Задачи христианской апологии

Положением христианской Церкви в языческом мире и выставленными против нее и ее членов обвинениями определяются и задачи ее защиты.

На обвинения в атеизме и нечестии, в непочитании богов и презрении к богам государственной религии, в возмущении против авторитета закона, в оскорблении императора и народа, в детоубийстве и поедании человеческого мяса (тиестовские вечери), в распутстве и эдиповских кровосмешениях апологеты могли отвечать только энергичным отрицанием и апелляцией к фактам. Не могут быть врагами империи те, которые, отказываясь от всяких земных почестей, молятся о ее благополучии и спасении императоров; благонадежность которых абсолютна и которые, стремясь образовать добродетельных людей, тем самым доставляют государству лучших граждан. Обвинения в тайных преступлениях отвергали со справедливым негодованием, кроме того, указывая на известное и язычникам внутреннее преобразование, какое производит христианская вера в принявших ее, и вообще на святую жизнь христиан. Таинственность, в которую они облекают свою жизнь, является делом необходимым: пока их преследуют, самосохранение заставляет их скрывать свою религию. Они не безбожники, но поклоняются Богу, Который есть дух и не живет в храмах, созданных руками человеческими. Они неповинны в оскорблении святыни, так как отказываются приносить жертвы тем, которые не боги, а приносить жертвы смертному — богохульное безумие. Магия запрещена им, их священные книги не содержат никакого чарования или колдовства; демоны изгонялись не какими-нибудь незаконными средствами, а именем Иисуса Христа. Христианам воспрещаются даже нечистые помыслы, и о расположении к кровосмешению не может быть и речи. Человеческой плоти они не едят — им запрещено всякое кровопролитие, даже такое, какое обычно терпится в языческом обществе, как детоубийство и гладиаторские состязания. «Лобзание мира» — чистое и святое приветствие, и все христиане называют друг друга «сестрами» и «братьями» как дети одного Бога, а не вследствие противоестественных связей. Если бедствия, постигающие человечество, были судом неба, то они были судом на тех, которые отвергают истинного Бога и поклоняются диаволам. Мир устарел и его силы истощились, и христиане ответственны за переживаемые им тяжелые времена не более, чем за обветшалость и упадок мира.

Здесь переходили уже на почву положительного доказательства в пользу внутреннего оправдания веры. Рядом со свидетельствами из жизни ссылались на победоносную силу христианства, обнаруживаемую преследованиями, и на продолжающую действовать в Церкви силу чудес. {Впрочем, в век, когда всякий верил в магию, последний аргумент был не особенно применим, и потому к чудесам апеллировали не особенно часто. Больше} настаивали на внутреннем духе и силе христианского учения. Кто читает Евангелие, тот получает силу, которая выше его; слова, которым христиане веруют, полны духа, силы и благодати. С другой стороны, они суть выражение разума и могут рассчитывать на согласие с ними всех разумных людей: каждому человеку естественно признавать злом прелюбодеяние, распутство и убийство; каждого его разум влечет к праведности. Моисей, пророки и Христос учили не иному чему, как только прекрасному и справедливому по природе. Поэтому христианская мораль не нуждается ни в каких аргументах; она врождена разумному человеку и своими действиями в нем доказывает свою божественную силу.

Что касается христианской догмы — учения о едином Боге, Христе, Суде, кОнце мира, то в этом отношении решительным доказательством истинности и божественности христианства служат ветхозаветные пророчества: они содержат все, что надлежит знать философу о начале и конце всего, и отвечают тому условию, которое даже Платон поставил для истины — что она должна происходить от Бога. Что пророки говорили о Христе, Его жизни и учении, о благочестии, о наградах и наказаниях, исполнилось и продолжает исполняться во всех подробностях. Но Бог один может предрекать отдаленное будущее и совершать так, чтобы настоящее было прообразовано в прошедшем. Истинные пророчества не могут быть изречены без Божественного просвещения и не могут исполниться без Божественной помощи. Следовательно, религия, которая так изобильно была предвозвещена и прообразована с самых древних времен, должна быть Божественной. Апологеты весьма настойчиво и тщательно проводили это доказательство на основании пророчеств. Таким образом, у них Новый Завет обосновывался Ветхим: чему учит Новый Завет, чего он требует, что обещает, то истинно, ибо в отдаленном прошлом оно предсказано богодухновенными мужами.

В проведении деталей этой аргументации апологеты иногда заходили чрезвычайно далеко. Ветхий Завет делался очень эластичным, чтобы изъяснить его всюду, как предварение и предчувствие Евангелия, причем пользовались иногда и неканонической письменностью. Ветхий Завет с его пророчествами и прообразами служил также средством для отклонения упрека в новизне христианской религии: основание христианской религии древнее; перед пророками должны умолкнуть те язычники, которые ссылаются на глубокую древность своей религии и древность вообще считают критерием истинной религии; пророки древнее всех языческих мудрецов, священные книги превосходят древностью самые первые начала греческой истории и греческой философии. Вообще же упрек, что преданную отцами и ими освященную религию оставляли ради новой, апологеты считали слабым, так как в вопросе о религии решающее значение имеет не происхождение, а истина: она — дело личного убеждения, и против нее не могут быть применены насильственные меры: religio cogi поп potest [религия не может быть делом принудительным (Lactant., Divin. instit. V, 20)]. Нужно более повиноваться Богу, чем людям. Таким образом, апологеты настаивают на праве свободы совести, праве следовать познанной истине, а христианство и есть абсолютная истина.

Не ограничиваясь защитой, апологеты переносили борьбу на собственное поле противников, с особенной силой доказывая бессмысленность и безнравственность язычества, относительно которого они говорили на основании близкого знакомства с ним. Они доказывали, что политеизм — явление противоестественное и неразумное, уклонение человеческого духа от истинного Бога, что языческие боги не что иное, как деревянные, каменные, золотые и серебряные изображения, сделанные человеческими руками, или всякого рода животные, или в лучшем случае наделенные человеческими страстями и пороками существа. Что представляет собой история этих богов, как она изложена в языческой мифологии! По-видимому, нет таких преступлений, которые бы в своем высшем проявлении не были приписаны божествам. Мифология, если понимать буквально то, что она рассказывает о богах, была школой безнравственности. Апологеты в достаточной степени использовали этот материал; но они шли дальше и искали, откуда явился в мире политеизм и идолопоклонство. Нравственную причину его они находили в ухищрениях демонов. Демон, чтобы развратить человека, отвратить его от Бога и принудить служить себе, заставил его признать его самого за Бога: он вселяется в статуи, подчиняет своей власти чародеев, трепещет во внутренностях жертвенных животных, управляет полетом птиц и т. д. Отсюда, если апологеты согласны с философами в отвержении таких богов и с поэтами — в осмеянии их, то они не могут, однако, допустить, что принесение жертвы им есть акт, не имеющий значения и невинный: поклоняться тому, что есть ничто, является профанацией поклонения, но поклоняться этим божествам — хуже, потому что это — поклонение демонам; во всяком случае, оно является изменой истинному Богу и Его Христу.

В связи с критикой мифологии апологеты в очень резких чертах изображали недостатки нравственной и общественной жизни язычников: всякого рода преступления, жестокость, распутство, кровавые жертвы цирка и т. д., подчеркивая, что и христианам язычники приписывают всякие мерзости только потому, что сами безнравственны и способны на тяжкие преступления. Все эти речи имели в виду доказать, что для людей с такой верой и нравственностью совершенно непоследовательно поднимать гонения против христиан за мнимые суеверия и нравственную нечистоту, и что несправедливо для тех, чье участие в бесстыдных и жестоких обрядах никогда не отрицалось, наказывать других за богопочтение, чистота которого никогда не была опровергнута. Следовательно, если бы христиане были даже и повинны в чем-либо, то противники их не имели нравственного права осуждать их. Критика языческого культа и нравов составляет классическую тему всех апологий.

Языческая философия и языческая культура нашла у апологетов противоречивую оценку, колеблясь между преувеличенным суждением о ее важном значении и пренебрежительным отношением к ней. И такое отношение вполне понятно: если христианство — абсолютная религия, то язычество — заблуждение; но с другой стороны, язычество заключает в себе такие истины, которые в христианстве находят свое завершение. Таким образом, христианство стоит в исключительной противоположности ко всем религиям, и однако является также и заключением их. Все апологеты согласно выставляют одно положение, что человеческое исследование обманчиво и недостаточно, что очевидные заблуждения религиозной и философской мысли в язычестве дают красноречивое доказательство потребности человеческого духа в высшем просвещении, что от философов необходимо обратиться к пророкам. Они подчеркивали неуверенность, противоречия и ошибки в системах философии с целью показать, что и языческая цивилизация свидетельствует об отпадении язычества от истины к заблуждению, от истинной сущности — к тени. Вследствие этого сознание абсолютной противоположности христианства язычеству было очень сильно. Все религии человечества, даже иудейство, ставились на одной стороне, и только христианству отводилось место на другой стороне. Но вместе с тем апологеты видели в язычестве и те стороны, которые могли быть благоприятно оценены. Их стремлением было не расширять и утверждать пропасть между христианством и язычеством, а найти между ними точки соприкосновения, чтобы облегчить язычникам обращение к христианству. Поэтому и в язычестве они искали элементов истины, предчувствия христианства, подобий между учением мудрецов и учением христианства, прообразов и пророчеств о нем в язычестве. Некоторые из апологетов утверждали, что между христианством и учением лучших философских школ нельзя не признать сходства или даже тождества. Разделяющие их отличия — скорее только оттенки, чем противоположности. Вера утверждает то, что исповедали Платон, Менандр, стоики; только она утверждает с большей полнотой и Божественным авторитетом, и не довольствуется утверждением, но и доказывает.

Это согласие некоторых положений философских теорий с христианским учением объясняли двояким образом. Во-первых, зерна истины, какие заключаются в языческой философии, возводили к писаниям пророков как последнему основанию и источнику, из которого почерпали и философы: Платон или был учеником Моисея, или списывал у него. Во-вторых, развивали теорию о Божественном Слове > Логосе, Который в последнее время явился в образе человека, [но] всегда действовал и непрерывно обнаруживал Себя в мире. У иудеев Он проявлял Себя в Богоявлениях, говорил через пророков и учил в священных книгах. Но семена Логоса рассеяны были также и в язычестве, потому что свет естественного разума есть луч Божественного Логоса. В языческом мире Логос действовал в мудрецах, в поэтах, в законодателях. Отсюда объясняются намеки на христианскую истину в языческих философских и поэтических произведениях, а также и в языческом законодательстве. Даже великие и добродетельные мужи среди язычников всем лучшим обязаны Логосу. Все это, так сказать, — часть христианства в язычестве. Но хотя этот образ Логоса позволял философам открывать важные истины, однако они не могли возвещать их с уверенностью. Философы иногда, даже часто, ошибались, потому ли, что они обладали Логосом только частично, или потому, что демон, враг людей, ведет их к заблуждениям. С воплощением Слова явился полный свет, и теперь не должно быть места для неполной философии, полуистины, которая никогда не в состоянии просветить народ и сделать его нравственным. Поэтому должно принять христианство. Борьба с язычеством толкала некоторых апологетов (Татиан, Ермий) на чрезмерное унижение и даже несправедливые порицания языческой философии и всей языческой цивилизации, но это было исключением. В общем же в апологетике II в. звучит тон симпатии к лучшим сторонам язычества.

Для христиан ясно представлялась внутренняя необходимость апологетических разъяснений и об отношении христианства и иудейства. Если ветхозаветный носитель идеи спасения отказывался в признании богоустановленного порядка видеть и понимать, что его миссия с наступлением нового Царства закончилась, то перед христианством возникала задача доказать против этого народа Божественность своей миссии, доказать, что в действительности наступил уже предвозвещенный пророками поворот Божественного домостроительства от иудейского партикуляризма к универсализму, и вместе с тем Ветхий Завет отменен Новым. Это апологетическое доказательство необходимо было и по другим соображениям. Для распространения христианства среди «языков» было немалым препятствием то, что иудейский народ, среди которого христианство получило свое начало и с которым оно было тесно связано, в своем большинстве оказался враждебным христианству. Правда, вместе с ап. Павлом (Деян. 28: 25—28) из этого можно было извлечь доказательство, что спасение Божие послано язычникам; но этим не устранялись отдельные возражения иудеев: Кроме того, последние, как известно, не останавливались ни перед какими средствами, чтобы повредить новому учению и подавить его. Против лжи и клеветы иудеев перед языческим народом и правительством необходимо было вступить в борьбу не столько ради собственной защиты, сколько потому, что если бы такие превратные суждения об учении и жизни христиан не были опровергнуты со стороны христиан, то трудно было бы ожидать обращения язычников. Наконец, Церковь из язычников сама чувствовала потребность дать отчет в отношениях христианства и иудейства. Способ защиты был указан в новозаветных писаниях: если она хотела быть принципиальной и обоснованной, то она должна была опираться на книги Ветхого Завета и в них найти указание на Новый, в котором завершилась вся система Божественного предвозвещения и предызображения в израильском народе и нашла свое неотрицаемо точное исполнение в Церкви Христовой. Средоточием этих пророчеств и прообразов, а вместе с тем и основывающихся на них апологетических рассуждений с иудеями, было Лицо Иисуса Христа и Его мессианский характер; при этом твердо устанавливается, что с действительным пришествием обетованного Мессии открылся Новый Завет, новое Царство Израиля и закончился Ветхий Завет.

Апологии христианства против иудейства значительно уступают в числе апологиям против язычества; из II в. известно только две таких апологии: Аристона «Прение Иасона и Паписка» и Иустина «Разговор с Трифоном».

Таким образом, апологеты ставили своей задачей: миру заблуждений противопоставить христианство как единственно истинную религию, христиан — как истинный народ Божий, истинного Израиля. Здесь господствует чистое и истинное учение Христа. Его содержание — вера в премирного Бога, в новый закон, который принес Христос, в награду и наказание за гробом. Но прежде всего Христос научил людей истинной нравственности, которая обнаруживается в жизни христиан. С гордостью указывают апологеты на жизнь христиан, в которой господствуют чистота и целомудрие, истинность, честность, любовь к ближним и любовь ко врагам. Грехи и преступления подобны яростным бурям, которые волнуют житейское море, а Церкви подобны островам, на которых можно найти убежище. Вопреки путанице языческих воззрений — здесь единая истина. Поэтому неправильно думают язычники, что христианство принесло с собой вред миру. Напротив, христианство сохраняет мир. Море мира давно иссякло бы, если бы не питалось притоком свежей воды закона и пророков. Даже можно сказать, что и вообще мир продолжает существовать только ради христиан и по их молитвам. Наконец, необходимо обратить внимание и на то, что христианство является лучшей опорой для государства, так как мысль о вечных мучениях гораздо лучше ведет к исполнению закона, чем представление временных наказаний. Еще далее идут, когда утверждают, что расцвет римского государства при Августине должен быть поставлен в связь с возникновением христианства, и что только дурные императоры преследовали христианство (Мелитон у Евсевия, Hist. eccl. IV, 26.7 sqq.). В основе таких доводов лежит великое самосознание христианства, предназначенного быть солью и светом мира и осуществить всемирно-историческую спасительную миссию: христиане обладают истиной и нравственностью, они — народ истинных философов и потому являются сердцем, сущностью мировой истории.