Парадоксальная рациональность. Мысль о родстве рациональности и парадокса не нова

Мысль о родстве рациональности и парадокса не нова. По древней традиции философы часто связывают работу Разума, Логоса, Слова с парадоксами, непостижимыми для поверхностного ума, но плодотворными и поучительными для ума пытливого, бесстрашного, идущего до конца в утолении жажды познания. Поэтому название очерка может выглядеть как напоминание об этой традиции и попытка присоединиться к ней.

Но речь пойдет о парадоксальности, внутренне присущей Разуму, работающему в науке - научной рациональности. И это уже может показаться если не ошибкой, то измышлением. Разум, верить в добрую силу которого ХХ век отучал людей на всем своем протяжении, все еще способен сослаться на науку - область духовной и интеллектуальной работы, где его владычество пока не поколеблено. Неужели и эта область открыта для парадоксов?

Мы уже отмечали выше терминологическую неопределенность ключевого понятия - “рациональность”, у которого нет общепринятого определения^[106][106]. Когда же речь идет о “научной рациональности”, то чаще всего оказывается, что под этим термином разумеют не что иное, как “научный метод”, на котором зиждется “оправдание” научных теорий, как бы представленных не на суд отдельных и, естественно, по-разному мыслящих индивидов, а на суд “самого Разума”, воплощенного в этом методе. Иногда добавляют, что “научная рациональность” воплощается не только в методе оправдания, но и в “логике открытия”, то есть совокупности различных мысленных и практических приемов, полезных (иногда приносящих успех) при создании новых теорий^[107][107]. Это типичный случай petitio principii. Методы науки считаются рациональными, а когда спрашивают, что это значит, отвечают: “Это значит, что эти методы научны”. Наука и рациональность полагаются синонимами, но от этого не проясняется вопрос - а что значит “быть научно-рациональным” или “быть научным”? Мысль идет по логическому кругу, то есть никуда.

Далее, в каком смысле можно говорить о “ парадоксальной рациональности”? Если под парадоксом понимать то, что обычно подсказывают словари и справочники, то есть некое “рассуждение, доказывающее как истинность, так и ложность некоторого предложения (или, что то же, доказывающее как это предложение, так и его отрицание)”^[108][108], то это терминологическое сочетание бессмысленно (вроде “круглого квадрата”). Ибо если такое - парадоксальное - рассуждение назвать рациональным, то никакой рациональности нет вообще. Тогда можно доказывать все, что угодно. А тот, кто доказывает все, что угодно, не доказывает ничего.

Только что высказанное утверждение - почему оно выглядит столь убедительным и рациональным? Что за вопрос! Да потому, скажет любой сколько-нибудь знакомый с логикой человек, что это утверждение просто повторяет универсальный логический закон, известный с древности, а в современной логике проще всего выражаемый формулой (“Из противоречия следует любое высказывание”). С логикой не спорят.

Не будем спорить с логикой, но и не будем спешить с выводами. Итак, логический закон запрещает нам считать парадокс рациональным. Рационален ли этот закон? Еще раз - не будем спешить. От ответа многое зависит.

Но нетерпеливый знаток логики не желает ждать: “Да, разумеется, рационален. Почему? Просто потому, что законы логики суть законы разума. Рациональное и логически верное - одно и то же. И наоборот, неверное логически, в особенности же логически противоречивое - нерационально. Вот и решение всех вопросов. Тема исчерпана, пора прекращать эту бесполезную болтовню”.

Все логичное рационально, все рациональное логично? А раньше мы сказали, что рациональность лучше всего воплощена в науке. Сделаем подстановку: все логичное научно, все научное логично. Уже не так убедительно. Сразу на память приходит пример из истории науки. Модель атома, предложенная Резерфордом (атом есть нечто подобное мельчайшей планетарной системе с электронами, вращающимися вокруг положительных ядер), исходила из факта физической устойчивости атома, который решительно противоречил теории электромагнетизма Максвелла-Лоренца, согласно которой такая система должна быстро разрушаться из-за потери энергии излучения. Такая модель не была логичной, следовательно не была научно-рациональной. Выходит, Резерфорд предложил использовать в науке нечто совершенно ненаучное. Бор последовал его предложению - и... создал квантовую теорию. Впоследствии из этого выросла вся современная физика. Вспомним предыдущие критические замечания в адрес П. Фейерабенда. Да, конечно, это развитие шло по пути устранения исходного противоречия, заключенного в теории Резерфорда, но не было бы этого противоречия, не было бы и современной физики! Так можно ли назвать эту теорию ненаучной и нерациональной?

Тема далеко не исчерпана, как могло показаться нетерпеливому знатоку логики. Что-то не так в нашем исходном допущении о смысловом тождестве логичности и рациональности в науке. Эти сомнения усиливаются с каждым примером, а их чрезвычайно много, по сути, вся история науки - это собрание подобных примеров. Но пока оставим примеры.

Нетождественность логики и рациональности виднее всего, когда мы пытаемся ответить на вопрос об основаниях логики. Понятно, мы хотим, чтобы эти основания были рациональны. Однако, они не могут быть логическими - ведь это означало бы, что логика сама себя обосновывает, то есть нарушает свой же собственный закон, по которому запрещено движение обоснования по кругу. Из этого затруднения, известного с древности, философы предлагали различные выходы. Самый, пожалуй, радикальный был предложен Аристотелем. Он объявил законы логики законами бытия. Таким образом, обоснование логических законов находилось вне логики, в “самом бытии”. На вопрос, почему эти законы таковы, а не какие-либо иные, ответ был прост: “Так устроен мир”. Но простота эта кажущаяся, при внимательном отношении к ней она испаряется. Ведь онтология при этом превращается в онто-логику, мир становится зеркалом логики. И тогда и вопрос, и ответ могут меняться местами. Почему мир таков, а не иной? Потому, что такова логика Мышления - с большой буквы, конечно, ибо это Мышление, создающее и обосновывающее мир.

“Для Аристотеля (а позже - для Фомы Аквинского, Николая Кузанского, Спинозы, Гегеля, Хайдеггера...) обращение к бытию - в процессе обоснования возможности (основания) мышления - было все же обращением или к преобразованным (в форме “гипотетических предложений” - ср. Аристотель), или к усиленным (в форме мышления, впитавшего в себя бытие, - ср. Гегель), или к мистически расправленным (Беме, Мейстер Экхарт) формам того же самого мышления, той же самой логики, что и исходная логика теоретического познания”^[109][109], - пишет В. С. Библер, к проницательным мыслям которого мы еще не раз обратимся в этом очерке.

Но это только и означает, что никакого обоснования - в том смысле, какой указывает логика - ни логика, ни онтологика не имеют, они только “смотрятся” друг в друга. И Аристотель прямо признавал это, утверждая, что у теоретического знания обязательно должны быть “начала” (принципы), достоверные “сами по себе”, а не через иные начала^[110][110]. На этом и основана рациональность по Аристотелю - это рациональность самообоснования Ума, законы которого не нуждаются в ином обосновании, потому что нет ничего “за пределами Ума”; каждый из законов логики обоснован всеми прочими логическими же законами, и все они в совокупности обосновываются каждым из этих законов.

Другой путь предлагался логиками нашего столетия. Он заключается в том, что основанием любой логической системы (а в нашем веке логики уверены в том, что существует множество - возможно, бесконечное - логических систем) должна служить определенная мета-логика, логическая теория, формулирующая и устанавливающая правила построения той логической системы, которую она обосновывает. В свою очередь, мета-логика должна иметь мета-мета-логику и так далее, до бесконечности. Чтобы этой дурной бесконечности обоснования не получалось, можно признать, что на каком-то этапе нужно остановиться и более не требовать обоснований. На каком? Это решается по соображениям практического удобства и простоты. Но, как правило, последней, далее не обосновываемой логикой все же признается та самая, классическая, “двузначная” логика, первоначальный вариант которой был задан именно Аристотелем^[111][111]. Ясно, что здесь проблема обоснования фактически игнорируется или переформулируется в прагматическом духе: обоснованием выбора логического фундамента выступает решение того, кому потребно использовать логику. Так выбор последних оснований рационального дискурса попадает в зависимость от субъективности.

А возможно ли вообще непарадоксальное решение вопроса об обосновании рационального и логического? В. С. Библер полагает, что невозможно. “Парадокс самообоснования логических начал возможно развить в форме логики и возможно развить как парадокс только во взаимообращении двух определений:

1. Необходимо осмыслить логическую возможность ввести в определение понятия мышления определение вне-логического, вне понятийного бытия.

2. Необходимо осмыслить это обоснование логики бытием как соотнесение (минимум) двух логик, двух всеобщих, соотнесение, протекающее в форме “диалога логик”, в форме единой “диалогики”. Без этого второго условия выход “на бытие” не может быть развит в логической форме, не может быть осмыслен как логика”^[112][112].

В. С. Библер называет разум, подчиненный законам “диалогики”, “разумом общения”, или разумом культуры и, таким образом, формулирует проблему обоснования логики как проблему философии культуры^[113][113]. Тем самым намечается выход из логического круга, в который мы попадаем всякий раз, когда пытаемся обосновать некую фундаментальную теорию мышления (в данном случае - логику) оставаясь в рамках мышления, описываемого и регулируемого этой же теорией. Но чтобы выход был не только намечен, но и осуществлен, необходимо определить внутренний характер “диалогики”: ее принципиальную “парадоксальность”.

Таким образом, мы сталкиваемся с тем, что ни проблема обоснования логического, ни проблема обоснования рационального не могут быть решены ни путем взаимоопределения, ни путем независимого определения того и другого, если при этом оставаться внутри “логического” и “рационального”.

А выход за пределы “логического” - в поисках обоснования логического! - означает выход к чему-то такому, что выглядит не-логическим. Возникает парадоксальная ситуация: чтобы обосновать логику, нужно обратиться к чему-то такому, что этой логике неподвластно. И точно такая же ситуация с обоснованием “рационального” - оно требует выхода к чему-то лежащему за пределами той рациональности, которую мы пытаемся обосновать, а следовательно, к не-рациональному.

Размышляя над этими проблемами, можно заметить, что в них заключена некая общность с проблемами обоснования “этического”. В самом деле, для обоснования морали необходимо нечто вне-моральное. Но попытка введения обосновывающего начала в мораль неизменно приводит к этическим парадоксам. Хорошо известно, например, противоречие между неукоснительным соблюдением рационально (или научно) “вычислимых” моральных законов и свободой воли. "Человек из подполья", угаданный Ф. М. Достоевским, за­ключал из этого противоречия, что истины науки не имеют вла­сти там, где хозяйничает свободная воля, которая, отвергнув дик­тат "арифметики", обречена, правда, лишь на бунт. Трудности не разрешаются, если вместо примитивной "арифметики" (карикатурный образ самонадеянного научного Разума) ввести в дело аппарат научного знания, естественного, со­циального и гуманитарного. Как бы внушительно не выглядел этот аппарат, он не может решить вопросы, выходящие за пре­делы его компетенции. Впрочем, сверхоптимистический рацио­налист - это как раз тот, кто уверен, что этих пределов нет, что свет Разума, воплощенного в науке, распространяется на самые глубокие тайны духа, в том числе и на нравственный закон, кото­рый, по Канту, заключен "внутри нас". Сам Кант был сдер­жан в своем рационализме, призывая относиться к категорическому императиву "с удивлением и благоговением". Но оппоненты простодушного ра­ционализма считают, что пределы Разуму все же положены, и в человеке имеется тот "остаток", который не только не может быть рационализирован, но даже сам лежит в основаниях Разума. Человек всегда больше того, что он знает о себе, писал К. Ясперс. Но что такое этот "не рационализируемый" остаток? Мысль чело­века всегда стремилась прорваться к нему через границы, ею же самою и постигаемые. Быть может, это и есть то самое, о чем нельзя говорить и потому следует молчать, по завету Л. Витгенштейна?

Молчание, однако, тоже может быть красноречивым, только нужно понять его язык! Уже давно философы догадывались: ра­циональное и этическое чем-то существенным похожи друг на друга. Моя же догадка в том, что это сходство парадокса, прису­щего тому и другому. Исследуем это сходство.