Дифференциация подсистем общества 4 страница

И все же, по меньшей мере в ближайшей исторической перспективе, даже самые обездоленные категории населения продолжают сотрудничать: факт несправедливости, скрываемый явно злой волей, их члены могут разоблачать в отношении каких-то немногих норм, в то же время поддерживая все остальное. Возможно, за готовностью принимать определенный порядок вещей стоит одна простая истина: каждый человек занимает свое место в социальной структуре, и он платит реальную или воображаемую цену за то, что позволяет себе выделиться из ряда вон в качестве недовольного. Как бы то ни было, нет сомнения, что в каждом времени и месте можно найти категории людей, проявлявших обескураживающую способность к очевидному приятию жалких условий взаимодействия.

Вообще говоря, хотя и вполне уместно указывать на неравное распределение прав в данном порядке взаимодействия (как в случае сегрегационной эксплуатации местных сообществ в каком-то городе) и на неравное распределение риска (как, скажем, среди разных возрастных групп или между полами), центральной темой нашего рассмотрения остается «ход пользования» порядком и при-способительные условности, которые позволяют реализоваться разнообразному множеству планов и намерений путем бездумного обращения к процедурным формам. И, разумеется, принимать условности и нормы как данность (и соответственно начинать действие) — это практически значит доверять людям вокруг себя. Без этого человек вряд ли смог бы справиться с подвернувшимся делом да и вообще иметь какое-либо дело.

Положение о том, что основные правила направляют порядок взаимодействия и делают возможным сам ход его использования, ставит вопрос об известной политике в поддержании порядка и, разумеется, вводит в игру политические соображения.

Современное национальное государство провозглашает себя (используя это почти как способ определения своего существования) конечным авторитетом в деле контролирования (благодаря территориальной юрисдикции) рисков и угроз человеческой жизни, физической неприкосновенности и собственности. Всегда в теории и часто на практике государство подготавливает себе надежные позиции для вмешательства, когда местные механизмы социального контроля не способны удерживать нарушения порядка взаимодействия в определенных пределах, особенно в общественных местах, но не только там. Несомненно, что порядок взаимодействия даже в самых что ни на есть общественных местах не является целиком созданием аппарата государства. Определенно, большая часть этого порядка устанавливается и поддерживается, так сказать, снизу, в некоторых случаях, несмотря на надзор власти, вовсе не из-за него. Тем не менее здесь государство успешно закрепило за собой легитимный приоритет, монополизировав применение тяжелого вооружения и дисциплинированных военных кадров в качестве крайнего средства.

Вследствие этого некоторые стандартные формы взаимодействия — обращения с каких-то возвышений, митинги, процессии, не говоря уж о таких специальных формах, как пикеты бастующих или сидячие забастовки, — могут быть сочтены правительственными чиновниками угрозой безопасности государства и на этом основании прекращены силой, хотя в действительности никакой существенной угрозы общественному порядку, возможно, не последовало бы. С другой стороны, нарушения общественного порядка могут быть предприняты не только ради личного выигрыша, но и для целенаправленного вызова авторитету государства в виде символических актов, воспринимаемых как насмешка и исполняемых в предвкушении именно такого восприятия.

До сих пор я везде говорил в категориях существования лицом-к-лицу. Я заплатил за это обычную цену — высказываниями очень широкими, избито-общеизвестными и метатеоретическими (если воспользоваться словцом, которое само по себе столь же спорно, как и то, к чему оно относится). Менее бессодержательным подходом, равно обобщенным, но натуралистически обоснованным, было бы попытаться определить во взаимодействии основные субстантивные элементы, повторяющиеся структуры и их сопутствующие процессы. Что за виды животных найдутся в зоопарке взаимодействующих? Что произрастает в этом особенном саду? Давайте рассмотрим некоторые базисные, по моему мнению, моменты.

1. Можно начать с лиц, как неких передаточных сущностей, т. е. с подвижных человеческих особей. В общественных местах мы встречаем «одиночек» (группу из одного лица) и «компании» (группу более чем из одного лица), и такие группы толкуются как самодостаточные единицы для целей участия в потоке обыденной общественной жизни. Можно также упомянуть несколько более крупных подвижных единиц, например, колонны и процессии и, как предельный случай, очередь, выступающую в качестве стационарной подвижной единицы. (Любое упорядочение доступа к чему-либо по времени участия в действии можно, при разумном расширении, назвать очередью, но здесь я так не поступаю.)

2. Далее, хотя бы только в целях повышения эвристичности и последовательности в словоупотреблении, имеет смысл несколько уточнить термин «контакт». Контактом я буду называть любое событие, когда индивид вступает в сферу ответного соприсутствия другого, будь то в форме физического соприсутствия, телефонной связи или обмена письмами. Поэтому я считаю частями контакта все те взаимные попадания в поле зрения и обмены, которые случаются за время одного такого события. Так, беглый уличный обмен взглядами, разговор, обмен все более скупыми приветствиями при встречах в одном кругу общения, взгляд на присутствующих трибунного оратора — все подходит под определение единичного контакта.

3. Имеется также обширный класс собраний, когда люди физически сходятся вместе в маленький кружок как полноправные сознательно ответственные участники некоего явно взаимозависимого предприятия, где сам период участия обставлен известного рода ритуалами, или легко допускает их появление. В некоторых случаях действует лишь горстка участников, на минимальном уровне поддерживается разговор того рода, который можно рассматривать как имеющий какую-то самоограничивающую цель, и поддерживается видимость, будто каждый, в принципе, имеет одинаковое право на свое участие в разговоре. Такие разговорные схватки можно отличать от собраний, где председательствующий управляет очередностью выступлений и решает вопрос об их уместности: таковы всевозможные «слушания», «суды» и прочие юридические процедуры. Всем этим основанным на разговорах видам деятельности следует противопоставить многие взаимодействия, где вплетенные в них действия не требуют озвучивания и где разговор, если он вообще возникает, проходит как обрывочное, приглушенное постороннее включение или как нерегулярное вспомогательное средство для координации осуществляемых в данный момент действий. Примерами таких взаимодействий являются карточные игры, процессы обслуживания, занятия любовью и «комменсалистские» отношения между людьми.

4. Следующей будет универсальная сценическая форма, при которой деятельность протекает перед аудиторией. Представленное таким образом может быть разговором, состязанием, формальным заседанием, спектаклем, киносеансом, музыкальным исполнением, демонстрацией ловкости или трюкачеством, образцом красноречия, церемонией, комбинацией всего этого. Представляющие будут находиться либо на каком-то возвышении, либо в кольце зрителей. Размер аудитории мало связан с тем, что представляется (хотя он должен соответствовать условиям размещения, которые позволяют видеть сцену), и главная обязанность зрителей — оценивать, а не действовать самим. Конечно, современные технологии взорвали этот институт взаимодействия, включив в него громадные отдаленные аудитории и расширенную массу материалов, которые могут быть вытащены на всеобщее обозрение. Но эта сценическая форма сама по себе очень хорошо отвечает требованиям сосредоточения потенциально большого числа индивидов на единственном фокусе созерцательного и познавательного внимания, что возможно только если зрители согласны чисто заместительно вникать в чужой опыт, представляемый на сцене.

5. Наконец, можно упомянуть праздничные общественные события. Я имею в виду собрания индивидов, допускаемых на эти мероприятия на каком-то контролируемом основании под знаком и в честь некоторых совместно признаваемых обстоятельств. Вероятно, там сложится некое общее настроение или тон, определяющий круг вовлеченности участников. Они организованно прибывают на место действия и так же отбывают. Обстановкой единственного события может служить больше чем одна ограниченная зона, эти зоны связаны так, чтобы сделать удобным движение, смешение и циркуляцию взаимных реакций. В круге своего действия любое общественное событие, по всей вероятности, создает обстановку для множества разных маленьких концентрированных эпизодов, разговорных и иного рода, и очень часто оно будет выдвигать на первый план (и фиксировать) сценически заметную деятельность. При этом часто будет возникать ощущение некой зоны официальных действий, время до начала которых характеризуется позволительностью нескоординированных проявлений общительности, а время после — чувством освобождения от выпавших на чью-то долю обязанностей. Как правило, там будет наблюдаться какое-то предварительное планирование, иногда даже программа действий, и сложится в общих чертах специализация функций между обслуживающим персоналом, официальными организаторами и неофициальными участниками. Вся эта деятельность как целое заранее воспринимается — глядеть ли вперед или назад — неким единым, сообщаемым другим событием. Праздничные общественные события можно рассматривать как самую крупную единицу взаимодействия, являющуюся, по-видимому, единственной его разновидностью, которую возможно растянуть на ряд дней. Но обычно праздничное событие, раз начавшись, будет непрерывно продолжаться до конца.

Очевидно, что всякий раз, когда случаются какие-то столкновения, выступления на подмостках или праздничные общественные события, происходят также разные временные передвижения и потому появляются организационные единицы, в которых эти передвижения регулируются. Должно быть столь же понятно, что краткие, с пятого на десятое обмены словами в ходе взаимодействия играют служебно-вспомогательную и приспособительную роль, устраняя заминки в скоординированной деятельности и ненамеренные столкновения из-за смежных независимых действий.

В этом беглом обзоре я затронул несколько основных подразделений взаимодействия: подвижные единицы, контакты, разговорные схватки, формальные собрания, сценоподобные выступления и общественные праздники. Подобным же образом можно бы потолковать о процессах или механизмах взаимодействия. Но хотя довольно легко обнаружить периодически повторяющиеся достаточно общие процессы взаимодействия (особенно микроскопические), трудно определить основные из них, за возможным исключением процессов, связанных с поворотами в разговоре. Нечто подобное можно сказать и о ролях во взаимодействии.

Дальше я уже не буду говорить о формах и процессах общественной жизни, специфичных именно для порядка взаимодействия. Такой разговор мог бы иметь смысл только для интересующихся человеческой этологией, коллективным поведением, общественным порядком и дискурсным анализом. Вместо этого я хочу сосредоточиться на заключительных замечаниях по одной общей проблеме очень широкого значения: проблеме точек соприкосновения между порядком взаимодействия и более традиционно рассматриваемыми элементами социальной организации. Цель в том, чтобы описать некоторые черты порядка взаимодействия, но только те, которые прямо влияют на макроскопические миры вне сферы взаимодействия, где эти черты обнаружены.

С самого начала здесь присутствует нечто столь очевидное, что кажется само собой разумеющимся и не стоящим внимания: определенное прямое воздействие ситуационных эффектов на социальные структуры. Можно сослаться на три примера из таких явлений.

1. Поскольку сложная организация становится зависимой от конкретного персонала (обычно персонала, сумевшего занять правящие роли), постольку ежедневная череда социальных ситуаций на работе и после нее, т. е. ежедневная жизненная круговерть, в которой эти персонажи могут потерпеть ущерб или быть похищенными, оказывается также множеством ситуаций, в которых могут пострадать и их организации. В этом отношении уязвимы спекулятивные предприятия, семьи, связи, особенно те, которые состоялись на территориях в высокими показателями преступности. Хотя в разных местах и временах эта тема способна привлекать большое общественное внимание, мне она кажется теоретически малоинтересной: рассуждая аналитически, неожиданные смерти от естественных причин вносят в организации почти такие же возмущения. В обоих случаях мы имеем дело просто-напросто с риском.

2. Как уже понятно без слов, очень большая доля работы организаций: принятие решений, передача информации, тесная координация физических действий — делается лицом-к-лицу, требует именно таких личных контактов и уязвима для свойственных им последствий. Иначе говоря, поскольку агентов социальных организаций любого масштаба можно убеждать, обманывать, льстиво превозносить, запугивать, или влиять на них другими способами, доступными только в контактах лицом-к-лицу, постольку и здесь тоже наш порядок взаимодействия прямо затрагивает макроскопические образования.

3. Существуют рабочие контакты, в которых «впечатление», производимое субъектами в течение взаимодействия, влияет на их жизненные шансы. Институционально признанный пример этого — обязательное собеседование, проводимое школьными советниками, психологами отдела кадров, психиатрами-диагностами и судебными чиновниками. В менее откровенной форме такая работа с людьми вездесуща: каждый человек стоит на страже чего-то. Даже дружеские отношения и брачные узы (по крайней мере, в нашем обществе) можно проследить вспять к некоему событию, когда из случайного контакта вышло нечто большее, чем было нужно.

Происходило ли все в институционально признанной обстановке или нет, только ситуационный момент в таких рабочих контактах очевиден: каждая культура, и наша определенно, располагает, по-видимому, огромным запасом фактов и фантазий о материализованных показателях статуса и характера, тем самым делая общественное лицо человека удобочитаемым. Следовательно, если только живо представить себе, что мы уже знаем, то благодаря своего рода предварительной договоренности социальные ситуации, по-видимому, определенно строятся так, чтобы снабжать нас сведениями о разнообразных качествах какого-то участника. Далее, в социальных ситуациях, как и в других обстоятельствах, принимающие решения могут использовать (будучи под давлением) открытый для дополнений набор рационализации, чтобы скрыть от подчиненных (и даже от самих себя) смесь соображений, присутствующих в их решениях, и особенно относительный вес, придаваемый этим немногим детерминантам.

В таком случае именно в этих рабочих контактах может происходить та тихая сортировка детерминантов действия, которая (как, возможно, имел в виду Бурдо) воспроизводит определенную социальную структуру. Но этот консервативный эффект, аналитически говоря, не ситуационный. Субъективное взвешивание большого числа социальных атрибутов, будь то атрибуты официальные или нет, реальные или фантазийные, всегда порождает маленькие мистификации: скрытое значение, придаваемое, скажем, расе, может быть смягчено скрытым значением, придаваемым другим структурным переменным — классу, социальному полу (гендеру), возрасту, сочленству, сети взаимоподдержек — структурам, которые в самом лучшем случае не вполне согласуются друг с другом. Вдобавок _структурные атрибуты, задействованные открыто или скрыто, не совпадают полностью с личными качествами, такими, как здоровье или энергия, или с экзистенциальными качествами, которые проявляют все люди в социальных ситуациях: наружность, личность и т. п. Тогда ситуационное в рабочих контактах составляют предъявляемые свидетельства, что эти контакты полностью обеспечиваются из резерва реальных или кажущихся качеств участников при одновременном сохранении детерминации жизненных шансов путем недоступного для других взвешивания этого комплекса свидетельств. Хотя такой порядок обычно способствует скрытому закреплению структурных очертаний, он же может послужить и ослаблению их.

Отсюда можно указать очевидные пункты, в которых социальные структуры зависимы (и уязвимы) от событий, происходящих в контактах лицом-к-лицу. Это привело некоторых к попыткам доказать, что все макросоциологические черты общества и само общество сводятся к периодически возникающей композиции явлений, могущих быть прослеженными в реальности личных контактов, — вся проблема лишь в соединении и экстраполяции результатов взаимодействия. (Такую позицию иногда подкрепляют аргументом, будто все известное нам о социальных структурах можно проследить назад к хорошо переработанным выжимкам из того, что первоначально было потоком опыта в социальных ситуациях.)

Я нахожу эти притязания чуждыми духу моих рассуждений. На первый случай, они смешивают формат взаимодействия, в котором слова и жестовые знаки проявляются, со вносимым значением этих слов и жестов, — короче, они смешивают причинно-ситуационное с субъективно вложенным в ситуацию. Когда брокер информирует вас, что он вынужден продать ваш контракт на сторону, или когда ваш работодатель или партнер уведомляет, что ваши услуги больше не требуются, то эти плохие новости могут быть сообщены в Уединенной беседе, которая осторожно и деликатно очеловечивает ситуацию. Такая тактичность входит в состав ресурсов нашего порядка взаимодействия. В момент их использования вы можете быть очень благодарны за это. Но завтра какое это имеет значение, если вы получили телеграфное уведомление об увольнении, информацию на компьютере, условную голубую полоску на табельных часах или короткую записку, оставленную на вашем рабочем столе? Степень деликатности или бесцеремонности обращения с вами в момент передачи плохих новостей ничего не говорит о структурной значимости этих новостей самих по себе.

Далее, я не верю, что кто-то может узнать о состоянии товарного рынка, или порядке этнической преемственности в муниципальных администрациях, или структуре систем родства, или систематических фонологических сдвигах в диалектах некоего речевого сообщества путем экстраполяции или соединения данных из конкретных социальных контактов между лицами, вовлеченными в любой из названных образцов взаимодействия. (Высказывания о макроскопических структурах и процессах вполне осмысленно могут быть подвергнуты микроанализу, но того рода, что за обобщениями ищет критические различия между, допустим, разными отраслями промышленности, регионами, краткосрочными периодами и т. п. в меру разумной достаточности, позволяющей поправить слишком общий взгляд, а не просто из-за пристрастия к личным взаимодействиям.)

Не поддерживаю я и идею, будто поведение лицом-к-лицу более реально и менее зависимо от произвольной абстракции чем то, что, по нашему мнению, происходит при сделках между двумя корпорациями, или при распределении уголовных преступлений в еженедельном цикле и по районам в каком-то административном округе Нью-Йорка. Во всех этих случаях мы получаем чьи-то грубо отредактированные поспешные обобщения. Я просто хочу сказать, что формы жизни лицом-к-лицу воспроизводятся достаточно гладко благодаря постоянному повторению со стороны участников, во многих отношениях разнородных и все же вынужденных быстро достигать рабочего взаимопонимания. Поэтому такие формы кажутся более открытыми для систематического анализа, чем внутренние или внешние проявления многих макроскопических сущностей. Формы как таковые погружены в мир субъективных чувств и потому при своем освоении допускают заметную роль эмпатии. Очень короткая протяженность в пространстве и времени феноменального выражения многих из этих событий облегчает их регистрацию (и повторение), так что человек определенно способен собственными глазами следить за конкретными обстоятельствами их протекания от начала до конца. И все-таки мы должны помнить, что даже эту область взаимодействия лицом-к-лицу, которую одни ученые считают мельчайшей (и в этом смысле, предельной) единицей личного опыта, другие находят безнадежно сложным предметом исследования, требующим гораздо более тонкого микроанализа.

В общем, говорить об относительно автономных формах жизни в составе порядка взаимодействия (как это удачно сделал Чарльз Тилли по отношению к особой категории этих форм) — не значит выдвигать эти формы как так или иначе первичные, фундаментальные или формулирующие облик макроскопических явлений. Поступать так пристало эгоцентрическим играм драматургов, клинических психологов и хороших осведомителей — всем, кто изготовляет свои истории с уверенностью, что внутренние силы индивидуальных характеров формируют и направляют действие, позволяя индивидуальностям слушателей и читателей приятно отличаться друг от друга результатами. Говорить об упомянутых формах не значит также говорить о чем-то неизменном. Все элементы общественной жизни имеют историю и подвержены критическим изменениям во времени, и ни один из них нельзя полностью понять отдельно от конкретной культуры, в которой он встречается. (Это не отрицает того, что историки и антропологи часто снабжают нас данными, которые могли бы понадобиться для реалистичного анализа практик взаимодействия в сообществах, нам больше не доступных.)

Я коснулся прямых связей между социальными структурами и порядком взаимодействия не потому, что имею сказать о них нечто новое или принципиальное, но всего лишь с намерением создать нужный контраст для тех пограничных явлений, которые рассматриваются чаще всего, а именно, для дюркгеймовских эффектов. Вы все знаете, что такое церковная литания. Определяющая черта собраний лицом-к-лицу в том, что в них и только в них одних мы можем подгонять образ действий и драматическую форму к содержаниям, которые иначе не воспринимаются чувствами. Через костюм, жест и постановку тела мы способны изобразить и представить разнообразный список нематериальных вещей, у которых общего только факт, что они имеют какое-то значение в нашей жизни и все-таки не дают о себе знать. Это могут быть: заметные события в прошлом, мировоззренческие представления о космосе и нашем месте в нем, наши идеалы относительно лиц разных категорий, общественных отношений и больших социальных структур. Такие воплощения незримого сосредоточены в церемониях (в свою очередь вплетенных в праздничные общественные события) и предположительно позволяют участникам подтвердить привязанность к своим коллективам и обязательства перед ними, а также оживить свои основные убеждения. Здесь торжественное прославление какого-то коллектива оказывается сознательным поводом для определенного социального события, заключающего в себе такое прославление, и оно естественным образом входит в организацию этого события. Колебания масштабов таких праздничных событий велики: на одном конце — коронации, на другом — торжественный обед двух пар вне дома (этот все более общепринятый ритуал принадлежности к среднему классу — ритуал, которому мы все придаем и от которого получаем заметный общественный вес).

Социальная антропология провозглашает эти разнообразные церемонии своей епархией, и поистине лучшая их трактовка в современных сообществах имеется в книге Ллойда Уорнера «Живые и мертвые». Оказалось, что секулярные массовые общества не стали враждебными к таким праздничным церемониям, например, как документально показал недавно Кристал Лейн, советское общество в действительности изобилует ими. Ритуальные благословения могут убывать в числе и значимости, но по-прежнему не испытывать недостатка в поводах, по которым в один прекрасный момент они могли бы быть предложены.

И похоже, эти случайные поводы имеют макроструктурные последствия. Например, Абнер Коэн сообщает нам, что карнавал ка-рибских ударных оркестров, начинавшийся в лондонском районе Ноттинг Хилл как многонациональное гуляние одного жилого квартала, закончилось основанием политической организации выходцев из Вест-Индии; что начатое как ежегодный публичный Праздник банка (в сущности, эфемерное событие, жизнь которого совпадала со сроком жизни непосредственного взаимодействия) закончилось как некое самовыражение политически сознательной группы — самовыражение, в этом качестве существенно помогающее создавать такой структурный контекст, в каком оно стало бы заметным. Так что упомянутый карнавал можно в большей мере считать причиной социального движения и его последствий для формирования группы, чем ее самовыражением. Подобно этому Саймон Тейлор убеждает нас, что календарь политических празднеств, принятый национал-социалистическим движением в Германии, — календарь, бывший гитлероцентричной версией основных христианских церемоний, — играл важную роль в упрочении власти нацистской партии над нацией. Ключевым событием в этом ежегодном цикле был, по-видимому, имперский День партии, проводимый на Цеппелиновом поле в Нюрнберге. На этом месте можно было собрать почти четверть миллиона человек, одновременно предоставив им всем возможность видеть сцену действа. Само это число людей, в унисон откликавшихся на одни и те же сценические события, явно имело продолжительное влияние на некоторых участников. Несомненно, перед нами здесь формирующий случай ситуационного события, и несомненно, что самая интересная проблема не в том, как ритуал отражал нацистские доктрины относительно мира, а в том, как этот ритуал сам по себе вносил очевидный вклад в политическую гегемонию его устроителей.

В этих двух примерах (допускаю, отчасти крайних) мы имеем прямой скачок от эффекта рожденного во взаимодействии к политической организации. Несомненно, любые массовые сборища (особенно такие, где происходит коллективная встреча с авторитетной властью) могут иметь долговременное влияние на политическую ориентацию участников подобного обряда.

Далее, хотя, по-видимому, достаточно легко определить коллективные сборища, проецируемые церемонией на поведенческом экране, и привести, как я только что сделал, свидетельства решающего вклада, какой эта проекция может внести в само содержание происходящего, — совсем другое дело уметь показать, что из церемонии в общем выходит нечто макроскопически значимое, по крайней мере, в современном обществе. Люди, которые занимают положение, позволяющее санкционировать и организовывать такие события, часто оказываются лицами, играющими в них главную роль, и эти Функционеры всегда, по-видимому, оптимисты в отношении результатов. Но фактически связи и взаимоотношения, которые мы церемонизируем, могут быть так ослаблены, что периодически повторяющийся праздничный обряд в их честь — это все, что мы готовы для них сделать, и потому они выражают не столько нашу социальную реальность, сколько нашу ностальгию, нашу больную совесть и наше запоздалое почитание того, что более никого не обязывает. (Когда друзья переезжают в другой город, празднование случайных встреч может стать основным содержанием, а не просто выражением отношений дружбы.) Более того, как предположили Мур и Майерхофф, категории лиц, соединившихся в церемонии (и, следовательно, вовлеченные в нее структуры), возможно, никогда уже не сойдутся вместе снова ни церемониально, ни как-нибудь иначе. Может быть единожды представлен одномоментный срез разнообразно сталкивающихся интересов — и ничего больше. Определенно, такие торжественные обряды, как президентское послание, необязательно имеют результатом новый возврат членов аудитории к дисциплине и исповеданию веры, под знаменем которого они собираются. В действительности всякий человек может надеяться, что воспоминания о том, как было потрачено время, скоро изгладятся, позволив каждому на следующий год присутствовать на мероприятии снова, снова зарекаясь приходить сюда. В итоге, сентименты насчет укрепления структурных связей больше способствуют проведению какого-то торжественного мероприятия, больше служат дополнительным источником вовлечения людей, чем все такие события служат усилению того, что питает эти чувства.

VII

Если мы мыслим церемониалы как некие постановки сюжетно-повествовательного характера, более или менее обширные и более или менее изолированные от обыденной рутины, тогда мы в праве противопоставлять эти сложные театрализованные представления «контактным ритуалам», а именно тем небрежным, кратким самовыражениям, сопутствующим каждодневным действиям — так сказать, самовыражениям на ходу — наиболее частый случай которых включает всего лишь двух индивидов. Эти контактные представления не очень хорошо изучены социальной антропологией, хотя они, по-видимому, гораздо лучше поддаются исследованию, чем более сложные цепи событий. Фактически этология и этологическая концепция ритуала (по меньшей мере в смысле демонстрации намерений) кажется такой же уместной, как и антропологическая трактовка. Тогда возникает вопрос: какие источники свидетельствуют о связи социальных структур с контактными ритуалами? Это вопрос, который я хочу рассмотреть в заключение.

События, происходящие по случайным поводам, когда индивиды находятся в непосредственном присутствии друг друга, обречены служить микроэкологическими метафорами, сводками и выразительными символами структурных порядков — хотим мы того или нет. И если такие выражения не должны происходить как бы между прочим, то локальной окружающей средой, несомненно, можно манипулировать так, чтобы их производить. При наличии избирательно чувствительных точек в какой-то конкретной культуре (например, особая озабоченность по поводу относительного социального возвышения, предпочтение правосторонности перед левосторонностью, ориентация в главных направлениях) — при таких культурных пристрастиях некоторые изобразительные, присутствующие в ситуации средства будут, конечно, использоваться больше других. Вопрос тогда в том, каким образом эти черты нашего локального порядка взаимодействия будут сцеплены, встроены или увязаны в социальные структуры, включая общественные отношения? В этом пункте социальные науки были весьма легкомысленными, по случаю довольствуясь фразой о неопределенном «выражении каких-то объективных условий». Ни в каком простом смысле маленький социальный ритуал не является выражением структурной расстановки сил: в лучшем случае он есть выражение, развивающееся в некотором отношении к этой расстановке. Социальные структуры не «детерминируют» культурно нормальные самопроявления, а просто помогают выбрать их из доступного репертуара. Такие самовыражения, как первенство в получении обслуживания, первоочередность в прохождении через Дверь, сидение в центре общего внимания, доступ к разным видным местам, предпочтительное право вмешательства в разговор, избрание в качестве адресного получателя чего-то, принадлежат к миру взаимодействия по содержанию и характеру. Вероятно, в самом лучшем случае они имеют лишь слабые отношения к чему-то, что можно бы связать с ними в качестве социальных структур. Эти самовыражения суть знаковые орудия, собранные из подручных изобразительных материалов, и то, что они начинают рассматриваться как некое «отражение» чего-то, неизбежно оказывается открытым вопросом.