Тема 14. Всегда ли миф — антагонист истины.

Миф как начальная форма мышления. — Проблема «начала всех начал». — Версии космогонических мифов. — Пересечение научной истины и мифа. — Отголоски мифологического миросозерцания. — Проблема ре-мифологизации (возрождения мифологии). — Функции мифотворчества.

В контексте универсального рационализма миф всегда воспринимался как антагонист научной истины. И вопрос, можно ли соотносить миф и истину, в большинстве случаев решался отрицательно. Да и как может самое систематизированное, рациональное и сознательное знание о мире сочетаться с вымыслом, произвольной фантазией, сказкой? Наука всегда выступала как воинственно «опровергающая миф» наука.

По справедливому замечанию Гегеля, в основе мифологии лежит фан­тазирующий разум. Образы и представления, которыми он пользуется, — всего лишь эрзацы понятий, несовершенные его формы. Поэтому миф можно рассматривать как начальную форму мышления, когда мысль не может себя выразить в адекватном виде и от неумения отразить объектив­но разумное содержание в разумных же формах начинает фантазировать, обращаясь к вспомогательным средствам— образам и представлениям. Можно сказать, что в мифологии разум и воображение тождественны. Беспонятийный интеллект попадает во власть эмоциональных стихий. Поэтому в мифологической картине мира все утверждения чужды эмпи­рической проверке, а проявления природы воспринимаются по аналогии с образом действия живого существа.

Слово «миф» (от греч.) означает сказание, предание, и это предание все оживляет, одухотворяет, всему предписывает человеческий строй мыс­лей и эмоций. Более точная экспликация данного слова указывает, что

миф — это повествование, совокупность фантастически изображающих действительность «рассказов», которые не допускают никакой возмож­ности опыта. Впрочем, можно насчитать свыше пятисот определений мифа¹. Иногда мифом считают историю, превращенную в сказку, а иногда сказ­ку, превращенную в историю. Однако в самом широком смысле миф по­нимается как фантастический вымысел о богах, духах или героях, о пер-вопредках, действующих в «начале» времени, участвующих прямо или косвенно в создании мира или его элементов, как культурных, так и при­родных.

Обыденное мировосприятие, с одной стороны, связывает с мифом представление о самой невероятной выдумке, а с другой — нечто не­обыкновенно поучительное, хотя и сообщенное в иносказательной фор­ме. Миф не может быть опровергнут и переиначен. Он принят многими поколениями «до нас» и на основании этого транслируется и оценивает­ся как высшая реальность. Иногда мифологию называют протофилософи-ей, а метафизику — второй мифологией. Аристотель даже утверждал, что человек, любящий или сочиняющий мифы, — до некоторой степени фи­лософ, так как мудрость состоит в знании причин, а мифы дают хоть своеобразное и специфическое, но тем не менее объяснение причин про­исходящего. Неоплатоники пошли дальше, заявив, что в мифах сокрыта истина и мифы учат истине. Они развивали аллегорическое истолкование мифов древнегреческой философии, видели в Зевсе всеобщее первичное начало, которому все повинуется, в Афине —мудрость, присущую- ра­зумному устройству, в столкновении гомеровских богов — борьбу стихий огня, воды и других сил природы, а в ссоре Зевса и Геры — борьбу тепла и холода.

Проблема «начала всех начал». Версии космогонических мифов. Если задуматься, то есть в стройном здании науки та черта, выход за которую самой науке не доступен. Речь идет все о той же.«злосчастной» проблеме «начала всех начал» — о генезисе мироздания, или о возникновении Все­ленной. На языке интерпретаторов мифа этот раздел носит название «кос­могонические мифы», которые парадоксальным образом в массе своей тождественны у различных племен и народов. Впрочем, тождество мифо­логических сюжетов современный психоанализ объясняет так называе­мым юнговским коллективным бессознательным, которое заявляет о себе системой архетипов — определенных моделей организации опыта. Сюжет же космогонического мифа, в котором рождение Вселенной стало воз­можным в результате разрушения Космического Яйца, навевает ассоци­ации о «Большом взрыве», или «Антиколлапсе», о которых речь идет в современной физике. Но, когда физики говорят о предшествовавшем «Боль­шому взрыву» первоначальном сингулярном состоянии Вселенной, они по сегодняшний день не дают убедительной версии того, каков же суб­стратный состав этого первоначального сингулярного состояния, а лишь отделываются замечаниями о том, что современные представления о про­странстве и времени, о материи и энергии к нему неприложимы. Значит, их или уже нет, или еще нет. В связи с этим на память приходит любопыт­ный тезис из талантливого «Трактата о небытии» нашего современника

Арсения Чанышева, который имел своей целью оправдание первичности небытия. Доказательство от времени опирается на простые рассуждения типа: существование настоящего предполагает существование прошлого и будущего, т.е. того, чего уже нет или еще нет. Это временной модус небытия².

Эзотерики-каббалисты в данном отношении более свободны в выво­дах. Они величают это первое и исходное как непостижимый принцип, который может быть раскрыт только путем исключения всех познавае­мых качеств. Считается, что то, что остается после исключения всего, есть вечное состояние Бытия, и хотя его невозможно определить, это источник невыразимой сущности. Таким образом, то, что становится стар­товой площадкой науки в качестве исходной модели возникновения ми­роздания, есть своего рода весьма недоказуемая и не имеющая научного статуса в строгом смысле этого слова доктрина, или иначе — мифологе­ма. Ей удалось «мифологическим», чудесным образом занять почетное место объяснительной модели возникновения Вселенной.

Другой пример пересечения научной истины и мифа — в спорах о при­роде энтропии и сюжетах, объясняющих сосуществование и противобор­ство двух начал: доброго и злого, светлого и темного, порядка и хаоса. Зло, тьма, хаос — синонимы дезорганизации. Добро, свет, порядок — цар­ство гармонии и организации. С методологической точки зрения решение проблемы возможно в рамках диалектико-монистического подхода, ког­да зло есть «свое иное», противоположное добру. Возможно оно и в ас­пекте бинарного, дуалистического подхода, предполагающего сосущество­вание двух начал, их активного противостояния и достаточно независи­мого функционирования. Кстати сказать, методология не ограничивается лишь названными моделями, но включает в свой арсенал плодотворный принцип цикличности и принцип дополнительности. Принцип роста энт­ропии — меры хаотизации (а значит, дисгармонии и зла) говорит о том, что система, предоставленная сама себе, стремится от наименее вероят­ностного состояния к наиболее вероятностному, а именно к спонтанно­му увеличению беспорядка. Следовательно, зло имеет тенденцию к рас­пространению и с ним нужно вести постоянное противоборство. Так что современная термодинамика имеет свой преображенный прообраз в ми­фологической картине мира.

В более поздних версиях космогонических мифов о начале и устройстве Вселенной возникновение Земли объясняется двояким образом. Во-пер­вых, используется идея творения, согласно которой мир был создан сверхъестественным существом. Во-вторых, предлагается синергетичес-кая идея саморазвития, т.е. постепенного формообразования упорядочен­ных структур. Согласно последней, мир возник и оформился из первона­чального хаоса, некоего бесформенного состояния. Вспомним Гесиода: «Прежде всего во Вселенной хаос зародился, — пишет он в «Теогонии», — А следом широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный, Сумрачный тартар в земных залегающий недрах глубоких...»

Далее он повествует, что Ночь — Нокта и Эреб — Ирак произвели на свет детей: вечный свет — Эфир и светлый день — Гемеру³.

В древнеиндийском космогоническом и эволюционном мифе о творе­нии мы сталкиваемся с эволюционной трактовкой космогонии. Здесь из хаоса начинает зарождаться Вселенная и появляется божество Брахма, которое продолжает процесс творения мира. Миф повествует:

Давным-давно не было ни солнца, ни луны, ни звезд— не было даже времени, потому как некому было его измерять. Один лишь хаос царил Во всем мире. И вот из тьмы спящего хаоса возникли воды. Затем возник огонь. Великой силой этого огня было рождено Золотое Яйцо— сияющее как солнце. Оно долго плавало, пока­чивалось а безбрежном океане вод и разрасталось. Затем из него возник созда­тель Вселенной — Брахма. Силой мысли он разбил яйцо на две половины. Верхняя половина стала небом, а нижняя — Землею. Чтобы разделить их, Брахма поместил между ними воздушное пространство. Он утвердил землю среди вод, создал стра­ны света, положил начало времени.

Космогонический миф, представленный в таком древнем литератур­ном источнике священного знания, как Венды, предлагает свою концеп­цию мироздания, которая с точки зрения классификации мифов является творящим мифом. В нем говорится, что Вселенная возникла из тела Пуру-ши — Первозданного человека, которого боги принесли в жертву в начале мира. Они рассекли его на части. Из разума Пуруши возник месяц, из ока — солнце, огонь родился изо рта, а из дыхания — ветер. Воздух произошел из пупка, из голо­вы— небо, из ушей— страны света, ноги же его стали землей. Из уст возникли брахманы— жрецы, руки стали кшартиями— воинами. Из бедер появились вай­шьи— земледельцы. Так из великой жертвы сотворили мир вечные боги.

Третьим примером может служить такая уникальная черта, характер­ная для мифомышления, как всеобщее оборотничество. Заметим, что всеобщее оборотничество (превращение всего во все)-*— это древнейший принцип герметизма («все во всем»), который перекочевал в первую фи­лософию древних греков. Этот принцип — своеобразный прототип закона сохранения и взаимопревращения энергии. Ныне же его отголоски все более явственно проступают в официальном кредо науки, устремленном к созданию единой картины мира и в менее официальной голографиче-ской гипотезе реальности. Согласно последней (holos — «целое» и grafos — «описание», т.е. описание целого, видение целого) может осуществиться в любой части и в любой точке универсума. «Каждая частица есть зеркало и эхо Вселенной», — сказал в свое время известный отечественный пси­холог Рубинштейн. Думал ли он тогда, что этот тезис окажется в преддве­рии новой парадигмы современного миропостижения, растворяющего грань между научным — аналитическим — и девиантным — преимуще­ственно синтетическим— воззрениями на мир?

Любопытно заметить, что отголоски мифологического миросозерца­ния, когда мир описывался в чувственно-наглядной форме как поле дей­ствия антропоморфных (по образу и подобию человека) сил, сохрани­лись в современном языке не только в его поэтической форме: «земля спит», «небо хмурится», но и в научно-техническом и, в частности, в кибернетическом языке: «машина ищет», «машина запоминает» и пр.

Примечательно, что свою глубокую философию мифа итальянский мыслитель XVIII в. Джованни Батисто Вико (1668-1744) изложил в труде,

который назвал «Основания новой науки». В ней он именовал миф «бо­жественной поэзией» и считал, что в поэтической мудрости первобытно­го человечества бессознательно таится все то, что, как в семени, разви­вается сознательно в философской мудрости лишь впоследствии.

Французский этнолог Л. Леви-Брюль (1857—1939) настаивал на дологи­ческом, а не алогическом, отрицающем всякую логику, характере ми­фологического мышления. В нем, например, не соблюдался закон ис­ключения третьего, а следовательно, противоположности сходились. Объект мог быть и самим собой, и чем-то иным, что весьма схоже с квантовым поведением частиц микромира. Э. Кассирер (1874-1945), не­мецкий философ-идеалист, считал, что специфика мифа состоит в том, что в нем «конструируется символический мир». Кстати сказать, это весь­ма свойственная и для науки процедура, ибо символические языки и тео­ретические конструкты — необходимый инструментарий научно-теоре­тического познания.

Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую.и история движется от мифа к логосу. Однако в качестве некоего уровня или фрагмента мифология может присутствовать в самых различных куль­турах, а особенности мифологического сознания могут сохраняться в мас­совом сознании и по сей день. И если ищущих истину в науке отталкивает бездуховность, то особая «полнота» мифа достигается за счет включения в него эмоционального, образного и интуитивного начал. Это не позво­ляет объявить его доминирующей составляющей лишь архаических вре­мен и установить жестко диахронное отношение между 4шфом и наукой, при котором первое (мифологическое мышление) рассматри­вается как нечто исключительно предшествующее второму. Правильнее было бы увидеть отношение синхронии, т.е. сосуществования ми­фологии и научного мышления как двух уровней или планов идеального отражения мира.

В смыслах старых мифов подчас скрывается подлинная истина, пере­дающая сложную палитру человеческих переживаний. Миф о царе Эдипе потрясает современника никак не менее, чем представителя античного полиса. Миф о Сизифе столь же поучителен сейчас, как и десятки веков прежде. В средневековье, например, бытовал алхимический миф о фило­софском камне. Золото трактовалось как оборотень железа, и задача за­ключалась в высвобождении его скрытой сущности — золотости. Церковь использовала и использует христианский миф. Миф об избранном народе частенько заявляет о себе в политике: немецкий нацизм не без успеха эксплуатировал старогерманские мифы, а также создал новый расовый миф, соединяющийся с культом фюрера. Можно вспомнить о многочис­ленных сциентистских и антисциентистских мифах XX столетия: миф об ученом, сидящем в башне из слоновой кости, или же холиазмический миф о воцарении царствия божьего на земле. Мифологический способ мышления в той или иной мере присущ человеку любой эпохи. Весьма интересно замечание Ю. Лотмана относительно уподобления мифа язы­ку собственных имен, который вряд ли следует забывать и от которого

вряд ли нужно стремиться освободиться. Сопоставление же науки и ми­фологии предполагает, что метаязыку научного описания соответствует метатекст описания мифологического.

В самом общем случае источником процесса ремифологизации (воз­рождения мифологии) является неудовлетворенная потребность в целос­тном взгляде на мир. Не последнюю роль играет и иллюзорно-упорядочивающая функция мифотворчества, состоящая в пре­одолении вселенского хаоса посредством конструкций фантазии. Она на­правлена на то, чтобы вернуть чувство эмоционального и интеллектуаль­ного комфорта. Можно сказать, что миф нацелен на превращения хаоса в космос, и именно подобное иллюзорное действие столь необходимо мяту­щемуся современнику в эпоху «заката» и «конца», в период «тотального беспорядка». В мифе четко просматривается компенсаторная ф у н к ц и я. Он замещает отсутствующие связи и служит своеобразным средством выражения «вечных» психологических начал, стойких культур­ный моделей. Может быть, этим объясняется столь частое обращение к мифологии современных писателей эпохи постмодерна: Джойса, Кафки, Маркеса и др. Леви-Стросс (1908) остроумно именует термином «брикол-лаж» ситуацию, когда в отличие от научной логики мифомышление пользу­ется «окольными» путями. Он пытается доказать, что мифомышление спо­собно к обобщениям и доказательству, классификации и анализу. Миф, по его мнению, — это поле бессознательных логических операций, логичес­кий инструмент разрешения противоречий. Наиболее фундаментальное про­тиворечие — противоречие между жизнью и смертью — заменялось менее резким — между животной и растительной формой существования⁴.

Возрождение мифа и мифологизма в литературе трактуется как осоз­нание кризиса цивилизации, как острое разочарование в Сциентизме, по­зитивизме, в науке в целом. Исследователи утверждают, что в XX в. мы сталкиваемся с ремифологизацией, значительно превосходящей все пред­шествующие романтические увлечения мифом. Ибо именно выразитель­ные средства, свойственные мифомышлению, во многом адекватны тому современному пласту мироощущения, вошедшему в историю под назва­нием «неравновесный, нестабильный мир». Так является ли миф антаго­нистом истины?

В поисках ответа на поставленный вопрос заметим, что сакрально-когнитивные комплексы древних эпох имели отличное от нынешнего на­полнение центра и периферии, иное соотношение рационального и вне-рационального. Центр заполняла вера в трансцендентное, а на перифе­рии оказывалось рациональное, которое мыслилось как побочный про­дукт когнитивных структур сакрально-магических и ритуально-символи­ческих действий. Дальнейшая эволюция, как показал исследователь дан­ной проблемы А. Огурцов⁵, проходила в направлении смещения центра и превращения периферии, заполненной рациональностью, в ядро культу­ры. Из подчиненного, служебного момента сакрального комплекса раци­ональность превратилась в первичный центрирующий элемент, во мно­гом определивший судьбу европейского рационализма.

ЛИТЕРА ТУРА

¹ Токарев С. А., Мелетинский Е.М. Мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия. Т. 1. М., 1991; Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Куль­тура. М., 1991; Хюбнер К. Истина мифа М., 1996;АвтономоваН.С. Миф: хаос и логос // Заблуждающийся разум. Многообразие вненаучного знания. М., 1990; Галосовкер Я.Э. Логика мифа. М., 1987;

² Чанышев А. Философия небытия // АУМ. Нью-Йорк. 1990. № 4. С. 322-323.

³ Античная литература Греция. Антология. Ч. 1. М., 1989. С. 71.

⁴ Леей-Строе К. Структура мифов// Вопросы философии. 1970. № 7.

⁵ Огурцов А.П. Дисциплинарная структура науки. М., 1988. С. 63.