Часть III Комическая война 13 страница

– Я тебе вот что скажу. У них там во Флориде просто чудесно все обустроено. – Казалось, он с неохотой это признавал, словно многие годы только и делал, что всячески старался унизить Флориду. – Мне понравилось.

– А что там делают?

– В основном едят. Обычно я сидел на террасе. Со скрипкой. А однажды вечером сыграл в безик с Уолтером Уинчеллом.

– Он что, известный картежник?

– Вообще-то да, но знаешь – я его по всей форме обштопал.

– Угу.

– Да, я и сам удивился.

Джо пустил стопку бумаг по столу к Анаполю, и издатель принялся их просматривать. Теперь он был склонен проявлять больший интерес к содержанию комиксов и чуть лучше в них разбираться, чем во время своего первого с ними знакомства. Анаполь никогда не был поклонником комиксов, так что ему потребовалось немало времени, чтобы просто выучиться их читать. Теперь он дважды просматривал каждый выпуск – первый раз еще в процессе производства, а второй – уже когда комикс попадал на лотки. Садясь на поезд, Анаполь покупал свежий номер и читал его всю дорогу домой до Ривердейла.

– Значит, Германия? – спросил он, задерживаясь на первой панели второй страницы. – Мы теперь их так немцами и зовем? И Джордж с этим согласен?

– Уйма других парней тоже зовет их немцами, сэр, – ответил Джо. – «Шпионогром». «Человек-факел». Тот, кто этого не делает, выглядит как идиот.

– Ага, значит, я теперь идиот? – кривя уголок рта, пробурчал Анаполь.

Джо кивнул. За три первых своих появления на лотках Эскапист и его эксцентричная компания прогулялись по легко узнаваемой Европе, по пути разбираясь с поцистской верхушкой Зотении, Готсильвании, Драконии и других мрачных псевдонимических бастионов Железной Цепи и в то же самое время занимаясь своим настоящим делом организации побегов из тюрем лидеров Сопротивления и захваченных в плен британских летчиков, помогая великим ученым и мыслителям вырваться из хватки злобного диктатора Аттилы Гадлера, а также освобождая миссионеров и пленников лагерей. Но вскоре Джо понял, что этого совершенно недостаточно – как для Союзников, так и для него самого. На обложке четвертого выпуска читатели с изумлением увидели, как Эскапист поднимает над головой целый танк, перевернутый вверх тормашками, и вытрясает из люка этого танка цепочку готсильванских солдат подобно ребенку, вытряхивающему монетки из розовой свиньи.

Под обложкой «Радиокомикса #4» выяснилось, что Лига Золотого Ключа, впервые изображенная в «тайном горном убежище у подножия мира», в эту пору великой нужды решила созвать редкий съезд рассеянных по всему земному шару мастеров. Прибыли китайский мастер, голландский мастер, польский мастер, мастер в меховом капюшоне, который вполне мог быть саамом. Собравшиеся мастера в целом представлялись низенькими старичками, едва ли не гномиками. Все сошлись на том, что парень по имени Том Мейфлауэр, пусть даже он новичок и совсем еще молод, дерется круче любого из них и делает больше всех, вместе взятых. Тогда его единогласно объявили «пожарным ВОИТЕЛЕМ СВОБОДЫ». Сила ключа Тома Мейфлауэра увеличилась двадцатикратно. Он вдруг обнаружил, что способен сдирать обшивку с самолета, ловить субмарину в лассо из стального троса, позаимствованного у ближайшего моста, а также завязывать непременным супергеройским узлом целую батарею противовоздушных орудий. Эскапист также усовершенствовал старый фокус Чан Лин Су по ловле пуль – он мог ловить артиллерийские снаряды. Да, было больно, и обычно он валился на землю. Но все же Эскапист вполне успешно это делал, после чего с трудом вставал на ноги и говорил что-то вроде: «Посмотрел бы я, как Габби Хартнетт такое провернет!»

Дальше пошла тотальная война. Эскапист и вся его банда бились на суше, на море и в небесах Европейской Крепости. Кары, которым подвергались послушные орудия Железной Цепи, непрерывно росли как в театральности, так и в интенсивности. Однако Сэмми вскоре стало ясно, что, в отличие от упомянутых кар, месячный заработок его кузена вовсе не растет. Если бы Джо круглые сутки не продолжал сражаться, его вполне могла одолеть удушливая тщета его ярости. К счастью, примерно в это время первые полные цифры для тиража «Радиокомикса #2» пришли с приличным излишком за полмиллиона. Сэмми немедленно внес вполне естественное предложение о добавлении к ассортименту второго издания. После кратчайшего из совещаний Анаполь и Ашкенази одобрили добавление сразу двух – под названиями «Триумф-комикс» и «Монитор». Сэмми и Джо широкими шагами отправились в целый ряд длинных прогулок по улицам Манхэттена, то и дело забредая оттуда на улицы Империума. Они разговаривали, мечтали и блуждали кругами в установленной манере создателей големов. Вернувшись из последнего такого мистического похода, кузены притащили с собой Монитора, мистера Пулемета и доктора Э. Плюрибуса Хьюнхама из журнала «Сайентифик Американ». Обе книги также были заполнены персонажами, нарисованными теперь уже постоянной конюшней «Эмпайр»: Голдом, братьями Гловски, Панталеоне. Оба издания, как заранее предсказывал Сэмми, валили наповал – и Джо вскоре обнаружил себя ежемесячно ответственным за двести с лишним страниц всевозможного художества. Тотальная воображаемая резня шла теперь в таких масштабах, что даже много лет спустя ее до смерти пугался добрый доктор Фредрик Вертхам, когда сему ученому мужу взбрело в холодную голову взяться за исследование страстных основ комикса.

– Боже милостивый, – вздрагивая, вымолвил Анаполь. Он уже добрался почти до самого конца истории, когда Эскапист отправляется на разборку с многочисленными танковыми дивизиями и штурмовыми отрядами вермахта. – Ну и ну.

– Ага.

Анаполь ткнул толстым пальцем в страницу.

– У этого парня что, кость из руки торчит?

– По-видимому.

– Разве мы можем такое показывать? Чтобы из человеческой руки кость торчала?

Джо пожал плечами.

– Могу это стереть.

– Нет, не стирай, но… Господи боже.

Всякий раз, как Анаполь инспектировал работу Джо, вид у него обычно бывал примерно такой. Казалось, его вот-вот вытошнит. Однако Сэмми заверил Джо, что так бывает вовсе не от омерзения перед изображенным насилием, а от почему-то всегда мучительного для Анаполя сознания того, как широко последние бесчинства Эскаписта разойдутся среди замечательно кровожадных детей Америки.

Именно батальные сцены Джо – тип панели или эпизода, известный в этом ремесле как «мясорубка», – делали его работу столь приметной как в среде коллег по бизнесу, так в куда более обширной среде пораженных юных американцев. Эти сцены описывались как дикие, бешеные, буйные, запредельные, даже как босховские. Там дым, огонь и молния. Так плотные эскадрильи бомбардировщиков, шипастые флотилии линкоров, роскошные сады рвущихся снарядов. В одном верхнем углу ярко высится разбомбленный замок. В другом нижнем – граната рвется в курятнике, яйца с цыплятами летят в воздух. «Мессершмитты» ныряют, снабженные плавниками торпеды пашут прибой. А в самом центре всей этой жути борется Эскапист, притянутый морской цепью к рабочей части «эксиса», ракетной бомбы будущего.

– В один прекрасный день ты слишком далеко зайдешь, – качая головой, сказал Анаполь. Аккуратно сложив стопку бристольского картона, он направился к двери своего кабинета. – Тогда кому-то придется плохо.

– Кому-то уже сейчас плохо, – напомнил ему Джо.

– Ну, по крайней мере не здесь. – Анаполь отпер дверь и вошел. Джо без приглашения за ним последовал. Ему хотелось, чтобы Анаполь понял всю важность сражения, перестал сопротивляться пропаганде, которую они с Сэмми беззастенчиво фабриковали. Если они не смогут вызвать у американцев гнев к Гитлеру, тогда само существование Джо, загадочная свобода, которая была пожалована ему и в которой столь многим было отказано, потеряют всякий смысл.

Анаполь оглядел скудную обстановку своего кабинета – провисающие полки, настольную лампу с треснувшим абажуром, – как будто никогда раньше ничего этого не видел.

– Здесь просто свалка, – заметил он и кивнул, словно бы соглашаясь с неким незримым критиком. «Надо думать, со своей женой», – решил Джо. – Как славно, что мы отсюда переезжаем.

– А вы про Виши слышали? – спросил Джо. – Про законы, которые они приняли?

Анаполь поставил на стол бумажный пакет и открыл его. Затем достал оттуда сетчатый мешочек с апельсинами.

– Нет, не слышал, – сказал он. – Хочешь флоридский апельсин?

– Они там собираются евреев прижать.

– Какой ужас, – сказал Анаполь, вручая ему апельсин. Джо сунул его в задний карман брюк. – Я все еще не могу поверить, что теперь буду в Эмпайр-стейт-билдинг сидеть. – Глаза издателя покрылись мечтательной поволокой. – «Эмпайр Комикс», Эмпайр-стейт-билдинг… видишь связь?

– В Чехословакии такие законы уже давно действуют.

– Я знаю. Они просто звери. Ты прав. Скажи мне, что слышно от твоей семьи?

– Ничего особенного, – сказал Джо. В конвертах со странным обратным адресом на улице Длоуги, что прибывали примерно два раза в месяц, торопливый, барочный почерк его матушки был буквально вытатуирован свастиками и орлами. В плане новостей в этих письмах не было вообще ничего – цензор лишал их всякой информации. Джо приходилось печатать ответные письма, потому что, несмотря на то что на страницах комиксов его линия считалась одной из самых ровных и сильных в ремесле, когда он садился писать брату – а большинство его писем были адресованы Томасу, – рука его слишком дрожала, чтобы держать авторучку. Послания Джо были краткими, словно он старался не излить туда всю невнятицу своих чувств. В каждом он просил Томаса не отчаиваться, заверял, что не забыл своего обещания, что он делает все возможное, чтобы переправить их всех в Нью-Йорк. – Все как обычно.

– Послушай, – сказал Анаполь. – Я не стану мешать тебе отшибать их проклятые головы, если тебе так хочется, пока наши комиксы достаточно хорошо продаются. Ты это знаешь.

– Знаю.

– Просто… это меня нервирует.

На самом деле Анаполя немного нервировало все явление комиксов как таковое. Пятнадцать лет он корячился, отправляясь в отдаленные, напрочь лишенные юмора глубинки Пенсильвании и Массачусетса. Недосыпал, флиртовал с банкротством, одолевал по пятьсот миль в сутки, ел черт знает что, наживал себе язву, пренебрегал своими дочерьми и работал до кровавых мозолей на заднице – пытаясь всего-навсего заставить торговцев новинками рассмеяться. А теперь, совершенно внезапно, всего лишь позволив парнишке, которого Анаполь до той поры считал не иначе как юным маньяком, убедить его выложить семь тысяч долларов (все, что удалось наскрести), он стал богат. Все таблицы и уравнения для исчисления природы мира были резко поставлены под вопрос. Анаполь положил конец своему роману с Морой Зелль, вернулся к жене и впервые за сорок лет посетил по случаю Высокого Праздника службу в синагоге.

– Тревожно мне за тебя. Кавалер, – продолжил издатель. – По-моему, тебе очень полезно выводить таким вот образом из своего организма инстинкты убийцы или что у тебя там еще… – Он слабо махнул рукой в сторону студии. – Но я не могу не думать о том, что в долгосрочном плане это неизбежно должно сделать тебя… сделать тебя… – Тут Анаполь явно потерял нить своей нотации. И принялся рыться в бумажном пакете, доставая оттуда другие привезенные из Флориды сувениры. Раковину моллюска с роскошной розовой кромкой. Ухмыляющуюся голову мартышки, сделанную из двух половинок кокоса. И рамку с фотографией какого-то дома, вручную раскрашенной в кричащие цвета. Дом стоял на клочке ядовито-изумрудной лужайки. Позади жутко синело, небо. Построенный в модернистском стиле, дом был низкий, плоский и бледно-серый, чарующий как картонка с яйцами. Анаполь поставил снимок на стол, рядом с фотографиями жены и дочерей. От черной эмалированной рамки так и разило трезвой серьезностью. Такая рамка словно бы предполагала, что содержащаяся в ней фотография – документ редкой важности, диплом или государственная лицензия.

– Что это? – спросил Джо.

Анаполь вздрогнул, глядя на фотографию.

– Это мой дом во Флориде, – последовал несколько неуверенный ответ.

– Мне казалось, вы сняли номер в отеле.

Анаполь кивнул. Вид у него был одновременно смущенный, радостный и нерешительный.

– Ну да, сняли. В «Делано».

– Вы купили там дом?

– Надо думать. Теперь мне это кажется сущим безумием. – Анаполь указал на фотографию. – Ведь это даже не мой дом. Там нет никакого дома. Там просто клочок грязного песка, а вокруг него на колышках леска натянута. В середине Палм-Ривер, что в штате Флорида. Только Палм-Ривер там тоже нет.

– Вы поехали во Флориду и купили себе дом?

– Почему мне так не нравится то, как ты раз за разом об этом спрашиваешь? Почему мне кажется, будто ты меня в чем-то обвиняешь? Ты хочешь сказать, что у меня нет права бросать мои деньги на то, что мне чертовски нравится? Так, Кавалер?

– Нет, сэр, не так, – ответил Джо. – Я об этом и не помышлял. – Он зевнул – глубоко, напрягая челюсти, отчего все его тело содрогнулось. Джо был страшно измотан, однако сотрясший его зевок являл собой продукт его гнева, а вовсе не усталости. Единственными людьми, выигрывавшими войну, которую Джо вел на страницах «Эмпайр Комикс», были Шелдон Анаполь и Джек Ашкенази. Согласно прикидке Сэмми, эта парочка уже прикарманила что-то порядка шестисот тысяч долларов. – Извините меня.

– Вот, так-то лучше, – сказал Анаполь. – Шел бы ты домой и хорошенько выспался. А то выглядишь как я не знаю кто.

– У меня назначена встреча, – холодно отозвался Джо, нахлобучивая на голову шляпу и забрасывая за плечо пиджак. – Всего хорошего.

 

 

Поездка в деловую часть города, в немецкое консульство, и в любой другой день порядком обескуражила бы Джо. А сегодня ему оказалось трудно даже забраться в подземку. Он испытывал смутный гнев на Шелдона Анаполя. Тогда Джо достал из брючного кармана комикс и попытался читать. Теперь он уже стал постоянным и внимательным поглотителем комиксов. Обшаривая книжные лотки на Четвертой авеню, Джо сумел приобрести экземпляры почти всего, что вышло за последние несколько лет. По ходу дела он также приобрел толстую подборку старых воскресных номеров «Нью-Йорк миррорс», получая тем самым возможность изучить страстную, точную и живописную работу Берна Хогарта в «Тарзане». Ту же самую мастурбаторно-интенсивную сосредоточенность, которую Джо некогда привнес в свои штудии искусства иллюзиона и разных беспроволочных устройств, он теперь сфокусировал на едва оперившейся, вполне ублюдочной и широко раскрытой форме искусства, в чьи беспутные объятия ему случилось упасть. Заметив, какое сильное влияние на художников вроде Джо Шустера или Боба «Бэтмена» Кейна оказали фильмы, он начал экспериментировать с кинематографическим словарем: скажем, брал предельно крупный план на лице испуганного ребенка или солдата. Или применял зуммирование – на четырех последовательных панелях давался все более крупный план зубчатых стен и стражи мрачного зотенского редута. У Хогарта он научился заботиться о, так сказать, эмоциональной составляющей панели, тщательно выбирая среди бесконечного числа потенциальных мгновений, которые можно было выхватить и изобразить, то, где эмоции персонажей оказывались наиболее предельны. А в процессе чтения комиксов, демонстрировавших искусство великого Луиса Файна (в данный момент у него в руках была как раз такая книжка), Джо учился рассматривать героя в обтягивающем костюме не как нелепую дешевку, а как воспевание лиризма обнаженной (пусть и заштрихованной) человеческой фигуры в движении. В ранних историях Кавалера и Клея далеко не все было сплошным насилием и возмездием; работа Джо также внятно выражала простую радость раскованного движения, свободу ловкого тела. И делал он это так мастерски, что завладевал не только томящимся сердцем своего искалеченного кузена, но и сердцами целого поколения слабаков, нескладех и посмешищ игровых площадок.

Но сегодня Джо, похоже, ни в какую не мог сосредоточиться на очередном выпуске «Страны Чудес», который он захватил с собой. Мысли его метались между раздражением от легкомыслия Анаполя, неприличия внезапного процветания бывшего торговца атас-подушками и страхом перед встречей с завотделом по перемещению национальных меньшинств в немецком консульстве на Уайтхолл-стрит. Возмущало Джо вовсе не само процветание, ибо то была мера их с Сэмми успеха, а скорее непропорциональность той доли, что отходила Анаполю и Ашкенази, тогда как именно они с Сэмми придумали Эскаписта и проделали всю работу по его оживлению. Хотя нет, даже не это. Все дело было в бессилии денег и всех накопившихся квазивоенных фантазий, которыми эти деньги зарабатывались. Выяснилось, что деньги мало что могут сделать помимо усложнения гардероба Джо и обеспечения капитального ожирения финансовым портфелям хозяев «Эмпайр Комикс». Вот что так разочаровывало его и гневило. И ничто на свете не могло подчеркнуть фундаментальное бессилие Джо ярче утра, проведенного с чиновником Милде в немецком консульстве. Не существовало преследования более обескураживающего, чем погоня за иммиграционным гусем.

Всякий раз, как у Джо оказывалось свободное утро в неделю между выпусками, он надевал хороший костюм, строгий галстук, превосходного фасона шляпу и, как сегодня, отправлялся в поездку, обремененный все сильнее разбухающей сумкой с документами, чтобы попытаться произвести прорыв в деле проживающей в Праге семьи Кавалеров. Джо наносил бесконечные визиты в конторы АОПИ, в Объединенный еврейский комитет помощи беженцам, агентам бюро путешествий, в нью-йоркскую контору председателя Комитета содействия, а также безупречно учтивому чиновнику немецкого консульства, с которым у него была назначена встреча сегодня на десять утра. Для определенного слоя обитателей этого города резиновых печатей, копирки и штырей для накалывания бумаг он уже сделался знакомой фигурой, высокий и стройный двадцатилетний юноша с приятными манерами, но в мятом костюме, с мучительно-радостным видом появляющийся в середине душного дня. Для начала Джо снимал шляпу. Чиновник или секретарь (чаще женщина, чем мужчина), прикованный к жесткому стулу тысячами кубических футов дымного, несвежего воздуха, что месился как тесто в лопастях потолочных вентиляторов, оглушенный грохотом картотечных шкафов, унылый, беспросветно замотанный и скучающий, поднимал взгляд, видел, что густые кудри Джо деформировались его головным убором в своего рода блестящую черную шляпу, и улыбался.

– Я снова пришел надоедать, – говорил Джо на своем все больше деформируемом сленгом английском, после чего вынимал из нагрудного кармана коробочку для сигар с пятью пятнадцатицентовыми «панателасами». Если же чиновник был женского пола, на свет появлялся складной бумажный веер с узором из розовых цветочков или просто драгоценно-холодная бутылка кока-колы. Чиновница брала веер или шипучку, выслушивала прошение молодого человека и очень-очень хотела ему помочь. Но поделать ничего не могла. Доходы Джо с каждым месяцем увеличивалось, денег удавалось откладывать все больше, только вот выяснилось, что тратить их, в общем-то, не на что. Взятки для улещения чиновников первых лет протектората остались в прошлом. И в то же самое время получение визы Соединенных Штатов, которое легким никогда не бывало, теперь сделалось почти невозможным. В прошлом месяце, когда его собственное постоянное проживание наконец получило одобрение, Джо собрал и отправил в Госдепартамент семь аффидевитов от известных нью-йоркских психиатров и эндокринологов, подтверждавших тот факт, что три старших члена его семьи станут уникальным и ценным прибавлением к населению его второй родины. Однако с каждым месяцем число беженцев, добиравшихся до Америки, все уменьшалось, а вести из дома становились все более мрачными и фрагментарными. Ходили слухи о перемещениях, переселениях; всех пражских евреев якобы должны были выслать на Мадагаскар, в Терезин, в обширную автономную резервацию в Польше. В ответ на отправку аффидевитов Джо получил от заместителя секретаря по визам три официально обескураживающих письма, а также вежливое предложение в дальнейшем с подобными просьбами не обращаться.

Испытываемое Джо чувство уловленности в тенета бюрократии, бессилия, невозможности освободить свою семью или хоть как-то ей помочь также нашло выход в комиксах. Ибо тогда как сила Эскаписта росла, оковы, требовавшиеся для его удержания либо врагами, либо (как теперь все чаще случалось) им самим во время представлений, становились все более изощренными, даже гротескными. Появлялись гигантские медвежьи капканы с бритвенно-острыми захватами, резервуары, кишащие электрическими акулами. Эскаписта привязывали к колоссальным бензобакам, в которые его захватчикам, чтобы испепелить героя, требовалось всего-навсего небрежно швырнуть сигаретный окурок, привязывали к четырем рокочущим танкам, развернутым в разные стороны света, цепями приковывали к железной вишне на дне громадного стального бокала, куда затем наливалось сорок тонн пенящегося «молочного коктейля» из свежего бетона, пристегивали к подпружиненному бойку взрывателя неимоверной пушки, нацеленной на столицу «оккупированной Латвонии», так что, если бы он высвободился, погибли бы тысячи ни в чем не повинных граждан. Эскаписта укладывали, привязывая и сковывая наручниками, на пути кошмарных молотилок, языческих джаггернаутовых колесниц, приливных волн и роев гигантских доисторических пчел, оживленных зловредными учеными Железной Цепи. Его заключали в ледяные кубы, в сплетения удушающей лозы, в огненные клетки.

Теперь в вагоне подземки казалось очень тепло. Вентилятор в центре потолка был неподвижен. Капелька пота расплескалась по панели истории о плюющемся огнем Флейме, по-балетному стройном герое в стиле великого Лу Файна, которую Джо притворялся, что читает. Он закрыл комикс и сунул его в карман. Стало преследовать чувство нехватки кислорода. Джо ослабил галстук и прошел в конец вагона, где было открытое окошко. Слабый ветерок задувал из черного тоннеля, но он отдавал какой-то кислятиной и совсем не освежал. На станции «Юнион-сквер» освободилось сидячее место, и Джо туда пристроился. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза. Никак не удавалось выбросить из головы фразу «надзирать за местным еврейским населением». Все самые страшные его опасения за безопасность своей семьи словно бы сложились внутри мягкого конверта первого слова фразы. В прошлом году банковский счет семьи Кавалеров был заморожен. Евреев выставляли из пражских садов и парков, из спальных вагонов и ресторанов государственных железных дорог, из государственных школ и университетов. Им даже запрещалось ездить в трамваях. В последнее время правила еще больше усложнились и ужесточились. Возможно, желая явить на свет предательскую метку кепы, евреям теперь вообще запретили носить шапочки. Им запретили носить ранцы и рюкзаки. Им не дозволялось есть лук и чеснок; запретной едой также стали яблоки, сыр и карпы.

Джо сунул руку в карман и достал апельсин, данный ему Анаполем. Апельсин был крупный, гладкий и идеально круглый. Ничего оранжевее Джо в жизни своей не видел. Несомненно, в Праге он показался бы чудом, чудовищным и запретным. Прижав апельсин к носу, Джо энергично потянул в себя воздух, пытаясь найти какую-то радость или утешение в летучих маслах яркой кожуры. Но вместо этого он почувствовал только панику. Дыхание по-прежнему оставалось неглубоким и затрудненным. Кислая вонь тоннеля, изливающаяся в открытое окошко, словно бы отметала в сторону все остальные запахи. Внезапно акула жуткого страха, которая никогда не прекращала своего патрулирования внутренностей Джо, всплыла на поверхность. «Ты не сможешь их спасти», – сказал ему кто-то почти в самое ухо. Джо резко повернулся. Рядом никого не было.

Затем Джо вдруг понял, что смотрит на обратную сторону газеты, свежего номера «Таймс», которую читал мужчина на соседнем сиденье. Глаза его задержались на судоходной колонке. «Роттердам», заметил Джо, должен прибыть в порт в восемь утра – ровно через двадцать минут.

Джо часто лелеял мечты о том дне, когда он отправится встречать свою семью, высаживающуюся с борта «Роттердама» или «Неув Амстердама». Он знал, что пристани линии Голландия-Америка находятся по ту сторону реки, в Хобокене. Чтобы туда добраться, надо было плыть на пароме. Когда вагон остановился на станции «Восьмая улица», Джо из него вышел.

По Восьмой улице Джо прошел к Кристоферу, затем к реке, проталкиваясь, точно карманник, сквозь толпы людей, только что сошедших с паромов из Нью-Джерси, – мужчин с тяжелыми подбородками в жестких шляпах, костюмах и не иначе как обсидиановых ботинках, под мышкой у каждого из них имелась газета; грубых женщин с кирпичного цвета губами, в туфлях на низком каблуке и платьях с цветочным узором. Все они торопливо сбегали по трапам на Кристофер, после чего рассыпались как капли дождя, раздуваемые ветром по оконному стеклу. Джо вовсю толкался, извинялся, оправдывался, без конца на них натыкаясь. Почти переполненный едкими миазмами сигарного дыма и неистового кашля, которые эти люди принесли с собой с того берега, он чуть было не сдался и не повернул назад.

Но в конце концов Джо все-таки добрался до массивного облупленного сарая, который обслуживал на стороне Манхэттена паромы, идущие до Делавэра, Лакаванны и Западной железной дороги. Высокий центральный фронтон этого величественного старого амбара до невозможности походил на аналогичную архитектурную деталь китайской пагоды. Люди, прибывавшие сюда из Нью-Джерси, несли с собой смутную ауру ветра и приключения – галстуки в беспорядке, шляпы набекрень. Запах Гудзона наполнял здание волнующими воспоминаниями о реке Влтаве. Сами паромы немало Джо позабавили. Широченные, с низкой осадкой, эти суда загибались с обоих концов точно вмятые шляпы, волоча за собой эффектные клубы черного дыма из торжественно торчащих дымовых труб. Пара больших колес по обе стороны каждого судна отправляла воображение Джо дрейфовать вдоль по Миссисипи, мимо медвежьих берлог, аж до самого Нового Орлеана.

Джо встал на передней палубе, с прищуром вглядываясь сквозь туман, пока речной вокзал компании «ДЛиВ» и ровный ряд низких красных крыш Хобокена все приближались. Теперь, вдыхая угольный дым с привкусом соли, он приободрился и воспылал оптимизмом переправы. Цвет воды менялся полосками от яри-медянки до холодного кофе. Река была не менее оживленной, чем сам город: на многочисленных шаландах высились груды мусора, где роились чайки; танкеры ломились от нефти, керосина или льняного масла; попадались черные грузовые суда непонятно с какими грузами; а на отдалении, в центре гордого буксирного эскорта, сразу и восхитительная, и устрашающая, высилась величественная громада парохода линии Голландия-Америка, отчужденная и надменная. За спиной у Джо осталась одновременно случайная и упорядоченная кутерьма Манхэттена, растянутая, точно дорожное полотно моста меж высоких поддерживающих пирсов средней части города и Уолл-стрит.

Где-то в середине переправы Джо стал преследовать обнадеживающий призрак. Безумные шпили Эллис-Айленда и изящная башня главного речного вокзала Нью-Джерси пришли в стык, сливаясь во что-то вроде кривоватой красной короны. Ненадолго показалось, словно сама Прага в мерцании осеннего тумана поплыла у пристаней Нью-Джерси в каких-то двух милях от Джо.

Он прекрасно знал, что вероятность внезапного, необъявленного появления его семьи, целой и невредимой, на верху сходней «Роттердама», равнялась нулю. И все же, топая по Ривер-стрит в Хобокене мимо грязных кабаков и дешевых гостиниц для матросов к пристани «Восьмая улица» вместе со всеми остальными, кто приехал поприветствовать прибытие дорогих им людей, Джо вдруг понял, что не может сладить со слабым огоньком надежды у себя в груди. Когда он добрался до пристани, там оказалось несколько сотен мужчин, женщин и детей. Все кричали, толпились и обнимались. Неподалеку стоял яркий ряд такси и несколько черных лимузинов. Носильщики грохотали по округе ручными тележками, в стиле оперы-буффа крича: «Носильщик! Кому носильщик?» Элегантный черно-белый корабль, все 24 170 его тонн, высился как гора в смокинге.

Джо понаблюдал за воссоединением нескольких семей. Часть из них, похоже, разъединила всего лишь причуда попутешествовать. Многие семьи прибыли из охваченных войной стран. Джо слышал, как люди говорят на немецком, французском, идише, польском, русском, даже чешском. Двое мужчин, точную родственную связь которых Джо прикинуть не смог, обнимали друг друга за шеи. Один мужчина с радостной заботой и слезами на глазах говорил другому по-чешски: «Ах ты ублюдок несчастный! Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас как вонючие свиньи нажремся, мать твою перемать!» Время от времени внимание Джо привлекала целующаяся парочка или рукопожатие каких-то чиновничьего вида людей. Однако по большей части он наблюдал за семьями. Это зрелище вселяло в Джо невероятную радость; он просто недоумевал, как же ему раньше не пришло в голову встретить прибытие «Роттердама». Да, он испытывал свою отстраненность от происходящего и глубокую зависть, но сильнее всего – лучезарную боль счастья, что сопровождала их воссоединение. Он словно набрал полный нос вина, которое не мог проглотить, – и все же оно его пьянило.

Наблюдая за тем, как все новые и новые люди появляются из-под полосатого навеса сходней, Джо вдруг с удивлением увидел доктора Эмиля Кавалера. Его отец появился в просвете меж двух пожилых женщин, близоруко щурясь сквозь линзы очков. Слегка отклоняя голову назад, доктор Кавалер оглядывал толпу, явно высматривая чье-то лицо – да-да, именно лицо Джо. Отец взглянул на сына, и на лице его расплылась улыбка. Однако тут его вдруг утопила в своих объятиях крупная блондинка в волчьей шубе. Это оказался вовсе не отец Джо. Улыбка была совсем не та – не говоря уж о женщине. Проходя со своей любовницей мимо Джо и заметив, что тот на него глазеет, мужчина наклонил голову в шляпе и кивнул в манере, зловеще идентичной манере доктора Эмиля Кавалера. От одинокой трели стюардского свистка по спине у Джо побежали мурашки.