Развитие космологического умозрения

1. Космологическое умозрение VII и VI столетий поднимает вопрос о последнем основании вещей. Для него было само собой понятно, что это основание или начало (αρχή) всякого бытия должно быть единым. Таким образом появляется понятие мирового единства, которое противостоит мно-

жеству явлений и через которое пытаются объяснить связь этого множества и многообразия, а также закономерность, проявляющуюся прежде всего в самых общих космических процессах, в смене дня и ночи, в движении звезд. Простейшая форма, в которой это понятие является уже у ионийских мыслителей VII столетия, есть понятие единого мирового вещества, из которого в вечном движении происходят вещи и в которое они опять превращаются. Это единое мировое вещество в его первона- чальнейшей полумифической форме есть вещество, чувственно созерцаемое, наиболее распространенное и, вместе с тем, такое, которое по своим свойствам занимает положение середины, — вода. Эта вода у Фалеса Милетского не есть неизменное вещество в смысле более позднего философского понятия субстанции; напротив, она есть самое изменчивое из всего существующего, и только поэтому она и есть субстрат всех изменений. _$

2. От этой идеи — идеи происхождения всех воспринимаемых различий вещей благодаря изменению форм, принимаемых единым мировым веществом, — конечно, недалеко уже до мысли, что этим единым субстратом изменений не может быть никакое определенное, отдельное из воспринимаемых веществ, но им может служить лишь неопределенное, безграничное вещество, из которого беспрерывно возникают предметы и в котором они опять исчезают. И действительно, уже у второго из ионийцев, у Анаксимандра, возникает представление о неопределенном веществе, άπειρον, как принципе вещей, причем это вещество, во всяком случае, надо мыслить качественно безграничным, таким, из которого в беспредельном разнообразии проистекают свойства предметов. Затем, может быть, нужно считать за попытку примирения указанных взглядов двух ионийцев учение третьего из милетских мыслителей, Анаксимена, который сделал принципом вещей опять-таки действительное вещество, но невидимое, и, вместе с тем, самое подвижное, которое вследствие этого могло казаться самым изменчивым, — воздух.

3. По всей вероятности, независимо от этих древних малоазиатских ионийцев в нижне-италийских колониях греков выступают мыслители, проникнутые той же идеей мирового единства. Однако, не столько представление единого мирового вещества, общего субстрата, сколько требование единого правящего миром принципа, единой закономерности, господствующей в вещах, проявляющейся в правильности их распреде-

₆-395

ления в пространстве и в правильности их движений, руководило Пифагором и его учениками при исследовании мирового целого. Они замечали прежде всего правильность в движениях небесных тел и от них пытались перенести эту правильность на земные явления, явления физического и морального миров. Так как они признавали, что закономерность вообще выражается в постоянном числовом отношении, то им мировой порядок представлялся в виде господства чисел; и в этом смысле они переносят на мир, как целое, понятие космос, первоначально обозначавшее «порядок, украшение». В пространственных отношениях звездных сфер большею частью господствуют те же самые числовые отношения, которые имеют место и в отношениях длины струн гармонических тонов, и поэтому пифагорейцы предполагают их также и в отдельных вещах, приписывая последним числовые свойства. Если, однако, Аристотель говорит о пифагорейцах, что они считали предметы числами, то мы не должны забывать, что им абстрактное число было настолько же чуждо, как ионийцам — абстрактная субстанция. Подобно тому как вообще греки в древний период разрабатывали математику преимущественно в форме геометрии и поэтому стремились арифметические законы представлять в геометрической форме, так и пифагорейцы считали числа чувственно созерцаемыми пространственными фигурами. Это подтверждается теми сведениями, какие мы имеем о пифагорейцах, например, тем, что для них точка означала единицу, прямая линия — два, треугольник — три. Данные выражения едва ли имели символическое значение, скорее математика в свой древнейший период вообще могла мыслить понятие числа только в чувственно созерцаемой форме, и чисто пространственная форма, одновременно арифметическая и геометрическая закономерность, была для нее самой простой и относительно самой абстрактной. Поэтому миросозерцание пифагорейцев, в конце концов, может быть выражено в следующей форме: для них мировое пространство имело значение общего субстрата вещей; отдельные вещи мыслились состоящими из правильных пространственных форм, геометрических фигур, на которые разделялось это пространство; всем же движениям в мировом пространстве ими, сверх того, приписывалась постоянная, выражающаяся в простых числах и правильных геометрических отношениях закономерность. При этом, так как пифагорейцы сводят к числовым отношениям не только телесный мир и его законы, например, физичес-

кие свойства веществ, отношения длины струн в шкале тонов и установленные по аналогии с последними расстояния семи планет, но также и социальные отношения и моральные качества человека, например, честь, любовь, житейскую мудрость, благоразумие и т. п., то у них обнаруживается еще наивное смешение чувственного и духовного.

4. Пифагорейцы рассматривали мировой порядок исключительно с его количественной стороны, — в противоположность им в VI веке выступают направления, которые опять-таки, подобно древним ионийским мыслителям, понимают идею мирового единства качественно, однако, при этом мировое единство видят не в едином мировом веществе, но в едином правящем миром принципе, в едином понятии, господствующем над сменой всех явлений. Для элеатов таким понятием служит бытие, которое остается постоянным при всяком изменении вещей, и по отношению к которому все изменяющееся считается недействительным, простым призраком; для Гераклита и его школы — течение вещей, само непрерывное изменение, постоянство же для него есть простой призрак. Эти оба понятия — первичные прообразы установленных позднейшей философией понятий «субстанции» и «причинности», которые в этих школах являются в односторонних, взаимно исключающих друг друга формах. Эти понятия представляются еще здесь получувственно, полусимволически, поэтому они все еще обнаруживают известное родство с мировым веществом древних ионийцев: так, элеат Парменид представляет покоящееся бытие в образе в себе замкнутого мирового шара, а Гераклит принцип возникновения — под видом подвижного все пожирающего огня.

5. Все-таки у рассматриваемых нами мыслителей за такими чувственными представлениями стоит общая мысль, хотя еще не вполне очищенная от своей созерцательной формы, мысль о том, что подобные представления являются только выражением закона, господствующего в мире. Это ясно выступает в утверждении элеатов, что остающееся постоянным в изменении есть бытие, а также в учении Гераклита о беспрерывном уничтожении и возрождении вещей через огонь. Делая односторонне принципом мирового порядка постоянство или изменение, оба эти миросозерцания сами закрывают себе дорогу к полному пониманию действительности, повсюду заключающей совместно эти оба момента. Поэтому как элеатское учение, основанное Ксенофаном и Пар-

6*

менидом, у третьего элеата Зенона, так и гераклитовское миросозерцание у его ученика Кратила вырождаются в скептицизм — направление, которое скорее становится в просто отрицательное отношение к обычному миропониманию, чем пытается положительно заменить его другим. Так, Зенон пытается путем диалектических заключений доказать, что движение и множественность вещей — пустые обманчивые иллюзии, а Кратки применяет гераклитовское учение о течении вещей к человеческому познанию, заявляя о невозможности в этом непрерывном движении установить какое-либо понятие.

6. До сих пор идея мирового единства в обеих формах древнейшего греческого умозрения, мыслилась ли она, как единый субстрат или как единый закон вещей, как мировое вещество или как мировой порядок, имели макрокосмический характер. Взгляд мыслителей этого периода направлялся на мир, как целое, отдельное же явление для них имело значение только в связи с целым. Однако, в V веке, по большей части уже в самой Греции, а не в ее колониях, появляются мыслители, точка зрения которых в существенном отличается от точки зрения предшественников. Они пытаются понять не отдельное явление из целого, но, наоборот, целое из отдельных явлений, сложные явления Вселенной из смешения, форм и движений веществ в простых явлениях: место макрокосмического занимает микрокосмическое исследование. С этим тесно связывается и дальнейшее изменение прежнего понимания: чем исключительнее исследование направляется на отдельное явление, тем менее становится возможным разделять идеи мирового вещества и мирового порядка и односторонне, как это было раньше, то одно, то другое полагать в основание объяснения мира. Отдельное явление по своей природе есть вещество, имеющее известную форму, в нем понятие субстрата и понятие принципа порядка явлений с внутренней необходимостью сливаются в одно понятие. Это вновь возникшее понятие, в котором находит свое выражение микрокосмическая идея, есть понятие элемента (στοιχεΐον, как оно называется позднее у Аристотеля, σπέρμα, семя вещей, как оно большею частью называется самими мыслителями). Элемент по своей природе есть формированное вещество: он не только субстрат явлений, но ему, вместе с тем, присуща определенная закономерность, по которой совершаются его действия. Сверх того, для элемента существенно, что он никогда не выступает раздельно от других, а всегда в связи со множеством разнооб-

разных элементов. Благодаря этому свойству, микрокосмическое понимание в состоянии объяснить все многообразие явлений.

7. При этом указанное направление, в свою очередь, распадается на две, ветви, вполне соответствующие разветвлению макрокосмического направления. Учению о качественно различных элементах позднейшей школы ионийских физиков, Эмпедокла и Анаксагора, которое может рассматриваться, как дальнейшее развитие учений ионийцев о мировом веществе, противостоит атомистика Левкиппа и Демокрита в качестве учения о количественно различных элементах. Эмпедокл из Агригента установил четыре независимых качественно различных элемента: огонь, воздух, воду и землю, которые позднее, благодаря Аристотелю, на многие века заняли господствующее среди других элементов положение; Анаксагор из Клазомен, идя тем же путем, каким в физике древних ионийцев шел Анаксимандр, заменяет эти, данные, в определенных чувственных явлениях, первичные элементы неограниченным количеством качественно различных, называемых Аристотелем гомойомериями, частиц, из различного соединения которых только и должны произойти чувственно воспринимаемые явления. Напротив того, получившая свое начало от Левкиппа, разработанная Демокритом атомистика считает вещественные элементы качественно однородными, различающимися между собой только своими количественными свойствами: величиной, тяжестью и фигурой. Поэтому, может быть, не без влияния со стороны пифагорейского учения и, во всяком случае, в согласии с ним атомистика признает, что вещи составляются из телец, имеющих правильную, шарообразную, кубическую, окгаэдрическую и т. п. формы. Собственно атомистике, однако, принадлежит утверждение о неделимости этих элементов и об отделении их друг от друга пустыми промежуточными пространствами, в которых и происходят их движения. Кроме того, в атомистике напоминает пифагореизм общее представление мира, по которому движения небесных тел должны состоять в равномерных круговых движениях. Однако, и здесь также атомистики заменяют общую идею мировой гармонии представлением механической закономерности, признавая, что атомы в мировом пространстве при своем падении, вследствие столкновения более тяжелых из них с более легкими, производят вихреобразное движение. Это представление о происхождении великих космических движений, как и учение об образовании материи из атомов, оказало большое влияние даже и на новейшую натурфилософию.

8. С этой противоположностью качественно различных и количественно различных элементов связано еще дальнейшее различие этих последних разветвлений космологического умозрения, которое имело решительное значение для их последующего влияния на дальнейший ход развития философии. Учение о качественно различных элементах вообще нуждается в принципе, производящем смешение и разъединение элементов; и оно понимает этот принцип, конечно, по примеру человеческих поступков, как духовный: любовью и ненавистью называет Эмпедокл признанные им в качестве принципа противоположные силы; разумом, νους, называет Анаксагор общую причину возникновения, указывая этим на целесообразность вещей. Таким образом, из учения о качественно различных элементах возникают дуалистические миросозерцания, в которых телесный и духовный мир основываются на различных принципах, причем духовное, вместе с тем, является господствующим. Атомистика, напротив того, все объясняет из вещества и из движения атомов: кроме самих элементов и их свойств она не нуждается ни в каком другом принципе. В этом смысле она — монистическое и материалистическое воззрение. Однако она материалистична не в том смысле, какой мы ныне придаем этому слову: правда, она считает дух состоящим из атомов, но она не отрицает его самостоятельного существования.

В борьбе миросозерцании, выступившей на сцену в этих последних отпрысках космологического умозрения, первоначально одержало победу дуалистическое учение об элементах. К нему примыкает натурфилософия Платона и Аристотеля. Атомистика же Демокрита опять возродилась к жизни только в более позднее время в руководящих предпосылках новейшей естественной науки.