Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 12 страница

В этом плане становятся совершенно понятны причины той, парадоксальной, на первый взгляд, ностальгии, которую перманентно испытывают в отношении «культа личности» многие представители старших поколений российских граждан, отнюдь не понаслышке знающих, что такое ужасы войны и массовых репрессий, голод и прочие «прелести» тоталитаризма.

При том, что, как мы видели, по мнению Э. Фромма, тенденция к отчуждению задается особенностями общества в целом, степень личностной предрасположенности к зависимости отчетливо связана с процессом индивидуального развития и ранними родительскими влияниями. В классической психоаналитической парадигме предрасположенность к зависимости обычно связывают с особенностями так называемого «анального характера», являющегося следствием деструктивных родительских влияний на второй стадии психодинамического развития — «Фрейд доказывал: приучение к туалету обычно представляет собой первую ситуацию, когда ребенок оказывается вынужденным отказаться от того, что для него естественно, в пользу того, что социально приемлемо. Значимый взрослый и ребенок, которого обучают слишком рано или слишком строго в атмосфере мрачной родительской сверхзаинтересованности, вступают в борьбу за власть, и ребенок обречен на поражение. Состояние, когда ребенка контролируют, осуждают и заставляют вовремя исполнять требуемое, порождает у него чувство гнева и фантазии... Потребность чувствовать себя скорее контролируемым, пунктуальным, чистым и разумным, чем неподконтрольным, хаотическим, беспорядочным, и ограничивать себя в проявлении таких эмоций, как гнев и стыд, становится существенной для поддержания самоидентичности и самоуважения»². Тем самым в структуру личности закладывается механизм отчуждения, поскольку такой индивид, как правило, остро нуждается во внешнем подтверждении своего «соответствия» сформировавшимся под воздействием родительских требований поведенческим стандартам. Как следствие, его отношения с людьми и окружающим миром в целом строятся, главным образом, по принципу переноса.

Как отмечал М. Кэ де Ври, «перенос означает, что ни одно из наших отношений не является новым; все они окрашиваются предшествующим опытом взаимоотношений. И наиболее длительное воздействие, окрашивающее почти каждый последующий опыт, имеют те отношения, которые были у нас в раннем возрасте. Так, мы часто обращаемся с людьми в настоящем так, как если бы они были кем-то из прошлого: например, мы ведем себя по отношению к ним, как дети с родителями, забывая, что мы уже взрослые»³. Основными формами переноса являются две: идеализация и отражение. Идеализация, как явствует из самого термина, предполагает обостренную потребность в объекте обожания и восхищения. Близость с объектом

124

идеализации позволяет отождествлять себя с ним, в надежде, что часть славы кумира перейдет на идеализирующего субъекта. Отражение, предполагает поиск в окружающих постоянного подтверждения собственных представлений о себе (обычно, но не обязательно — положительных), стремление получить от них желаемую реакцию.

Обе формы переноса, по сути дела, «дополняющие» друг друга, в равной степени присущи личностям, предрасположенным к зависимости. Именно эти объясняется, что в контексте межличностных отношений зависимость, как правило, носит симбиотический характер. Индивид, внешне диктующий «правила игры» и являющийся ведущим в рамках такого рода отношений, ничуть не менее подвержен отчуждению, лишен собственной субъектности и зависим от своего «партнера», чем ведомый.

Существенный вклад в понимание механизма формирования личностной предрасположенности к зависимости внес Э. Эриксон. Базисным конфликтом второй стадии психосоциального развития, возрастные рамки которой совпадают с анальной стадией в периодизации З. Фрейда, как известно, является конфликт между автономией личности и генерализированными чувствами стыда и сомнения. По словам Э. Эриксона, «...данная стадия становится решающей для установления соотношения между доброй волей и полным ненависти самоутверждением, между кооперативностью и своеволием, между самовыражением и компульсивным самоограничением или смиренной угодливостью. Чувство самоконтроля без потери самоуважения является онтогенетическим источником свободной воли». В противном случае, «неизбежно возникающее чувство потери самоконтроля и родительского внешнего контроля порождает устойчивую склонность к переживанию сомнения и стыда»¹.

Борьба ребенка за автономию начинается с отвержения чужого мнения, с отказа признавать внешний авторитет, обычно выражающегося в форме решительного «нет» на любое родительское требование. Если такое поведение, обусловленное объективными потребностями развития личности, встречает категорическое и тотальное неприятие со стороны взрослых, ребенок не просто оказывается в неблагоприятных с точки зрения формирования личностной автономии условиях, но может извлечь для себя важный жизненный урок сугубо практического характера. Смысл этого урока сводится примерно к следующему: если хочешь быть хорошим, всегда нужно соглашаться с внешним мнением, особенно, мнением авторитетным. Приняв в раннем детстве такое решение, многие мальчики, радующие родителей и учителей послушанием, не могут сказать «нет», когда «старшие товарищи» предлагают им принять участие в краже или изнасиловании, либо просто «забить косячок» в школьном туалете. Приняв в раннем детстве такое решение, многие девочки, умиляющие родителей и их знакомых скромностью и покорностью, не могут сказать «нет», когда взрослые дяди на дорогой машине предлагают им прокатиться, на ночь глядя, до ближайшего парка...

Таким образом, предрасположенность к зависимости не только сама по себе представляет серьезную личностную и социально-психологическую проблему, но и может провоцировать криминальное или виктимное поведение.

Практический социальный психолог ни при каких обстоятельствах не должен «играть» на какой-либо личностной зависимости того или иного члена группы, а тем более формировать подобные зависимости или поддерживать подобную склонность и направленность личностного развития даже в том случае, когда, на первый взгляд, это могло бы и благоприятно позиционировать данного конкретного индивида в интрагрупповом «раскладе» сил и привести к успешному решению конкретной групповой задачи.

125

Закрытость — социально-психологическая характеристика меры обособленности личности или группы, отгороженности, автономии, дистанцированности от социума. Если говорить о социальной психологии личности, то термин «закрытая личность» можно рассматривать скорее как своего рода метафору, так как сколько-нибудь системных и углубленных исследований (если не считать совершенно особую проблему аутизма) в этой области не проводилось. В то же время совершенно очевидно, что личностная закрытость может быть порождена как внутренними личностными причинами (избыточная интровертированность, особенности характера, темперамента и т. д.), так и внешними обстоятельствами (низкий социальный или интрагрупповой статус, устойчивая социальная депривация и т. д.). Что касается закрытости группы, то эта проблематика широко и достаточно глубоко представлена в мировой социальной психологии. В этом смысле термин «закрытость» означает социально-психологическую характеристику меры обособленности общности, проявляющейся в степени ригидности, т. е. проницаемости — непроницаемости групповых границ, в уровне обостренности чувства «мы» и жесткости противостояния сообщества и его социального окружения, в степени безусловности внутригрупповых контактов каждого с каждым. К закрытым группам могут быть отнесены как некоторые большие (например, живущие в оторванности от цивилизованного мира племена), так и малые группы. Психологические особенности жизнедеятельности больших закрытых групп являются предметом изучения, прежде всего, этнопсихологии и политической психологии. Однако основным объектом внимания психологической науки, в первую очередь, являются все же малые закрытые группы. При этом формы социальной депривации закрытых групп различны не только по степени ее жесткости (от мягкого, частичного до практически полного — изоляция), но и по тому, кто именно задает депривационный характер отношений группы с широким социумом — она сама или же общество, целенаправленно создавая для решения определенных задач закрытые от других человеческих сообществ объединения людей. По этому признаку можно выделить по меньшей мере четыре вида закрытых групп. Во-первых, это группы, «закрытость» которых обусловлена вынужденной изоляцией, когда и сообщество в целом, и каждый его член в отдельности оказываются оторваны от социального окружения в силу сложившихся обстоятельств, независимо от их желания или воли сообщества (например, попавшая на необитаемый остров команда потерпевшего кораблекрушение судна или заблудившаяся в тайге или пустыне экспедиция и т. п.). Во-вторых, это группы, «закрытость» которых обусловлена принудительной изоляцией, когда вне зависимости от желания людей, а нередко и вопреки их воле, общество сознательно отторгает их от себя (примерами таких сообществ могут служить: а) группы людей, подвергнутых своеобразному временному остракизму — осужденные в условиях различных исправительных и воспитательно-трудовых учреждений, подследственные, находящиеся в стенах следственных изоляторов, больные, подвергнутые принудительному лечению от наркомании, токсикомании алкоголизма, кожно-венерологических заболеваний; б) группы, членство в которых (во всяком случае официально) не предполагает какого бы то ни было ущемления в правах и не подразумевает низкий социальный статус человека — солдаты срочной службы в условиях всеобщей обязательной воинской повинности, воспитанники домов ребенка, детских домов и школ интернатов для реальных и «социальных» сирот). В-третьих, это группы, «закрытость» которых обусловлена добровольной изоляцией, когда люди по собственному желанию сами объединяются в рамках закрытых сообществ, не будучи напрямую стимулированы к подобному

126

«социальному затворничеству» требованиями сообщества (примером такого добровольного ухода от социума могут служить монахи, отшельники, сектанты, отселяющиеся в глухие, труднодоступные места, и т. п., т. е. те, кто именно отчуждение от общества, разрыв связей с ним воспринимает как обязательное условие сохранения своей личностности). В-четвертых, это закрытые группы на основе общих интересов (примером которых могут служить геологи, моряки, космонавты и т. п., а также воспитанники профессионально специализированных интернатов в определенном смысле элитарного характера — для особо одаренных детей и подростков в той или иной сфере знания, спортивные школы-интернаты, нахимовские и суворовские училища и т. п.). Несмотря на специфичность любой закрытой группы, своеобразие ее целей и задач, половозрастных особенностей ее членов (что несомненно накладывает существенный отпечаток как на протекание процесса группообразования, так и на характер взаимодействия конкретной общности и социума), уже сам по себе факт «закрытости» группы содержательно обедняет вариативность социальных ситуаций развития ее членов, заметно примитивизирует и огрубляет систему референтных для них межличностных связей. Как показывают специальные исследования, внутригрупповая структура практически всех закрытых групп носит достаточно выраженный моноструктурированный характер, выражающийся в неизменности статусного расклада во всех сферах жизнедеятельности таких сообществ, т. е. структура власти и авторитета в этих группах отражает закрепление низкого статуса всегда за одними и теми же членами, а высокого — всегда за другими. Отличительной чертой закрытых групп является относительная (зависящая, прежде всего, от степени внешней, институциональной и внутренней, собственно психологической «закрытости») ригидность групповых границ, влияющая на интенсификацию процесса внутригруппового структурирования и задающая тип внутригрупповой структуры. Жесткая внутригрупповая дифференциация закономерно задается самими условиями существования закрытых сообществ, во-первых, стоящих перед необходимостью решать большинство возникающих проблем только своими силами, а во-вторых, лишенных возможности «сбросить» во вне накапливаемый негативный эмоциональный заряд.

Фундаментальный вклад в понимание природы феномена закрытости и, что особенно важно, взаимосвязи личностной и групповой закрытости внес Э. Эриксон. Он выделил два основополагающих принципа обеспечения целостности сложных многофакторных систем — цельность и тотальность, которые в рамках психосоциального подхода рассматриваются в качестве универсальных, действующих как на уровне индивидуальности, так и социальных организаций.

С точки зрения Э. Эриксона, «“цельность” подразумевает совокупность частей, в том числе весьма разнообразных, вступающих в плодотворное объединение и связь. Это понятие наиболее ясно выражается в таких словах, как “искренность”, “здравомыслие”, “благодетельность” и т. п. Таким образом, в образе цельности подчеркивается здоровое, органичное, постепенное взаимодействие различных функций и частей в рамках целого, границы которого открыты и подвижны. И напротив, в образе тотальности на первый план выходит представление об абсолютной замкнутости: все, что находится внутри произвольно очерченных границ, не может выйти за их рамки, а то, что находится вовне, не допускается внутрь. Тотальность характеризуется и абсолютной замкнутостью, и совершенной всеобъемлемостью — независимо от того, является ли категория, попавшая в разряд абсолютных, логической, и от того, действительно ли ее составляющие имеют какое-то сходство»¹.

127

Вполне очевидно, что тотальность напрямую связана с ограничением любого пространства как в смысле его «сжатия», так и в смысле повышения уровня закрытости системы путем снижения проницаемости границ. Не случайно все тоталитарные режимы стремятся воздвигнуть в той или иной форме пресловутый «железный занавес», отгораживающий их от внешнего мира. Вообще проблема закрытости во многом сводится к проблеме границ.

Границы закрытой системы неподвижные и непроницаемые, жестко делящие мир на «мы» и «они», призваны в максимальной степени оградить систему от внешних влияний и сохранить в неизменном статичном состоянии, «заморозить» ее. Тем самым не только существенно снижаются возможности развития системы, но и практически неизбежно провоцируется ее противопоставление остальному миру, часто приводящее к конфликтам. Границы же открытой системы характеризуются гибкостью, проницаемостью и подвижностью, что делает возможным постоянный взаимообмен с внешним миром и интеграцию в систему новых компонентов при сохранении ее целостности. Понятно, что таким образом не только стимулируется процесс развития системы, но поддерживается тенденция к партнерству и кооперации во взаимоотношениях с внешними субъектами. Не случайно, сравнивая эти два типа систем, В. Сатир подчеркивала, что «основные различия между ними определяются характером реакции на внутренние и внешние изменения. В закрытой системе ее части неподвижно соединены между собой или вообще не соединены. В любом случае обмен информацией между элементами не происходит, независимо от того, откуда поступает информация — извне или изнутри. Открытая система — та, в которой части взаимосвязаны, подвижны, восприимчивы друг к другу и позволяют информации проходить внутри ее или выйти за ее пределы¹.»

Напомним, что все сказанное в полной мере относится как к социальным организациям, так и к отдельно взятой личности. Если применительно к группе компонентами системы обычно выступают включенные в нее индивиды, то на индивидуальном уровне таковыми являются компоненты эго-идентичности, интроекты, усвоенные социальные роли и т. п.

По мнению В. Сатир, как групповая, так и личностная закрытость всегда связана с определенным набором социальных установок. В частности:

«• люди по природе своей злые и поэтому должны постоянно находиться под контролем, чтоб стать хорошими;

• отношения должны регулироваться силой или страхом наказания;

• есть только одна неопровержимая истина: человек, обладающий властью, знает, как правильно жить;

• всегда есть кто-нибудь, кто знает, что тебе необходимо»².

Легко заметить, что подобные убеждения свойственны типичной авторитарной личности, для которой характерна высокая степень закрытости. В этой связи надо заметить, что авторитарность является проявлением внутриличностной организации по принципу тотальности в социальной жизни индивида.

Применительно к группам, представляющим собой закрытые системы, В. Сатир выделяла следующих характерные особенности: «чувство самооценки второстепенно по отношению к власти и исполнительности; поступки зависят от прихотей начальника; любые изменения должны вызывать сопротивление». С другой стороны, «в открытых системах: чувство собственной оценки первично, сила и исполнительность

128

второстепенны; поступки отражают принципы человека, изменения приветствуются, считаются естественными и желательными.... Большинство наших социальных систем закрытые или почти закрытые. Разрешены лишь небольшие изменения, которые... и являются причиной того, что кое-как нам все же удается существовать»¹.

При том, что последнее утверждение представляется чересчур категоричным — в современном мире отчетливо прослеживается тенденция к повышению открытости систем (во всяком случае в рамках европейской цивилизации) — оно, к сожалению, остается во многом актуальным в российских условиях. Согласно исследованиям К. Левина и его последователей, уровень социально-психологической закрытости выраженно коррелирует с сопротивлением изменениям. Данная закономерность во многом обусловливает бесконечную «пробуксовку» давно назревших реформ таких институтов российского общества, как армия, правоохранительные органы, образовательная система и ряд других. При этом отчетливо видно, что чем выше уровень закрытости, обусловленной как объективными (специфика деятельности), так и субъективными (традиция, корпоративные интересы и т. п.) факторами того или иного института, тем сильнее сопротивление изменениям. Так, наиболее проблемной в данном отношении была и остается армия — традиционно, еще с советских времен, максимально изолированная от общества. Это, заметим, не мешает высокопоставленным военным перекладывать ответственность за наиболее вопиющие негативные явления в армейской среде на общество в целом (к примеру, министр обороны С. Иванов, выступая в Государственной Думе в связи с получившим широкий общественный резонанс делом об издевательствах над солдатом Сычевым, рекомендовал искать причины «дедовщины» в детских садах) и выдвигать обвинения против средств массовой информации и представителей общественности в «очернительстве» армии и чуть ли не в «подрывной деятельности». Подобный отказ от ответственности в сочетании с агрессивным неприятием не только критической, но и вообще любой внешней оценки характерен как для закрытых социальных образований, так и для закрытых личностей.

Особое прикладное значение проблема закрытости в последние годы приобрела в контексте организационной психологии и организационного развития. Закрытая система, особенно в бизнес-среде, далеко не всегда представляет собой мрачную секту с жесткой авторитарной иерархией. Зачастую, на первый взгляд, некоторые закрытые организации могут служить иллюстрацией идеальных представлений о «сильной корпоративной культуре», «самообучающейся организации» и т. п.

Обобщенный портрет такого рода организаций на основе исследования, охватившего 51 крупнейшую американскую компанию, составил в конце прошлого века С. Финкельштейн. Такая компания, по его словам, «...являет собой само совершенство; она шагает впереди всех и предполагает, что остальные участники рынка следуют по прокладываемому ею пути.

Эта компания четко осознает, что делает и к чему стремится. Ее сотрудники глубоко преданы тем испытанным и надежным продуктам, которые являют основу принадлежащей компании торговой марки. Они не нуждаются в том, чтобы потребители разъясняли им свои предпочтения.

Торговые представители этой компании не привыкли отступать. На любом из ее уровней вы встретите сотрудников, которые готовы сделать все, чтобы выполнить поставленную перед ними задачу, и менеджеров, которые готовы устранить любые препятствия на пути к намеченной цели...

129

Самой замечательной чертой этой компании является необычайный командный дух, который демонстрируют ее сотрудники. Все, от генерального директора до подсобного рабочего в небывалой степени отождествляют себя со своей организацией. Здесь нет отдельного лифта для руководителей высшего ранга. В компании практически отсутствует текучесть кадров, многие проработали здесь всю свою жизнь.... Каждый из сотрудников неустанно пропагандирует цели компании, при этом никто не делает необдуманных заявлений. Если та или иная часть организации становится объектом нападения, все остальные подразделения дружно поднимаются на ее защиту». В то же время С. Финкельштейн пишет, что как ни парадоксально, «все это свидетельствует о том, что в организации сложилась замкнутая культура, принципиально отсекающая любую информацию, которая может войти в противоречие с принятой здесь картиной мира»¹. Иными словами, организация представляет собой типичную закрытую систему. Между тем, как показало исследование С. Финкельштейна, ошибочная стратегия многих компаний, приведшая к бизнес-катастрофам, «...объясняется тем, что они существовали в рамках своего тесного замкнутого мира. Их топ-менеджеры, старшие инженеры, другие ответственные работники исходили из собственного опыта и основанных на нем представлений о действительности, которые во многом не совпадали с тем, что происходило в большом настоящем мире»².

Таким образом, закрытость представляет собой серьезную проблему как с точки зрения собственно социально-психологического содержания и последствий, так и с точки зрения ее выявления в социальной среде.

Практическому социальному психологу, сталкивающемуся в рамках своей профессиональной деятельности с явлениями как личностной, так и групповой закрытости, необходимо особенно тщательно подбирать как диагностико-экспериментальный методический материал, так и способы и техники психологической коррекции, поддержки и сопровождения, отдавая себе отчет в качественной специфичности той психологической реальности, с которой ему предстоит работать.

Защищенность психологическая — относительно устойчивое положительное эмоциональное переживание и осознание индивидом возможности удовлетворения своих основных потребностей и обеспеченности собственных прав в любой, даже неблагоприятной ситуации при возникновении обстоятельств, которые могут блокировать или затруднять их реализацию. Одним из важнейших механизмов, обеспечивающих психологическую защищенность, является психологическая защита — необходимое условие формирования адекватного чувства психологической защищенности. В противном случае закономерно возникновение чувства психологической незащищенности. Эмпирическими гарантами феномена психологической защищенности являются чувство принадлежности к группе, адекватная самооценка, реалистичный уровень притязаний, склонность к надситуативной активности, адекватная атрибуция ответственности, отсутствие повышенной тревожности, неврозов, страхов и т. п. Особое значение стабильное переживание собственной психологической защищенности имеет в детском возрасте и в целом на протяжении всей эры восхождения личности к социальной зрелости, прежде всего, в связи с тем, что отсутствие подобного позитивного эмоционального состояния совершенно закономерно на этом этапе онтогенеза кардинально обостряет

130

чувство одиночества, неуверенности в своих силах, порождает страх и необоснованное чувство вины.

Говоря о проблеме психологической защищенности, важно помнить, что «Фрейд определял защитные механизмы Эго как сознательную стратегию, которую использует индивид для защиты от открытого выражения импульсов Ид и встречного давления со стороны супер-Эго. Фрейд полагал, что Эго реагирует на угрозу прорыва импульсов Ид двумя путями: 1) блокированием выражения импульсов в сознательном поведении или 2) искажением их до такой степени, чтобы изначальная их интенсивность заметно снизилась или отклонилась в сторону. Все защитные механизмы обладают двумя общими характеристиками: 1) они действуют на неосознанном уровне и поэтому являются средствами самообмана и 2) они искажают, отрицают или фальсифицируют восприятие реальности, чтобы сделать тревогу менее угрожающей для индивидуума»¹.

Совершенно очевидно, что при таком понимании защитные механизмы личности находятся в тесной, но обратной взаимосвязи с социально-психологическими аспектами защищенности — чем более безопасной воспринимается внешняя среда, тем более открытым и естественным будет поведение индивида и, наоборот, при наличии внешней угрозы для Эго (реальной или иллюзорной) — активизируются защитные механизмы. Причем на первый план выступают не столько объективные характеристики внешней среды по параметрам «безопасность — угроза», «приятие — неприятие» и т. п., сколько ее субъективное восприятие индивидом. Последнее, по мнению целого ряда авторитетных исследователей, обусловлено, прежде всего, качественными особенностями контактов ребенка с матерью на первом году жизни.

На сегодняшний день, большинство авторов выделяют первичные, или примитивные защиты и вторичные, «зрелые» защиты. При этом, «как правило, к защитам, рассматриваемым как первичные, незрелые, примитивные, или защиты “низшего порядка” относятся те, что имеют дело с границей между собственным “я” и внешним миром. Защиты, причисляемые ко вторичным, более зрелым, более развитым, или к защитам “высшего порядка”, “работают” с внутренними границами — между Эго, супер-Эго и Ид или между наблюдающей и переживающей частями Эго»². В этой связи, с точки зрения социальной психологии, наибольший интерес представляют, естественно, первичные защитные механизмы. К ним традиционно относят: примитивную изоляцию; отрицание; всемогущий контроль; примитивную идеализацию (и обесценивание); проекцию, интроекцию и проективную идентификацию; расщепление Эго; диссоциацию.

Примитивная изоляция представляет собой психологический уход из ситуации за счет изменения состояния сознания. Это самый ранний, скорее всего врожденный способ справиться с трудностями: «Когда младенец перевозбужден или расстроен, он попросту засыпает.... Взрослый вариант того же самого явления можно наблюдать у людей, изолирующихся от социальных или межличностных ситуаций и замещающих напряжение, происходящее от взаимодействий с другими, стимуляцией, исходящей от фантазий их внутреннего мира. Склонность к использованию химических веществ для изменения состояния сознания также может рассматриваться как разновидность изоляции»³. Про таких людей обычно говорят «он ушел в себя» или «витает в облаках». В своих крайних проявлениях изоляция может принимать

131

форму аутизма. Понятно, что даже в «умеренных дозах» изоляция существенно осложняет социальные контакты и адаптацию индивида практически в любой группе, не говоря уже о риске возникновения химической зависимости. Однако было бы явно неверным оценивать примитивную изоляцию как исключительно дисфункциональную форму психологической защиты. Как отмечает Н. Мак-Вильямс, «главное достоинство изоляции как защитной стратегии состоит в том, что, позволяя психологическое бегство от реальности, она почти не требует ее искажения. Человек, полагающийся на изоляцию, находит успокоение не в непонимании мира, а в удалении от него. Благодаря этому, он может быть чрезвычайно восприимчив, нередко к большому изумлению тех, кто махнул на него рукой как на тупого и пассивного»¹.

Отрицание, в отличие от изоляции, напротив, часто связано с существенным искажением реальной картины, поскольку уходит корнями «...в детский эгоцентризм, когда познанием управляет дологическая убежденность: “Если я не признаю этого, значит это не случилось”»². Классическим проявлением отрицания является реакция типа «Этого не может быть потому, что не может быть никогда» в ответ на какое-либо неприятное известие или факт. В социальном контексте отрицание нередко провоцирует полную неспособность воспринимать любые доводы и действия партнера, не укладывающиеся в ожидаемую и желательную для индивида схему взаимодействия. Вместе с тем, в целом ряде случаев отрицание может играть позитивную роль, позволяя сохранять дееспособность и целеустремленность при неблагоприятно складывающихся обстоятельствах. Особенно отчетливо это проявляется в экстремальных ситуациях: «В чрезвычайных обстоятельствах способность к отрицанию опасности для жизни на уровне эмоций может оказаться спасительной.... Каждая война оставляет нам массу историй о людях, которые “не потеряли головы” в ужасных, смертельно опасных обстоятельствах и в результате спасли себя и своих товарищей»³.

Всемогущий контроль берет начало «...в инфантильных и нереалистических, однако на определенной стадии развития нормальных фантазиях всемогущества...» Эти фантазии восходят к начальной стадии развития личности, когда младенец еще не способен к идентификации и воспринимает себя и мир как единое целое. В своих здоровых проявлениях всемогущий контроль как защитный механизм связан с интернальным локусом контроля и необходим для поддержания чувства компетентности и уверенности индивида. Но патологическая потребность обладать всемогущим контролем и властью над окружающим миром крайне опасна: «Если личность организуется вокруг поиска и переживания удовольствия от ощущения, что она может эффективно проявлять и использовать собственное всемогущество, в связи с чем все этические и практические соображения отходят на второй план, существуют основания рассматривать эту личность как психопатическую»... Перешагивать через других — вот основное занятие и источник удовольствия для индивидов, в личности которых преобладает всемогущий контроль. Их часто можно встретить там, где необходимы хитрость, любовь к возбуждению, опасность и готовность подчинить все интересы главной цели — проявить свое влияние»⁴.