Социология познания и массовых коммуникаций 1 страница

Введение

Часть III состоит из трех глав, две из которых представляют собой критический обзор некоторых общих и частных проблем социологии познания, а третья, написанная в соавторстве с Полом Лазарсфель-дом, обобщает результаты ряда исследований в области социологии общественного мнения и массовых коммуникаций. Сопоставление этих двух областей ни в коем случае не является случайностью. Ибо, несмотря на то что они развивались довольно независимо друг от друга, назначение настоящего введения состоит именно в том, чтобы выдвинуть следующую гипотезу: эффективному развитию каждой из этих областей могла бы помочь консолидация некоторых теоретических концепций, методов исследования и эмпирических открытий, которыми располагают они обе. Чтобы увидеть глубокое сходство между двумя этими областями, читатель должен только сравнить общие итоги социологии познания, изложенные в главе XIV настоящего издания, и общее резюме исследований в области массовых коммуникаций, сделанное Лазарсфельдом на симпозиуме «Современные тенденции развития социальной психологии» (материалы симпозиума вышли под редакцией Уэйна Денниса).

Действительно, обе области можно рассматривать как два вида, принадлежащих к общему роду — тому роду исследований, который интересуется взаимосвязями социальной структуры и массовых коммуникаций. Первое из этих направлений возникло и усиленно разрабатывалось в Европе, а другое до сих пор гораздо более распространено в Америке. Следовательно, если бы ярлыки не воспринимались буквально, социологию познания можно было бы отнести к «европейскому виду», а социологию массовых коммуникаций — к «американскому виду». (То, что эти ярлыки нельзя применять слишком строго, совершенно очевидно: помимо всего прочего, Чарлз Берд уже давно является представителем чисто американской разновидности социологии познания, тогда как Пол Лазарсфельд, например, проводил

некоторые из своих самых ранних исследований в области массовых коммуникаций в Вене.) Несмотря на то что обе эти разновидности социологии нацелены на изучение взаимосвязи между идеями и социальной структурой, каждая из них имеет свой собственный круг интересов.

Эти области представляют собой поучительные примеры двух принципиально различных центров развития социологической теории, описанных в предыдущих разделах настоящего издания (особенно в главах I и IV). В социологии познания работают главным образом теоретики глобального склада, для которых масштабность и значение проблемы оправдывают их увлеченность и интерес к ней, иногда несмотря на отсутствие в настоящее время возможности реально прорваться за пределы наивных умозрительных спекуляций и поверхностных умозаключений. В общем, представители социологии познания относятся к числу тех, кто высоко поднимает знамя со следующим девизом: «Мы не знаем, истинно ли то, что мы говорим, но по крайней мере это имеет значение».

Социологи и психологи, занятые изучением общественного мнения и массовых коммуникаций, чаще всего принадлежат к противоположному лагерю — лагерю эмпириков, и на их знамени начертан другой прославленный девиз: «Мы не знаем, имеет ли то, что мы говорим, какое-то особенное значение, но по крайней мере это истинно». Здесь ударение делается на систематизации данных, относящихся к предмету исследования, — данных, которые имеют статус доказательств, хотя и не являются абсолютно бесспорными. До сих пор, однако, почти никто не пытался соотнести эти данные с теоретическими проблемами, и большое количество практической информации ошибочно принималось за совокупность научных наблюдений.

Возможно, некоторый интерес (не только служебный, связанный с введением в часть III, но и самостоятельный) имело бы сравнение европейского и американского вариантов социологического изучения массовых коммуникации. Благодаря такому сравнению создается впечатление, что эти разные стратегии связаны с социальными структурами, образующими среду, в которой они развиваются; правда, на данном этапе можно только предположить, что, возможно, существуют некоторые связи между социальной структурой и социологической теорией, и это предположение служит всего лишь прелюдией к действительному исследованию данного вопроса. Такое сравнение имеет и более отдаленную цель: оправдать консолидацию этих взаимосвязанных областей социологического исследования, добить-

ся их удачной комбинации, которая обладала бы научными достоинствами обоих направлений и не имела бы их чрезмерной ограниченности.

Социология познания и исследование массовых коммуникаций: сравнительный анализ

Различные направления этих взаимосвязанных, взаимодополняющих, отчасти перекрывающих друг друга областей исследования носят составной характер и имеют ряд взаимосвязанных аспектов — свой специфический предмет исследования и специфическое определение проблем, свое понимание данных, свои процедуры исследования и социальную организацию своей исследовательской деятельности.

Предмет исследования и определение проблем

Европейская разновидность призвана выявлять социальные корни познания, исследовать, каким образом на познание и мышление влияет составляющая их среду социальнаяструктура. Здесь основной предмет интереса — формирование обществом интеллектуальных перспектив. В этой дисциплине познание и мышление интерпретируются так широко, что и итоге они включают в себя почти все идеи и мнения, о чем я пишу в последующих главах. Тем не менее сердцевину этой дисциплины образует социологический интерес к социальному контексту такого познания, которое подтверждено более или менее систематическими доказательствами. Иными словами, социология познания больше всего интересуется интеллектуальной продукцией профессионалов, независимо от того, идет ли речь о науке или философии, об экономической или политической мысли.

Американскую разновидность интересует главным образом общественное мнение, хотя она также проявляет некоторый интерес к современному состоянию познания (или уровню информированности, как его чаще всего понимают). Она концентрирует внимание шмне-нии, а не незнании. Конечно, их различия не столь велики, как различие между черным и белым. Не будучи произвольной, граница между ними тем не менее не является такой же резкой и определенной, как граница между странами. Мнение незаметно переходит в знание, которое есть не что иное, как часть мнения, социально подтвержденная

особыми доказательствами. Точно так же, как мнение может перерасти в знание, так и кажущееся очевидным знание может просто выродиться во мнение. Но все же, за исключением пограничных ситуаций, различие между ними сохраняется; оно проявляется в различной ориентации европейской и американской разновидностей социологии массовых коммуникаций.

Если американский вариант прежде всего интересуется общественным мнением, массовыми мнениями, тем, что стали называть «поп-культурой», то европейский вариант сосредоточивается на более эзотерических доктринах, на тех сложных познавательных системах, которые при своем последовательном переходе в поп-культуру трансформируются и часто разрушаются.

Эти различия в общей ориентации сопровождаются другими различиями: европейский вариант, для которого предметом интереса служит познание, в конечном итоге имеет дело с интеллектуальной элитой; американский вариант, изучающий широко распространенные мнения, имеет дело с массами. Один концентрирует внимание на эзотерических доктринах немногих, другой — на экзотерических доктринах многих. Это расхождение интересов, как мы убедимся в дальнейшем, оказывает непосредственное воздействие на все исследовательские процедуры, на каждую их фазу; совершенно очевидно, например, что опрос, имеющий целью получение информации от ученого или писателя, будет отличаться от опроса, предназначенного для того или иного среза всего населения в целом.

Ориентации двух вышеназванных вариантов демонстрируют далее характерные для каждой из них корреляции тонких деталей. Европейская разновидность ссылается на когнитивный аспект, на познание; американская — наинформацию. Знание подразумевает комплекс фактов и идей, тогда как информация не имеет подобного смысла и не употребляется для обозначения систематически связанных фактов или идей. Соответственно, американский вариант изучает отдельные фрагменты информации, доступные массам; европейский вариант обычно размышляет о структуре знания в целом, что доступно немногим. Американский вариант делает упор на совокупности отдельных «лакомых кусочков» информации; европейский — насисте-мах доктрин. Для европейского варианта важнее всего проанализировать систему общих принципов во всей их сложной взаимосвязи, постоянно имея в виду концептуальное единство абстрактного и конкретного, а также категоризацию (морфологическую или аналитическую). Для американского варианта важно обнаружить (например, благодаря применению метода факторного анализа) эмпирически сложившиеся кластеры идей (или установок). Один подчеркивает логи-

ческие связи, другой — эмпирические. Европейский вариант интересуется политическими ярлыками только в том случае, если они приведут его к системам политических идей, которые он затем детально проанализирует во всей их сложности, стремясь продемонстрировать их (предполагаемую) связь с той или иной социальной стратой. Американский вариант интересуется только отдельными политическими убеждениями и только в том случае, если они дают исследователю возможность классифицировать («кодифицировать») людей в зависимости от общей политической этикетки или категории, которая, как затем можно установить (а не предположить), широко распространена в том или ином социальном слое. Если европейский вариант анализирует идеологию политических движений, то американский исследует мнения тех, кто принимает (или не принимает) участие в голосовании.

Можно и дальше выявлять и иллюстрировать эти разные точки приложения сил, но, пожалуй, сказанного достаточно, чтобы показать, что, имея общий предмет в широком смысле слова, европейская социология познания и американская социология массовых коммуникаций отбирают из него разные проблемы и дают им разные интерпретации. И постепенно, само собой, складывается впечатление, которое можно прямолинейно и упрощенно выразить следующим образом: в американском варианте исследователь знает, о чем говорит; знает он и о том, что знает мало. В европейском варианте исследователь не знает, о чем он говорит; не знает он и том, что доля незнания очень велика.

Оценки данных и фактов

В европейском и американском вариантах исследователи по-разному представляют себе, из чего состоят сырые, необработанные эмпирические данные; что необходимо для того, чтобы эти данные превратились в установленные, общепринятые факты; каково место этих фактов, скомпонованных самым различным образом, в развитии социологии. В целом европейский вариант гостеприимно и даже сердечно принимает кандидатов на статус эмпирических данных. Впечатление, вынесенное из некоторых документов, особенно если эти документы относятся к достаточно отдаленному времени или месту, будет принято в качестве факта, относящегося к широко распространенным течениям мысли или общепринятым доктринам. Если интеллектуальный статус автора достаточно высок и сфера его компетенции достаточна широка, то его впечатления (иногда случайные) о преобладаю-

щих мнениях обычно будут восприниматься как эмпирические данные. Когда подбираешь примеры, иллюстрирующие эту мысль, приходишь в замешательство от их обилия.

Например, Маннгейм часто дает обобщенную характеристику умонастроения «низших классов в постсредневековом периоде», утверждая, что «только постепенно, шаг за шагом, они приходят к осознанию своего социально-политического значения». Он может также считать не только важной, но и истинной следующую мысль: «Все прогрессивные группы полагают, что идея предшествует действию»; при этом он думает, что данная мысль полностью является результатом наблюдения, а не определения. Или, например, он может выдвинуть поучительную гипотезу, подобную нижеследующей и состоящую из нескольких фактуальныхдопущений: «...чем активнее господствующая партия сотрудничает с другими в рамках парламентской коалиции, чем больше она утрачивает свои первоначальные утопические импульсы и связанные с ними широкие перспективы, тем в большей мере ее энергия, направленная на преобразование общества, вероятно, превратится в интерес к отдельным конкретным деталям. Параллельно с изменениями, которые можно наблюдать в сфере политики, происходят изменения в научных воззрениях, которые становятся конформистскими по отношению к требованиям политики; иными словами, то, что когда-то было просто формальной схемой и абстрактным общим воззрением, превращается в исследование специфических частных проблем». Даже если такое утверждение — гипотетическое и почти аподиктическое — является истинным, то все же оно проливает свет главным образом на то, что испытывает и, пожалуй, случайно замечает интеллектуал, живущий в политическом обществе; это служит для него искушением и побуждает рассматривать подобное суждение как факт, а не как гипотезу. Более того, создается впечатление (как это часто бывает в европейской разновидности), будто данное утверждение улавливает такое множество эмпирических деталей, что читатель лишь изредка продолжает думатьо том, что необходимы широкие эмпирические исследования, прежде чем это утверждение можно будет считать чем-то большим, чем интересная гипотеза. Оно быстро обретает незаслуженный им статус факту-ального (эмпирического) обобщения.

Следует отметить, что высказывания, подобные тем, которые мы извлекли из социологии познания, обычно относятся к историческому прошлому и, по-видимому, обобщают типичное или модальное поведение большого количества людей (целых социальных слоев или групп). В каком-либо строгом эмпирическом смысле данные, подтверждающие такие широкие обобщающие утверждения, разумеет-

ся, в систематической форме не собирались по той уважительной и достаточной причине, что их негде было обнаружить. Мнения тысяч рядовых людей в далеком прошлом можно только угадать или воссоздать в воображении; они действительно затерялись в истории, если только не признать удобную выдумку, позволяющую сегодня считать доказанными социальными фактами впечатления по поводу массового или коллективного мнения, сложившиеся у нескольких современных исследователей.

В противоположность всему этому американский вариант делает упор прежде всего на том, чтобы установить факты, относящиеся к исследуемой ситуации. Прежде чем пытаться определить, почему именно те, а не иные направления мышления больше склонны к «исследованию отдельных специфических проблем», сначала следует попытаться узнать, так ли это. Разумеется, эта направленность, как и направленность европейского варианта, имеет свои недостатки. Очень часто чрезмерный интерес к эмпирической проверке приводит к преждевременному отказу от выдвижения непроверенных гипотез: постоянно работая только с эмпирическим материалом, невозможно что-либо разглядеть за пределами своей непосредственной задачи.

Европейский вариант с его большими целями склонен пренебрежительно относиться к установлению тех самых фактов, которые он намерен объяснить. Оставляя без внимания трудную и зачастую трудоемкую задачу — определение того, какие факты относятся к изучаемому им вопросу — и сразу же переходя к объяснению предполагаемых фактов, представитель социологии познания может преуспеть только в том, чтобы поставить телегу впереди лошади. Как знает каждый, если эта процедура вообще способствует движению, то только движению вспять: пожалуй, это так же справедливо в сфере познания, как и в области транспорта. Но еще хуже, если случайно лошадь совсем исчезнет и теоретическая телега останется неподвижной до тех пор, пока в нее не впрягут новые факты. В таком случае спасение состоит в том, что, как это не раз бывало в истории науки, объяснительная идея оказывается плодотворной даже в тех случаях, когда факты, которые она первоначально была призвана объяснить, как оказывалось позже, вообще не были фактами. Но вряд ли стоит рассчитывать на эти плодотворные ошибки.

Американский вариант с его узким углом зрения настолько сосредоточен на том, чтобы установить факты, что лишь случайно принимает во внимание теоретическую уместность однажды установленных фактов. Здесь проблема состоит не в том, что телега и лошадь поменялись местами; скорее проблема заключается в том, что слишком часто теоретической телеги вообще нет. Лошадь действительно

)

может продвигаться вперед, но так как она не тянет за собой телегу, то ее быстрое продвижение совершенно бесполезно, если только не появится какой-нибудь запоздалый европеец, чтобы прицепить к ней свою повозку. Однако, как мы знаем, теории ex post facto* довольно-таки подозрительны.

Это различие ориентации по отношению к фактам и данным проявляется также в выборе предмета исследования и в определении проблем. Американский вариант с его подчеркнутым интересом к эмпирическому подтверждению уделяет мало внимания историческому прошлому, так как адекватность данных, относящихся к общественному мнению и групповым мнениям прошлого, становится подозрительной, если судить о них по критериям, применяющимся к сопоставимым данным, характеризующим групповые мнения в настоящее время. Этим можно отчасти объяснить американскую тенденцию иметь дело главным образом с краткосрочными проблемами — реакцией на пропагандистские материалы, экспериментальным сравнением эффективности пропаганды в различных средствах массовой информации и т.д. Фактическое пренебрежение историческим материалом возникает не из-за отсутствия интереса или из-за непонимания важности долгосрочных следствий, но исключительно из-за убежденности в том, что исторические исследования требуют данных, которые невозможно получить.

Европейская группа с ее более гостеприимным отношением к импрессионистским массовым данным может позволить себе интересоваться такими долгосрочными проблемами, как динамика политических идеологий, связанная с системами классовой стратификации (а не просто с перемещением индивида из одного класса в другой в пределах данной системы). Исторические данные европейских исследователей обычно базируются на допущениях, эмпирически исследованных американцами применительно к настоящему времени. Таким образом, Макс Вебер (или любой из многочисленного племени его эпигонов) может писать о пуританизме, получившем широкое распространение в семнадцатом веке, обосновывая свои фактуальные заключения с помощью литературы, созданной теми немногими, кто описал свои мнения и свои впечатления от мнений других людей в книгах, которые мы читаем теперь. Но, разумеется, при этом остается незатронутым и, более того, в принципе незатрагиваемым вопрос, имеющий самостоятельное значение: в какой степени мнения, описанные в книгах, выражают мнения гораздо большего числа людей, которые, поскольку ход истории нельзя остановить, образуют абсолютно молча-

* Сразу после факта, т.е. после того, как событие свершилось; постфактум (лат). — Примеч. пер.

ливое большинство (не говоря уже о различных стратах этого большинства). Эта связь между тем, что обнаруживается в публикациях, и действительными мнениями (или установками) населения, которая в европейском варианте считается сама собой разумеющейся, в американском варианте становится проблемой, подлежащей исследованию. Когда в газетах, или журналах, или книгах высказывается мнение, что они выражают перемены, происходящие в системе мнений или в общем мировоззрении, и эти изменения условно принимаются за отражение изменений, происходящих в мнениях и взглядах ассоциированного населения (класса, группы или региона), то представители американского варианта (даже не самые радикальные эмпирики) продолжают указывать на то, что было бы очень важно «открыть несколькими независимыми способами установки всего населения в целом. В данном случае верификация могла бы быть произведена только с помощью опросов одного и того же среза населения в два разных периода, чтобы убедиться в том, действительно ли изменение ценностей, о котором можно судить по изменению концентрации соответствующих материалов в журнале (или каком-либо ином средстве массовой информации), отражает изменение ценностей у их носителей среди населения»*. Но так как методики для опросов различных срезов народонаселения в далеком прошлом еще не созданы и, таким образом, нам остается только проверять впечатления, полученные из разрозненных исторических документов, то американские представители социологии массовых коммуникаций стремятся ограничиться историческим настоящим. Возможно, систематизируя сырые материалы, характеризующие общественное мнение, верования и познание сегодня, они помогают заложить основы будущей социологии познания, представители которой будут завтра эмпирически исследовать долгосрочные тенденции развития общественного мнения, верований и познания.

Если европейский вариант предпочитает исследовать долгосрочные процессы с помощью исторических данных, причем некоторые из этих данных, относящиеся к групповым и массовым мнениям, могут быть оспорены, а выводы тем самым опровергнуты, то американский вариант предпочитает тщательно изучать краткосрочные ситуации, используя при этом данные, которые полностью соответствуют требованиям решения научной проблемы, и ограничиваясь непосредственными реакциями индивидов на конкретную ситуацию, ^вЬфванную из длительных временных интервалов истории. Однако, эмпирически исследуя более ограниченную проблему, он, разумеется, может быть отрезан от тех самых проблем, которые представляют

Lazarsfeld, op. cit., p. 224. — Примеч. автора.

наибольший интерес. Европеец высоко поднимает знамя с девизом, который провозглашает необходимость изучения именнотех проблем, которые его больше всего интересуют, даже если они носят чисто спекулятивный характер; американец высоко поднимает стяг с девизом, утверждающим адекватность эмпирических исследований во что бы то ни стало, даже ценой отказа от проблемы, которая вызвала к жизни данное исследование.

Эмпирическая строгость американской концепции приводит ее к закономерному самоотрицанию, когда значительные долгосрочные изменения идей, связанные с изменениями социальной структуры, очень часто не считаются подходящим объектом для исследования; спекулятивные наклонности европейской концепции приводят к самооправданию всех ее прегрешений и позволяют принимать за факты свои впечатления о массовых процессах, так что немногие нарушают неписаное правило — избегать «трудных» вопросов о том, какие доказательства в конечном итоге подтверждают эти мнимые факты, относящиеся к массовому поведению или вере.

Именно поэтому европейский вариант говорит о серьезных вопросах, но без достаточных эмпирических доказательств, тогда как американский вариант говорит о возможно более тривиальных вопросах, но соблюдает при этом эмпирическую строгость. Европейский вариант пользуется воображением, американский — анализирует и исследует; американский вариант исследует краткосрочные проблемы, европейский умозрительно рассматривает долгосрочные.

Сначала, повторяю, следует рассмотреть, по каким вопросам строгость одной из этих концепций и широта другой неизбежно приходят в противоречие друг с другом, а потом разработать средства, позволяющие их совместить.

Исследовательские методики и процедуры

Оба варианта проявляют характерные отличия в своем отношении к исследовательским методикам по сбору данных и их последующему анализу.

Для представителя европейской социологии познания сам этот термин — «исследовательская методика» — звучит отчужденно и недружелюбно. Считалось интеллектуально унизительным четко выделять прозаические детали того, каким образом проводился анализ в социологии познания. Европейский социолог испытывает такое чувство, как будто прослеживать свои корни в истории, дискурсивной философии и гуманитарных науках — значит выставлять напоказ все

вспомогательные конструкции, делающие возможным его анализ, и, что еще хуже, проявлять чрезмерную заботу именно об этих вспомогательных конструкциях, тогда как ее следовало бы уделить только конечной структуре. В этой традиции роль исследовательской методики не заслуживает ни высокой оценки, ни осмысления. Разумеется, существуют установленные и тщательно разработанные методики для проверки подлинности исторических документов, определения их вероятной даты и т.п. Но методики для анализа данных, а не для установления подлинности документов не привлекают почти никакого внимания.

Совсем по-другому обстоит дело с американским исследователем массовых коммуникаций. На протяжении последних десятилетий, когда предпринимались систематические исследования в этой области, был продемонстрирован широкий круг методик. Бесчисленное множество самых разнообразных методик интервьюирования (интервьюирование групповое и индивидуальное, не содержащее определенных установок и структурированное, поисковое, ведущее поиск во многих направлениях и сфокусированное на чем-либо одном, единичное, профилированное и повторяющееся социально-групповое); опросники; тесты по определению мнений и установок; шкалы установок (шкалы Терстона, Гутмана и Лазарсфельда); контролируемый эксперимент и контролируемое наблюдение; контент-анализ во всех его разновидностях (знаково-символический, предметно-пунктуальный, тематический, структурный и оперативный); программный анализатор Лазарсфельда — Стентона — вот лишь немногие примеры разнообразных процедур, созданных для исследования массовых коммуникаций¹. Само изобилие американских методик по контрасту только подчеркивает скудость европейского списка методик. Этот контраст наверняка поможет обнаружить другие грани различия между двумя ориентациями социологического исследования коммуникаций. Критерием, по которому можно судить о более общей методологической ориентации европейского и американского вариантов, является их отношение к проблеме надежности наблюдений. Для европей-

¹ См., например, методики, представленные в следующих публикациях. Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета: Lazarsfeld P.E. and Stanton F (editors). Radio Research, 1941 (New York: Duel, Sloan and Pierce, 1941); Radio Research, 1942—1943 (New York: Duell, Sloan and Pierce, 1944); Communications Research, 1948—1949 (New York: Harper and Broothers, 1949); а также текущий том, излагающий исследования Исследовательского подотдела армейского отдела информации и образования: Hovland C.I., Lumsdaine A.A., Sheffield F.D., Experiments on Mass """nun/cations (PrincetonUniversity Press, 1949); и том, содержащий проект исследо-ания военных коммуникаций: Lasswell H.D., Leites N. and Associates, Langnage of ^poliu_cs (New York: George W. Stewart, 1949). — Примеч. автора.

ского исследователя проблемы надежности (под которой понимается согласованность независимых наблюдений одного и того же материала) не существует. В общем, каждый, кто изучает социологию познания, по-своему пользуется своими способностями, чтобы установить содержание и смысл своих документов. Предположение о том, что документ, который он уже проанализировал, должен быть независимо от него проанализирован другими, чтобы установить степень надежности, то есть степень согласия между несколькими наблюдателями одного и того же материала, будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное честности или достоинству исследователя. Оскорбление станет только менее вызывающим, если исследователь далее заявит, что большие расхождения между подобными независимыми анализами должны вызвать сомнение в адекватности того или иного из них. Само понятие надежной категоризации (то есть того, в какой мере совпадают две независимые категоризации одного и того же эмпирического материала) очень редко получало свое выражение в исследовательских целях представителя социологии познания.