Это же будет как при захвате заложников, а я этому не обучена. Там сотни человек народу, что если из-за меня они все погибнут? Если я приму неправильное решение?

Мика всмотрелся мне в лицо:

Во-первых, закройся щитами получше. Такая паника и сомнения в себе не в твоем стиле. Во-вторых, они ей нужны живыми. Она их хочет привязать клятвой крови, а тогда ей нужно, чтобы они были в добром здравии.

Ты прав, ты прав, — кивнула я.

Но дрожь паники в кишках не проходила. Ох, как он был прав. По-всякому мне разные вампиры когда-то компостировали мозги, но так воздействовать, как Мерсия, не умел никто. Она усиливала твои же собственные эмоции до такого предела, когда ты их уже выдержать не можешь. Я бы, наверное, предпочла добрую старомодную попытку подчинения разума этому изнасилованию эмоциями.

А почему на тебя не действует? — спросила я.

Наверное, она за меня еще не бралась.

Она взялась за Грэхема. Откуда она знала, что за него надо браться?

Может, Соледад для нее шпионила.

Да, верно, — кивнула я.

Натэниел подошел к нам — один.

Куда Зебровски девался? — спросила я.

Я его втравил в разговор о вечеринке, которую он дома устраивает. Спросил, что хочет его жена, чтобы мы с собой принесли. Кажется, его больше волнует наш приход втроем, чем он готов признать, потому что он отвлекся от твоего сверхсекретного разговора. Так что там на самом-то деле?

Я рассказала.

Понимаешь, я боюсь, что каких бы копов я туда ни послала, она им мозги затрахает. Очень она тонко это делает — просто усиливает то, что ты и без того чувствуешь. Даже освященные предметы не активизирует.

Да, потому что она ничего своего не вносит, — кивнул Натэниел.

Как? — переспросила я.

Все мы повернулись к нему.

Она не вносит в тебя силу — она дает больше силы тому, что в тебе уже есть. Может, потому и не срабатывают освященные объекты.

Я ему улыбнулась:

И когда ты стал таким умным?

Он пожал плечами, но видно было, что польщен.

Так что будет, если вызовем мы ребят из Мобильного Резерва, а она им мозги замылит? Я не могу гарантировать, что она не натравит их друг на друга, а вероятнее — на паству. И если я их вызываю, командование операцией они сразу берут на себя. Мы теряем контроль над ситуацией.

Я не уверен, что сейчас он у нас есть, — сказал Мика.

Спасибо! — огрызнулась я.

Он осторожно тронул меня за плечо:

Анита, на самом деле ты пытаешься решить вот что: твоим резервом должна быть полиция или вампиры Жан-Клода с нашими оборотнями?

Я кивнула:

Да, ты прав, совершенно прав. Именно это мне и надо решить.

А Зебровски и его ребята ничего не заподозрят, если ты отсюда сбежишь? — спросил Натэниел.

У меня почти полная свобода решать, как должен быть выполнен ордер на ликвидацию. Включать в операцию какие-либо полицейские подразделения я не обязана. Но Арлекин этот вопрос закрыл, так что вряд ли ордер здесь еще действует.

Просто позор, что ты не можешь привлекать гражданских помощников и облекать их полномочиями, как в старых фильмах, — сказал Натэниел.

Я даже сумела изобразить смущение:

Меня разочаровало, когда я узнала, что мне такого нельзя. Черт, это было бы так удобно.

Что бы ты ни решила делать, это надо делать сейчас, — сказал Мика.

А я себя чувствовала парализованной. Не могла решить. Очень непохоже на меня в критической ситуации.

Я шагнула прочь от них обоих, чтобы прервать контакт, набрала побольше воздуху в успокаивающем глубоком вдохе, потом еще одном, еще одном. И мысль у меня была только одна: как из-за меня чуть не погиб Питер. И теперь он может стать ликантропом, в свои шестнадцать. А если погибнет Малькольм? Нет, никем рисковать нельзя. И невыносимо думать, что Зебровски может погибнуть, а я должна буду сообщить его семье. Или…

Меня встряхнули чьи-то руки, и вдруг передо мной оказались глаза Натэниела.

Я чувствую это, — сказал он. — Она вталкивает в тебя сомнения.

Его руки крепко стиснули мне бицепсы, лицо стало таким целеустремленным — и я вдруг наполнилась уверенностью. Уверенностью, растущей из неколебимой веры. Он верил в меня, полностью и до конца. Я попыталась испугаться, что кто-то вот так в меня верит, но страх смыло мощным приливом этой веры. Он просто знал, что все, мною сделанное, будет правильно. Он знал, что я спасу Малькольма. Знал, что я накажу злых и спасу добрых. Просто верил — и никогда ничего столь успокаивающего, как эта вера, я не чувствовала. Где-то глубоко внутри у меня тоненький голосок вопил, что не в Бога он верит, а в меня, и снова я попыталась испугаться и бороться с этой верой, но не смогла. Я ощутила его уверенность, и сомнениям не было в ней места.

Поглядев на него, я улыбнулась:

Спасибо тебе.

Он улыбнулся в ответ — той улыбкой, которая могла бы у него быть, обойдись с ним жизнь помягче. Только в последние месяцы появилась у него эта улыбка, и появилась благодаря мне. Мне и Мике.