Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо;

Общею всем остается земля и Олимп многохолмный” (23а,238)

Трехчастная вертикаль указывает на структурное сходство древнегреческой с древнекитайской и древнеиндийской предфилософией и философией. Но был ли у греков горизонтальный “пятичастный крест” или какой-либо восходящий к нему пятичастный принцип построения мироздания? Древнейшие источники кроме перечисления пяти материальных стихий и других отдельных замечаний не дают на этот счет очевидных и полных сведений. Показательно в этом отношении и отсутствие современных исследований о пятичастных моделях построения мироздания у греков. Однако некоторые соображения по поводу того, что и у греков был горизонтальный “пятичастный крест”, который прорастает “пятерицей” во всех важнейших сферах духовной культуры греков, говорят авторы поздней античности. В частности, об этом говорит Плутарх (ок. 45–ок. 127 н. э.) в своих “Моралиях” в диалоге “Об “Е” в Дельфах”. Этот трактат и его автор интересны еще и тем, что Плутарх исполнял функции жреца Аполлона Пифийского в Дельфах и свой трактат посвятил космической сущности этого бога. Несмотря на то, что Плутарх стоит далеко во времени от предфилософских и философских начал античности, он тем не менее через космическую сущность Аполлона вскрывает глубокие хтонические “пифийские” корни античного сознания. Поэтому его соображения о пятичастной сущности мира заслуживают внимания и доверия в плане обна-

[43]

ружения структурных архетипов греческого философского мировоззрения. Обратимся к тексту и комментариям, которые на” предлагает переводчик этого памятника (64, 235–252 ].

“Об “Е” в Дельфах” – это одна из “пифийских” речей, построенная в форме диалога, участники которого высказывают точки зрения пифагорийцев, Гераклита, стоиков и Платона. Поводом к диспуту послужило изображение буквы “Е” в пронаосе дельфийского храма Аполлона рядом с изречением “Познай самого себя” и “Ничего через меру”. В греческом языке эта буква соответствует числу пять, с чего, собственно, и начинается теолого-философская эксегеза “Е”. Несомненно, читателю самому будет интересно прочесть этот трактат, а мы же только возьмем у участнике диалога интересующие нас пятичастные модели.

Аммоний (I В–С), показывая, что Аполлон является не меньшей степени философом, чем прорицателем, раскрывав значения пяти имен бога: Пифиец (от “спрашивать”), Делиец (от “ясный”), Фанес (от “светить”), Исмений (от “знать”) и Лесхинорий (от “место бесед”).

Ламприй (III Е–F) появление “Е” в пронаосе храма со значе-ч нием числа пять объясняет тем, что действительное количество мудрецов было не семь, а пять: Хилон, Фалес, Солон, Биант Питтак. Они якобы были возмущены насилием тиранов Клеобула и Периандра, принудивших общественное мнение присвоить им двоим звание мудрецов. И вот, собравшись, мудрецы посвятили Аполлону пятую букву алфавита “Е” и тем самым засвидетельствовали, что их не семь, а только пять.

Евстрофий (VII Е–F) подчеркивает, что “Е” отличается остальных букв алфавита, как знак важного и господствующего над остальными числа Пять, почему и назвали мудрецы глагол “считать” – “исчислять пятерками”.

Плутарх (VIII F и далее), следуя за Евстрофием, ведет рас суждения о числе пять в духе пифагорийцев. Пять рождается соединения первого мужского числа три (первый нечет) и первого женского числа два (первый чет). Поэтому и называется пять числом “супружеским” (VIII С). Здесь уже просматриваются не которые аналоги с “супружеской” сущностью “пятичастных крестов” у индийцев и китайцев, где пять мужских первопредков даются в единстве с пятью женскими лервопредками (ян и инь китайцев).

Пять называется и “природным” числом, так как при сложении с самим собой оно производит или самое себя или число десять – начало, организующее мир (VIII D). У индийцев китайцев число десять связано с квадратом мировой поверхности.

[44]

Бог Аполлон “рассеивается” и “разрывается” на воздух, воду, землю, звезды, растения, живые существа и получает четыре имени: Дионис, Загрей, Никтелий и Исодет. Совсем как у китайцев и индийцев, при пятичастном делении рода и природы единый центральный первопредок в сторонах света получает еще четыре имени. В “рассеивании” Аполлона, его стихийно-животном “разрывании” и четырехчастном наименовании почти просматривается пятичастная горизонталь мира.

Возможно, она вместе с вертикалью видна и в хронологии космоса: девять месяцев в нем “изобилие” (сравни девять пространственных и временных полей мирового квадрата у китайцев и индийцев) и три месяца “недостаток”; девять месяцев при жертвоприношениях исполняют пеан Аполлону и три месяца поют дифирамб Дионису. Музыка еще более подчеркивает мировую пятичастную горизонталь у греков. Казалось бы, у них господствует октава, но, оказывается, она нисколько не мешает находить здесь пятичастные гармонии аналогично китайской пентатонике. Суть гармонии в пяти созвучиях, здесь же и отмечаются и пять позиций тетрахордов и пять первых тонов, или ладов, и кроме того пять музыкальных интервалов (X D).

Далее, отмечает Плутарх, по Платону космос один, но если предположить, что есть и другие, то их будет пять и не больше. А если космос единственный, как думает Аристотель, то все-таки он каким-то образом построен из пяти миров: земли, воды, воздуха, огня и эфира – субстанции, которой единственной из всех присуще от природы круговое движение (XI F). Здесь между греческой и восточной философией можно проводить прямые аналогии, а китайский вариант пяти стихий Дерево–Восток, Металл–Запад, Огонь–Юг, Вода–Север и Земля–Центр подскажет общее горизонтальное видение стихийной упорядоченности трех космосов – китайского, индийского и греческого.

Здесь нужно сделать одну оговорку. Дело в том, что у греков и индийцев в порядке следования стихий Земля–Вода–Воздух– Огонь–Эфир от “тяжелой” нижней до “легкой” верхней прослеживается прежде всего вертикальная упорядоченность. Стихии как бы стоят одна над другой, скрепленные нитью-отвесом. Однако верхнее подвижное небо раскручивает эту нитку стихий. И тогда, стоя на различных вертикальных уровнях, стихии в силу своей неодинаковой тяжести и текучести “оседают” на различных горизонтальных полюсах. В динамике переходов одной в другую стихии движутся одновременно по равнодействующей и в вертикали, и в горизонтали. Образуется спираль стихий, которая только в проекции на плоскости неба или земли дает пятичастную горизонталь. Таким образом, вертикаль и горизон-

[45]

таль здесь диалектически взаимодействуют. Приведенный выше вариант китайского “пятичастного креста” спроецирован, например, на плоскость сферы пяти подвижных звезд-планет, поэтому и говорится, что сущность “пятичастного креста” несут пять звезд.

В зависимости от того, как вращается нить со стихиями, получаются различные объемные модели космоса. Если нижний земной конец оставить неподвижным, сильно натянуть нить и медленно вращать, то спираль стихий получится на конусе. Если нить ослабить и размеренно вращать, то спираль выйдет на сфере. А если вращать быстро, то вообще получится спираль стихий в двух стоящих друг над другом сферах и т. д. Согласно своему занимаемому уровню, скорости движения и пластичности стихии будут получать и различную огранку, “выкатывая” свой стереометрический образ. Вероятно, такими их и видит Платон. Как замечает Плутарх (XI Р), Платон относит каждую из пяти прекрасных и совершенных геометрических фигур к соответствующему миру стихий. Эти фигуры: пирамида, куб, октаэдр, эйкосаэдр и додекаэдр.

Ссылаясь на других, Плутарх в связь с пятью первичными мирами ставит и свойства чувств, равные им по числу:

Любое объемное тело тоже образовано на основе числа пять его измерения: точка – единица, линия – два, поверхность (плоскость) – три, осязаемое тело – четыре, движение, помещающее душу внутрь тела, – пять (XIII D).

Соразмерность и сила числа пять не допускают появления в природе бесконечного числа видов среди одушевленных существ. Пятерица выступает их классификатором (а здесь идут прямы аналогии с пятичастными классификационными системами индийцев и китайцев). Плутарх выделяет пять живых существ: боги, демоны, герои, люди и неразумные животные (XIII Е).

Душа, этот центр полноценности и достоинства, отличающий одушевленное от неодушевленного, имеет не более и не менее как пять способностей: первая – способность питания, вторая - чувственная, третья – способность желать, четвертая – гневаться, пятая – способность разума (XIII Е – F).

Можно отметить, что число пять имеет не только свою мате магическую числовую “генетику”, слагаясь в “супружескую” пару из женской двойки и мужской тройки, но и геометрическую

[46]

“генетику”, соединенную с гносео-онтологической “генетикой” формы и материи.

Началом всякого числа, замечает Плутарх, является единица (причастная к чету и нечету), а первый квадрат– это четыре. Вот из них как формы в материи, имеющей предел, и образуется пять. Если же и единицу признать за первый квадрат, в том смысле, что, помноженная на самое себя, она воспроизводит себя, то число пять будет образовано из двух первых квадратов. Это тоже не лишает пятирицу благородного происхождения (XIV F).

Пятерица проникает в такие важные области системы Платона, как количество начал и виды блага. Начал пять: сущее, тождество, различие, движение и неподвижность (XV В). А благо проявляется в пяти видах: умеренность, соразмереность, ум, знания о душе и наслаждение без примеси печали (XV D).

Читатель согласится, что пятичастное структурно-функциональное оформление всего бытия и сознания древних греков, каким его показывает в своем диалоге Плутарх, не может быть актом случайного волеизъявления или субъективной симпатии мыслителя к пятерице. По всей вероятности, здесь на поверхность выходит глубинный пятичастный мировоззренческий принцип, восходящий в аполлоновской космической сущности к далекой предфилософии, что позволяет говорить о сходных чертах формирования западной и восточной философии.