Мужское и женское сознание 3 страница

X x x

В качестве исходной точки выберем то определение, которое мы далиуниверсальной памяти гениального человека. Для него одинаково реально все: ито, что еще недавно имело место, и то, что давно уже успело исчезнуть. Изэтого следует, что отдельное переживание не исчезает вместе с тем моментом,в течение котором оно длилось, что оно не связано с этим моментом времени,оно путем памяти как бы отрывается от него. Память превращает переживание внечто временное. Память по самому понятию своему есть победа над временем.Человек в состоянии вспомнить прошлое только потому, что память освобождаетего от разрушительного действия времени. Все явления природы суть функциивремени, явления духа, наоборот, господствуют над временем. Здесь мы останавливаемся перед затруднением, но затруднением мнимым.Как может память являться отрицанием времени? Ведь не будь у нас памяти, мыне имели бы никакого представления о времени. Ведь только воспоминанием опрошедших событиях мы приходим к мысли о том, что существует некотороетечение времени. Как можно утверждать, что одна вещь являетсяпротивоположностью и отрицанием другой, если обе эти вещи неразрывно связанымежду собою. Затруднение это разрешается очень просто. Коль скоро новое существо,оно не должно быть непременно человеком, наделено памятью, оно уже не можетбыть втиснуто со своими переживаниями в поток времени. А если это так, тооно может сделать время предметом своего исследования, охватить его общимпонятием, противопоставить себя ему. Если бы отдельное переживание былооставлено на произвол неудержимому течению времени, изменялось бы вместе современем, как зависимая переменная со своей независимой, и никакая память нев состоянии была бы вырвать переживание из этот бурного потока, то тогдаясно, что понятие времени никогда не проникло ни в его сознание - сознаниепредполагает двойственность, не могло бы быть ни объектом, ни мыслью, нипредставлением человека. Необходимо каким-нибудь образом преодолеть времядля того, чтобы узнать о нем, необходимо стоять вне времени, чтобы егопонять. Это применимо не только к отдельному промежутку времени, но к общемупонятию о времени. Точно также человек, охваченный какой-нибудь сильнойстрастью, не в состоянии изучить и разобрать основные черты ее, необходимопрежде всего оторваться от ее главной основы - времени. Не будь ничеговневременного, не было бы и представления времени. Чтобы определить, чтовневременное, вспомним только, что собственно память похищает, вырывает изкогтей времени. Мы видели, что память сохраняет все, имеющее для индивидуумаинтерес или значение, короче говоря, все, что обладает для человекаизвестною ценностью. Обыкновенно человек вспоминает о таких вещах, которыеимели для него когда-либо известную, часто совершенно неосознанную,ценность: эти ценность наделяется их вневременностью. Человек забывает отом, что так или иначе не ценилось им. Ценность и есть это вневременное. И наоборот: ценность вещи тем болеезначительна, чем эта вещь менее подвержена влиянию времени. Она, по крайнеймере, не должна являться функцией времени. В каждой вещи воплощаетсяценность постольку, поскольку она существует вне времени: тольковневременные вещи положительно оцениваются. Это положение, конечно, еще неисчерпывает сущности ценности, больше того, оно даже не является общим иглубоким определением ее. Но оно представляет собою первый специальный законвсякой теории ценности. Достаточно будет совершить беглый обзор некоторых явлений, чтобубедиться в правильности выставленного положения. Люди очень мало придаютзначения убеждению, которое еще недавно родилось в сознании человека. Онивообще не считаются с мнением человека, взгляды которого находятся еще впроцессе течения, изменения и т. д. Напротив, неутомимое постоянство всегдавнушает нам уважение, даже в том случае, когда оно проявляется внеблаговидных формах жажды мести и упрямства. Оно чарующе действует на насдаже тогда, когда проявляется в безжизненных предметах. Вспомним только"аеге parennis" у поэтов и 'quarante siecis" египетских пирамид. Слава,которая выпала на долю человека, светлая память, которую он оставил по себе,все это обесценивается в наших глазах вместе с мыслью, что они преходящи.Разнообразные изменения, которые претерпевает на себе человек, тоже неявляются предметом особенного восхищения для него. Правда, когда емуговорят, что он каждый раз проявляет себя с новой стороны, то он будет горди доволен и этим свойством. Но причина этой гордости лежит в томпостоянстве, в той закономерности, с какой проявляется в нем этаразносторонность. Для людей, которые устали жить, не существует никакихценностей, они не видят ничего интересного для себя в упомянутомпостоянстве. Сюда же относится боязнь вымирания рода и исчезновения именичеловека. Всякая социальная оценка, единственным выражением которой являютсязаконодательные акты и договоры, уже с самого момента своего возникновенияпретендует на непреложность и полнейшую независимость от влияний времени,хотя бы обычай и повседневная жизнь наносит ли ей очень существенныеизменения. Это относится и к тем правовым нормам, сила которых (по точномусмыслу их) должна сохраниться в течение только определенного промежуткавремени. Здесь время фигурирует в качестве величины постоянной, но непеременной, взависимости от которой непрерывно или с перерывами изменяласьбы вся совокупность отношений. Этим обясняется тот факт, что вещь обладаеттем большей ценностью, чем продолжительнее ее существование. Никто неподумает, что контрагенты особенно заинтересованы в предмете договора, еслион заключен только на весьма короткое время. Точно такое же отношениепроявляют к нему и сами контрагенты. Отсюда, несмотря на всевозможныеобстоятельства, вечные подозрения и недоверие, с которым они относятся другк другу. В выдвинутом нами ранее законе лежит единственное объяснение тогофакта, что человеческие мысли направлены далеко за пределы смерти.Потребность в наличности ценностей проявляется в общем стремлении освободитьвещи от всякой зависимости от времени это стремление сказывается даже натаких отношениях, которые так или иначе изменяются "в связи со временем",например, на богатство и владение, на все, что мы привыкли называть "земнымиблагами". В этом лежит глубокий психологический момент завещания, оставлениянаследства. Не забота о своих родных создала этот институт. И человек,лишенный семьи и родственников, составляет завещание. Более того: можно суверенностью сказать, что делает это он с большей серьезностью ивдумчивостью, чем отец семейства, так как у него ведь больше рискасовершенно исчезнуть с лица земли, из памяти других людей. Великий политик и властелин, в особенности же деспот, власть которогокончается вместе с его жизнью, старается придать ей известную ценность.Этого он достигает только тем, что связывает эту власть с чем-нибудьвневременным: кодексом, биографией (Юлий Цезарь) или всякого родаграндиозными просветительными учреждениями и коллективными научнымиработами, музеями и коллекциями, постройками из твердого камня (saxaloquntur) или, оригинальнее всего, созданием или упорядочением календаря.Кроме того, его мысль направлена на то, чтобы сохранить власть в течениевсей своей жизни. Для этого недостаточно только обменяться договорами,которые взаимно связывают стороны. или заключить какой-нибудьдипломатический брак, которым прочно укрепил бы соответствующие родственныеотношения. Сообразно основной идее подобного стремления, необходимоустранить все то. что одним только существованием своим угрожает вечному,незыблемому продолжению этой власти. Так политик превращается в завоевателя. Психологические и философские теории ценности оставили без всякоговнимания категорию вневременности. Они, несомненно, находились под влияниемполитической экономии и всячески старались внести нечто свое в эту область.Тем не менее я не думаю, чтобы закон, развитый нами, не нашел никакогоприменения в политической экономии только потому, что в этой сфере онпредставляется менее ясным и более сложным, чем в психологии. И сэкономической точки зрения большой ценностью обладает тот предмет, которыйдольше может служить потребностям человека. Вещь, которая в состояниипросуществовать только каких-нибудь четверть часа, можно, например, всегдакупить значительно дешевле ее цены в поздний час перед наступлением ночи.Конечно, такой случай немыслим там, где установление прочной цены возвышаетморальное значение торгового предприятия над случайными временнымиколебаниями. Я напомню только о тех многочисленных учреждениях, которыесозданы для сохранения ценности предметов от разрушительного влияниявремени: склады, амбары, погреба, музеи со служащими при них кустодами.Совершенно ошибочно определение психологов, которые под ценностью понимаютто, что удовлетворяет человеческим потребностям. Ведь и каприз есть не чтоиное, как потребность (правда, ненужная), вместе с тем нет ничего болеепротиворечащею понятию ценности, как каприз. Каприз вообще не знаетценности. Он вызывает желание обладать ценностью с тем, чтобы в следующий жемомент ее уничтожить. Таким образом, момент длительности входит, каксущественный признак, и понятие ценности. Даже те явления, которые по мнениюмногих могут быть объяснены только с помощью менгеровской теории "предельнойполезности", вполне разрешимы с моей точки зрения (при этом я далек от мысливвести какие-либо новые точки зрения в политическую экономию). Тообстоятельство, что вода и воздух лишены ценности, объясняется исключительнотем, что только индивидуализированные, оформенные вещи могут обладатьположительной ценностью: только все оформенное можно превратить в нечтобезформенное или даже совершенно разрушить, а потому, как таковое, необладает длительностью. Можно придать определенную форму горе, лесу, равнинепутем обработки или проведения границ, потому эти предметы даже в самомдиком своем состоянии являются объектами ценности. Атмосферный же воздух иливодную поверхность никак нельзя заключить в определенные границы, так какони подвержены закону диффузии и расширены в беспредельность. Если быкакому-нибудь чародею удалось сжать атмосферный воздух, окружающий со всехсторон земной шар, на каком-нибудь незначительном пространстве земли, подобнотому, как это сделал дух в одной восточной сказке, если бы кто-нибудь собралвсю водную массу, покрывающую наш земной шар, в один резервуар, предотвративиспарение, вода и воздух приобрели бы определенную форму, а вместе с ней иценность. Понятие ценности только тогда связано с вещью, когда есть хотьмалейший повод беспокоится что эта вещь со временем может изменяться ибоценность рождается из отношений ко времени, из противопоставления времени.Ценность и время взаимно обусловливают друг друга, как два соотносительныхпонятия. Здесь я позволю себе не говорить по вопросу о том, к каким глубокимпоследствия приводит нас подобный взгляд, настолько плодотворен он, даже длясоздания целого мировоззрения. Для нашей цели вполне достаточно знать, чтотам, где нет угрозы со стороны времени, отпадает всякий разговор о ценности.Хаос, если он даже вечен, может быть оценен только отрицательно. Форма и вневременность или индивидуация и длительность - два аналитических момента,впервые создающих ценность и ее обоснование. Таким образом, мы разобрали этот кардинальный закон ценности в егоприменении, как в сфере индивидуально-психологической, так и в сфересоциально-психологической. Теперь только мы можем вернуться к главномупредмету нашего исследования и разрешить те основные вопросы, которые, хотяи являются исключительными для нашей работы, тем не менее остались до сихпор открытыми. Первое следствие, которое мы можем вывести из всегопредшествовавшего изложения, - это то, что во всех сферах человеческойдеятельности существует какая-то потребность в невременности, волевоетяготение к ценности. Это именно тяготение, которое по своей глубине можетбыть без всякого опасения поставлено наряду со "стремлением к власти",совершенно отсутствует у индивидуальной женщины, по крайней мере в форместремления к вневременности. В очень редких случаях женщины дают какие-либоуказания на дальнейшую судьбу имущества после их смерти: это лишний раздоказавает, что женщина лишена потребности в бессмертии. Ибо в завещаниилежит дух чем-то высшего, более общего. Именно это и является причиной,отчего люди так свято соблюдают волю завещателя. Потребность в бессмертии есть только частный случай из того общегозакона, что только вневременные вещи поддаются положительной оценке. В этомзаконе лежит связь упомянутой потребности с памятью. Память человека оразнообразных переживаниях пропорциональна тому значению, которое имели длянего эти переживания. Как ни парадоксально они звучат, однако следуетпризнать глубокую истину в словах: ценность, - это то, что создает прошлое.Только то, чему при-дается значение положительной ценности, вырываетсяпамятью из когтей времени. Отсюда следует, что психологическая жизнь,поскольку она рассматривается как положительная ценность, должна, как целое,подняться над категорией времени путем вечной длительности, простилающейсядалеко за пределы физической смерти человека. Она ни в коем случае не должнабыть только функцией времени. Этим мы уже несравненно ближе подошли к самомуглубокому мотиву жажды бессмертия. Сознание того, что со смертьюокончательно теряет значение наша ослепительная, яркая индивидуальная жизнь,которая таким образом превращается в бессмыслицу, - это сознание ведет нас кжажде бессмертия. Ту же мысль, только другими словами, выразил ГетеЭккерману (4 февраля 1829 года). Интенсивнее всех ощущает эту потребность бессмертия гений. Это свойствонаходится в самой тесной связи с другими качествами его природы, которые мыуже успели раскрыть. Память есть полнейшая победа над временем только в томслучае, если она выступает в своей универсальной форме, как у универсальногочеловека. Откуда следует, что гений один только и является человекомвневременности, по крайней мере, это является его идеалом. Он, как видно изего бесконечной, сильной жажды бессмертия, человек с интенсивнейшимстремлением к вневременному, с властным тяготением к ценности. Но вот глазу представляется еще более удивительное совпадение.Вневременность гения обнаруживается не в одном только отношении к отдельныммоментам его жизни. Она проявляется также в отношении к тому периодувремени, который считают его созданием и который называют "его временем". Кпоследнему он de facto не имеет никакого отношения. Не время рождает гения,он не продукт времени. Очень мало чести делают гению, оправдывая егосуществование только временем, Карлейль вполне справедливо указал на то, какмногие эпохи ждали гения, как сильно они в нем нуждались, а он все же неявлялся. Появление гения должно остаться мистерией, от разрешения которойчеловек благоговейно должен отказаться. Так же, как причины появления генияне могут быть разрешены одним только временем и результаты его жизни немогут быть приурочены к определенному времени (это совпадение составляетвторую загадку). Произведения творчества гения живут вечно. Влияние временина них ничуть не отражается, они делают гения бессмертным. Таким образом,можно говорить о вневременности гения в трояком отношении свойственная емууниверсальная апперцепция в связи с тем фактом, что он всем своимпереживаниям придает значение ценности, лишает эти переживания характерачего-то временного, преходящего его появление в определенную эпоху не можетбыть объявлено характером этой эпохи, наконец, произведения его чувства несвязаны ни в каком отношении со временем, ни с тем временем, котороесовпадает с его существованием, ни с тем, которое предшествовало или следуетза этим временем. Здесь мне представляется счастливый случай ответить на один вопрос,который к моему великому изумлению до сих пор едва ли кем-нибудь был задет.Вопрос этот заключается в том, существуют ли и среди животных (или растений)такие существа, которые по праву могли бы быть названы гениальными. Вдальнейшем изложении мы постараемся обосновать целый ряд положений, которыерешительно высказываются против подобного предположения. К тому жевыдвинутые нами раньше критерии одаренности едва ли привели бы нас коткрытию таких гениальных индивидуумов среди животных. Мы не отрицаемвозможности существования талантов в мире животных, как возможны они средилюдей, которые еще не сделались гениальными. Но мы имеем все основанияполагать, что у них отсутствует та "искра Божия", о которой так многоговорили до Мороде-Тура, Ломброзо и Макса Нордау. Подобное отрицание за ними"искры Божией" не есть выражение ревности или робкого опасения за привилегиичеловека, нет, его можно обосновать очень вескими соображениями. Чего только нельзя объяснить тем фактом, что гений впервые появилсясреди людей! Решительно все: весь "объективный дух", или другими словами,то, что один только человек среди других живых существ обладает историей. Разве всю человеческую историю (конечно, духовную, но не например,историю войн) нельзя объяснить с помощью одного только факта появлениягения, с помощью тех толчков, которыми он двигал вперед прогрессчеловечества, с помощью тех подражаний, которые вызывал он вобезьяноподобних существах? Разве не к этой причине нужно свестивозникновение архитектуры, земледелия и, прежде всего, языка? Каждое словобыло первоначально создано одним человеком, стоявшим выше окружающей егосреды, факт, который можно наблюдать повсюду еще и в настоящее время (здесь,конечно, следует оставить в стороне названия технических изобретений). Да икак оно могло возникнуть иначе? Первоначально слова были"звукоподражательными". В них помимо воли творящего проникало нечто похожеена то душевное состояние, в котором находился человек, произносивший их. Всеслова вообще были первоначально тропами, так сказать, звукоподражаниямивторого порядка, метафорами, сравнениями: прозы не существовало, всякаяпроза была поэзией. Таким образом, большинство гениев совершенно исчезло длянас. Стоит только подумать о пословицах, даже самых тривиальных в настоящеевремя, как, например, "рука руку моет". Да, ведь это много лет назадпроизнес впервые какой-нибудь гениальный человек! Сколько различных цитат изклассических авторов, сколько слов Христа кажутся нам какими-то пословицами,не связанными в своем происхождении с каким-нибудь человеком, сколько труданам стоит прийти к той мысли, что нам знаком автор этих выражений. Поэтомуошибочно говорить о "мудрости языка", о преимуществах и удачных выраженияхфранцузской речи. Как создателем "народной песни", так и создателем языкаявляется далеко не народная масса. Такими взглядами мы проявляем своюнеблагодарность к отдельным людям с тем, чтобы незаслуженно расхваливатьнарод. Гений, проявивший свое творчество в сфере языка, благодаря своейуниверсальности не принадлежит к той ациональности, из которой он произошели на языке которой он выразил свою духовную сущность. Известнаянациональность оценивает сущность своих гениев и таким образом составляетсебе некоторое понятие идеала. Но этот идеал является путеводной звездой,конечно, для других, а не для самого гения. По тем же соображениям мырекомендовали бы побольше осторожности во всех тех случаях, когда психологиюязыка относят без всяких предварительных исследований к принадлежностямпсихологии народов. В языке кроется поразительная мудрость потому, что онявляется созданием отдельных выдающихся людей. Если такой глубокиймыслитель, как Яков Беме, всецело предался научным изысканиям в областиэтимологии, то ведь этот факт сам по себе имеет гораздо большее значение,чем ему приписывает какой-нибудь историк философии. От Бэкона до ФрицаМаутнера критикой языка занимались только плоские умы. Для гения язык - не предмет критики, а творчество. Он создает язык, каки все другие духовные ценности, которые составляют истинную основу культуры,"объективный дух". Отсюда ясно, что вневременный человек - это тот, которыйсоздает историю. Только люди, стоящие вне причинной цены историческихявлений, могут создать историю. Ибо только они стоят в неразрывной связи сабсолютно вневременным, с ценностью, которая дает их произведениямнепреложное вечное содержание. Всякое явление, входящее как составная частьв человеческую культуру, входит в нее под видом вечной ценности. Если мы воспользуемся данным нами масштабом гениальности, то мы безособенного труда разрешим сложный вопрос о том, кому следует приписатьгениальность и кому следует в ней отказать. Наиболее популярный взгляд,который имеет в рядах своих сторонников Тюрка и Ломброзо, видит гениальностьво всяком интеллектуальном или материальном произведении, которое по своимдостоинствам превосходит средние произведения человеческом ума. С другойстороны, теория Кантa и Шеллинга обладает в сильной степени характеромисключительности. Она видит гениальность только в творческом инстинктехудожника. Необходимо признать, что правда лежит между этими двумявзглядами. Титул гения следует приписать только великим художникам и великимфилософам (к ним я причисляю наиболее редких гениев, творцов религиозной догмы. Но на этот титул не имеют права ни "великийчеловек дела", ни "великий человек науки". "Люди дела", знаменитые политики и полководцы могут, пожалуй, обладатьнекоторыми чертами, присущими также гению (например совершенное знаниелюдей, поражающая память). Наше исследование еще вернется к вопросу опсихологии этих людей. Но признать их гениями может только тот, ктоослепляется блеском внешнего величия. Гений именно отличается внутренним,духовным величием, он не знает величия, которое проявляется только во вне.Истинно великий человек обладает глубоким пониманием категории ценности,между тем как политику-полководцу доступно только понятие власти. Генийстремится придать власть понятию ценности, политик - придать ценностьпонятию власти (вспомните о различных сооружениях, предпринимаемыхимператорами с этой целью). Великий полководец, великий политик, выступаютиз хаоса различных отношений, как феникс, который должен мгновенноисчезнуть. Великий император или великий демагог единственные люди, которыеживут исключительно настоящим. Он не мечтает о каком-нибудь лучшем, болееярком будущем. Его мысль не уносится также в глубь прошлого. Своесуществование он связывает непосредственно с данным моментом и не стремитсяк "одолению времени" теми двумя способами, которые единственно возможны длячеловека. В своем творчестве гений старается свергнуть с себя зависимость отконкретных условий данного времени. Для политика или полководца эти условия- вещь "an in-id fur sich", направление их деятельности. Таким образом,великий император - явление природы, а великий мыслитель стоит вне этойприроды, он - овеществление духа. Подвиги "людей дела" бесследно исчезают слица земли вместе с этими людьми, а иногда еще раньше; только хроникавремени регистрирует эти подвиги в их бесконечной смене. Император несоздает ничего такого, что содержало бы в себе вечную, простирающуюся нацелые тысячелетия ценность, ибо таковы только произведения гения. Он и никтодругой творит историю, так как стоит вне действия ее законов. Великийчеловек имеет историю. Император же - предмет истории. Великий человек даетэпохе определенный характер. Наоборот, время налагает определенный отпечатокна характер императора - и уничтожает его. Так же мало прав на титул гения имеет как человек великой воли, так ивеликий ученый, если он одновременно не является и великим философом. Носион даже имя Ньютона или Гаусса, Линнея или Дарвина, Коперника или Галилея -безразлично, этого права у него нет! Ученые не универсальны, ибо существуетнаука об определенном предмете или определенных предметах. Этого нельзяобъяснить "все прогрессирующей специализацией", которая лишает насвозможности "все знать". И среди ученых XIX и XX вв. существуют люди,обладающие полиисторией в той же степени, как Аристотель и Лейбниц. Янапомню здесь имена двух ученых: Александра фон Гумбольдта и ВильгельмаВундта. Этот недостаток лежит гораздо глубже в сущности всякой науки и вприроде самих ученых. Восьмая глава разрешит последний остаток, остающийсяоткрытым в этом вопросе. Но мне кажется, что мы уже здесь пришли к томуположению, что даже самые выдающиеся ученые не обладают той всеобщностью,которая свойственна была философам, стоявшим уже на границе гениальности(Фихте, Шлейермахер, Карлейль и Ницше). Какой ученый когда-либонепосредственно понимал все, всех людей, всевозможные вещи? Больше того!Какой ученый когда-либо проявлял хотя бы возможность постижения всего этогов себе и вне себя? Ведь замена этого непосредственного провидения,постижения всех вещей и является исключительной задачей тысячелетней научнойработы.В этом лежит основание того, что люди науки являются "специалистами".Человек науки, если он только не философ, не знает той непрерывной, все всебе сохраняющей, ничего не забывающей жизни, которая является достояниемгения: именно в силу отсутствия в нем универсальности. Наконец, исследованияученого всегда связаны с общим развитием науки в его время. Он берет знаниясвоего времени в определенном количестве и форме, умножает их и изменяет, азатем передает полученные им результаты будущему. Но и его исследованиядлительно сохраняются только в качестве книг на библиотечных полках: многоеиз них выбрасывается, многое дополняется, как недостающее, но они неявляются вечными ценностями, созданиями, не подлежащими исправлению ни водном пункте. От великих же философских систем, как от великих произведенийхудожественного творчества, веет чем-то непреложным, неизменным, вырастаетмиросозерцание, в котором прогресс человеческой культуры ничего не всостоянии изменить. Чем значительнее индивидуальность творца данной системы,тем больше он имеет сторонников во все времена существования человечества.Есть платонисты, аристотельянцы, спинозиты, берклианцы, есть, наконец, еще внастоящее время сторонники Бруно, но вы нигде не найдете галилеянцев,гельмгольцистов, птолемеистов и коперниканцев. Отсюда видно, какаябессмыслица говорить о "классиках точных наук" или о "классиках педагогики".Ведь подобное словоупотребление искажает значение этого слова, когда мыговорим о классических философах или классических художниках. Великий философ носит титул гения вполне заслуженно и с большой честью.И если философ вечно скорбит о том, что он не художник (именно таким путемон собственно становится эстетиком), то художник не в меньшей степенизавидует упорной и настойчивой силе абстрактного систематического мышленияфилософа. Вполне понятно, что они выдвигают такие проблемы, как Прометей иФауст, Просперо и Кипри-ан, Апостол Павел и "Пензерозо". Поэтому, кажется,и художник, и фи- лософ имеют в одинаковой степени право на почет. Ни одному не следуетотдавать предпочтение пред другим. И в области философии не следует особенно усиленно раздавать титулгения, как это было до сих пор. В противном случае моя работа заслуженнопонесет упрек в узкой партийности против "положительных наук". Я далек отподобного рода партийности, тем более, что в первую голову она обратилась быпротив меня и большей части моем труда. Нельзя назвать Анаксагора,Гейлинкса, Баадера, Эмерсона гениальными людьми. Ни шаблонная глубина(Анжело Силезий, Филон Якоби), ни оригинальная плоскость (Кант, Фейербах,Юм, Гербарт, Локк, Карнеад) духа не в состоянии решить вопрос о применениипонятия гениальности. История искусства, как и история философии полны внастоящее время самых превратных ценностей. Совершенно другое делопредставляет собою история такой науки, которая беспрерывно подвергаетиспытанию правильность своих выводов и выдвигает все новые ценностисообразно объему поправок, введенных в нее. История науки совершеннопренебрегает личностью своих самоотверженных борцов. Ее целью являетсясистема сверхиндивидуального опыта, из которого отдельная личностьсовершенно исчезает. В преданности науке лежит поэтому высшая степень"самоотречения", этой преданностью отдельный человек отказывается отвечности.

ГЛАВА VI

ПАМЯТЬ, ЛОГИКА, ЭТИКА

Заглавие легко может вызвать крупное недоразумение. Оно даетвозможность причислить меня к сторонникам того взгляда, согласно которомулогические и этические оценки являются объектами исключительно эмпирическойпсихологии, т.е. представляют собою такие же психические феномены, какощущение и чувство. Соответственно этому логика и этика должны быть отнесенык специальным дисциплинам представляющим отдельные отрасли психологии. Я здесь же решительно заявляю, что это воззрение, так называемый"психологизм", в корне ложно и вредно. Ложно - потому, что оно никогда неприведет нас к торжеству дела, в чем мы убедимся еще впоследствии. Пагубно -потому, что оно разрушает психологию, но отнюдь не логику и этику, которыхоно едва-едва касается. Господствующая теория ощущений привела к тому, чтологика и этика заняли второстепенное место некотором приложения к психологиив то время, как им подобало бы играть роль фундамента психологии. Вотэтому-то обстоятельству мы и обязаны "эмпирической психологией" в еетеперешнем виде: груда мертвых камней, которую не в состоянии оживитьникакое усердие, никакое остроумие, где прежде всего отсутствует дажеотдельный намек на действительный опыт. Что касается безнадежных попытокпревратить логику и этику, эти нежные юные побеги душевного мира, вопределенную степень сложной психологической науки, то я решительновысказываюсь против Брентано и его школы (Штумпф, Мейнонг, Ге-флер,Эренфельс), против Т. Липпса и Г. Гейманса, а также против аналогичныхвзглядов Маха и Авенариуса. Я принципиально присоединяюсь к тому течению,которое отстаивается в настоящее время Виндельбандом, Когеном, Наторпом,Ф.И. Шмидтом, в особенности же Гессерлем (который также был психологистом,но впоследствии пришел к убеждению в совершенной неосновательности этойточки зрения). Это именно то течение, которое выдвигает противпсихологически - генетического метода Юма трансцендентально - критическуюидею Канта и с достоинством защищает ее. Настоящая работа не ставит себе целью разбор общих, сверхиндивидуальныхнорм действия и мышления. Ее задача скорее заключается в том, чтобыустановить различия между людьми, причем она в противовес основной мысликантовской философии не рассчитывает на применяемость своих положений клюбым существам (хотя бы даже к нежным небесным "ангелочкам"). Из всегосказанного следует, что работа эта могла и должна оставатьсяпсихологической, не принимая вместе с тем оттенка психологичности. Однако вдальнейшем изложении и именно там где появится необходимость, мы неоткажемся от некоторых формальных соображений или, в крайнем случае, отуказания, что в том или ином месте единственным судьей является логический,критический или трансцендентальный метод. Название этой главы оправдывается иначе. Предыдущее, несколькопространное (что объясняется новизной избранного пути) изложение показало,что человеческая память находится в самых интимных отношениях к вещам.Говорить о родстве с ними считалось, по-видимому, недостойным. Время,ценность, гений, бессмертие - все это раскрыло поразительную связь вещей спамятью, связь, о существовании которой до сих пор совершенно непредполагали. Это почти полное отсутствие всяких указаний должно иметь болееглубокое основание. Оно, кажется, лежит в тех нелепостях и несообразностях,которыми в столь сильной степени изобилуют теории памяти. Здесь прежде всего следует обратить внимание на теорию, обоснованнуюеще в середине XVIII в. Шарлем Бонне и получившую особенное распространениеблагодаря трудам Эвальда Геринга (и Е. Маха). Эта теория видит в памятитолько "всеобщую функцию организованной материи" - реагировать на новыераздражения, более или менее аналогичные прежним, с большей легкостью именьшей интенсивностью, чем на первоначальное раздражение. По этой теориифеномены человеческой памяти исчерпываются опытом, добытым путем упражнения.Они являются особой формой приспособленности в ламарковском смысле.Бесспорно, существует нечто общее между человеческой памятью и фактами,вроде повышенной рефлексии при массовой по-вторности раздражении.Аналогичный элемент лежит в основе того явления, что действие первоговпечатления продолжительнее момента раздражения, и в XII главе мы ещевернемся к разбору глубокого основания этого родства. Тем не менее целаяпропасть существует между такими явлениями, как возрастание упругостимускула благодаря частой привычке к сокращению, или приспособленностьморфиниста и потребителя мышьяка к восприятию все более значительных дозяда, с одной стороны, и воспоминанием человека о своих прежних переживаниях- с другой. В первом случае в каждом новом переживании мы видим отчетливыеследы старого, во втором - раньше пережитое состояние снова оживает всознании со всеми своими индивидуальными чертами. Новый момент выступает стакой яркостью, как в свое время протекал старый. А потому полноеотождествление этих двух явлений до того бессмысленно, что можно отказатьсяот дальнейших рассуждений об этом обще-биологическом взгляде. С физиологической гипотезой неразрывно связано учение об ассоциации,как теории памяти. Эту связь можно проследить исторически - в лице Гартли,материально же она основывается через понятие привычки. По этой теориипамять представляется механической игрой соединения представлений,подчиняющейся определенным законам (от одного до четырех). При этом онаупускает из виду, что память (беспрерывная память мужчины) есть явлениеволевое. Я могу что-нибудь вспомнить, если я этого действительно хочу, хотябы это мне обошлось ценою подавления в себе состояния сонливости. Всостоянии гипноза, который воскрешает в памяти все позабытое, воля другоговыступает взамен сильно ослабевшей собственной воли. Это лишний раздоказывает, что только воля отыскивает целесообразные ассоциации, чтоассоциация вызывается путем более глубокой апперцепции, Здесь пришлосьзабежать вперед, в дальнейшем мы займемся вопросом об отношениях междуассоциационной и апперцепционной психологиями и постараемся дать надлежащуюоценку обеим. Итак, ассоциационная психология разбивает психическую жизнь наотдельные составные части, с другой стороны - пытается снова соединитьсродственные друг другу единицы. В связи с ней стоит третье заблуждение:несмотря на вполне основательные возражения, выдвинутые почти одновременноАвенариусом и Геффдингом (особенно последним), она все еще смешивает памятьс узнаванием. Узнавание какого-либо предмета не должно вовсе покоиться насамостоятельном воспроизведении старого впечатления, хотя бы в некоторойчасти случаев новое впечатление и склонно было вызвать старое. Но рядом сэтим существует не менее значительное число случаев, когда непосредственноеузнавание не намечает никакого дальнейшего движения ощущения, как бы ни кчему дальнейшему не стремится, но виденное, слышанное и т.д. выступает скакой-то специфической "окраской" ("tinge"- сказал бы Джеме). Это тотособенный "характер", который Авенариус обозначает именем "das Notal, аГеффдинг - "качеством знакомости". Для человека, возвращающегося на родину,каждая дорога, тропинка представляется "знакомой", хотя он не можетвспомнить даже того дня, когда он ходил по ней, не знает ее названия и,пожалуй, не ориентируется в ней. Мне может "показаться знакомой"какая-нибудь мелодия, хотя бы я не знал, где и когда мне приходилось ееслышать. Этот "характер" (в понимании Авенариуса) знакомости, интимности ит.д. витает, так сказать, над чувственным впечатлением. Анализ ничего еще незнает об ассоциациях, которые в "связи" с моим новым ощущением должны еще,по мнению кичливой псевдопсихологии, вызвать то непосредственное чувство.Анализ может весьма отчетливо отличить эти случаи от тех, в которых ужеслегка и едва заметно (в форме гениды) старое переживание действительноассоциируется. И с индивидуально психологической точки зрения подобное различиеявляется вопросом необходимости. Выдающийся человек хранит в себе стольяркое сознание непрерывного прошлого, что, например, при каждой новойвстрече знакомого на улице он воспроизводит прежнюю встречу, каксамостоятельное переживание. У менее одаренного человека каждая встречавызывает обыкновенное чувство знакомости, облегчающее ему узнавание. Этоимеет место даже тогда, когда прежняя встреча могла быть воспроизведена совсеми своими подробностями. В заключение зададимся вопросом, обладают ли и другие организмы, кромечеловека, способностью возродить в своем сознании прошедшие моменты своейжизни, при этом следует строго отличать эту способность от всех сходных сней свойств. На этот вопрос придется с большой вероятностью ответитьотрицательно. Если бы животные способны были уноситься своей мыслью впрошлое или предвосхищать будущее, то они не могли бы оставаться целымичасами на одном месте без всякого движения, а ведь подобное спокойноесостояние является для них характерным. Животные обладают способностьюузнавать и чувства ожидания, как, например, собака, приветствующая своегогосподина после многолетнего отсутствия, свиньи у ворот мясника или кобыла,которую ведут на случку. Но они совершенно лишены воспоминания и надежды.Они способны узнавать при помощи "Notal", но память у них отсутствует. Итак, память представляет собою определенное свойство высших сферпсихологической жизни человека. Кроме того, она, как было указано, являетсядостоянием исключительно последнего. Поэтому нет ничего удивительного в том,что она стоит в самой тесной связи с предметами такого высокого значения,как понятие ценности и времени, как потребность бессмертия, которая едва литревожит животный мир, как гениальность, доступная только человеку. Большетого, следует ожидать, что логические и этические феномены, которые,по-видимому, подобно памяти, отсутствуют у всех прочих живых существ,приходят каким-нибудь образом в соприкосновение с памятью. Это ожиданиеможет оправдаться только при существовании единого понятия о человеке, онекоторой глубочайшей сущности человечества, понятия, которое проявляется вовсех отдельных качествах его. Задача наша - найти эту связь. Для целей этого исследования возьмем общеизвестный факт, что у лжецовплохая память. Никто уже не спорит, что "патологический лжец" почтисовершенно "лишен памяти". В дальнейшем я вернусь еще к лжецам - мужчинам.Вообще говоря, они являются исключением. Если иметь в виду то, что былосказано относительно памяти женщин, то ясно будет, что это придетсяпоставить рядом с только что упомянутым по-ложением относительнонедостаточной воспоминательной способности лжецов. Отсюда всевозможныепредостережения против лживости женщин в пословицах, поэзии и сказках. Ясно:человек, у которого едва мерцает искра сознания того, что он пережил,прочувствовал, когда-нибудь говорил, очень часто будет врать, если он,конечно, не лишен дара речи. Такому человеку нелегко будет подавить в себеимпульс лжи в тех случаях, когда его помыслы направлены к достижениюкаких-либо практических целей. Искушение солгать должно быть особенно сильнов тех случаях, когда память лишена той беспрерывности, которой обладаютмужчины, когда она сосредоточивается на отдельных бессвязных изолированныхмоментах вместо того, чтобы подниматься над ними или, по крайней мере,подчинить их собственным проблемам. Особенно резко это проявляется, когдасущество не способно отнести, подобно М все свои переживания к единомуносителю их, когда отсутствует апер-цепционный "центр", которыйсосредоточивает в себе все прошедшее, как нечто единое, когда человек лишенсознания единства и неизменности своей сущности в многообразных жизненныхположениях своих. Бывает, что и мужчина себя иногда "не понимает". Убольшинства из них является вполне обычным, что, воспроизводя в сознаниисвое, прошлое, вне какой-либо связи с феноменами психической периодичности,никак не могут признать себя носителями прежних переживаний. Они частоотказываются понимать, как могли они то или другое думать, сделать и т.д.Несмотря на это, они отлично знают и чувствуют, что в свое время они думалии делали именно это, они даже нисколько не сомневаются в этом. Это чувствотождественности в различных жизненных положениях совершенно отсутствует унастоящей женщины. Даже в тех единичных случаях (они несомненно бывают),когда ее память поразительно хороша. Последняя совершенно лишена свойстванепрерывности. В потребности себя понять проявляется сознание единствамужчины, который в данный момент себя не понимает, но эта потребностьпредполагает, несмотря на временное самонепонимание, постоянное единство инеизменность. Женщина никогда не в состоянии понять себя, размышляя опрошедшем, но она не ощущает никакой потребности себя понять. Это можнозаключить из ее поверхностного отношения к словам мужчины, когда тот говоритименно о ней. Женщина не интересуется собою, поэтому нет женщины-психолога,нет психологии женщины, написанной женщиной. Ее пониманию совершеннонедоступны конвульсивные, чисто мужественные усилия представить свое прошлоев виде логически и причинно упорядоченной, беспрерывной цепипоследовательных переживаний, так же мало понимает она стремление установитьопределенное соотношение между началом, серединой и конечным пунктоминдивидуальной жизни. Здесь, на границе двух областей, уместно будет перекинуть мост клогике. Существо, подобное Ж, абсолютной женщине, которое не в состояниипознать свою тождественность в различные последовательно сменяющие другдруга моменты, не постигнет также идентичности объекта мышления за различныепериоды времени. Если же обе части, т.е. субъект и объект, подверженыизменению, то мы таким образом лишены так сказать, координатной системы, ккоторой можно было бы отнести это изменение, а ведь без нее мы совершенно нев состоянии даже заметить изменение. Действительно, существо, лишенноеспособности благодаря мизерной памяти своей высказать суждение, что предметсохранил все свои черты и остался неизменным по истечении известногопромежутка времени, не в состоянии будет оперировать в каком-нибудь длинномвычислении с математическими постоянными величинами. Подобное существо (яберу крайний случай) не в состоянии будет при помощи своей памяти преодолетьтот бесконечно малый промежуток времени, во всяком случае психологическинеобходимый для того, чтобы высказать суждение, что в ближайший момент А неизменилось, что оно осталось тем же А, словом, высказать суждение тождестваА = А. Ему так же затруднительно будет произнести суждение противоречия,которое предполагает, что А не тотчас же исчезло с поля зрения мыслящегосубъекта, в противном случае последний не мог бы отличить А от не А, оттого, что не есть А, чего именно он, в силу ограниченности своего сознания,не может одновременно охватить своим взором. Это не хитроумная выдумка, не злой математический софизм и не вывод,поражающий нас неожиданностью своих предпосылок. Конечно, суждение тождествавсегда направлено на понятия, мы вернемся еще к этому предмету, здесь же язамечу об этом мимоходом во избежание возможного возражений, понятия желогически находятся вне времени. Они сохраняют свое постоянство безразлично,мыслит ли их психологический субъект постоянными или нет. Но человек никогдане мыслит понятие, как нечто чисто логическое, ибо он кроме логическогосодержит в себе и психологическое существо, подверженное "условиямичувственности". Он мыслит общими представлениями, выросшими на почвеиндивидуального опыта путем сглаживания различия и усиления сходныхэлементов ("типичное", "созначающее", "замещающее" представление). Этоименно представление содержит в себе абстрактный момент присущий понятию, ив этом смысле оно может быть рассматриваемо в качестве понятия, как это ниудивительно. Он должен иметь возможность сохранить свое представление, вкотором он созерцательно мыслит фактически несозерцаемое понятие. Этувозможность ему опять-таки может доставить память. И если у него нет памяти,то он лишен способности логически мыслить. Эта способность всегда нуждается,так сказать, в психологическом медиуме для своего воплощения. Таким образом, после приведенных доказательств никто спорить не будет отом, что вместе с памятью уничтожается способность в правильном логическогомышления. Этим положением мы нисколько не задеваем основ логики. Оно скореесводится к тому, что правильное применение этих основ обусловливаетсяналичностью памяти. Положение А=А психологически имеет отношение ко времени,поскольку то может быть высказано в противоположность времени: At1= Ft2. Слогической стороны это положение совершенно лишено отношения ко времени, нов дальнейшем мы еще увидим, почему оно чисто логически, как особое суждение,не имеет никакого специального смысла, а потому столь сильно нуждается вдополнении психологического характера. Сообразно этому, психологическисуждение простирается в определенном отношении ко времени и представляетсобою несомненное отрицание последнего. В предыдущем изложении я определил память, как некоторую способностьгосподствовать над временем. Отсюда ясно, что память вместе с тем являетсянеобходимым психологическим условием представления о времени. Таким образом,факт беспрерывной памяти является психологическим выражением логическогосуждения тождества. Абсолютная женщина, лишенная совершенно памяти, не можетпринять это положение за аксиому своем мышления. Principium identitatis несуществует для абсолютной женщины (так же, как и contradictionis или exclusitertii). Не только эти три принципа, но и четвертый закон логического мышления,принцип достаточного основания, который является необходимым условиемправильности всякого суждения, а потому обязательный для каждого мыслящемчеловека, - также и этот принцип теснейшим образом связан с памятью. Закон достаточного основания является жизненным нервом, основнымпринципом силлогизма, посылками являются суждения, которые психологическипредшествуют выводу. Ясно, что для правильного вывода необходимо удержать впамяти эти посылки в том чистом и нетронутом виде, в каком сохраняются нашипонятия под влиянием законов тождества и противоречия. Основания духовногомира человека следует искать всегда в прошлом. А потому беспрерывность,которая является центральным пунктом человеческого мышления, так тесносвязана с причинностью. Каждый случай применения принципа достаточногооснования психологически предполагает непрерывную память, ревниво охраняющуювсе тождества. Так как Ж лишена подобной памяти, как и вообще лишена понятиянепрерывности во всех других отношениях, то для нее не существует такжеprincinpium rationis sufficientis. Таким образом, вполне справедливо положение, что женищина лишеналогики. Георг Зиммель считал это положение совершенно неприемлемым на томосновании, что женщины очень часто проявляют весьма строгуюпоследовательность мышления. То обстоятельство, что в конкретном случае,когда это необходимо для достижения какой-нибудь цели, женщина проявляетспособность к строгому и последовательному умозаключению, одинаково малодоказывает ее отношение к закону достаточного основания, как и к законутождества, тем более, что и в подобном, наиболее счастливом случае, весьспор сводится к тому, что она упорно и настойчиво возвращается к своимпрежним положениям, давно уже опровергнутым. Весь вопрос заключается в том,признает ли человек аксиомы логики критерием правильности своего мышления,верховным судьей своих мнений и взглядов, словом, руководящей нитью и высшейнормой своих суждений. Женщина не видит особенной надобности в том, чтобырешительно все должно было покоиться на известных основаниях. Так как ейчужда категория непрерывности, то она не ощущает никакой потребности влогическом подтверждении своих мыслей, отсюда - легковерность всех женщин. Вотдельных случаях она может поэтому быть весьма последовательной, но именнотогда логика является не масштабом, а орудием, не судьей - а палачем. Ивполне естественно, что женщина чувствует какую-то неловкость, когдамужчина, который настолько глуп, что принимает ее слова за чистую монету,требует от нее доказательств высказанного ею суждения. Ведь подобноетребование совершенно противно ее природе. Мужчина чувствует себяпристыженным, как бы виновным всякий раз, когда он упускает из видунеобходимость подкрепить свои суждения логическими доказательствами ипривести для них соответствующие основания. Он как бы чувствует себяобязанным подчиниться логической норме. Она является его верховнымвластителем. Женщина возмущается требованием придерживаться во всех своихсуждениях логики. У нее нет интеллектуальной совести. По отношению к нейможно говорить "logical insanity". Логический недостаток, наиболее распространенный в суждениях женщины(хотя мужчина не проявляет особенной склонности раскрывать эти логическиедеффекты, чем он доказывает свое легкое отношение к женской логике),это-qiiatemio terminorum, замена одной мысли другою, которая являетсярезультатом неспособности закрепить за собою определенные представления, атакже отсутствия всякого отношения к принципу тождества. Женщина не можетсамостоятельно прийти к сознанию, что следует строго придерживаться этогопринципа. Он лишен для нее значения высшего мерила ее суждений. Для мужчинылогика обязательна, для женщины - нет. И только чувство подобнойобязательности является залогом того, что человек всегда, вечно будетстремиться к логически правильному мышлению. Самая глубокая истина, которуюкогда-нибудь высказывал Декарт и которую потому до сих пор отказываютсяпонимать и даже признают ложной, гласит: всякое заблуждение есть вина. Но источником всякого заблуждения в жизни является недостаток памяти. Вэтом смысле логика и этика, две области, которые соприкасаются между собою вобщем стремлении к истине и совершенно сходятся в высшей ценности истины,тоже приходят в тесную связь с памятью. И у нас смутно всплывает признание,что Платон вовсе не был так неправ, когда он разум человека связывал своспоминанием. Память правда, не логический и не этический акт, но она, поменьшей мере, является логическим и этическим феноменом. Человек, которыйиспытал серьезное, глубокое ощущение, чувствует себя виновным, когда он,спустя полчаса после этого ощущения, уже думает о посторонних вещах, хотя быон был к этому вынужден внешними обстоятельствами. Он готов узреть своюбессовестность и аморальность в том, что он в течение значительногопромежутка времени ни о чем не думал. Память уже по одному тому моральна,что только благодаря ей является возможным раскаяние. Напротив, всякое жезабвение - аморально, безнравственно. Потому благочестие являетсятребованием нравственности: человек обязан ничего не забывать. Толькопоэтому и нужно помнить об умерших. Вот почему мужчина из логических иэтических соображений стремиться внести свет логики в свое прошлое, всемоменты этого прошлою свести к единству. Одним ударом мы коснулись здесь глубокой связи между логикой и этикой,связи, которую смутно предполагали еще Сократ и Платон с тем, чтобы Канту иФихте пришлось ее снова открывать. Впоследствии она была совершеннооставлена без внимания и в настоящее время окончательно предана забвению.Существо, которое не в состоянии понять, что А и не-А взаимно исключают другдруга, не встречает никаких преград в своей склонности ко лжи. Больше того,для него даже не существует понятия лжи, так как отсутствует еепротивоположность-истина. Такое существо может лгать, не понимая совершенноэтого, не имея даже возможности понять, что он лжет, так как он лишенкритерия истины. "Veritas norma sui et faisi est". Нет ничего болеепотрясающего той картины, когда мужчина, по поводу слов женщины, обращаетсяк ней с вопросом: "Зачем ты лжешь?" Она смотрит на него удивленными глазами,старается его успокоить или разражается слезами. Ложь - весьма распространенное явление и среди мужчин, так как не однойтолько памятью исчерпывается сущность разбираемого предмета. Можно лгать,отлично помня фактическое положение дела. Для этого достаточно, чтобыкакие-либо практические соображения руководили нами - и мы охотно подменяемфакты. И только о таком именно человеке, который, великолепно зная всеобстоятельства дела благодаря сильной памяти и ясному сознанию, тем не менееискажает их, можно с основанием говорить, что он лжет. Речь об оскорбленииво имя практических целей идеи истины, как высшей ценности этики и логики,может идти только тогда, когда человек действительно находится в известныхотношениях к этой идее. Там же, где подобного отношения нет, вообще нельзяговорить о заблуждении и лжи там одна только склонность к заблуждениям илживости, не антиморальное, но аморальное бытие. Отсюда - женщина аморальна. Следовательно, это абсолютное непонимание ценности истины должно иметьболее глубокую причину. Из непрерывности памяти нельзя еще вывеститребования истины, потребности в истине, этого основного этико-логическогофеномена. Будь это не так, мужчина никогда не лгал бы, но он также лжет, иливернее - только он лжет. Из непрерывности памяти можно только вывести теснуюсвязь с потребностью истины. То, что внушает человеку (мужчине) искреннее отношение к идее правды ичто удерживает его от всякой лжи, представляется чем-то неизменным,независимым от времени. Оно заключается в том, что в данный момент прошлыйфакт оживает в сознании с такой яркостью, силой и отчетливостью, что недопускает никаких изменений в изложении этом факта- Оно является темсредоточием, в котором сходятся все наши разрозненные переживания, врезультате чего является наше беспрерывное бытие. Действие этого моментасказывается в наличии чувства ответственности у людей. Оно ведет краскаянию, сознанию виновности. Иными словами, это "нечто" заставляет насотносить все прошедшее к чему-то вечно единому, а потому существующему и внастоящем. Это чувство способно достигнуть таких крупных успехов, на которыеобщественное мнение и судебные приговоры и рассчитывать не могут. Оно влечетза собою человека совершенно независимого от всяких социальных условий. Вотпочему всякая моральная психология, которая считает мораль порождениемобщественной жизни людей, в корне своем ложна. Общество знает только понятиепреступления, но не понятие греха. Оно налагает штраф, не для того, чтобывызвать раскаяние. Ложь карается уголовными законами, когда она проявляетсяв форме нарушения присяги, т.е. когда влечет за собою общественный вред. Чтокасается заблуждения, то его до сих пор не считают посягательством насуществующий писаный закон. Социальная этика находится в вечном страхе, чтоэтический индивидуализм вредно отразится на интересах ближних, а отсюда -нескончаемые бредни об обязанностях человека к обществу и к 1500 млн. живыхлюдей. Но подобное воззрение не расширяет, как ей хотелось бы думать,область морали, наоборот, ограничивает ее самым недопустимым образом. В чем заключается то, что возвышается над временем и изменчиостью? Чтопредставляет собою этот "центр апперцепции"? Это не может быть менее значительно, чем то, что возвышает человека надсамим собою (как известной частью чувственном мира), приковывает его кпорядку вещей, тому порядку, который в состоянии постигнуть один толькоразум, для которого весь чувственный мир -предмет подчиненный. Это - не чтоиное, как личность". Самая величественная книга в мире "Критика практического разума",откуда и взяты вышеприведенные слова, указала морали на "умопостигаемое""Я", отличное от всякого эмпирического сознания, как на своего единственногозаконодателя. Этим мы привели исследование к проблеме субьекта. Она и составитпредмет ближайшего рассмотрения.

ГЛАВА УП

ЛОГИКА, ЭТИКА, Я

Известно, что Давид Юм подверг критике понятие "я". Результаты еесводятся к тому, что понятие "я" является "пучком" различных "перцепций",находящихся в вечном движении, в беспрерывном течении. Правда, понятие "я"благодаря Юму, сильно скомпроментировано, но ведь он излагает свое воззрениес такой скромностью, в таких безупречных выражениях. Не следует, по егомнению, обращать внимание на некоторых метафизиков, которые склонны думать,что у них имеется какое-то другое "я". Он вполне уверен, что сам он лишенкакого бы то ни было я, а потому необходимо предположить, что и все прочиелюди не более, как пучки (о той паре чудаков он не решается что-либовысказывать). Так заявляет мировой человек. В ближайшей главе будетпоказано, как его ирония обращается против него же. То, что она получилатакую известность, является результатом всеобщей переоценки Юма, виною чему- Кант. Юм - выдающийся эмпирический психолог, но его никак нельзя назватьгениальным, как это в большинстве случаев делают. Правда, немного нужно длятого, чтобы стать величайшим английским философом, но и на это звание Юм неимеет ни малейшего права. И если Кант (несмотря на "параллогизмы") a limineотверг спинозизм только на том основании, что люди согласно этой теорииявляются акциденциями, а не субстанциями, и поставил крест над ним только всилу подобной "нелепой" основной идеи, то я, по крайней мере, не решаюсьутверждать, чтобы он совершенно не умалил похвал, выпавших на долю этогоангличанина, если бы знал также и "Ireatise", а не ограничился бы только"Inquiry"- трудом, в котором критика понятия "я" совершенно отсутствует. Лихтенберг, который отправился в поход против "я" после Юма, был ужесмелее последнего. Он, философ безличности, ставит на место словесноговыражения "я думаю" "думается", как более соответствующее действительности.Для него "я" является открытием, честь которого по справедливостипринадлежит грамматике. И в этом отношении Юм предвосхитил его мысли тем,что в конце своих рассуждений объявил весь спор о тождестве личности чистословесным спором. В новейшее время Э. Мах выдвинул теорию, согласно которой вселеннаяпредставляется компактной массой, отдельные же "я" являются пунктамисосредоточения наибольшей плотности этой массы. Единственно реальнымиявляются ощущения, которые теснее связаны между собою в одном индивидууме,чем в отдельных двух индивидуумах. Центр тяжести лежит в содержании, которое заключается во всех, дажелишенных всякой ценности (!) личных воспоминаниях. "Я"- единство нереальное, а практическое. Ему нет спасения, а потому можно (охотно)отказаться от идеи индивидуального бессмертия. Тем не менее, нет ничегопреступного в том, если мы всем нашим поведением обнаружим наличность у наснекоторого "я"; это даже в интересах дарвинской борьбы за существование. Нам странно видеть, когда исследователь, вроде Маха, который принесогромную пользу не только в своей области в качестве историка и критикаосновных понятий, но и в биологической сфере оказал несомненные услуги,толкая ее на дальнейший путь исследования, совершенно оставляет без вниманиятот факт, что все органические существа прежде всего неделимы, значит вкаком-то отношении являются атомами, монадами (см. часть I, гл. 3), Ведьосновное различие между живым и мертвым заключается в том, что первое всегдадифференцировано на неоднородные, тяготеющие друг к другу части в то время,как даже оформленный кристалл является везде однородным. Можно ведь было бызадуматься над вопросом, не чреват ли весьма важными для психической жизнипоследствиями этот принцип индивидуальности, а именно тот факт, чтоотдельные части органических существ связаны далеко не так как сиамскиеблизнецы. Пожалуй, этот вопрос дал бы нам нечто более плодотворное впсихическом смысле, чем Маховское "я" - эта "зала ожидания" для ощущений. Вполне правдоподобно, что такой психологический коррелат существуетдаже у животных. Все то, что животное чувствует и ощущает, обладает,вероятно, у каждого индивидуума особым характером, особым оттенком. Этототтенок однако не является присущим всему классу, роду или виду, расе илисемейству, больше того, он различается по мере перехода одного индивидуума кдругому. Идиоплазма -физиологический эквивалент этой специфичности ощущенийи чувств каждого отдельного животного. Это положение покоится на тех жеоснованиях, что и теория идиоплазмы (см. часть I, гл. 2 и часть II, гл. 1).Они именно и допускают возможность существования эмпирического характера и уживотных. Охотник, имеющий дело с собаками, коннозаводчик, хорошо знающийлошадей, сторож, присматривающий за обезьянами, все они подтвердятналичность в поведении отдельных животных не только некоторых особенностей,но и известного постоянства. Так что весьма правдоподобно нечто, выходящееза пределы простого свидания ''элементов". Но если подобный коррелат идиоплазмы действительно существует, еслидалее даже и животные обладают какой-то своеобразной особенностью вотдельных своих представителях, то эта особенность является далеко еще нетем умопостигаемым характером, который мы вправе приписать одному толькочеловеку за отсутствием оснований приписать его кому-либо другому из живыхсуществ. Умопостигаемый характер человека, индивидуальность, так относятся кэмпирическому характеру, индивидуации, как память к простомунепосредственному узнаванию. В конечном итоге здесь несомненно тождество: вобоих случаях в основе лежит структура, форма, закон, космос, которыйостается равным себе, когда содержание меняется. Здесь должны быть вкратцеизложены соображения, на основании которых нужно предположить наличность учеловека номинального, трансэмпирического субъекта. Они вытекают из основлогики и этики. В логике речь идет об отыскании истинного значения принципа тождества(также противоречия; для существа нашего предмета не имеют значениябесконечные споры, которые ведутся о преимуществе одного перед другим иистинной форме их выражения). Положение А = А непосредственно бесспорно иочевидно. Оно является элементарным мерилом истины для всяких другихположений. Всякое противоречие этому положению мы признаем ложным. Например,когда в каком-нибудь специальном суждении предикат высказывает относительносубъекта нечто такое, что чуждо определяемому понятию. И следует толькоглубже вдуматься, чтобы обнаружить, что в конечном итоге это положениеявляется законом всяких логических выводов. Закон тождества - принципистинного и ложного. Кто видит в этом положении одну только тавтологию,которая ничего не объясняет и нисколько не способствует нашему мышлению, тотпожалуй и прав, но он, очевидно, очень скверно усвоил природу этогоположения. Такого взгляда придерживался Гегель и впоследствии почти всеэмпиристы. А= А, как принцип всякой истины, не может являться какой-нибудьспециальной истиной. Кто видит бессодержательность в законах тождества ипротиворечия, тот должен это качество прежде всего приписать себе. Он,пожалуй, надеялся найти в них особую мысль, обогатить ими свой запасположительных знаний. Но положения, о которых идет речь, не представляютсобою особого познания или особых актов мышления. Они являются той меркой,которую следует приложить ко всем мыслительным процессам. Эта мера сама посебе не может являться актом мышления, который можно было бы сравнить совсеми прочими актами. Норма мышления не может находиться в самом мышлении.Закон тождества ничего не прибавляет к нашим знаниям. Он не увеличиваетнашего богатства, он стремится заложить первый камень и дать основание этомубогатству. Принцип тождества - все или ничего. К чему применяются принципы тождества и различия? Обыкновенно думают: ксуждениям. Например, Зигварт формулирует закон противоречия следующимобразом: "Оба суждения А есть В, А не есть В не могут одновременно бытьверны" Он утверждает, что суждение: "необразованный человек - образован"содержит в себе противоречие потому, что связанное "образован" отнесено ктакому субъекту, относительно которого суждение implicite утверждает, что он"человек необразованный", это опять можно свести к двум суждениям: Х -"образован" и Х -"необразован" и т.д. Психологизм подобного доказательствабьет в глаза. Оно ссылается на суждение, предшествующее по времениобразованию понятия "необразованный человек". Вышеприведенное же положение,А не= А, претендует на истинность, безразлично, существуют ли существовалиили будут существовать и другие суждения. Оно простирается на понятие"необразованный человек". Оно обеспечивает нам это понятие путем исключениявсех противоречащих ему признаков. Именно в этом состоит единственная функция принципов тождества ипротиворечия. Она конститутивна для специфической стороны понятия. Конечно, такова их функция по отношению к логическому понятию, но не ктому, что мы называем "психологическим понятием". Правда, понятие всегдапсихологически заменяется общим созерцательным представлением, но этопредставление в известной степени содержит в себе момент специфичностипонятия. Это общее представление, служащее психологически заменой понятия,не есть то же самое, что понятие. Представление может быть богаче (когда ядумаю о треугольнике) или скуднее (в понятии льва гораздо больше содержания,чем в моем представлении о нем, в то время, как в случае треугольника -совершенно наоборот). Логическое понятие есть та руководящая нить, понаправлению которой следует внимание, когда оно извлекает из представления,замещающего понятие, только известные моменты, указанные именно этимпонятием. Оно является целью и заветной мечтой психологического понятия,полярной звездой, к которой обращены упорные взоры внимания, когда оносоздает конкретный суррогат понятия: оно - закон по которому внимание делает свой выбор. Нет мышления, которое наряду