешнего мира мы не знаем и не можем знать ничего, кроме ощущений, которые от него испытываем; определив тело как внешнюю, и притом скрытую, причину (the hidden external cause), которой мы приписываем наши ощущения, признав тело таинственным нечто (something), возбуждающим чувство в душе, а душу таинственным нечто, что чувствуети думает *, Милль не мог уже, не впадая в противоречие с самим собою, внести в число логических ошибок мысль, что материя не может думать. Материя может думать, но тогда она не будет тою материей, какой ее определил сам Милль, ибо единственное определение, которое Милль дает материи, состоит в том, что она ощущается душою, а душе - что она ощущает материю. Следовательно, ощущающая материя не будет уже материя, а душа; а ощущаемая душа не будет уже душою, а матернею. Что-нибудь одно из двух: или определение, данное Миллем материи в начале его книги, не годится, или мысль, что материя не может думать, нелепа **. Не сам ли Милль говорит, что вне наших ощущений мы не знаем ничего, следовательно, не знаем материи, а в наших ощущениях знаем материю только как причину, вызывающую в нас ощущения, а следовательно, не тем, что ощущает. Мы можем определять материю как нам угодно; но, без сомнения, и новая логика признает правило старой, что, давши раз определение, мы должны уже остаться ему верны. Мы можем допускать неизъяснимые факты, но не имеем права допускать неизъяснимых мыслей. Мы можем указывать на противоречие в фактах, отказываясь примирять эти противоречия, но не можем допускать противоречий в наших рассуждениях; ибо все значение рассуждения состоит именно в том, что оно стремится к изгнанию противоречий.

______________________

* Ibid. В. I. Ch. III. § 7 и 8. P. 67, 68.

** Замечательно, что Локк, находя невозможным мышление в материи, полагает, однако, что Бог мог дать материи, как и всякой другой субстанции, способность чувствовать и мыслить (Of hum. Understanding. В. IV. Ch. III. § 6), на что Эйлер весьма справедливо заметил, что в таком случае будет мыслить Божество, а не материя (Euler. Lettre XII. P. 270).

______________________

13. Как же примирить все эти противоречия в определении материи? Что же такое наконец материя в существе своем? Читатель, без сомнения, не ждет, чтобы мы дали категорический ответ на этот вопрос. Следуя принятой нами методе, мы удовольствуемся тем, что начертим психическую историю понятия материи.

Как только человек, выполняя свое первое произвольное движение, встретился с внешними для него телами, которые помешали его движениям, так и должно было родиться в нем первое чувство материи. Если бы в это время человек мог выражать свои чувства, то он определил бы материю как нечто такое, что мешает произвольным движениям. Но не так ли определяют материю и те ученые, которые, как, например, Эйлер, Шнелль и другие, называют инерцию главным свойством материи, которое и делает материю для нас чувствительною *. Но эти ученые распространяют, конечно, понятие инерции как сопротивления материи не одним движениям человека, но и всяким другим движениям. Это распространение мог сделать и простой человек, но только впоследствии, по расширении своих опытов и наблюдений. Но что же такое инерция? "Инерция, - говорит Эйлер, - есть свойство, находящееся в самой природе тел, по которому они стремятся оставаться всегда в одном и том же состоянии, будет ли то покой или движение" **. Нетрудно заметить, что в этом определении инерции слово стремление употреблено только в переносном значении. Человек может ощущать стремления лишь в самом себе; если же здесь говорится о стремлении в материи, это уже злоупотребление чисто психического термина. Стремится ли к чему-нибудь материя или нет - этого мы знать не можем, а знаем только за нею фактически один отрицательный признак, а именно, что, будучи в состоянии покоя, она не может сама собою выйти из этого состояния, а приведенная в состояние движения, она не может сама собою перейти в состояние покоя" ***. Но естественно, что отрицательный признак непременно уже предполагает положительный, для которого он служит отрицанием. Положительный же признак в этом случае взят человеком из собственного своего внутреннего опыта. Определяя материю инерциею, человек только отличает ее от самого себя. "Материя, - говорил он в этом определении, переведением на простой язык, - есть то, что не может ни двинуться, когда захочет, ни перестать двигаться, как это могу сделать я и существа, мне подобные". Следовательно, в этом определении человек только противополагал материю самому себе как нечто такое, что не имеет в себе воли и что может мешать произвольным движениям человека.

______________________

* Lettres d'Euler. P. II. L. VI. P. 252.

** Странно отношение так называемой позитивной философии к вопросу об инерции тел. Льюис, излагая философию Огюста Конта, говорит: "Конт начинает (свое изложение содержания механики) с подробного рассмотрения важного и необходимого философского приема, употребляемою в механике, без которого нельзя было бы установить ни одного положения относительно абстрактных законов равновесия или движения. Это - предположение, что все тела инертны: не в силу того, чтобы они подлежали так называемому закону инерции (что совершенно другое), а в силу того, что они не могут самопроизвольно изменять действие приложенных к ним сил. В действительности это - чистое предположение, ибо каждое одушевленное или неодушевленное тело в большей или меньшей степени имеет самопроизвольную деятельность или движение" (Льюис и Милль. Огюст Конт, 1867. С. 77). Но из двух предположений, что материя инертна и что всякое неодушевленное тело имеет самопроизвольную деятельность, которой, по понятиям Льюиса же, не имеет даже и человек, без сомнения, первое вероятнее, и если Льюис называет его "осколком старинной метафизики", то второе - осколок еще более старинного фетишизма и средневековых алхимистических понятий о spiritus rector, сидящем в каждом теле.

*** Ibid. P. 250.

______________________

14. Впоследствии, при расширении наблюдении и опытов, человек должен был видоизменить это первоначальное чувство материи. Он видел, что тела, которые он признавал инертными, также движутся и останавливаются независимо от его воли. Здесь-то и начинается ряд человеческих объяснений, ряд кажущихся примирений, а вследствие того и ряд ошибок. Первое примирение состоит в том, что человек, не долго думая, одушевляет материю: влагает в нее волю, подобную своей. Это мы замечаем на детях, которые весьма заметно одушевляют свои игрушки и вообще вещи, оказывающие на них влияние; это мы замечаем над необразованными людьми во множестве предрассудков; это замечаем мы, наконец, и на целых народах, оставшихся в первобытном состоянии. Дикарь, где видит движение, там предполагает и душу, особенно если это движение для него - новость. Так, дикари, видевшие первый раз часы, принимали их за живое существо. "Дикие народы, - говорит Рид, - совершенно убеждены, сто Солнце, месяц и звезды, Земля, море и воздух, источники и озера обладают умом и волею" *. Вся шаманская религия, легшая в основу и китайской национальной религии, основана на таком одушевлении всех предметов природы, а это, за исключением, конечно, откровенной религии, без сомнения, самая древняя из религий человечества. "Все языки, - как замечает Рид, - носят на себе следы того, что они образовались в то время, когда преобладала такая уверенность". Особенно это заметно по отношению к тем телам природы, которые не мог двигать сам человек. Так, мы говорим: "Солнце садится и встает, ветер дует, день приходит, жара наступает" и т. п., из чего Рид не без основания заключает, что "эти понятия образовались тогда, когда человек верил, что неодушевленные предметы имеют и жизнь, и волю" **.

______________________

* Read. V. I. P. 392.

** Ibid. P. 393.

______________________

15. По расширении опытов и наблюдений и эта вера должна была разрушиться. Она была слишком груба, чтобы человек мог ужиться с нею. В бесчисленных опытах приобрел он множество средств управлять движениями природы и, ближе ознакомившись с вещами, не нашел в них ни чувства, ни воли. Тогда появляются у него духи, управляющие движениями, дивы, гномы и, наконец, нептуны, волнующие море, эолы, дующие ветры, юпитеры-громовержцы, кидающие молнию, драконы, проглатывающие Луну, черепахи, потрясающие Землю, и т. п. Во всех этих олицетворениях, без сомнения, был исторический прогресс, но здесь нам нет до него никакого дела. Наблюдая далее над своим собственным телом, человек, конечно, скоро пришел к убеждению, что и тело его движется не всегда по его желанию, а, напротив, часто противится и мешает тем движениям, которые он хочет в нем вызвать. Тогда окончательно должно было образоваться в человеке понятие о душе и о воле как источнике произвольных движений и о материи как о субстрате этих движений. Но как же объяснить человеку те движения, которые он замечает в материи, но причины которых не видит ни в себе, ни в существах, ему подобных, когда он уже убедился, что нептуны и эолы - создания его собственной фантазии? Здесь начинается длинный ряд отыскивания причин движений или вообще причин явлений, потому что всякое явление, как мы уже объяснили выше, представляется человеком не иначе, как в форме движения. Ближайшие из причин действительно открывались в явлениях, всегда предшествовавших тому, причина которого отыскивается, а дальнейшие опять же фантазировались; только фантазии были уже другого свойства. Но об этом отыскивании причин мы скажем в следующей главе, а теперь обратимся опять к формации понятий о материи.

16. Из стремления объяснить причины движений или явлений у человека образовались два понятия, условливающие друг друга: понятие воли как силы, вызывающей произвольные движения в его собственном теле, и силы как воли, лежащей вне души человеческой и от нее не зависящей. Материя или, вернее сказать, движения материи явились для человека причиною всех тех ощущений, которые он испытывает независимо от своего произвола. Тогда определение материи приняло другую форму: "Все, что вызывает в душе человека ощущения зрительные, слуховые, осязательные и т. д., все это материя", или, другими словами: "Материя есть все, что подлежит нашему ощущению". Но, всмотревшись и в это определение материи, мы замечаем, что и здесь_ основными идеями являются все те же первоначальные идеи: идея произвола, ощущаемого человеком в самом себе, и идея материи, в которой отрицается произвол: произвола как отрицания материи и материи как отрицания произвола. Уже гораздо позднее, когда человек начал испытывать природу научным образом и заметил, что, по крайней мере, в огромном большинстве случаев два тела являются несовместными в одном и том же месте, появилось определение материи как чего-то, занимающего место в пространстве. Это определение нашло себе поддержку в определении материи как чего-то, мешающего движению, в противоположность пустоте, не мешающей ему. К пониманию же материи как необходимой для движения человек мог дойти только уже философским путем. Он мог только философским путем дойти до убеждения, что помеха, которую оказывает материя произвольному движению, что инерция материи так же необходима для выполнения движения, как и сила, нарушающая эту инерцию.

17. Из таких-то антагонистических идей составилось обширное и неопределенное понятие материи, скорее обширное чувство, чем идея, чувство, которое наука до сих пор напрасно старается уловить и выразить в точном определении. До сих пор в основе понятия о материи лежит непосредственное ощущение ее человеком - ощущение, в котором высказываются разом и идея души, и идея материи, так что идея материи предполагает идею души и, наоборот, идея души предполагает идею материи. Все попытки разорвать это ощущение, присущее каждому человеку, какой бы теории он ни держался, разорвать на две составляющие его части, и выразить каждую из них в самостоятельном определении оказывались до сих пор тщетными. Мы не можем понять души иначе, как отрицание материи, и материи иначе, как отрицание души. Если мир материальный кажется нам понятнее мира душевного, то только потому, что мы можем представить себе мир материальный, как бы ощущая его нашим осязанием и нашим зрением, возбуждая в себе ту деятельность нервов, которую Мюллер назвал "энергиею ощущения", и забывая, что в этом случае мы определяем материальное одною его способностью быть ощущаемым, т. е. определяем материю как отрицание души.

18. Родоначальника идеалистов, Платона, упрекают в том, что он определяет душу только отрицательными признаками: "Душа нематериальна, невидима, бессмертна, беспространственна, неразделима" и т. д. *. Упрек этот совершенно справедлив. Но мы утверждаем только, что он одинаково приложим и к определению материи и что мы не можем иначе определить ее, как отрицательными признаками, какую бы положительную форму ни придавали им. Так, в определении, что материя занимает место в пространстве, есть только один смысл, а именно: что материя мешает нашим произвольным движениям. В определении материи инерцией есть только тот смысл, что материя не может сама по произволу начинать и прекращать свои движения, не есть инициатива движений в противоположность душе как инициативе произвольных движений. В определении материи как подлежащей нашим чувствам есть только тоже один смысл, а именно, что материя есть то, что ощущается душою, а душа есть то, что ощущает материю, - определение, к которому пришел и Милль в начале своей "Логики", хотя впоследствии и позабыл об этом. Таково антагонистическое понятие материи и души, присущее каждому человеку, выражающееся в словах и поступках людей, но, конечно, не всегда выражающееся в их метафизических теориях. Милль совершенно справедливо замечает, что уже Фалес и Анаксимен попробовали выйти из этого антагонизма души и материи **. Милль мог бы точно так же указать на Спинозу, Гегеля и материалистов (например, Герберта Спенсера) как на попытки примирить этот психический антагонизм и превратить весь дух в материю или всю материю в дух. Но Милль должен был показать, успели ли эти фантазии проникнуть в общие убеждения человечества и успели ли они разубедить человека в том, что в душе его есть воля, а в материи нет воли, и вышло ли из этих попыток какое-нибудь определение материи и души. Лучшим доказательством, что ни того, ни другого не было, служит сама "Логика" Милля: будучи знаком с мнениями Фалеса, Анаксимена, Мальбранша, Спинозы, Лейбница, Гегеля и материалистов, Милль не задумался положить в основу своей "Логики" тот психический антагонизм в понятии материи и души, который мы хотели выяснить. И для Милля душа есть то, что ощущает материю, а материя есть то, что ощущается душою. Он не вывел только логических последствий, необходимо вытекающих из понятия такого антагонизма, а именно, что в понятие материи не входит понятие ощущающего, а в понятие души - понятие ощущаемого. Если в понятие материи ввести признак ощущающего, а в понятие души - признак ощущаемого, то вместе с тем исчезнут и самые эти понятия, а вместе с ними рухнет и основание, на котором строится "Логика" Милля. Смешав понятие души и материи, мы уничтожим эти понятия, ибо вся сила их, все их raison d'etre, заключается в их взаимном антагонизме. С этим вместе мы подорвем основу человеческого мышления о внешнем для него мире, уничтожим единственно возможную точку опоры для какого бы то ни было миросозерцания, строящегося на опытах, а не на фантазиях, ибо всякий опыт разлагается окончательно на ощущения, а в каждом ощущении есть ощущаемое и ощущающее, которых соединить для человека невозможно.

______________________

* System der Psychologie, von Fortlage. В. I. § 28

** Mill's Logic B. III. V. Note. P. 400.

______________________

Сила

19. Уже анализируя образование понятия материи, мы выяснили и образование понятия силы, так что нам остается здесь высказать только ее определение, и мы не можем его высказать лучше, как словами знаменитого астронома Джона Гершеля. "Наше непосредственное сознание усилия, - говорит он в своем "Трактате об астрономии", - когда мы употребляем силу, чтобы привести материю в движение или чтоб воспротивиться движению и нейтрализовать силу, дает нам внутреннее убеждение силы или причинности, насколько это относится к материальному миру и побуждает нас верить, что везде, где мы замечаем переход тела из состояния покоя в состояние движения, или уклонение тела с прямого пути, или ускорение, или замедление движений, - везде это есть следствие подобного же нашему усилия, где-нибудь приложенного, хотя и не сопровождаемого нашим сознанием" *.

______________________

* Traitise on Astronomy. Ch. VII. Bain. The Will. P. 473.

______________________

20. Перенос идеи нашего собственного усилия в явления внешнего мира, зависящие от наших усилий, мог совершиться очень естественно. Употребляя свою силу, чтобы преодолеть инерцию материи и привести ее в движение, человек испытывал сопротивление этой инерции и естественно видел в этом сопротивлении силу, подобную своей. Испытав же инерцию материи и убедившись в ее неспособности к самостоятельной инициативе движения или покоя, человек объяснял замечаемое им в природе движение материи - а вследствие того и все явления, которые он понимает только как движения, - приложением к инертной материи такого же агента, какой он сам в себе испытывает, когда приводит в движение инертную материю или когда прекращает движения материи, уже раз ей данные. Так образовались в человеке две идеи: идея материи как противоположности его душе и идея силы как подобия той же душе. Это снова две антагонистические идеи, материи и силы, из которых одна есть результат непосредственного ощущения человеком материи, а другая возникает уже вследствие попытки уяснить себе те движения инертной материи, которые не вызываются волею человека. Принимая разнообразнейшие то мифологические, то научные формы, обе эти идеи живут уже в человечестве так давно, как живет и мыслит оно само, и живы до сих пор, изменяя одежду, но оставаясь в сущности теми же самыми.

21. Если мы взглянем на отношения материи к силе, то увидим, что из их взаимодействия объясняются человеком все явления природы. Но из силы самой по себе нельзя объяснить этих явлений, ни из одной материи они также не объясняются. "Чтобы мир внешних явлений мог произойти, - говорит известный германский физик Шнелль, - для этого необходимым условием является сила сопротивления, инерция" *. Другими словами, если бы не было инертной материи, сопротивляющейся движению, то не было бы и самого движения, нечему было бы двигаться. Но и наоборот, если бы не было силы, движущей материю, то не было бы движения; а следовательно, и не было бы никаких явлений, ибо человек может понять явление только в форме движений, как мы это указали выше **. Спрашивается, однако, что же здесь является причиною явления: сила или материя? В обычном представлении человек воображает материю элементом страдательным, а силу - элементом действующим. Но ясно, что это только перенос в явления внешнего мира отношений самого человека к материи. Материя настолько же является причиною явления, насколько и сила. Но этого мало; свойства материи непременно условливают самое явление ровно настолько же, насколько и свойства сил, приложенных к материи. Но если мы представляем это иначе, то только потому, что воображаем материю чем-то противоположным, а силу, наоборот, чем-то родственным нашей душе.

______________________

* Die Streitfrage des Materialismus, von К. Schnell, 1858. § 31 - 35.

** См. выше, гл. XXXVI, п. 7.

______________________

22. Чем более изучал человек явления природы, тем более убеждался, что сила, которую сначала считал он чем-то витающим между телами, олицетворяя ее в разных созданиях своего воображения, связана с матернею, составляет ее неотъемлемое свойство. Наконец он пришел к убеждению, что сила во внешней природе тогда только проявляется, когда одно тело действует на другое, что сила обнаруживается только при взаимном воздействии тел и что в этом воздействии оба тела являются столько же действующими в отношении друг друга, сколько и страдающими. Таким образом, понятие силы сделалось тождественным понятию свойства тел, которое обнаруживается тогда только, когда одно тело действует на другое. Но прежний вопрос по-прежнему же остается нерешенным, а только принимает другую форму: вместо того чтобы спрашивать, откуда берется сила, спрашивается уже: что же приводит тела в то соотношение, что они начинают действовать друг на друга, начинают обнаруживать свои свойства в силах? Тела, по этой системе, всегда в мире, всегда действуют одно на другое: откуда же начало явлений, откуда перемена их, откуда, собственно, то движение, которое мы и называем явлением?

23. Если бы явления зависели единственно от взаимодействия разнообразных тел, наполняющих вселенную, то эти явления давно бы уже все совершились или, что все равно, никогда бы не начались. Кусок магнита и кусок железа, лежащие на столе, притягивают друг друга; но это притяжение или уже выполнилось бы, и железо, соединившись с магнитом, не представляло бы более явлений движения, или никогда бы не началось. Для того чтобы движение железа к магниту совершилось, нужно вмешательство третьего агента; надобно или приблизить их на известное расстояние, или удалить от обоих влияние притягивающей земли, или сблизить железо и магнит так, чтобы сила их взаимного притяжения превысила силу притяжения обоих землею. Словом, нужен был снова агент, приводящий тела в движение, - причина начала явлений, продолжение которых могло уже зависеть от самого свойства тел.

24. В последнее время с особенной ясностью обнаружилось это стремление превратить силу в свойства тел, а самые свойства, обнаруживаемые телами, или все разнообразие сил объяснить движениями, т. е. опять пришли туда, откуда вышли. Пришли к тому убеждению, что для того, чтобы явления начались и продолжали совершаться, нужно только движение. Но так как все различные явления суть только различные движения материи, то видно, что нужно немало. Источник этих движений наука указывает в Солнце, в его раскаленном ядре; но так как сама высокая температура Солнца объясняется опять же движением атомов, его составляющих, то снова рождается вопрос: что же возбудило в атомах, составляющих Солнце, такое сильное движение? Вопрос этот касается нас здесь, конечно, только с своей психологической стороны; а именно для нас важно только узнать; откуда происходит в человеке такое твердое убеждение в невозможности признать движение возникающим без причины? Откуда происходит в человеке та неодолимая вера в причинность всех явлений, которая является сама источником всякого движения в науке?