Культура Московского царства

 

В XVI в. активизировался процесс объединения местных культурных традиций и становления на этой основе единой культуры. Серьезным стимулом для развития культуры стало формирование единого Московского государства, необходимость его укрепления и эволюции обусловила рост потребностей в развитии самых разнообразных сфер культуры. При этом культура нового государства носила многонациональный характер.

В XVI в. продолжала возрастать роль государства и церкви в развитии культуры, особенно в области элитарного художественного творчества, где они выступали основными заказчиками культурных ценностей. Государство и церковь приглашали иноземных мастеров, направляли деятельность зодчих, строительных артелей и живописцев. Они осуществляли контроль а развитием общественной мысли, вели борьбу с ересями и проявлениями языческих религиозных пережитков, способствовали подъему образования.

К XVI в. завершился процесс формирования великорусского этноса (русского народа), который существенно отличался и по культуре, и по языку от украинского и белорусского народов. В книжной письменности еще сохранялся церковнославянский язык, но в разговорном обыденном и деловом языке главную роль стал играть ростово-суздальский диалект русского языка.

К этому времени в общих чертах сформировались особенности быта русского народа. Основная часть населения жила в деревнях и селах, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Деревни обычно насчитывали 10-15 дворов, в которых проживало несколько родственных семей. Села были более крупными поселениями. Дом, в котором жила семья, состоял из трех помещений — избы, клети (горницы) и соединявших их сеней. Помимо избы в крестьянском дворе имелись житница для хранения зерна, хлев, сенник, иногда овины и сараи.

В XVI в. продолжалось градостроительство, которое осуществлялось по традиционной радиально-кольцевой системе. По дорогам, ведущим в другие города, складывались радиусы, по линиям земляных, деревянных и каменных укреплений — кольца, охватывавшие разраставшиеся части города. Так, к концу XVI в. Москва имела три кольца каменных укреплений — Кремль и примыкавший к нему с востока торговый центр (Китай-город), Белый и Земляной города. В городах с конца XV в. стали появляться каменные жилища знати, высшего духовенства, крупного купечества. Городские усадьбы обычно выходили на улицы заборами, жилые дома и хозяйственные помещения скрывались внутри. Улицы городов на ночь стали запирать решетками. Кузницы и ремесленные мастерские, чья работа была связана с использованием огня, ставились подальше от жилых домов, ближе к воде. Летом запрещалась топка печей в домах. Несмотря на все эти предосторожности, русские города очень часто страдали от пожаров. В крупных городах появились «объезжие головы» из мелких дворян, следившие за порядком.

В середине XVI в. в городах стали открываться царевы кабаки, продававшие водку. Многие горожане занимались сельским хозяйством, поэтому в городах были огороды, сады, иногда участки пашенной земли, а также выпасы скота и прогоны его к воде. Повседневной пищей горожан были щи, гречневая,

овсяная, гороховая каши, печеная и пареная репа, лук, чеснок, рыба, овсяный кисель, по праздникам — пироги с начинкой, блины, яйца, икра, привозная рыба, пиво, мед. У богатых людей и в будни всегда были икра, осетрина, мясо (за исключением постных дней), дорогие заморские вина.

В XVI в. сложился своеобразный костюм русских крестьян и горожан: панева, сарафан, кокошник — у женщин; косоворотка с разрезом на левой стороне — у мужчин. Бояре и богатые купцы носили шубы, зимой — меховые шапки, летом — нарядные кафтаны.

Правила поведения православного человека в быту, нравственные основы ведения хозяйства, устройства домашнего быта и семейных отношений получили отражение в таком светском произведении, как «Домострой», написанном Сильвестром в качестве поучения сыну Анфиму по всем отраслям домашнего хозяйства. В XVI в. «Домострой» был сборником поучений, которые строго регламентировали быт и духовную жизнь мирян. В нем требования христианских добродетелей органично сочетались с далеко неаскетическим описанием домашнего быта и традиций.

«Домострой» четко определял обязанности человека по отношению к церкви и царю и последовательно проводил мысль о безропотном повиновении царской власти. «Домострой» учил: «Царя бойся и служи ему верою... с покорением истинну отвечашай ему яко самому Богу». Надлежало слушаться и царских наместников: «...тако же и князем покоряйтеся и должную ему честь воздавай яко от него посланом во отмщение».

В разделе «О мирском строении, как жить с женами, детьми и домочадцами» провозглашается: как царь является безраздельным владыкой своих подданных, так и муж — господин своей семьи, который несет за нее ответственность перед богом и государем. Первейшая обязанность главы семьи — воспитание сыновей верными слугами государя, а самый верный метод воспитания — палка: «Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися... Наказуй дети во юности, покоит тя на старость твою...» Другая обязанность мужа — «поучати» свою жену вести домашнее хозяйство и воспитывать дочерей. Нерадивую жену муж сначала должен «всяким рассуждением... учити», а если оно не дает результатов, то мужу «достоит» свою жену «ползовати страхом наедине», «по вине смотря».

«Домострой» являлся также своего рода энциклопедией домашнего хозяйства. В нем давался ряд практических советов по внешнему и внутреннему оформлению дома, были приведены рецепты приготовления постных, скоромных и сладких кушаний, а также напитков, подробным образом описывалось, как следует накрывать на стол.

Становление «военно-национального», а затем «вотчинного государства», перманентная потребность в обороне, сопровождаемая политикой внешней экспансии и внутренней политической централизации, переход на мобилизационный тип социального развития, основанный прежде всего на авторитете власти и насилия, с помощью которых государство в России принуждало население принимать любые лишения при решении задач внешней и внутренней политики, способствовали формированию особого российского менталитета.

Для этого менталитета характерным стали культ государственной власти, преклонение перед ней как воплощением силы и господства. При этом в менталитете государственная власть ставилась выше закона, что формировало у людей неверие в закон как воплощение справедливости. Большое влияние на формирование российского менталитета оказало православие, благодаря которому у нас сложился особый — иоанновский — тип человека с присущим ему ценностно-рациональным стилем мышления.

Сформировавшееся в эпоху Московского государства общество было самоцентричным. Особой ценностью в подобном обществе были совместные действия, внешне обставляемые всяческими коллективными ритуалами. Основу отношений между людьми составляла антиличностная социальная установка («все как один»), препятствующая проявлению индивидуально-личностного начала. Она же порождала такую ценность, как «воля» (свобода лишь для себя и отрицание права другого на свободу). «Воля» как ценность российского менталитета была одним из факторов перманентной конфликтогенной ситуации в России.

Формирование этого менталитета сказалось на особенностях устного народного творчества, в котором в XVI в. большое место занимают народные песни. Так, прославляя героев взятия Казани, они воспевают Ивана Грозного то как «справедливого» царя, бравшего под защиту добрых молодцев из народа и расправлявшегося с ненавистными боярами, то как покровителя

«Малюты злодея Скуратовича». Актуальная тема фольклора XVI в. — борьба с внешними врагами. Однако в это время началась своеобразная переработка древнего цикла былин в контексте новых сказаний. Рассказы о борьбе с половцами и татарами слились воедино, и Илья Муромец, например, оказывался победителем татарского богатыря. Все фольклорные герои — и положительные, и отрицательные — неожиданно встретились при взятия Казани.

Важную роль в народной культуре играли Христа ради юродивые — реальные, но чаще мнимые безумцы, скрывавшие за личиной глупости святость и мудрость. Своей наготой и убогостью они протестовали против злоупотреблений, обличали конкретных людей вплоть до царя с максималистских позиций, не признававших смягчающих обстоятельств отступлений от христианской морали. С их речами не могли не считаться ни цари, ни патриархи.

Образование Московского государства, усложнение экономической и политической жизнедеятельности общества увеличили потребность в грамотных людях, владевших письменностью. Большая роль в развитии образования в XVI в. принадлежала православной церкви, иерархи которой неоднократно обращались к царю, «чтоб велел училища учинити». Стоглавый собор 1551 г., откликаясь на растущую потребность церкви и государства в грамотных людях, принял решение «в царствующем граде Москве и по всем градам... у священников, у дьяконов и у дьячков учинити в домах училища, чтоб священники и дьяконы в коемжде граде предавали им своих детей на учение». Обучением стали заниматься не только лица духовного звания, но и светские «мастера», учившие грамоте в течение 2 лет, за что полагалось «мастеру принести каша да гривна денег». В результате в России была фактически создана общероссийская (хотя и не всеобщая) система начального образования и воспитания, в которой приобретение знаний и нравственность были неразделимы. Причем образование могли получать дети людей «всякого чина... и сана, славных и худородных, богатых и убогих, даже и до последних земледельцев».

В развитии образования на Руси важную роль играли рукописные и печатные азбуковники, представлявшие собой руководства к чтению для детей, знающих основы грамотности, а также наставления по этике поведения дома, в церкви и

общественных местах. Огромными по тем временам тиражами распространялись печатные и рукописные учебные пособия (Букварь Василия Бурцева, учебные Псалтыри, Часословы). Во второй половине века появились пособия по грамматике и арифметике: «Беседа о учении грамоте, что есть грамота и что есть ее строение, и чего ради составися такое учение, и что от нее приобретение, и что прежде всего учитися подобает» и «Книга, рекома по-гречески арифметика, а по-немецки алгоризма, а по-русски цыфирная счетная мудрость».

В середине XVI в. в русской культуре произошло одно из крупнейших событий в ее истории: в Москве началось книго­печатание. Благодаря изобретению во второй половине XV в. Иоганном Гуттенбергом печатного станка, просвещение и образование стали все более стремительно осваивать новые социальные пространства. Священная книга, тексты отцов церкви, комментарии, жития святых и прочая сакральная литература для немногих посвященных, служителей церкви превратились в доступные всем грамотным людям тексты, очень быстро распространившиеся по всей Европе в переводах на родных языках. Печатный станок сделал книгу дешевой и, значит, более доступной широким слоям населения. Но главное — печатная книга открывала совершенно иные возможности для освоения и сохранения в памяти происходивших социальных перемен, а также трансляции социального опыта и разного рода знаний.

Инициатором печатного дела в России был Иван IV, который знал иностранные языки, собирал и читал печатные книги, а главное — осознавал, что печатная книга будет способствовать возвышению Московского государства и укреплению царской власти. Затем к организации печатного дела подключился митрополит Макарий, понимавший, что распространение единообразных церковных книг будет способствовать укреплению авторитета церковной организации.

Вначале Иван IV пытался наладить книгопечатание в Москве с помощью иностранцев. В 1550 г. он обратился к датскому королю и «римскому цесарю» с просьбой прислать в Россию книгопечатников. Однако те, обещая царю помощь, пытались сначала навязать русским католичество и не спешили прислать своих специалистов. Летом 1553 г. во время посещения Троице-Сергиевой лавры царь имел беседу с Максимом Греком, в результате-которой созрело решение наладить книгопечатание

в России собственными силами. Возвратившись в Москву, царь сообщил свое решение митрополиту Макарию, который для постановки печатного дела порекомендовал царю Ивана Федорова, дьякона одной из кремлевских церквей.

Для того времени Иван Федоров и его помощник Петр Мстиславец были весьма образованными людьми и знали типографское дело. Это объясняется тем, что в начале 50-х гг. в Москве уже работала так называемая «анонимная типография», выпустившая ряд изданий без имени автора и указания на место и год издания. Историки считают, что первая московская печатная книга («четвероевангелие») была опубликована в 1553 г. Существует мнение, что основателем анонимной типографии был член Избранной рады Сильвестр. В этой типографии работали «мастер печатных книг» Маруша Нефедьев, Иван Федоров и Петр Мстиславец.

В 1553 г. в Москве началось строительство казенной типографии, которое вскоре, однако, затормозилось. Иван IV был занят военными и государственными делами, а духовенство игнорировало указания митрополита Макария и всячески мешало Ивану Федорову. Потребовался особый указ царя, чтобы здание типографии было достроено. В 1563 г. типография была открыта. Печатников посетили царь Иван IV и митрополит Макарий, в присутствии которых Федоров и Мстиславец начали набирать и печатать первую книгу «Апостол», работа над которой была завершена в 1564 г.

«Апостол» Ивана Федорова синтезировал все лучшее, что было в русских рукописных книгах и в практике «анонимной» типографии, и стал непревзойденным образцом печати для многих последующих десятилетий. Работая над «Апостолом», Федоров значительно обогатил технику книгопечатания. Восхищение читателей вызывали оригинальная техника двуцветной печати «Апостола», его четкий красивый шрифт, отличная верстка, грамотный текст, а также богатое художественное выполнение заставок и узорных букв. Особого внимания заслуживает обстоятельное послесловие, которым Иван Федоров сопроводил издание «Апостола», где говорилось о высоком предназначении печатного слова и резко критиковались рукописные книги за допущенные малограмотными и порой невежественными переписчиками ошибки.

После «Апостола» Иван Федоров по указанию царя в 1565 т. напечатал два издания Часовника. Это была не только церковнослужебная книга, но и учебник, по которому московские люди учились читать.

В XVI в. в России появились зачатки научных знаний. Например, для писцов, описывавших отводимые земли, было составлено руководство «О земном же верстании, как земля верстать», где объяснялось, как вычислить площадь квадрата, прямоугольника, трапеции, параллелограмма с соответствующими чертежами.

Рост торговли и денежного обращения способствовал развитию практических знаний в области арифметики. Не случайно в России терминология связывала арифметические действия с торговыми операциями: слагаемое называлось «перечнем», уменьшаемое — «деловым перечнем». В XVI в. умели производить действия над числами с дробями, пользовались знаками «плюс» и «минус». Однако математические понятия нередко облекались в религиозно-мистическую форму. Например, треугольник представляли как символическое движение святого духа внутри святой троицы от бога-отца, находящегося в вершине треугольника.

Расширение территории Московского государства и рост его связей с зарубежными странами продвинули развитие географических знаний. Наряду с наивными представлениями о «четырехугольной Земле» стали появляться конкретные сведения о расположении ее различных частей. Так, один из образованнейших людей того времени дипломат Дмитрий Герасимов высказал мысль о том, что до Индии и Китая можно добраться через Северный Ледовитый океан. В XVI в. поморы совершали плавания на Новую Землю и Грумант (Шпицберген). В «Торговой книге», составленной во второй половине XVI в., содержались необходимые для внешней торговли сведения о других странах.

Образование Московского государства и последовавшие затем преобразования, затронувшие все сферы общественной жизни, резко активизировали общественную мысль в стране. Сложность социально-политических и духовных процессов, протекавших в эпоху Московского царства, породила напряженные поиски решения таких кардинальных проблем, как характер государственной власти, место церкви в государстве, церковь

и собственность, землевладение и положение крестьян. Общественную мысль XVI в. «будоражили» получившие широкое распространение еретические учения, сомнения в справедливости религиозных догм, первые проблески научных знаний.

Борьба по этим вопросам проходила в условиях, с одной стороны, обострения противоречий между аристократической знатью и служилым сословием (дворянством), которое заявило о себе как о самостоятельной силе, а с другой — окончательного размежевания двух направлений в русской православной церкви (нестяжателей и иосифлян). Хотя это размежевание произошло главным образом по вопросу о церковных имуществах: последователи Нила Сорского возражали против обладания церковью недвижимым имуществом (отсюда «нестяжатели»), сторонники Иосифа Волоцкого (иосифляне) защищали право монастырей владеть землями, разногласия между ними захватывали весьма широкий круг религиозных и политических вопросов.

Церковь в XVI в. играла слишком большую роль в экономической и общественно-политической жизни страны, чтобы борьба между различными течениями в ней могла абстрагироваться от чисто мирских проблем. Церковь претендовала на роль опекуна светской власти и неуклонно увеличивала свои земельные владения, пользуясь рядом преимуществ по сравнению, например, со светскими землевладельцами.

В начале XVI в. в политической жизни России вопрос о церковных имуществах приобрел особую злободневность. В условиях роста помещичьего землевладения и огромной потребности в земельных ресурсах для «испомещения» служилых людей богатства церкви не могли не привлекать внимания со стороны самых различных общественных слоев. В такой ситуации встал вопрос о секуляризации церковных земель. Заручившись поддержкой Ивана III, Нил Сорский выступил на Соборе 1503 г. против стяжательства, отрицая как повседневную практику «стяжания», будь это в форме вложения «на помин души», погашения долгов вотчинниками, так и покупку земель церковью в целях дальнейшего обогащения. Однако Ивану III под нажимом церкви пришлось отступить, и попытка поставить на Соборе вопрос о секуляризации церковных земель окончилась неудачей.

Эта неудача побуждала царское правительство к большей осторожности в проведении политики ограничения прав церкви.

Однако в деятельности, например, Василия III, хотя и непоследовательной, можно заметить курс на ограничение иммунитетных, прав монастырей. Церковь для того чтобы отвратить угрозу над своим имуществом должна была в свою очередь поступиться в пользу великокняжеской власти рядом политических притязаний, прежде всего претензиями на гегемонию в отношении светской власти. Поэтому если в ранних работах апологет стяжательства Иосиф Волоцкий выступал против «тирании», призывая даже к противодействию великокняжеской власти, то постепенно он перешел на позиции ее прославления. Тем самым воинствующий церковник и писатель-публицист ради сохранения привилегий церкви шел от оппозиции к союзу с великокняжеской властью.

Нил Сорский искал новые формы связей православной церкви со светской властью и обществом в России. Основу этих связей он видел в нравственности и аскетизме духовенства. При этом аскетизм Нила Сорского был не телесным, а духовным, он требовал не внешнего умерщвления плоти, а внутреннего духовного самосовершенствования.

Нестяжатели тоже были сторонниками сильной единодержавной власти. Но представляли они ее не просто как самодержавие «богоизбранного» царя, а как систему, в которой все сословия находят определенное место, а функции церкви и светской власти подлежат разделению: церкви — духовные дела, светской власти — мирские. Например, в «Валаамской беседе», памятнике нестяжательской мысли, автор рекомендовал создание в России постоянно действующего Земского совета (собора) из представителей «от всех городов и от уездов», который бы контролировал деятельность воевод, приказных людей и приближенных царя во избежание «бесчисленных властелиных грехов».

Между иосифлянами и нестяжателями были принципиальные расхождения по вопросу об отношении к ересям. Иосиф Волоцкий, проявляя инквизиторские наклонности, был сторонником самой свирепой расправы с еретиками, покушавшимися на некоторые привилегии церкви и ее религиозные догматы. Нил Сорский, не соглашаясь с их требованиями, открыто проповедовал терпимость по отношению к еретикам, его единомышленник В. Патрикеев ратовал за прощение покаявшихся еретиков. Кроме того, можно обнаружить определенную близость

воззрений Нила Сорского и некоторых еретиков. Это касается прежде всего учения о внутреннем самосовершенствовании и возможности непосредственного общения человека с богом.

Идеи нестяжателей поддержал прибывший в 1517 г. из Афонского монастыря Максим Грек, и потому он сразу оказался в центре церковной и политической борьбы в России. При этом Максим Грек соединил критику «стяжания» и «сребротезоимства» с осуждением гнета, которому подвергались «поселяне». Так, Максим Грек, высоко ставя авторитет великокняжеской власти, в то же время резко критиковал любые проявления произвола и «лихоимства», сурово осуждал злоупотребления наместников-кормленщиков, а царю Василию III советовал использовать «дарованную ему от бога благоразумную мудрость», дабы выслушивать «всех могущих советовати, что полезно обществу и времени предстоящее... аще и от худеишего будет реченаа».

Максим Грек доказывал неправомерность ссылок церковников на писания «святых отцов» относительно права владеть землями и описывал тяжелое положение крестьян, живших на монастырских землях. Со страниц сочинений Максима Грека предстает неприглядная картина русской церкви: монахи ссорятся, ведут длительные тяжбы из-за сел и земель, пьянствуют, предаются роскошной жизни, живущих на их землях крестьян опутывают тяжелыми ростовщическими долгами, богатства церкви тратят в собственное удовольствие, пышными обрядами ханжески прикрывают свою глубоко неправедную жизнь.

Дальнейшие политические уступки иосифлян светской власти, их готовность признать великого князя наместником бога на земле сопровождались сближением с великокняжеской властью. Например, новгородский архиепископ Феодосии, сторонник сохранения и укрепления позиций церкви внутри государства, титулует Ивана IV «благородным», «христолюбивым», «вседержавным», «богом избранным и богом почтенным», «царем», «всея Русии самодержцем». Наставляя царя, «всяко тщание о благочестии имети» и подданных «от треволнения спасати душевного и телесного», Феодосии подчеркивает, что он пишет «яко ученик учителю, яко раб государю».

Сближение иосифлян с великокняжеской властью привело к тому, что цестяжательство в конечном счете потерпело поражение, оказав, однако, определенное влияние на некоторые

еретические движения в России. Так, сторонник нестяжательства троицкий игумен Артемий довел созерцательную идеологию Нила Сорского до еретического отрицания обрядности, а его ученик Феодосии Косой стал выразителем интересов низших слоев русского общества, в частности, крестьянства.

Поражение нестяжателей сопровождалось усилением борьбы с любым проявлением «вольнодумства». Так, митрополитиосифлянин Даниил объявил игру на гуслях и домрах, пение «бесовских песен» и даже игру в шахматы и шашки столь же порочными, как сквернословие и пьянство. Осуждались также красивые одежды, «брадобритие». По настоянию Даниила в 1531 г. состоялся церковный Собор против М. Грека и В. Патрикеева, которых обвинили в ереси.

Победа иосифлян над нестяжателями в XVI в., подавление еретических движений утвердили в православной культуре Московского царства идеал терпения, повиновения и покаяния, вытеснив положительный идеал созидания Н. Сорского, рассматривавшего физический труд в качестве обязательной предпосылки «умного делания», и близкого в этом плане идеологическим постулатам западной ветви христианства с ее принципом «молись и работай». Главные ценности христианства — спасение души после смерти, с одной стороны, и труд как ценность, с другой, отделены и противопоставлены друг другу оказались в культуре Московского государства. Одним из оригинальных представителей светских писате­лей-публицистов XVI в. был Федор Карпов, сторонник рационалистического истолкования церковных споров и повседневной жизни. Обеспокоенный состоянием русской церкви, Ф. Карпов выдвинул еретическую мысль о необходимости объединения православной церкви с католической как средство преодоления существующих пороков. Кроме того, он подверг сомнению одно из важных положений христианской догматики, так сказать, повседневного употребления — призыв церкви к «терпению» и «долготерпению». По мнению Карпова, этот призыв годился лишь для «монастырской братии». В миру же жизнь должна устраиваться на совершенно иных началах — на правде и законе, поскольку «долготерпение в людях без правды и закона общества добро разрушает, и дело народное ни во что низводит, злые нравы в царства вводит и творит людей государем не послушных за нищету». При этом под правдой Ф. Карпов понимал

справедливое толкование «законов» в интересах «гармонии» сословий. Поэтому «правда», считал он, должна сочетаться с «милостью».

Если Ф. Карпов в своей политической программе выступал за установление в России четкой законности и всесословной гармонии, то в отличие от него другой известный писатель-публицист XVI в. И. Пересветов смотрел на задачи государства через призму интересов одного — служилого — сословия. Его сочинения были написаны в конце 40-х гг., т. е. в тот период, когда недостатки предшествовавшего правления ассоциировались с произволом аристократической знати. И. Пересветов — сторонник сильной монархической власти, сочетающей «правду» с «грозою»: «как конь под царем без узды, тако и царство без грозы». При этом он считал, что все беды в государстве от «вельмож». Так, падение Византии в России склонны были объяснять отступлением от «чистого» православия, Флорентийской унией. И. Пересветов предложил другую трактовку: виновниками поражения оказались «вельможи», которым последние византийские императоры дали слишком много власти.

Облик идеального правителя И. Пересветов нарисовал в образе некоего Магмет-салтана, деятельность которого как бы разворачивалась на русской почве: он ликвидировал наместничество как систему кормлений, «оброчил вельмож своих», наказал неправедных судей, ввел денежную оплату за службу. Исходной посылкой всех рассуждений И. Пересветова была мысль о том, что обеспечить могущество государства могут только служилые люди. Некоторые историки считают, что политические идеалы И. Пересветова отчасти воплотились в опричнине. Не случайно в позднейшей литературе бытовало мнение, что челобитные И. Пересветова появились уже после опричнины в качестве ее своеобразного оправдания.

Во второй половине XVI в. в споры о характере царской власти включился сам Иван IV. Его оппонентом явился опальный беглый боярин Андрей Курбский, который свою политическую концепцию изложил в «Истории о великом князе Московском», а также в посланиях к царю. Политическим идеалом А. Курбского была сословная монархия. В критике правления Ивана IV он апеллирует к периоду правления «Избранной рады», награждая самыми теплыми эпитетами А. Адашева, Сильвестра, а также

М. Грека и Ф. Карпова. Местные традиции представляются А. Курбскому гуманными и справедливыми, отклонения же от них царя он склонен связывать с развращающим влиянием жен-иностранок: Софьи и Елены Глинской. При этом он писал, что царь, не получивший «дарований» от бога, должен «искать доброго и полезного совета не токмо у советников, но и у всенародных человек, понеже дар духа дается не по богатеству внешнему и по силе царства, но по правости душевной». Однако при этом его беспокоит судьба «сильных во Израиле», т. е. бояр, с которыми царь прежде всего должен делить власть.

Вступив в переписку с А. Курбским, царь, наоборот, стремился максимально скомпрометировать уже отстраненное, но не потерявшее авторитета в глазах различных социальных слоев правительство «Избранной рады». Лейтмотивом всех рассуждений царя, адресованных не столько беглому боярину, сколько всему российскому царству, было одно: ограничение самодержавия в какой-либо форме недопустимо. При этом Иван IV опирался на учение иосифлян о божественном характере царской власти, но интерпретировал его весьма односторонне. Царя вполне устраивала формула, заимствованная из послания апостола Павла: всякая власть от бога и любой власти надлежит повиноваться, не рассуждая, справедливая она или нет. Царя не удовлетворяло положение первого среди равных: он хочет «строить» все сам по принципу «жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же», и поэтому держать ответ за свои действия перед подданными-холопами царь не собирался. Иван Грозный был убежден, что самодержавное правление само по себе есть благо подданных, поскольку исходит от «боговенчанного» царя. Поэтому всякая попытка ограничения самодержавия или даже осуждения лишь какого-то конкретного акта царя расценивалась им как «измена», которая во всех землях подлежала наказанию.

С образованием Московского государства усиливается значение летописей как политических документов. Так, еще в конце XV в. Иван III, отправляясь в поход на Новгород, специально взял с собой дьяка Степана Бородатого, который «умел говорити» по «летописцам русским» «вины новгородские». В XVI в. была предпринята большая работа по составлению новых летописных сводов, особое место среди которых занимает огромный Никоновский летописный свод. Один из его списков был

сделан в виде роскошно иллюстрированного Лицевого свода, содержавшего около 16 тыс. иллюстраций. Этот экземпляр был подвергнут впоследствии неоднократной правке. По мнению ученых, ее делал Иван Грозный, задним числом вносивший в историю обличения прошлых «измен» своих противников, казненных в годы опричнины.

Ведущее место в летописных сводах занимала тема борьбы с ордынским господством и становления Московского государства. Летописание превратилось в государственное дело и стало подвергаться тенденциозной переработке московскими летописцами. В результате в государственном летописании, а затем и в исторической литературе на долгое время утвердилась идея законности московских князей на царский престол и безальтернативное московского централизма.

К летописным сводам примыкала «Книга степенная царского родословия». Ее составителем был митрополит Афанасий, предложивший новый подход к систематизации и изложению исторического материала, который распределялся в книге не по годам, а по 17 родословным «степеням», соответствующим периодам правления великих князей и митрополитов от Ольги и Владимира до Ивана Грозного. Таким подбором и расположением материала подчеркивались особая роль и значение церкви в тесном союзе между светскими и духовными правителями в России.

В XVI в. дальнейшее развитие получила религиозная и светская литература. В то время вся церковная литература делилась на две категории: «служебные» и «четьи» книги. Первые использовались при богослужении, а вторые предназначались для назидательного чтения. Светская литература, отражая события недавнего прошлого, приобретала все большее злободневно-политическое и публицистическое звучание. Богослужебные книги в основном печатались, а «четьи» книги и вся светская литература по-прежнему переписывались от руки.

Один из главных культурных деятелей эпохи Ивана IV митрополит Макарий организовал в первой половине XVI в. большую литературную работу, направленную на усиление религиозного влияния на духовную жизнь страны. Для ежедневного семейного чтения был создан грандиозный свод «Житий святых» — ортодоксальные «Великие Четьи Минеи». Минеями назывались своды сочинений, которые внутри сборника

распределялись по дням, когда их рекомендовалось читать, и группировались по месяцам.

«Великие Четьи Минеи» в 12 томах (по количеству месяцев в году), включавшие жития святых и поучения, византийские законы и памятники церковного права, исторические повести и сказания, служили идеологическим обоснованием общероссийского пантеона святых и прославляли русскую землю как единый центр истинного христианства.

В XVI в. искусство живописи в России развивалось преимущественно в форме иконописи. Однако в эту иконопись стала мощно вторгаться жанровая и портретная живопись с реалистичным изображением святых, пейзажей, фигур зверей и птиц, деталей одежды и предметов быта. На житийных иконах середины XVI в. на первый план начали выступать жанровые сцены, обрамляющие изображение святого, а сами святые обретают черты живых людей. Особенно наглядно это проявлялось у живописцев, связанных с посадскими кругами Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода. На написанных ими иконах порой вместо библейских персонажей появлялись предметы и люди, хорошо знакомые зрителю и художнику по окружающей жизни. Здесь можно было встретить изображение богоматери, похожей на русскую крестьянку.

С таким нарушением традиций иконописания, восходящих к Византии, иосифлянские иерархи церкви смириться не могли. Во «избежание шатости в людях» и с целью пресечения разнообразия образных композиций на иконах Стоглавый собор 1551 г. установил специальные правила для иконописи. С целью искоренения «самомышления» иконописцев и стандартизации обликов святых были введены лицевые иконописные «подлинники» — образцы изображения отдельных святых и целых композиций. Хотя Собор указал в качестве образца иконное письмо Андрея Рублева, повторение даже гениальных произведений обрекало живописное искусство на обеднение творческого начала. Вместе с тем в угоду царю Стоглавый собор разрешил изображать на иконах не только святых, но и царей.

Регламентируя творчество живописцев, иосифлянская церковь стала предъявлять к ним все более жесткие требования точного и безусловного следования текстам Священного писания, «житий» и прочей церковной литературы. В результате живопись стала все более превращаться в иллюстрацию того или иного

текста Священного писания и «житий», а изображения оказывались перегруженными деталями, композиции становились дробными. Тем самым утрачивался лаконизм художественных средств, характерный для художников предшествующего времени и создававший сильный эффект воздействия на зрителя.

Выдающимся мастером живописи в первой половине XVI в. был бывший князь, впоследствии инок Иосифо-Волоколамского монастыря Дионисий. Со своими сыновьями он расписал соборы Пафнутьева и Ферапонтова монастырей. Его фрески, несмотря на статичность фигур и отсутствие перспективы, отличались нарядностью и неповторимо нежным колоритом. В мастерской Дионисия изготовлялись также житийные иконы, посвященные московским святым, сыгравшим важную роль в истории Москвы. Святые на иконах изображались в обрамлении жанровых сцен, иллюстрировавших отдельные эпизоды их житий.

В условиях жесткой регламентации живописного искусства в конце XVI в. среди русских художников выработалось особое направление, сосредоточившее усилия на собственно живописной технике. В иконописи появилось стилистическое направление, получившее название «строгановской школы» по имени купцов и промышленников Строгановых, покровительствовавших этому направлению своими заказами. В этой школе ценились техника письма, умение передать детали на ограниченной площади, внешняя живописность, красота, тщательность исполнения. В связи с этим художники из Устюга Великого разработали специальную технику миниатюрного письма. Для икон этой школы характерны тщательность исполнения, изысканный цветовой строй, своеобразная манера поз и жестов. Крупные мастера строгановской школы подписывали свои работы, поэтому до нас дошли имена Прокопия Чирина, Никифора, Истомы и Назария Савиных.

В целом в условиях «обмирщения» культуры в XVI в. в живописи происходило соединение иррационального и рационального начал. Усиление символизма, утонченности в прорисовке деталей вело к «заземлению» духовности времен Феофана Грека и Андрея Рублева.

С образованием Московского государства в России стали формироваться единые принципы градостроительства и архитектурного стиля. Градостроительство в XVI в. имело сакральный смысл, оно как бы отражало замысел создания образа Небесно-

го града. Например, в основу градостроительной композиции столицы заложена идея «Москва — третий Рим». Выработалось также идеализированное условное изображение городов в виде иконописного символа, изображающего главный собор города. Иконописным символом Москвы стал образ «Небесного Иеруалима», отражавший сознательное устроение города по образу существовавших христианских вселенских столиц. Превратившись в градостроительный образ России, Москва вобрала в себя многообразие черт архитектуры присоединенных городов, включая перенос и повтор их топонимики и символических тем. Понимание Москвы не только как столицы, но и как вселенского духовного центра объясняет массовое приглашение зодчих со всех концов России и из других стран.

В русле этой символики развивалась и архитектура, для которой стал типичен шатровый стиль, восходящий к храму Гроба Господня. Так, храм Покрова на Рву, или Василия Блаженного современники называли Новым Иерусалимом. В XVI в. в России в отличие от византийских крестово-купольных храмов стали строить каменные церкви с шатровым завершением. Появились каменные шатровые церкви без куполов, столпов внутри, с единым, хотя и не столь большим, внутренним пространством. В 1532 г. в ознаменование рождения у Василия III долгожданного наследника престола — будущего Ивана Грозного, в подмосковном дворцовом селе Коломенском была построена шатровая церковь Вознесения, которая стала подлинным шедевром русского каменного зодчества. До сих пор стоит она на прибрежном холме у Москвы-реки и, взметнувшись вверх, к небу, с удивительной силой выражает неудержимый порыв к возвышенному.

Для развития русской архитектуры большое значение имела перестройка Московского Кремля. Еще в конце XV в. после победы над Новгородом Иван III и митрополит Филипп решили построить новый Успенский собор, который должен был превзойти своим величием древнюю новгородскую Софию и отразить могущество Москвы. Сначала собор строили русские мастера, но постройка обрушилась: был утерян опыт строительства крупных зданий. Иван III приказал найти мастеров в Италии, и в Москву приехал знаменитый инженер и архитектор Аристотель Фиораванти. Итальянский мастер познакомился с традициями и приемами возведения церквей, построил новый

Успенский собор — выдающееся произведение русского зодчества, обогащенное элементами итальянской строительной техники й архитектуры эпохи Возрождения. Торжественно величавое здание собора стало главным культовым и политическим сооружением великокняжеской Москвы, классическим образцом монументального церковного зодчества конца XV - начала XVI в.

Из Италии также были приглашены мастера Пьетро Антонио Солари, Марк Руффо, Алев-из Миланец, под руководством которых началась перестройка Кремля: были поставлены новые стены и башни, расширена его территория, изменена внутренняя планировка. В центре находилась Соборная площадь с монументальным зданием Успенского собора и высокой колокольней Ивана Великого. На юго-западной стороне площади псковскими мастерами был возведен Благовещенский собор, приемы внешнего убранства которого были продолжением владимиро-московских (аркатурные пояски) и псковских (узоры верхней части куполов) традиций. Марк Руффо и Пьетро Антонио Солари построили самый большой зал того времени — Грановитую палату для приема иностранных послов. Алевиз Миланец создал собор Михаила Архангела — усыпальницу великих князей и членов их семей, в котором традиции московского зодчества (куб, увенчанный пятиглавием) сочетались с нарядным итальянским декором. Примененный архитектором прием отделки закомар («ракушки») позднее стал излюбленным в московском зодчестве.

Ансамбль Московского Кремля явился уникальным произведением зодчества рубежа XV-XVI вв., олицетворявшего собой величие, красоту и силу освободившегося от татарского господства молодого Московского государства.

При Иване Грозном зодчество находилось под строгой регламентацией со стороны царя и церковников-иосифлян, под влиянием которых в России стали возводиться «тяжелые» постройки в подражание московскому Успенскому собору, например, собор в Троице-Сергиевом монастыре. Лишь в самом конце XVI в. вновь ожило праздничное декоративное начало, которое наиболее ярко проявилось при сооружении церкви в Вяземах под Москвой, Рождественского собора Боровского Пафнутьева монастыря и «малого» собора Донского монастыря в Москве.

В XVI в. государство и церковь стали уделять большое внимание музыке и пению. Например, известно, что Иван Грозный сам сочинял песнопения в честь московских святых. Вопросы музыки и пения специально рассматривались на Стоглавом соборе.

В музыкальную культуру России в это время начали проникать западноевропейские инструменты (органы, клавесины и клавикорды) и формы музицирования, хотя русская церковь оказывала упорное противодействие инструментальной музыке. В народной среде несмотря на запреты церкви широкое распространение получили музыкальные инструменты, прежде всего духовые, струнные и ударные (волынки, сопели, рожки, свирели, дудки, гудки, гусли, домры, балалайки, бубны, бряцала).

В музицировании также началось отступление от византийских канонов. В это время в музыке преобладало церковное многоголосное пение, учитывавшее традиции народной музыкальной культуры. Многоголосное пение с его яркостью и богатством оттенков пришло, по-видимому, из Новгорода. Особенностью русской музыкальной культуры этого времени стало появление трехголосного пения, связанного с народной протяжной песней и символикой образа Троицы. Новгородец Иван Шайдуров придумал особые «знамена» — значки для записи мелодии с «распевами», «разводами» и «переводами».