Отношение к христианству со стороны правительства

Нерасположение к христианству со стороны языческого народа, всякого рода клеветы, возбуждавшие против них общественное мнение, не оставались без влияния и на действия правительства. Одного факта, что христиане вызывали отвращение и раздражение у многих, достаточно было, чтобы побудить римское правительство к враждебным действиям против них: порядок и спокойствие имели важный общественный интерес, и всякие новшества, причинявшие беспокойство и носившие признаки своеволия, никогда не могли рассчитывать на терпимое отношение к себе. Поэтому и христианство, обнаруживающее стремление распространить свое влияние в обществе, резко противоречившее религиозным основам, на которых покоилась вся система империи, обнаруживающее стойкость перед всякими мерами увещания и наказания, естественно рассматривалось правительством как явление, стоящее вне покровительства и дозволения закона. Наконец, христианство организовало своих последователей посредством системы установленной администрации; во всех местах империи оно образовывало общества и соединяло их в одно целое. Ничто не могло быть более противным римской государственной идее, чем подобные организации, когда они учреждались без санкции и разрешения государственной власти. Известно, как правительство боялось sodalitates — ассоциаций или цехов всякого рода, которые, по его мнению, всегда могли быть использованы для целей политических. Переписка Траяна с Плинием показывает, что преследование тайных обществ было одной из выдающихся черт политики этого императора. Этих оснований было вполне достаточно для того, чтобы римское правительство видело в христианстве серьезную угрозу благополучию империи и считало себя обязанным принять необходимые меры. Но правительство имело и более глубокие побуждения установить те отношения к христианству, какие отмечены историей. Все государства древности были в некотором смысле теократическими — Рим не представлял исключения. Как государственная жизнь всюду проникнута была религией, так и религиозная жизнь составляла часть политической жизни. Считалось гражданской обязанностью почитать отечественных богов и в религиозных, как и во всех прочих, делах повиноваться законам государства. Жизнь человека по всем своим сторонам входит в государственную, государство обнимает и регулирует все области ее. Язычник не мог себе представить существования такой сферы человеческой жизни, на которую не простиралась бы власть государства. Для него было совершенно непонятно, что человек, ссылаясь на свою совесть, повинуясь своему Богу, мог отказываться от подчинения закону, государственному порядку. Для него само государство, так сказать, является Богом, и его законы имеют божественный характер. В Риме эта теократическая черта имела свое завершение в культе императора. Каких богов почитает человек, это его частное дело — в этом отношении римское государство было терпимым в новейшем смысле слова: от приверженцев покоренных религий оно требовало не больше, чем и от исповедников собственной религии; но каждый подданный обязательно должен был выполнять культ императора: это его обязанность как гражданина. Таким образом, crimen laesae majestatis [обвинение в оскорблении величества] и crimen laesae publicae religionis [обвинение в оскорблении государственной религии] тесно связывались друг с другом. В этом смысле строились и все обвинения против христиан. Христианство было для римлянина антинациональным, враждебным государству, враждебным императору, представляло оппозицию против государственной религии и вместе с тем против самого государства, и пока государство не было перестроено на новых основаниях, до тех пор оно не могло относиться к христианству иначе, как к религии запрещенной. Non licet esse vos [(Tertull., Apologet. 4[.4])] — таков общий приговор правительства против христиан: «Вы не имеете права существовать». «Вы стоите вне законного порядка», — такими словами Цельс начинает свою книгу против христиан [(Origen., Contra Celsum I, 1)] и этим всему процессу предпосылает смертный приговор. Многочисленные мученические акты свидетельствуют, что судопроизводство всегда заканчивалось в том именно пункте, что христиане отказывались воздать императору божеские почести. По взгляду римского государства, этим они собственно отрицали государство в его глубочайших основаниях. Может быть, если бы христиане уступили в этом пункте, то христианству прощено было бы и то, что оно не могло, так сказать, представить требуемых законом документов относительно своего происхождения. Но для христиан это значило бы отречься от христианства. Здесь заключается сущность конфликта, который не допускал никакого примирения: только когда сам император преклонился перед высочайшим Богом, когда само христианство принято было в основание государственной жизни, наступил конец периода гонений. Здесь же нужно искать объяснения и того печального факта, что наиболее благородные и патриотичные императоры оказываются в числе гонителей христианства, и именно потому, что стремились сохранить и усилить древнеримский дух и строй, поднять государство и народную жизнь на древний фундамент: они чувствовали или понимали ту опасность, какая угрожала государству от нового духа христианства, и старались защитить его. Через все разнообразные, по-видимому, мероприятия правительства проходит непрерывная нить определенной политики. В этом отношении древнейшие апологеты обнаруживают несколько поверхностное понимание, когда обвиняют правительство в непоследовательности: правительство в теории было беспощадно последовательно, и римский император по самому своему положению стража закона не мог оказывать снисхождения запрещенной религии. Но, с другой стороны, апологеты были и правы, когда указывали на господствовавший в отношении к христианам произвол со стороны разных органов власти. Для преступлений против величества не было твердо установленных процессуальных форм и твердо определенных карательных законов; преследование по ним было предоставлено магистрату в силу принадлежавшей ему полицейской власти, на обязанности которой было подавлять всякие движения и стремления, которые угрожали опасностью для государства. Они могли наказывать, особенно в случаях неповиновения и противодействия, даже смертной казнью. И в процессах над христианами проконсул или префект выступал собственно не как судья, который расследует определенное преступление, за которое положено определенное наказание, а как носитель полицейской власти. Но она по самой своей природе не имеет твердо определенных границ. Этим и объясняется различие в отношении к христианам в разное время и в разных местах. Правда, даже одно имя христиан, одна принадлежность к христианскому обществу без всяких других преступлений считалась виной, за которую подвергали смертной казни; однако большей частью множество христиан оставались спокойными, а при возникновении процесса чиновники могли относиться к ним одни строже, другие мягче, в зависимости от того, насколько христианство представлялось им опасным для государства, или в зависимости от личного характера, степени умственного и нравственного развития и разных соображений служебного и неслужебного свойства. Но все-таки самым тяжелым в этом положении было то, что христиане, как сказано было, не имели законного права на существование и во всякое время могли подвергнуться неожиданным преследованиям: где только число христиан было более или менее значительно и где оказывался какой-нибудь повод для обнаружения враждебности толпы, там нетрудно было заставить начальство привести в действие закон против христиан.