Консервативные объяснения преступления

Один из взглядов на преступление состоит в том, что преступники — это просто плохие люди; единственный способ, которым с ними можно иметь дело, — это наказывать их. Чем крупнее преступление, тем сильнее мы должны сломить его. Эта позиция удерживалась в течение многих веков, удерживается она и сегодня. Беда только в том, что она реально никогда не работала. В Европе на протяжении 1600-х и 1700-х гг. наказания были настолько жестокими, насколько можно вообразить. Людей вешали за кражу куска хлеба; другим выжигали клеймо или отрезали уши. Некоторых правонарушителей, особенно обвиняемых в религиозных или политических преступлениях, пытали до смерти. Все эти наказания становились публичным спектаклем. Вокруг собирались толпы, чтобы понаблюдать добрую казнь, в то время как вокруг сновали торговцы, предлагая закуску, а люди заключали пари на то, как долго еще будет вопить преступник, поджариваемый на костре. Сегодня людей, которые отстаивают жестокие наказания как средство устрашения преступников, должны восхищать такого рода ситуации.

Однако жестокие наказания не срабатывали. Преступления продолжали удерживаться на высоких уровнях на протяжении сотен лет, несмотря на все эти повешения и увечья. Как же это было возможно, когда люди рисковали подвергнуться столь жестоким наказаниям? Весьма вероятно, что это происходило потому, что сами наказания делали людей бессердечными. Публичные казни создавали барьер для возникновения симпатии между наблюдающей толпой и жертвой на эшафоте. Там, наверху, умирало существо, принадлежавшее в некотором роде к другому племени, в то время как зрители внизу наслаждались этим зрелищем самим по себе. Все это официальное насилие должно было (493:) заставить людей почувствовать, что человеческое страдание стоит очень немногого. Они становились черствыми даже по отношению к себе самим, так что наказания не выглядели для них столь же сильной угрозой, какой они кажутся сегодня. Постепенно крайние меры наказания поощрялись все менее и, наконец, они полностью исчезли.

Подобные ситуации все еще можно обнаружить и сегодня в некоторых уголках мира. В Саудовской Аравии и других мусульманских странах воровство наказывается отрубанием руки, а многие другие правонарушения — смертью. Казни приводятся в исполнение публично, на них требуется присутствие всей общины. Но результаты остаются теми же, что и в средневековой Европе. В этих сельских мусульманских общинах очень высокий показатель убийств. Многие из них, вероятно, обязаны своим происхождением бесчеловечному отношению к человеческой жизни, которое само берет свое начало из системы легального наказания. Более того, значительная доля насилий в этих обществах даже не попадает в статистику убийств, поскольку санкционируется общепринятым обычаем. Многие из жертв — это женщины, убиваемые своими мужьями, братьями или отцами за такое преступление, как «адюльтер», которое подпадает под прямое воздействие традиционной морали, когда правонарушением может стать даже невинный разговор с мужчиной, не являющимся членом семьи. Насильственное наказание за преступление в этих общинах соответствует авторитарной социальной структуре с сильными местными связями и ритуальными барьерами между группами. Это патримониальные общества, организованные вокруг глав семейств; с социологической точки зрения использование ими публичного насилия отражает эту социальную структуру.

Таким образом, у нас могут открыться глаза на то, что наказание преступлений настолько насильственным образом, насколько это возможно, — это в действительности такая политика, которую люди отстаивают не потому, что она доказала свою эффективность. Это скорее политическая позиция или, что то же самое, моральная философия, которая объявляет, что наказание правонарушителей должно быть крутым и даже жестоким или злобным. Сами причины, по которым люди придерживаются такой позиции, (494:) заслуживают объяснения со стороны социологии, поскольку они должны придерживаться его по каким-то иным причинам, нежели его практическое воздействие. Сторонники такой позиции, несомненно, считают ее рациональной, но здесь мы опять видим, что их рациональность имеет нерациональное основание. Они не заботятся о том, чтобы рассмотреть свидетельства того, каким образом работают жестокие сдерживающие средства, они уже заведомо «знают», что их политика правильна. Это чувство правоты есть признак партийной позиции в этой разновидности политического консерватизма.

Несколько более научная версия такой политической позиции предпринимала попытку связать преступление с биологией. И сегодня некоторые исследователи предполагают, что преступники обладают плохими генами; их склонность к совершению преступлений является врожденной и, следовательно, сделать с ними ничего нельзя. Общество может лишь отбирать их в раннем возрасте, подвергая соответствующему тестированию, и впоследствии предположительно избавляться от них тем или иным способом. Как именно это должно делаться — это еще не разработано: будет ли полиция вести полные досье на всех людей с плохой генетикой или такие люди будут подвергаться пожизненному заключению, или подвергаться стерилизации, или даже уничтожению. Обсуждение проблемы даже не доходит до этого пункта, потому что эта ее сторона носит сугубо теоретический характер. Никто не знает, как нужно проводить тест на плохую генетику, и никто не располагает сравнительными свидетельствами того, что такие гены являются причиной преступлений. Современная генетическая теория преступности — это еще одна версия консервативной политической идеологии. В этом нетрудно убедиться, поскольку подобные аргументы относительно преступников применяются к получателям пособий и другим социальным типам, предаваемым анафеме консервативным мышлением.

Биологическая теория преступности не нова. Сто лет назад было популярно говорить, что преступники, равно как и нищие и другие социальные неудачники, просто биологически дефективны. Научное доказательство в то время состояло в измерении величины черепов, которая, как предполагалось, была показателем разума. Спустя какое то (495:) время черепные измерения были отброшены, отчасти вследствие того, что большое число бессловесных людей согласуется со всеми размерами голов, отчасти потому, что различные формы головы больше связаны с различными этническими группами, нежели с преступлением как таковым. Постепенно сильные антипатии к нацистам, которые усердно насаждали биологические теории в практику, оттолкнули большинство людей от такого типа объяснений. Тот факт, что сегодня биологические теории снова стали возвращаться, — это, вероятно, в большей степени показатель того, каким образом переворачиваются политические течения, нежели какого-то продвижения в биологических исследованиях.

Либеральные объяснения

Если есть консервативная версия здравого смысла относительно преступления, то должны быть и либеральные версии. Либеральная позиция предпринимает усилия к тому, чтобы понять, что же означает, оказаться в положении преступника. Почему кто-то вступает в преступную жизнь, и что нужно сделать, чтобы помочь ему выйти оттуда? На эти вопросы имеется несколько различных ответов.

Один из них состоит в том, что преступники — это люди, которые просто попали в плохое общество. Молодые окружены преступными шайками, и поэтому сами начинают перенимать ценности правонарушителей. Вскоре они вступают на путь мелкого воровства, мелких актов вандализма и тому подобного. Это все больше и больше втягивает их в культуру правонарушений, и постепенно они переходят к более серьезным преступлениям и становятся полноценными преступниками.

Подобный этому тип преступления заключается в том, что преступники выходят из сломанных семей и давящего соседства. Эти детские стрессы и напряжения делают людей враждебными и небезопасными и ведут их в преступную жизнь. Вырастая в атмосфере нищеты и разрушенных иллюзий, эти юноши не имеют оснований, чтобы присоединиться к нормальному обществу. Они чувствуют, что общество не находит им применения, и у них есть все основания, чтобы отомстить любым возможным для них способом. (496:)

Иногда этот аргумент делает следующий шаг к тому, чтобы предположить, что каких-то людей делают преступниками как раз не их личные обстоятельства, а недостаток возможностей изменить свои социальные условия. Если бы дети из семей бедняков или расовых меньшинств имели шанс улучшить свой мир, они бы стали нормальными, продуктивными членами общества. Именно вследствие того, что они попали в капкан недостатка возможностей, они и превращаются в преступников. Более того, предполагается, что сама социальная атмосфера Соединенных Штатов делает это чувство особенно сильным. Потому что Соединенные Штаты — это ориентированная на достижения культура, в которой от людей ожидается, что они сотворят свой успех сами. Предполагается, что из-за этого давления те, кто не оставил такого стремления, чувствуют себя особенно отчужденными и изливают свою обиду в форме преступления.

Утверждалось, например, что причиной, по которой итало-американцы стали столь известны в организованной преступности, было следствие того, что они иммигрировали в Америку как раз в то время, когда была сильна этническая дискриминация. Этнические группы, прибывшие раньше, такие, например, как ирландцы в больших городах, уже получили муниципальную работу более низкого уровня, включая должности в полиции. Имея все ожидания экономического успеха, но столкнувшись с нехваткой легитимных возможностей, многие итальянцы в поисках фортуны обратились к нелегальным способам. Таким образом, мафия оказалась окольным путем в попытке достижения Американской Мечты.

Одна из версий этой линии мысли полагает, что за добрую долю молодежных правонарушений косвенным образом ответственны школы. Школы — это то место, где сильно культивируется идеал «продвижения-благодаря-собственным-заслугам». Вследствие широко распространенных требований предоставления возможностей для восходящей мобильности, в последние десятилетия мы достигли той точки, в которой фактически всех детей поощряют оставаться в школе на протяжении всего периода среднего образования, если не дольше. Однако большинству учащихся ясно, что не все смогут продвинуться одинаково далеко в образовательной системе. Некоторые обладают академическими способностями, мотивацией, социальными навыками, (497:) связями, тогда как другие — нет. Некоторые учащиеся пребывают в средней школе, потому что уже находятся на начальных ступенях карьеры, в то время как другие просто продолжают учебу по инерции, дожидаясь ее окончания. Согласно этой интерпретации, именно переживание того, что их принуждают к пребыванию в школе, а им самим это ничего не дает, порождает чувство обиды и ведет к молодежным правонарушениям. В таком случае не удивительно, что юные правонарушители нередко начинают с актов вандализма, таких как битье камнями школьных окон.

Можно увидеть, что некоторые из этих аргументов выглядят довольно запутанно. Однако они разделяют тот взгляд, что в действительности преступление — это не вина преступника. Он (или она, хотя фактически большинство преступников — мужчины) скорее не был бы преступником, если бы ему вовремя помогли. Это просто неблагоприятные социальные условия принудили его к преступной карьере.

Такой тип объяснения звучит определенно альтруистично, и он положил начало большому числу усилий, направленных на реформы и реабилитацию, чтобы наставить преступников на путь нормального социального участия. Эта философия господствует в официальной мысли относительно пенитенциарных институтов до настоящего времени. Предполагается, что тюрьмы — это изначально места, предназначенные не для наказания, а для исправления и реабилитации. Поэтому предпринимался ряд реформ, направленных на то, чтобы привести тюрьмы в порядок, устранить жестокие наказания и обеспечить рекреационные и образовательные возможности. Тюрьмы, по общему мнению, стали местом, где преступники могли выучиться полезной профессии, получить документ о среднем образовании, или каким-то иным образом приспособить себя к нормальной карьере, когда они выйдут на волю. В связи с этим расширили свои функции «советы по освобождению под честное слово». Чувствовалось, что для осужденных преступников лучше будет находиться не в тюрьме, а в своей общине под надзором сочувствующего parole officer*, который будет

 

* Представителя местной администрации, надзирающего за условно освобожденными и наделенного правом давать льготы арестованным или накладывать на них взыскания. — Прим. перев. (498:)

 

руководить их приспособлением к полезной и продуктивной жизни.

Таким путем все возможные причины, которые, как считают, могут объяснить преступления, должны быть нейтрализованы соответствующей социальной реформой. Если именно с противоправного поступка* начинаются дурные дорожки молодежи, мы предоставляем молодежи услуги со стороны групповых работников, чтобы попытаться отвлечь банды с улиц на надзираемые игровые площадки. К услугам разрушенных семей и разваленных соседств будут социальные работники и проекты обновления городов. Для заблокированных возможностей мобильности будут предоставлены разнообразные возможности, чтобы улучшить жизненные шансы тех, кто был поставлен в неблагоприятное положение, чтобы подольше удержать их в школе, чтобы обеспечить исправляющие условия и тому подобное.

Как я уже говорил, все это очень альтруистично, но обладает одним большим недостатком. Оно просто не очень хорошо работает. Либеральные программы были в действии в течение десятилетий, а преступность, тем не менее, не снизилась. Напротив, показатели большинства видов преступлений пропорционально численности населения выросли за последние двадцать лет. Ни одна из социальных программ предотвращения преступности не могла бы похвастаться явными успехами.

В этом можно убедиться, взглянув на программы — одну за другой, равно как и в целом. Скажем, работники, наблюдающие за молодежными группировками, или parole officers не имели большого успеха в противостоянии криминальным культурам. Молодежные работники иногда могут устанавливать дружеские отношения с шайкой, но они не в состоянии реально изменить образ ее жизни; и деятельность parole officers — это еще один способ приспособления в жизни экс-заключенных, наряду с другими видами криминальных связей. Тюрьмы, ориентированные на реабилитацию, терпят явную неудачу. Фактически имеется огромное количество свидетельств того, что тюрьмы, вероятно, утверждают многих заключенных в криминальной карьере как раз благодаря тому, что они оказываются включенными в социальные

 

* В оригинале — milieu. — Прим. перев. (499:)

 

группы других заключенных, которые придерживаются криминального образа жизни. В тюрьмах господствуют крутые шайки заключенных, обычно организованные по расовым и этническим линиям — Черные Мусульмане, Мексиканская Мафия, Арийское Братство, которые ведут собственные насильственные и жестокие междоусобицы, организуют гомосексуальные насилия, доставляют в тюрьмы наркотики и другие нелегальные услуги. Эти и подобные им организации продолжают действовать и после того, как заключенный покидает тюрьму. Для многих из них контакты с такими организациями могут оказаться наиболее сильными связями из тех, которые они имеют. По иронии судьбы, тюрьма не только не реабилитирует преступников, но часто выступает в качестве организационной базы, которая наилучшим образом способствует экс-заключенным в продолжении их криминальной карьеры. Поэтому вряд ли будет слишком удивительным открытием, что около 40 процентов бывших заключенных опять возвращаются в тюрьмы спустя несколько лет после освобождения.

Такого рода факты — это довольно серьезное обвинение в адрес либеральных теорий преступности и ее предупреждения, однако они не могут полностью убедить ее сторонников в том, что они неправы. Они могут продолжать утверждать, например, что правильно подобранные меры противодействия применялись недостаточно настойчиво. Они могут парировать, что мы нуждаемся в большем числе молодежных работников, или в более активном наступлении на существование нищеты и расовой дискриминации, или в более серьезных усилиях для создания возможностей мобильности для депривированной молодежи, а также бывших заключенных. В этом есть определенная доля правдоподобности, поскольку можно считать истинным, что могло бы быть гораздо больше сделано в этом альтруистическом направлении. Однако возрастает подозрение, что было бы неправильным принять эти теории в качестве основополагающих.

Возьмем теперь такие гипотезы о преступности, как теории сломанных семей и губительного соседства. Такие объяснения представляются соответствующими нашему здравомыслящему взгляду на мир: стресс и депривация ведут к преступлению. Но свидетельства не всегда подтверждают это. Не (500:) каждый ребенок из разведенной семьи становится преступником, фактически большинство таких детей вырастают вполне нормальными людьми. Это особенно очевидно сегодня, когда развод становится практически нормальной и приемлемой частью жизни почти половины семей. Вряд ли справедливым было бы и утверждение, что каждый, кто живет в окружении плохих соседей, становится преступником: это опять же только меньшинство из живущих в таких районах. Значит, сама по себе нищета не может быть причиной преступления, здесь должен быть какой-то другой фактор. Это становится еще очевиднее, когда мы узнаем, что все преступники — это никоим образом не бедняки и не представители расовых меньшинств. Юных правонарушителей можно с равным успехом обнаружить как в районах средних классов, так и в бедняцких районах. Богатые мальчики, объединяясь в братства, тоже совершают акты вандализма, насилия и изнасилования, воровства и всего остального, хотя они не всегда несут ответственность за эти преступления. То же самое справедливо и в отношении взрослых. Мы не можем сказать, что более бедные классы в большей степени склонны к преступлениям. Так называемая преступность белых воротничков — это также серьезная проблема, простирающаяся от подделывания чеков до присвоения фондов или тайных подкупов правительственных чиновников или уклонения от уплаты налогов.

Альтруистические, либеральные теории преступности вовсе не адекватны для того, чтобы иметь дело с ее феноменами. То, что на первый взгляд выглядит как реалистичное социологическое объяснение преступности, при более близком рассмотрении вовсе не может объяснить фактов ее проявления. В депривированных слоях общества меньше преступности, нежели предсказывает теория, а в тех частях общества, где эти условия не выдерживаются, преступности больше. Не стоит удивляться, если кто-то придет к заключению, что либеральные методы предотвращения преступности и реабилитации преступников нельзя считать слишком удачными.