Глава 12. Песочный человек

На такси я доехала до нужного адреса. Дом выглядел не как клиника, а скорее как роскошный отель. У него были острая двускатная крыша и бросающийся в глаза красно-коричневый кирпичный фасад, который прерывался на нижнем этаже круглыми, а на верхних этажах квадратными окнами с перемычками.

- Этого не может быть, - сказала я безнадёжно. - Должно быть, вы ошиблись.

- Вам нужна была Иерусалимская больница, не так ли? Это Иерусалимская больница, юная леди, - возразил водители такси вежливо, но немного раздражённо. - Другой Иерусалимской больницы в Гамбурге нет.

Я заплатила и вышла из машины. Ещё пять минут до моей первой смены. В большинстве окон уже не горел свет, но в фойе было светло. На самом деле, это было совершенно глупо, то, что я собралась сделать. Я могла бы позвонить. Хотя номера телефона у меня с собой не было, и в письме стоял только адрес электронной почты, но это было дело трёх минут: вытащить мой мобильный из сумки, позвонить в справочное бюро, попросить, чтобы меня соединили и сообщить, что произошла путаница.

Почему тогда я этого не делала? Я прочитала письмо в свете фонаря в последний раз. Что-то в этом письме заставило меня посчитать, что оно важно, но я не могу сказать, что именно. Я невольно выпрямила плечи, когда подумала о Пауле и его быстром диагнозе. Я была полна решимости не верить в моё предполагаемое психическое расстройство.

Если то, что думал Пауль, было правдой, то меня и так когда-нибудь мужчины в белом заберут и запрут. Тогда я всё равно не могла ничего с этим поделать. Так что было лучше не сводить себя с ума этой мыслью, что возможно я сумасшедшая. Потому что это казалось ещё более сумасшедшим, чем всё остальное. И конечно, мне нельзя думать о безумной теории, которая появилась у меня по дороге сюда, что это письмо послал Пауль и он уже давно планировал отправить меня в психиатрическую больницу.

Может быть, как раз именно в это заведение. Внезапно улица передо мной освободилась. Я воспользовалась возможностью и перешла её, не смотря ни вправо, ни влево. Две минуты до восьми. Неторопливо я шла мимо деревьев, навстречу к входу. Одна минута до восьми. Теперь я ничего не могла поделать с этим. Мои ноги двигались сами по себе, и как только я зашла в клинику, то направилась прямо к стойке регистрации.

Сразу же мне в глаза бросился стройный, почти лысый мужчина в белом докторском халате и со стетоскопом вокруг шеи, который шатался за дамой с телефоном. Да, иначе это нельзя было назвать - он там шатался, хотя собственно ему здесь было нечего делать. Он заглянул в несколько ящиков и просмотрел пачку писем, но его внимание было направлено в другое место. Оно было направлено на меня.

- Добрый вечер, я могу вам помочь? - приветливо спросила дама за стеклом.

- Я... э-э, - начала я, заикаясь, и подняла письмо вверх.

- Ах, а вот и вы, госпожа Шмидт. Пойдёмте, пойдёмте со мной! - бодро воскликнул мужчина и выскочил из-за угла. Прежде чем я смогла среагировать, он схватил меня за рукав и затолкал в лифт.

- Я не госпожа Шмидт, - прошипела я и попыталась вырвать мой локоть из его руки. Сразу же он отпустил меня и поднял, извиняясь, руки вверх.

- Простите меня, барышня Штурм, - прошептал он. - Но сейчас вы должны пройти со мной, и, пожалуйста, держите рот на замке, пока мы не окажемся наверху.

К нам присоединилась медсестра с пузатым чайником в руке, и мужчина начал непринуждённую беседу, в хорошем настроении и обычное бла-бла. Погода, скорей бы настала весна, чтобы наконец можно было снова посидеть на улице. Как дела у детей? Я попыталась сделать ни к чему не обязывающее выражение лица и сделать вид, что это совершенно нормально и правильно, что я была здесь. Но во мне всё кипело. Если этот тип хотел "наверху" засунуть меня в смирительную рубашку, то его кое-что ожидало.

Он знал моё имя... За всем этим должен стоять Пауль.

- Я убью тебя, клянусь, - прорычала я между стиснутыми зубами, когда медсестра наконец оставила нас одних.

- Что? - спросил мужчина, сбитый с толку, и повернулся, улыбаясь, ко мне. Его серые глаза лукаво засверкали.

- Ничего, - ответила я, вздыхая. – Ну, давайте. Расскажите мне, что со мной не так. Потом напичкайте меня валиумом, и скоро я буду чувствовать себя гораздо лучше. Или это не так?

Его улыбка превратилась в широкую усмешку.

- Только одно вы должны мне объяснить, - продолжила я пылко. - Почему вы, являясь врачом, подыгрываете мне в этом глупом дерьме? Место уборщицы, ха...

- Я боюсь, что здесь случилось недоразумение. Кто считает вас сумасшедшей, барышня Штурм? Или мне лучше сказать: барышня Фюрхтегот? –

Я остановилась.

- Мой брат.

- Ах да. Пауль, не так ли? - Я кивнула. - Что же, на меня вы производите разгневанное и, к сожалению, немного несчастное впечатление, но с вашим сознанием, мне кажется, всё в порядке, если вы это имеете в виду.

- Это так, - ответила я и засмеялась с облегчением. - Тогда Пауль ничего общего не имеет с этой глупой вещью, с уборщицей? Но что я тогда здесь делаю? И кто вы такой?

Врач толкнул меня в уютный рабочий кабинет. На письменном столе не было ни одного сантиметра свободного места. Он был заполнен папками и опасно высоко наложенными книгами: замечательный научный хаос, который сразу успокоил меня.

- Я хочу показать вам своих пациентов.

- Почему? - Его озорная улыбка, которая была настолько симпатичной, что я автоматически расслабилась, осталась, но что-то в этой улыбке было не так - и это бросилось мне в глаза не в первый раз. Она выглядела не фальшиво или искусственно. Но мне казалось, что ему пришлось долго и упорно тренироваться, чтобы она снова не сошла так быстро с его лица. Когда она сходила с его лица, как только что, только на долю секунды, его серые глаза становились такими серьёзными и грустными, что они пробуждали во мне желание отвести от них свой взгляд.

- Вы согласитесь с тем, что я объясню вам все позже? - спросил он меня, не ожидая от меня реального ответа. - Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели на пациентов беспристрастно.

- Но вы ведь знаете, что я не ваша, э-э, уборщица? - Вместо того чтобы ответить, он встал и протянул мне свою руку. Хотя я не любила касаться чужих людей, я доверчиво взяла его под руку. В коридоре он снова отпустил меня, чтобы открыть первую дверь.

- Пожалуйста, - сказал он. - Посмотрите.

- Но я ведь не могу... Почему?

- Сделайте мне одолжение, барышня Штурм, и не будьте так упрямы. Посмотрите на это, я прошу вас.

Я неохотно подчинилась. Для меня было неприятно смотреть на чужих пациентов, а это, очевидно, была палата пациента. Через стекло, перед которым находилась узкая панель с измерительными приборами и разными инструментами, я могла видеть кровать, в которой спала женщина. Ну, должна была спать. Но то, что она делала, ничего общего не имело с тем, что я понимала под сном. Её глаза были закрыты, а её лицо, как и у любого спящего, слегка расслабленно. Она была где-то в другом месте, не здесь, она не замечала нас. Но её тело почти насильственно противилось сну. Она сидела на коленях посередине своей помятой постели и ритмично качала верхнюю часть тела туда-сюда. Иногда она при этом наклонялась так сильно вперёд, что её лоб касался простыни. Только смотря на неё, у меня участилось дыхание.

Постоянное покачивание должно быть изнурительным, и оно отнимает много сил. Я медленно выдохнула, чтобы избавиться от головокружения в голове, которое охватило меня при виде этой женщины. Её лицо напоминала мне фотографии в папиных документах об историях болезней пациентов. Это было разрушенное лицо, и я не могла представить себе, что она не чувствовала, что происходило. Она просто не могла ничего с этим поделать. Она была беспомощна. И я, смотря на это, становилась такой же беспомощной.

- Она делает это половину ночи, уже в течение многих лет, - объяснил врач объективно, но не без сострадания. - Два брака распались, её третий муж привёз её ко мне. Он больше не знает, как ей помочь. Он пытался спать рядом с ней, но она не находит покоя. Да и она сама много лет постоянно истощена и не в состоянии работать. Утром она себя чувствует так, будто пробежала марафон.

- Что с ней такое? - Хотя стекло точно было звуконепроницаемым, я понизила голос. Он прозвучал слабо и с дрожью.

- Хороший вопрос, - похвалил меня врач. - Как раз правильный. И как раз тот, на который я уже многие годы ищу ответа. Мы называем это сомнамбулизм. Как часто: понятие, но без способа исцеления. Давайте пойдём дальше...

Я оставалась стоять пару секунд, прежде чем не взяла себя в руки и последовала за ним. Этого зрелища только что, в сущности, мне хватило. Когда я шла, то оглядывалась в поисках окна, возле которого я могла бы подышать немного свежим воздухом, так как головокружение усилилось. Но оно находилось в самом конце длинного коридора, а врач энергично сигнализировал мне уже подойти к нему.

В следующей палате сидел молодой человек за письменным столом, перед ноутбуком. Я предположила, что ему тридцать лет, самое большое тридцать пять. Когда он повернулся к нам и, приветствуя врача, поднял руку, я испугалась. Его глаза были как мёртвые. Бледно-голубые, повисшие, полные теней, и если я могла в них различить какие-нибудь остатки чувств, то это было эхо такой печали, которая была настолько уничтожающей, что её ни какой человек в этом мире не смог бы вынести. Мужчина коротко улыбнулся мне, дерзкая, чуть ли не заигрывающая улыбка, и склонился снова к своей клавиатуре, чтобы печатать дальше.

- Это Марко, мой проблемный пациент. Он из Боснии, потерял в гражданской войне своего лучшего друга, его мать изнасиловали, он был вынужден смотреть на это... Потом он сбежал, чтобы в течение многих лет каждый день принимать наркотики, с целью уничтожить свои чувства и забыть всё то, с чем он не мог справиться.

- А теперь? - спросила я, не отрывая глаз от Марко. Он печатал так, будто ведёт давно закончившуюся войну против своих букв. Но он не выглядел так, будто находился под действием наркотиков. Людей под воздействием наркотиков я представляла себе по-другому.

- Попытка самоубийства. Он заперся в гостиничном номере, нарисовал на стене чёрный крест и проглотил сорок две таблетки. Реанимация, затем полный коллапс. Вся система перестала действовать. Его тело знало, что душа не сможет справиться с реальностью, и отказывало ему в жизни. В конечном итоге, они всё-таки смогли его спасти.

- Можно ли вообще называть это спасением? - спросила я резче, чем намеревалась. - Если он не может вынести жизнь и хочет умереть, почему вы тогда не позволите ему сделать это? - Я пыталась найти руками опору, потому что теперь перед моим полем зрения мелькали чёрные пятна. Я думала, что слышу стук клавиатуры через толстое пуленепробиваемое стекло. Тук-тук-тук-тук. В моей голове это умножалось с большой скоростью.

- Мы ведь подчиняемся клятве Гиппократа, госпожа Штурм. Закон запрещает ему убивать себя, а нам клятва - позволить ему умереть, - голос врача смешался со стуком в моих жилах. - Мы смогли с помощью медикаментов до некоторой степени стабилизировать его, но его время от времени настигают воспоминания и возвращают его назад на войну. Чаще всего, когда он переходит через мост. Он хочет спрыгнуть, и несколько раз он уже пытался это сделать. Тот, кто хочет его удержать, подвергается опасности, что он увлечёт его за собой. Его глаза во время этих воспоминаний полностью белые. Он смотрит в себя. Он видит то, с чем не может справиться в настоящее время. И это должно быть ужасно. Марко не в состоянии развивать отношение с людьми, не может работать на регулярном рабочем месте, но он пишет, как молодой бог. Это удерживает его в живых. Только то, что он пишет.

Я провела языком по моим сухим губам.

- А если он найдёт друзей, настоящих друзей, построит семью, может, у него будет хорошая профессия, которая его действительно будет удовлетворять... Может быть, у него получится стать автором? Он ведь точно не дурак и не урод, и...- Почему я вообще ещё могла думать и говорить? Я уже почти больше ничего не видела и почти не слышала свой собственный голос.

- Поверьте мне, барышня Штурм, не в этом проблема. Было много женщин, а потенциальных друзей тем более. Но Марко не может позволить себе любить, потому что он презирает себя и не разрешает своей душе ничего, что смог бы снова потерять. А людей можно потерять. Его врачебный диагноз называется, между прочим, Посттравматическое стрессовое расстройство. Он сам называет это просто безумием. - Врач короткое время колебался. - Пойдёмте, продолжим дальше.

Неуверенно я обернулась и не смогла предотвратить, что, шатаясь, врезалась в плечо доктора. Он сделал вид, будто не заметил этого, а так же моё усилие снова восстановить равновесие. Мёртвые, пустые глаза Марко не отпускали меня. Огромные, они смотрели на меня из круговорота чёрных пятен. Лишь неохотно я последовала за доктором к следующей и последней палате в коридоре.

Пуленепробиваемое стекло не могло сдержать оглушительные крики и вопли - плачь ребёнка, которого кажущейся измученной медсестра положила на маленькую кроватку, бережно погладила и после нескольких секунд снова подняла на руки. Качая его, она ходила туда-сюда.

- Вы уже когда-нибудь слышали диагноз Младенческая колика? - спросил врач. Я тревожно покачала головой. Медленно чёрные пятна закачались туда-сюда, чтобы потом ещё сильнее сгустится.

- Некоторые дети спят слишком мало и плачут часами. Есть множество теорий, которые предполагают, почему это так, но родителям они приносят мало пользы, потому что они почти ничего не могут против этого сделать - или для этого. Для сна своего ребёнка. Посмотрите сами...

Медсестра снова положила ребёнка в кровать, и сразу же он начал брыкать ножками и орать во всю глотку. Это звучало панически. Я вспомнила мои сны в пошедшую весну - мои сны о Колине. Колине, когда он был ребёнком. Крошечное, никем не любимое существо, которое никогда не плакало, не единого раза. И которое своей собственной матерью было оставлено на холодном чердаке, потому что она не хотела держать его рядом с собой. Она боялась его, как самого дьявола.

- Где его мать? - спросила я и невольно закрыла уши руками, в которых удары по клавиатуре перемешались теперь с отчаянным криком ребёнка.

- Прошлой ночью она перенесла нервный срыв. Её силы были на исходе, с самого рождения она не спала ни одной ночи. Она думает, что делает что-то неправильно, чувствует огромную вину...

- Чёрт, что медсестра там делает? - Мои пальцы стали искать ручку двери, но она не поддавалась. Больше всего мне хотелось ворваться в комнату и вырвать у неё из рук ребёнка, хотя она обращалась с ним ласково. Но разве она не видела, что он боялся кровати? Он не хотел лежать в ней, разве она этого не понимала? А мать Колина не чувствовала, каким он был одиноким? Она что, не замечала, что он всё понимал, с самой первой секунды - что он всё осознавал, каким он был одиноким? Он не только терпел это. Он это понимал.

- Она учит его спать, - Я пыталась избавиться от голоса врача, как от надоедливых комаров. - Любому человеку нужен сон, понимаете? Ребёнок должен научиться спать. Это единственное, что мы можем сделать, и иногда это срабатывает - при условии, что она с ним рядом всё время. Трудная работа. Когда заканчивается рабочий день, она знает, что сделала.

- Почему же он не хочет спать? - спросила я в отчаяние.

- Он боится, - ответил врач. - Вы уже когда-нибудь задумывались над тем, какие у младенцев сны? Они могут быть деликатесом. - Его серые глаза засверкали, когда он посмотрел на меня. В один миг чёрные пятна исчезли. Мои кончики пальцев онемели. Я не стала избегать взгляда доктора, хотя по спине у меня пробежала дрожь. – Подумайте, Елизавета. Почему ребёнок не хочет спать? Почему? Чего он боится? Я советую молодым родителям класть ребёнка спать рядом с собой. Это, кажется, помогает. Возможно, это удерживает их... Кто знает, что они могут сделать?

Он провёл рукой по своей лысине, как будто хотел этим движением изгнать свои собственные тёмные мысли. Мои колени подкосились, и я заскользила вдоль стеклянной стены вниз, сильно прижавшись спиной к холодному стеклу.

- Представьте себе, какая трагедия: мать заходит утром в комнату, а ребёнок...

- Нет, замолчите, пожалуйста, пожалуйста! Я не хочу этого слышать! - Я отошла от стены и, пошатываясь, побрела, слепая от слёз, в сторону окна. Я чувствовала это сама... Я чувствовала это необузданное горе, всё сметающий на своём пути яркий, кошмарный момент, который невозможно никогда забыть... И внезапно увидела Колина, который крошечным свёртком лежал на ледяном ветре на вершине холма, на много миль вокруг не души, его лицо покрыто ледяными кристаллами. Рождён демоном, и с самого начала ненавидимый всеми. Выброшенный, чтобы умереть? Я хотела утешить его, исцелить его, забрать у него это, и в то же время он принадлежал к тем существам, которые похищали сны людей.

Вы уже когда-нибудь задумывались над тем, какие у младенцев сны? Они могут быть деликатесом.

Врач поймал меня, прежде чем я упала, и поддерживал мне, так, что я могла сопроводить его в кабинет, больше спотыкаясь, чем идя. Там он опустил меня на удобное кресло для посетителей, и взял мои дрожащие руки в свои.

- Вы не хотите слушать это, потому что не хотите чувствовать, барышня Штурм? - Я ничего не ответила. Эмоции, которые настигли меня перед лицом панически кричащего ребёнка, уходили медленно. Один момент я хотела скорее упасть замертво, чем предстать перед чувствами, которые могут в этой жизни выбить меня из колеи, принадлежат они мне или нет. И моих собственных хватало мне полностью.

- Итак, это так, как я подозреваю..., - сказал тихо доктор. - Высокая чувствительность.

Я подозрительно подняла голову.

- Что всё это значит? - спросила я едко, хотя головокружение отступало медленно. - Вы хотели проверить меня? Поиграть? Речь шла вовсе не о пациентах, не так ли? Они были только средством для достижения цели.

- Вам будет нелегко в жизни, Елизавета. У вас высокая чувствительность, вы знали об этом? Человек с повышенной чувствительностью. Вы чувствуете даже то, что не касается вас лично, как будто это происходит непосредственно с вами. Это усложняет вам жизнь. И поэтому я не знаю, стоит ли вам следовать по тому же пути, что и ваш отец.

Мой отец... Он знал моего отца?

- Вы знаете, где он находится? Может быть вы сами... полукровка? - высказала я без предупреждения и взволнованно то, что уже всё время как смутное подозрение мелькало у меня в голове. Врач весело рассмеялся. Так же и это, казалась, он хорошо отрепетировал.

- Нет. Нет, я не полукровка. Слава Богу. Можно я представлюсь? Доктор Занд (песок), специалист по сну. Вы можете называть меня Зандманн (песочный человек). Иногда я забываю, что на самом деле меня зовут Занд. Все здесь называют меня Зандманн.

- Елизавета Штурм, - ответила я вяло, хотя это было лишним, как зоб. Он ведь уже разузнал, как меня зовут. И не так, как я сначала думала через моего брата. – Значит, вы знаете моего отца.

- Да, очень хорошо. Он доверился мне. И я ему верю.

- Вы ему верите..., - всхлипнула я и почувствовала себя на мгновение свободной. Доктор Занд протянул мне бумажную салфетку. Я хорошо высморкалась. Почему-то все с трудом подавленные слёзы собрались у меня в носу. Как только я освободилась от них, остаток решил побежать из моих глаз.

- Да. Я ему верю. Через регулярные промежутки времени он давал мне знать, что с ним всё в порядке. Но теперь... - Он посмотрел на меня вопрошающе.

- Он пропал без вести, - закончила я хрипло его мысль. - С Нового года. Значит, вы не знаете, где он может быть?

Доктор Занд покачал головой.

- Нет, мне очень жаль, Елизавета. Я не знаю. Всё, что я знал, что у него есть дочь, которая тоже во всё посвящена. Которая... да, которая даже связалась с одним из них. Вы храбрая, Елизавета. Если не сказать, совершенно легкомысленная. - Улыбка промелькнула на его губах, и в этот раз у меня не появилось чувства, что она натренирована.

- Это, наверное, зависит от того, с какой стороны посмотреть, - ответила я вызывающе. - Хорошо, вы хотите знать, кто это сумасшедшая, которая влюбилась в Мара. Вуаля, вот я и здесь. Но почему вы просто не позвонили мне? Зачем трюк с предложением работы уборщицы? И для чего это посещение пациентов? Я не ваш экспериментальный кролик.

Его улыбка стала ещё шире.

- Я хотел проверить ваш инстинкт. Очевидно, он работает превосходно.

- Вы бы могли просто позвонить мне.

- Я не хотел в телефонном разговоре употреблять слово Мар или похищение снов, - ответил господин Занд безучастно. - Береженного...

-... Бог бережёт. Я знаю. Это одна из моих любимых поговорок. - Я хрипло выдохнула. - Но что, по-вашему мнению, заставило меня прийти сюда, вместо того, чтобы позвонить или написать сообщение на электронную почту? Я ведь не ясновидящая. Это было глупой случайностью, потому что мне как раз больше не чем было заняться, - сказала я, и почувствовала всем телом, что я соврала.

- Вы сомневаетесь в силе интуиции, барышня Штурм?

- Я не предрасположена к эзотеризму, - ответила я холодно. Доктор Занд звонко рассмеялся, но тут же снова успокоился.

- Посмотрите ещё раз на письмо. Не читая его. Рассмотрите картину в целом.

Вздохнув, я развернула его.

- И что общего это имеет с моей интуицией?

- Интуиция не подчиняется эзотерики. Она слушается логики. Она руководствуется приметами. Это я говорю в буквальном смысле. Приметы...

Я не стала фокусировать свои глаза, как тогда, когда я стояла с Колином рядом с Луисом. О. Теперь я это тоже увидела - и внезапно поняла, что имел в виду доктор Занд. Это были первые буквы первых трёх предложений, каждое из которых было помещено на значительном расстоянии друг под другом. Л, E, O. Лео. Мой отец.

Несмотря на внезапно нахлынувшие на меня чувства, я засунула письмо небрежно в карман брюк и скрестила руки на груди. Мне всё ещё не нравилось, что со мной проводились эксперименты. И это не менял даже тот факт, что мне нравился доктор Занд.

- И что вы теперь от меня хотите? - спросила я резко.

- На данный момент ничего, - ответил он весело и слишком непринуждённо. Я ему не поверила. - Просто вы должны знать, что у вас есть с кем поговорить, кто существование демонов Мара, по крайней мере, считает возможным. Не считая этого, мне нужен в будущем приёмник. С удовольствием я возьму и женщину. Я уже не так молод, знаете.

- Ах, - сказала я сухо и посмотрела на его лысину. – Значит, вот откуда дует ветер.

Он весело усмехнулся. Могла ли я действительно доверять ему? Теперь я должна была узнать некоторые вещи. Всё это могло быть и ловушкой. Он мне нравился - это точно. И вообще-то он казался мне достойным доверия. Но какова была его мотивация?

- Почему вы собственно верите моему отцу? Вы ведь учёный, - спросила я твёрдым голосом. - Они верят только в то, что видят.

В тот же момент его улыбка погасла.

- Справедливый вопрос, барышня Штурм.

- Тогда ответьте на этот вопрос. Я последовала за вами в ваш замок призраков людей без сна, а теперь я хочу получить ответы. Почему, во имя Бога, я должна вам доверять? Что вы имеете общего с Демонами Мара?

Когда я сказала слова «Демоны Мара», его выражение лица стало изнурённым, и он посмотрел на меня так горько, что у меня появилось искушение утешить его, положив руку ему на плечо.

- Хорошо, барышня Штурм. Тогда я расскажу вам это, - начал он тихо. Внезапно его тело стало выглядеть старым и изношенным. - У меня была дочь в вашем возрасте, весёлая живая девочка, полная сумасшедших идей и планов и наделенная красочным воображением.

- Красочное воображение у меня есть тоже, но весёлой и живой я никогда не была, - прервала я его мягко. Меня подгоняло желание вернуть снова улыбку на его серое выражение лица, и мне это почти удалось. После небольшой паузы он продолжил.

- В определённый момент она изменилась... Стала меньше смеяться, больше не писала рассказов, почти не выходила из дома, пряталась, перестала заниматься спортом. И в одно прекрасное утро она лежала со сломанной шеей на тротуаре. Я был в клинике в эту ночь, но моя тогдашняя жена обнаружила её, как она стояла на козырьке крыши, в тонкой ночной сорочке, посреди зимы, голова запрокинута назад, руки вытянуты в стороны. Моя жена сделала ошибку и заговорила с ней... Она упала и тут же умерла. По крайней мере, ей не пришлось страдать. По меньшей мере, в агонии.

- Она была лунатиком, - прошептала я поражённо. Он склонился вперёд и снова взял мои руки в свои.

- Нет. До этого она ни разу не бродила во сне, Елизавета. Что-то заманило её. И она также не хотела убивать себя, как утверждают некоторые. Почему люди встают во сне и занимаются невозможными вещами? Почему?

Он отпустил меня, схватился обеими руками за край стола и так сильно сдавил его, что костяшки пальцев побелели. Медленно он наклонялся ко мне, чтобы твёрдо на меня посмотреть. Я не могла произнести ни звука. Мы всё равно думали об одном и том же. Это было Мар. Это было то, что мы подозревали. Кроме того, у меня было такое впечатление, что доктор Занд нуждался в разговоре, чтобы побороть свою боль, которая в этот момент снова вернулась к нему. Так что я позволила ему говорить - быстро и нетерпеливо, как будто он был в бегах.

- Возьмем, к примеру, Марко. Причина его душевной травмы понятна. В этом нет никаких сомнений. Это были люди. Но представьте себе, мы могли бы убедить Мара освободить его от его травмы. Он смог бы вести более-менее нормальную жизнь, может быть, даже основать семью! Это то, что намеревался сделать ваш отец, не так ли?

- Намеревается, - поправила я его.

- Это только трое моих пациентов. Могу я вам кое-что сказать, Елизавета? Наука не имеет ни малейшего представления о сне и сновидениях. Мы находимся в темноте, в прямом смысле этих слов. И я верю, как и ваш отец, что Мары могут помочь нам, но так же, что они являются самым большим бедствием, которое Бог когда-либо посылал нам.

Что же, существовали ещё чума, и СПИД и цунами и землетрясения и Эд Харди, и Modern Talking, но я не хотела сейчас противоречить ему, хотя он снова успокоился, а его глаза начали опять блестеть.

- Я знаю, - сказала я вместо этого. - Колин рассказывал мне об этом. Но он так же сказал, что это практически невозможно, осуществить эти планы. С одной стороны, мы должны бороться с ним, с другой, использовать в наших целях, и как мы будем решить, кто для чего хорош? Так как все Мары голодны, не так ли? Никто не хочет добровольно отравить себя плохими чувствами. Кроме того, что скажут ваши уважаемые коллеги о ваших новых методах?

- Вы правы. Время ещё не пришло. – Вздохнув, доктор Занд сел на край стола, который теперь выделялся глубокими вмятинами его ладоней. Задумавшись, он проводил по нему рукой. - Но я надеюсь, этот день придёт. И я надеюсь, что вы будите играть в этом роль, Елизавета. Хорошую роль. Вы первый человек, который влюбился в Камбиона и пережил это. Вы умны, любопытны, можете отлично думать логически. Вам просто нужна соответствующая учёба, вы должны научиться немного лучше контролировать вашу чувствительность...

-... что невозможно..., - добавила я колко.

- О, это не так уж и невозможно, - возразил доктор Занд, улыбаясь. Значит, она снова появилась. - Во всяком случае, вы несёте в себе восемьдесят процентов предпосылок, и я не могу принять ту мысль, что после меня никто не подхватит идею с Демонами Мара, как бы абсурдно она не звучала для большинства учёных. Как вы думаете? Вы ведь, конечно, собираетесь поступить в университет, не так ли? И меня сильно удивит, если вы будете изучать литературу или музыку. Вы учёный, Елизавета! - воскликнул он так убедительно, что мне было сложно разочаровывать его.

- Честно говоря, мне сейчас хватает забот о том, чтобы не быть упечённой моим собственным братом в психушку.

- Он вам не верит?

- Ни капельки.

- Тогда оставьте эту тему в покое. Больше не говорите об этом, вы делаете всё ещё хуже. Нельзя заставить людей во что-то верить, чего они не хотят видеть. Это ещё никогда не работало.

Слова доктора Занд всё ещё раздавались у меня в голове, когда я в этот раз позволила отвезти себя автобусу назад в Шпайхерштадт. Неохотно я должна была с ним согласиться. Я не могла заставить Пауля поверить в это. Но так же я не могла заставить себя поверить в определённые вещи, касающиеся его. Например, его истории с Фрацёзом.

В первый момент тот факт, что доктор Занд считал меня в своём уме и существование Демонов Мара возможным, принесло мне огромное облегчение. Здесь, в этом городе, не так далеко, был кто-то, с кем я могла поговорить об этом, в придачу ещё и учёный, чьему суждению можно было доверять. Эта мысль помогла мне заставить замолчать сомнения. Но у него был так же очень сильный мотив: смерть его собственной дочери. Если бы он объявил моего отца сумасшедшим и меня в придачу, он должен был бы этот удар судьбы принять просто так, а именно так, что в нём видели другие: трагический несчастный случай при сомнамбулизме или же самоубийство. Он имел с этого выгоду, что не держал меня и папу сумасшедшими. С этой точки зрения было неудивительно, что он прямо-таки вцепился в его план, с небольшой, но существенной разницей, что он сам не находился в мире Демонов Мара. Он находился на твёрдой почве и избегал того, чтобы его теории проникли наружу. Ведь, так же как и у нас, у него не было никаких доказательств.

И всё-таки. Во мне находилась непоколебимая и твёрдая уверенность, что я не потеряла рассудка. Я была в здравом уме. И теперь я сделаю тоже, что и Пауль со мной. Я буду за ним наблюдать. В наблюдение я действительно набралась достаточно опыта в прошедшие годы. И выясню, что у него за чёртова проблема.

И потом мы могли бы обсудить, кто из нас двоих является безумцем.

 

Часть Вторая - Гордыня