Часть 2 Откуси Большое Яблоко 4 страница

– Мой Бог! – Лил восклицает. – Ты похожа на что – то, что притянула кошка.

– Я чувствую себя подобной чему – то, что кошка притянула. Но смотри, что я купила. – Я оборачиваюсь, чтобы похвастаться моей новой покупкой.

Лил кажется подозрительной, и я понимаю, как чудно я должно быть выгляжу, ходя по магазинам вместо того, чтобы писать. Почему я уклоняюсь от работы? Потому что я боюсь столкнуться с недостатком своих способностей?

Я рухнула на свое любимое место и осторожно сняла сандали.

– Это было в 50 кварталах отсюда, и мои ноги убивают меня. Но оно того стоило, – добавила я, пытаясь себя успокоить.

– Я закончила свой стих, – говорит Лил ненароком.

Я улыбаюсь, воздерживаясь от зависти. Я единственная, кто должна бороться? Не похоже, что Лил сильно утруждалась. Но это, возможно, потому что она талантливее.

– И у меня есть немного китайской еды, – говорит она. – Свинина МуШу. Там еще много осталось, если ты хочешь.

– Ох, Лил. Я не хочу есть твою еду.

– Не надо устраивать сцен. – Она пожимает плечами. – К тому же тебе нужно поесть. Как можно работать на голодный желудок?

Она права. И это даст мне еще пару минут отсрочки от работы.

Лил сидит на моей кровати, пока я пытаюсь покончить со свининой МуШу прямо из пакета.

– Ты никогда не боишься? – я спрашиваю.

– Чего? – она говорит.

– Быть недостаточно хорошей.

– Ты имеешь в виду писательство? – спрашивает Лил. Я киваю.

– Что если я единственная кто думает, что никто не может это сделать кроме меня? Что если я обманываю себя…

– Ох, Кэрри, – она улыбается.

– Ты разве не знаешь, что каждый писатель так себя чувствует? Страх – это часть работы.

Она взяла полотенце и решила принять долгую ванну, и пока она в ванной, мне удалось заполнить первую страницу, затем вторую. Я пишу в заголовке: "Мой дом". Зачеркиваю и снова пишу "Мой новый дом". Каким – то образом это напоминает мне о Саманте Джонс. Я представляю ее на кровати с четырьмя балдахинами, одетую в шикарное нижнее белье и поедающую шоколад, что, по-моему, по какой-то странной причине, является представлением о том, как она проводит выходные.

Я выкидываю эти мысли из головы и пытаюсь сосредоточиться, но пульсация в ногах пересиливает, и у меня не получается сконцентрироваться из- за боли.

– Лил? – я постучала в дверь ванной. – У тебя есть аспирин?

– Я так не думаю, – отозвалась она.

– Черт. – У Пегги должен где – то быть аспирин. Можно войти? – спросила я. Лил лежит в маленькой ванной под тонким слоем мыльных пузырьков. Я проверила ящик с лекарствами. Пусто. Я оглядываюсь, и мой взор останавливается на закрытой двери в спальню Пегги.

Не делай этого, подумала я, вспоминая последнее правило Пегги. Нам не разрешено заходить в ее комнату. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Вход в ее спальню строго воспрещен.

Я осторожно открываю дверь.

– Что ты делаешь? – завопила Лил, выпрыгивая из ванны и хватая полотенце. Остатки пузырей прилипли к ее плечам.

Я приложила палец к губам и зашипела на нее.

– Я всего лишь ищу аспирин. Пегги настолько подлая, что возможно прячет аспирин у себя в спальне

– Что если она поймет, что пропало немного ее аспирина?

– Даже Пегги не может быть настолько сумасшедшей. – Я открываю дверь шире. – Нужно быть очень чокнутым чтобы считать аспирин. К тому же, – шиплю я, – Разве ты не сгораешь от любопытства узнать как выглядит ее комната?

Жалюзи подняты, и мне потребовалось пару секунд, чтобы глаза привыкли к свету. И когда это произошло, я завизжала от ужаса.

Кровать Пегги была вся покрыта мишками. Не настоящими конечно, но казалось, присутствовали все вариации плюшевых животных. Там были большие и маленькие мишки, мишки с теннисными ракетками и мишки в фартуках. Розовые мишки и мишки в наушниках.

Там были даже мишки, целиком сделанные из булавок.

– Это ее большой секрет? – спрашивает Лил. – Плюшевые медведи?

– Она женщина средних лет. Какая же женщина этого возраста будет заполнять всю комнату животных?

– Возможно, она коллекционирует их, – отвечает Лил. – Ну, ты знаешь, люди так делают.

– Нормальные люди – нет. – Я взяла розового медведя и повернула его к лицу Лил. – Привет, – произнесла я смешным голосом. – Меня зовут Пегги и мне хотелось бы объяснить вам несколько правил. Но сначала мне нужно одеть свой резиновый костюм…

Кэрри, прекрати, – умоляет Лил, но слишком поздно. Мы уже тут.

– Аспирин, – я напоминаю ей.

– Если бы ты была Пегги, где бы ты его хранила? – Мой взгляд падает на верхний ящик ее тумбочки. Как все остальное в ее квартире, он был дешевым, и как только я потянула за ручку, ящик открылся, и содержимое рассыпалось по полу.

– Теперь она точно нас убьет, – стонет Лил.

– Мы ей не скажем, – отвечаю я, ползая по полу и собирая вещи. – К тому же, это всего лишь несколько фотографий. – Я начала собирать снимки когда меня поразило то, что на снимке была обнаженная грудь.

Я присматриваюсь.

Потом я кричу и роняю картинку, будто она горит.

– Что это? – кричит Лил

Я сажусь на пол и трясу головой от недоумения. Поднимаю снимок, и смотрю на него более внимательно, до сих пор не в силах убедиться. Но это было определенно то, о чем я подумала.

Я пересмотрела другие фотографии, пытаясь подавить смех. На всех них была Пегги, и на каждой их них она была голой.

И не просто обнаженная. Она ведет себя как модель порно – журнала. К сожалению, она не была на нее похожа.

– Лил? – спросила я, желая покопаться в загадке насчет того, почему Пегги позировала для таких фотографий и кому они могли понадобиться, но Лил не было рядом. Я услышала слабый стук закрывающейся двери в ее комнату, сопровождавшийся громким звонком в парадную дверь. И прежде чем у меня появился шанс сдвинуться, Пегги стояла надо мной.

Мы обе застыли.

Глаза Пегги становились всё больше и больше, а лицо меняло цвет с красного на фиолетовый, и я подумала, взорвется ли ее голова.

Она открывает рот и поднимает руку.

Фотографии падают у меня из рук, и я застываю в страхе.

– Вон отсюда! Вон! – кричит она, ударив меня по голове. Я падаю на колени, и прежде чем она поняла, что происходит, проползаю у нее между ног по направлению к коридору. Я встаю, бегу к своей комнате и захлопываю дверь.

Она тут же рывком ее открывает.

– Послушай, Пегги… – начала я, но что я вообще могу сказать? К тому же, она кричит настолько сильно, что я едва могу вставить слово.

– С той минуты, как я посмотрела тебе в глаза, я знала что от тебя одни неприятности. Кем ты себя возомнила, заходя ко мне домой и роясь в моих вещах? Где ты выросла? На конюшне? Каким животным ты себя считаешь?

– Медведем? – хотелось мне сказать. Но она права. Я вторглась в ее личное пространство. Я знала, что это неправильно, но все, же сделала это. Однако это стоило того, чтобы увидеть её обнаженную на снимках.

– Я хочу, чтобы ты и твои шмотки убрались отсюда сейчас же!

– Но…

– Тебе следовало подумать о "последствиях" прежде, чем заходить в мою комнату, – огрызается она, что в принципе не помогает, потому что после того как я увидела эти фотографии, всё, о чем я могу думать, это ее зад. Действительно, меня так поглотило это зрелище, что я едва заметила, что она перешла на тему того, как бы было хорошо, если бы я провела ночь – другую на улице.

Следующее, что я увидела, это как она достает мой чемодан из – под кровати и кидает его мне на кровать.

– Начинай собираться, – она приказывает. – Я ухожу на двадцать минут и когда я вернусь, тебя здесь уже не должно быть. Иначе я вызову полицию.

Она хватает свою сумочку и хлопает дверью.

Я стою в шоке. Фанерная дверь открывается и входит Лил, белая как полотно.

– Бог ты мой, Кэрри, – она шепчет. – Что ты будешь делать?

– Уйду, – говорю я, подымая стопки своих вещей и бросая их в чемодан.

– Но куда ты пойдешь? Это Нью-Йорк. Сейчас ночь и опасно. Ты не можешь быть на улице одна. Что если на тебя нападут или ты умрешь? Возможно, ты можешь пойти в ИМКА(Юношеская христианская ассоциация).

Я внезапно разозлилась. На Пэгги и ее иррациональность. – Есть много мест, куда я могу пойти.

– Например?

Хороший вопрос.

Я накинула на себя Китайский плащ наудачу и захлопнула чемодан. Лил выглядит потрясенной, так как не верит, что я собираюсь довести свой план до конца. Я одарила ее слабой улыбкой и короткими объятиями. Мой желудок сжался от страха, но настрой был решительный, и я не собиралась сдаваться.

Лил идет за мной на улицу, умоляя остаться.

– Ты не можешь так просто уйти, тебе не куда.

– Честно, Лил. Я буду в порядке, – я настаиваю на этом, с большей уверенностью, чем я на самом деле чувствую.

Я протягиваю руку и ловлю такси.

– Кэрри! Не надо, – умоляет Лил, когда я засовываю свой чемодан и пишущею машинку на заднее сидение.

Водитель такси оборачивается.

– Куда ехать?

Я закрываю глаза и строю гримасу.

После тридцати минут проведённых снаружи под грозовым дождём, мне интересно, о чем я только думала.

Саманты нет дома. Где – то в глубине души я догадывалась, что Саманты нет дома, я всегда могу пойти к Бернарду и просить о милосердии. Но сейчас, разорившись на такси, у меня не осталось денег еще на одну поездку.

Вода ручьем скатывается по моему затылку. Мой плащ промок, я была напугана и несчастна, но я намеренно убеждала себя в том, что всё будет хорошо. Я представила, как дождь очищает город и смывает Пегги.

Но поток мыслей в голове меняется, и вдруг меня атакуют кусочки льда. Дождь превратился в град, и мне нужно было найти укрытие.

Я дотащила чемодан до угла, где я нашла маленький магазинчик со стеклянной витриной и короткой лестницей.

Во-первых, я даже не была уверена, что это магазин, но затем я увидела большую надпись, гласившую "ДЕНЬГИ НЕ МЕНЯЕМ, ДАЖЕ НЕ СПРАШИВАЙТЕ".

Я смотрю через стекло на витрину, усеянную конфетами. Я толкаю дверь и захожу внутрь. Странный, лысый мужчина, который немного походил на свеклу, сидел на стуле за стойкой из Плевсиглаза. Это небольшая панель из пластика, куда нужно засовывать деньги через кассу. Я закапала весь пол, но не похоже, что мужчина был против.

– Что желаете, девушка? – спрашивает он.

Я с удивлением смотрю по сторонам. Внутри магазин кажется еще меньше, чем снаружи. Стены здесь тонкие, а в углу есть наглухо запертая дверь.

Я дрожу. – Сколько стоит шоколадный батончик Херши?

– Двадцать пять центов.

Я роюсь по карманам и достаю четвертак, просовывая его через щель. Беру шоколадку и стоя разворачиваю.

Немного мелочно, но мне вдруг стало жаль этого мужчину. Похоже, что бизнес у него идет неважно.

Интересно, как он вообще выживает.

Затем, я подумала, а как же я выживу? Что если Саманта не вернется домой?

Что, если она пойдет ночевать к Чарли?

Нет. Она должна прийти домой. Она просто обязана. Я закрываю глаза и представляю, как она, склонившись к столу, говорит: – Ты действительно, воробушек!

И затем, будто этому суждено было произойти, на углу останавливается такси и выходит Саманта. Прижимая дипломат к груди, и уклоняясь от дождя, она останавливается, выглядя пораженной. Погодой, и, судя по всему, чем – то еще.

– Эй! – я дергаю, чтобы открыть дверь и мчусь к ней, размахивая руками.

– Да? – Она вздрогнула, но быстро восстанавливает свое самообладание. – Ты, – говорит она, вытирая капли дождя со своего лица.

– Что ты здесь делаешь?

Я собрала последнюю каплю своей уверенности. Стоя на углу улицы под дождем, пожимаю плечами.

– Я хотела бы узнать…

– Тебя выставили из квартиры, – говорит она.

– Откуда ты узнала?

Она смеется.

– Чемодан и факт, что ты промокла до нитки. К тому же, это то, что всегда случается с воробушками. Господи, Кэрри. Что же мне с тобой делать?

 

Глава 8

 

– Ты жива, – Лил бросается мне на шею.

– Конечно, я жива, – говорю я, как будто то, что меня выгоняют из квартиры – случается со мной все время. Мы стоим перед Новой Школой, ожидая войти туда.

– Я беспокоилась. – Она отходит назад, чтобы осмотреть меня. – Ты выглядишь нехорошо.

– Похмелье, – я объясняю. – Тут ничего не поможет.

– Ты закончила свою историю?

Я смеюсь. Мой голос звучит, словно царапины по тротуару.

– Едва ли.

– Ты должна рассказать Виктору что случилось.

– Виктор? С каких это пор ты называешь его по имени?

– Это его имя, не так ли? – она идет в здание спереди меня.

Я была за пределами спокойствия, что Саманта появилась и спасла меня, объясняя, что она решила дать Чарли одну ночь, на раздумья. И меня заинтриговало то, что раз Чарли отдыхает, значит и Саманта отдыхает и то, что она ожидает, что я составлю ей компанию. Это было задолго до того как я узнала, что ночь прогулок Саманты в буквальном смысле означало всю ночь и я начала волноваться.

Сперва мы пошли в место, которое называется "Один пятьдесят".

Внутренняя часть была точной копией корабля, и хотя это был технически ресторан, никто не ел.

Видимо, на самом деле никто не ест в модных ресторанах, потому что вас только должны увидеть там.

Сначала бармен купил нам выпить, потом два парня начали покупать нам напитки, потом кто-то решил, что нам всем нужно пойти в этот клуб, Ксенон, где все казались сиреневыми под черными лампочками.

Было довольно забавно, потому что никто не вел себя так, будто они были сиреневого цвета, и как только я начала привыкать к этому, Саманта встретила других людей, которые собирались в клуб под названием "Святой", так что мы все забрались в такси и поехали туда.

Потолок был окрашен под подобие неба, освещенный маленькими лампочками, располагался прямо над вращающимся как кинопленка танцполом, и люди постоянно падали.

Затем я танцевала с двумя парнями в париках и потеряла Саманту, но затем нашла ее в туалете, где можно было услышать, как люди занимались сексом. Танцуя на платформе, я потеряла одну из своих туфлей, и не смогла найти, и Саманта заставила меня уйти, потому что была голодна, и снова мы оказались в такси с большим количеством людей, Саманта заставила водителя остановиться около круглосуточной аптеки в Чайнатауне чтобы проверить, есть ли у них обувь.

Странно, но у них были бамбуковые шлепанцы.

Я примерила их вместе с остроконечной шляпой, что выглядело настолько смешно, что всем пришлось купить бамбуковые шлепанцы и остроконечные шляпы.

Наконец, мы вернулись в такси, которое отвезло нас в столовую, отделанную металлом, где мы поели яичницу.

Я думаю, что мы вернулись домой около пяти утра. Я боялась посмотреть на свои часы, но птицы уже пели.

Кто бы мог подумать, что в Нью-Йорке столько много этих проклятых птиц? Я бы никогда не подумала, что буду спать в таком шуме, затем я встала и начала писать.

Где-то через 50 минут, Саманта вышла из своей комнаты, подняв свою бархатную маску для сна на лоб.

– Кэрри, – она спросила. – Что ты делаешь? – Пишешь? Не могла бы ты не шуметь? – простонала она. – К тому же, у меня жуткие судороги.

– Конечно, – взволновано сказала я. Последнее, что мне было нужно – это досаждать ей или ее судорогам.

Теперь, следя как Лил осторожно поднимается по лестнице, меня разрывало чувство вины. Мне нужно начать писать. Мне нужно стать серьезнее.

У меня осталось всего пятьдесят шесть дней.

Я бегу за Лил и трогаю ее за плечи.

– Бернард звонил?

Она качает головой и делает жалостливый вид.

Сегодня мы получали удовольствие от работы Капоте Дункана. Учитывая мое состояние, это последнее что мне было нужно. Подперев голову рукой, я раздумывала над тем, как мне пережить этот урок.

– Она держала бритву между пальцев. Кусочек стекла. Кусочек льда. Спаситель. Солнце было луной. Когда она поскользнулась, лед стал снегом, а паломник затерялся в метели, – Капоте поправляет очки и улыбается, довольный собой.

– Спасибо, Капоте, – говорит Виктор Грин. Он упал в кресло в конце комнаты.

– Пожалуйста, – отвечает Капоте так, будто он принес огромную пользу.

Я внимательно изучаю его в попытке выяснить что Лил и, судя по всему, сотни других женщин Нью-Йорка, включая моделей, видят в нем. У него поразительно мускулистые руки, такие руки которые выглядят так, словно знают, как управлять лодкой или забивать гвоздь, или удержать вас на крутом краю скалы. Жаль, что у него нет личности для сравнения.

– Есть ли какие-нибудь комментарии к работе Капоте? – спрашивает Виктор. Я поворачиваюсь и неодобрительно смотрю на него.

– Я бы хотела высказаться, – отвечаю я.

У меня есть ответ. Это ужасно. Мне действительно кажется, что меня сейчас стошнит. Нет ничего, что я ненавижу больше, чем какую-то пошлую романтическую историю об идеальной девушке, в которую влюблены все парни, кончающую жизнь самоубийством. Потому, что она очень печальна. В то время как в реальности она просто сумасшедшая. Но, конечно, парень не может это видеть. Все что он видит – это ее красоту. И ее печаль.

Парни могут быть такими глупыми.

– Повтори, кто эта девушка? – спрашивает Райан, с ноткой скептицизма, что подсказывает мне, что я не одна с такими мыслями.

Капоте застыл.

– Моя сестра. Я думал это вполне очевидно с самого начала.

– Наверное, я пропустил это, – говорит Райан. – Я хотел сказать, что ты ее так описываешь – она не выглядит, как твоя сестра. Звучит так, будто ты влюблен в нее. – У Райана и Капоте трудные отношения, особенно с тех пор как они должны были быть друзьями. Но так происходит на уроках. Как только ты входишь в комнату, ты прежде всего писатель.

– Звучит будто это… инцест, – добавляю я.

Капоте смотрит на меня. Это первый раз, когда он заметил мое присутствие, но лишь потому, что ему пришлось.

– В этом суть истории. И если вы не поняли смысл, ничем не могу вам помочь.

– Но неужели это и вправду ты? – я надавила.

– Это выдумка, – говорит он резко. – Конечно, это не я настоящий.

– Так если это не настоящий ты или твоя сестра, я полагаю, мы можем

критиковать ее, – говорит Райан, пока хихикает остальная часть класса. – Я не хотел бы отзываться негативно о члене твоей семьи.

– Писатель должен быть способным взирать на всё с критической точки зрения, – отвечает Лил. – Включая свою собственную семью. Они, правда, говорят, что художник должен убить своего отца, чтобы преуспеть.

– Но Капоте не убил никого. Пока, – говорю я. Класс захихикал.

– Этот разговор совершенно глупый, – встревает Рэйнбоу. Это был второй раз, когда она соизволила высказаться на уроке, и ее тон звучал усталым, дерзким и высокомерным, созданный специально, чтобы поставить нас на свое место. Что кажется, осталось далеко позади нее. – Тем не менее, сестра мертва. Так что, какая разница, как мы о ней отзываемся? Я думаю, что история отличная. Я отождествляю себя с болью сестры. Мне это показалось очень реальным.

– Спасибо, – сказал Капоте так, будто он и Рэйнбоу двое аристократов, мелькающие в толпе крестьян.

Теперь я уверена, что Рэйнбоу с ним спит. Я задумалась, знает ли она про модель.

Капоте садится на свое место, и я снова ловлю себя на том, что пялюсь на него с открытым любопытством.

Изучая профиль, его нос был очень характерным – отличительная горбинка передается из поколения в поколение – "Нос Дунканов" – вероятно это яд для каждой женщины в семье.

Сочетаясь с узко посаженными глазами, нос придал бы манер грызуна, но глаза Капоте были широко посажены. И теперь, когда я смотрю на него, были темно-чернильно-синие.

– Может быть Лил прочтет свою поэму? – пробормотал Виктор.

Поэма Лил была о цветке, который оказывал влияние на три поколения женщин. Когда она закончила, в классе повисла тишина.

– Это было великолепно. – Виктор пошаркал в начало комнаты.

– Каждый так может, – с подбадривающей скромностью произнесла Лил. Она была единственным искренним человеком в этом классе, вероятно потому, что у нее действительно был талант.

Виктор наклоняется и берет свой рюкзак. Я не могу представить, что там может быть кроме документов, но вес рюкзака склоняет его влево, словно лодку, качающуюся на волнах.

– Мы соберемся в среду. А тем временем, напоминаю что те, кто еще не приготовил свою первую историю, нужно сделать это к понедельнику. – Он оглядывает комнату.

– И мне нужно увидеть Кэрри Брэдшоу у себя в кабинете.

Я смотрю на Лил, интересно знает ли она причину этой неожиданной встречи, но она только пожимает плечами.

Возможно, Виктор собирается сказать, что мне не место в этом классе.

Или возможно он собирается сказать, что я самая талантливая и гениальная студентка, которая когда – то у него была.

Или может быть… Я сдаюсь. Кто знает, что он хочет. Я курю сигарету и иду к нему в кабинет.

Дверь заперта. Я стучу.

Она со скрипом открывается, и первое, с чем я сталкиваюсь – это огромные усы Виктора наряду с его мягким наклоненным лицом, выглядевшим так, словно кожа и мышцы наотрез отказывались прильнуть к черепу.

Он, молча, открывает дверь, и я вхожу в небольшую комнату, заполненную беспорядком бумаги, книг и журналов. Он берет кипу бумаг со стула, около его стола и беспомощно оглядывается.

– Туда, – говорю я, указывая на небольшую кучу книг на подоконнике.

– Точно, – говорит он, шлепнув бумажки сверху, где они начали опасно раскачиваться.

Я сажусь в кресло, а он неуклюже падает на свое место.

– Хорошо, – дергает себя за усы.

Я все еще там, я хочу кричать, но не буду.

– Как ты себя чувствуешь в этом классе? – он спрашивает.

– Хорошо. Очень хорошо, – я почти уверена, что я попала, но нет причин давать ему оружие.

– Как долго ты хочешь стать писателем?

– С тех пор, как я была ребенком, я полагаю.

– Ты полагаешь?

– Я знаю. – Почему разговоры с преподавателями всегда топчутся на месте.

– Почему?

Я сижу и пялюсь на свои руки. Нет хорошего ответа на этот вопрос. "Я гений и мир не сможет жить без моих слов", было бы слишком претенциозно, и скорее всего, не соответствовало бы действительности.

– Я люблю книги и хочу писать отличные Американские романы, – это, правда, как и то, что этого хочет каждый студент, а иначе, зачем им быть на этих уроках?

– Это мое призвание, – звучит чересчур драматично. Но, с другой стороны, зачем он вообще задает мне этот вопрос? Разве он не может сказать, что я должна быть писателем?

В последствие я не сказала ничего. Вместо этого я распахнула глаза так широко, насколько это было возможно.

Это дало интересный эффект. Виктор Грин вдруг почувствовал себя неудобно, заерзал на кресле и стал открывать и закрывать ящик стола.

– Почему вы носите усы? – спрашиваю я.

– Ммм? – он прикрывает губы своими острыми, сальными пальцами.

– Это потому что усы – часть вас?

Я никогда раньше так не разговаривала с учителем, но я ведь не совсем в школе. Я на семинаре. И кто сказал, что Виктор Грин должен быть авторитетом?

– Вам не нравятся усы? – спросил он.

Подождите. Виктор Грин самовлюбленный?

– Конечно, – говорю я, думая, как тщеславна его слабость. Это щель в броне. Если это напрасно, вы должны сделать всё возможное, чтобы скрыть это.

Я слегка наклонилась вперед, тем самым подчеркивая свое восхищение.

– Ваши усы очень….хорошие.

– Ты так думаешь? – он повторяет.

Черт побери. Прям ящик Пандоры.

Если бы он только знал, как Райан и я смеемся над этими усами. Я назвала их "Вальдо." Вальдо, однако, необычные усы.

Он способен искать приключения без Виктора. Он ходит в зоопарк и в Студию 54, и на следующий день он даже ходил в Бенихану, где шеф – повар принял его за кусок мяса и случайно порубил на кусочки.

Хотя Вальдо восстановился. Он бессмертен и его нельзя уничтожить.

– Ваши усы, – продолжаю я. – Это как желание стать писателем. Это часть меня. Я не знаю, кем бы я была, если бы не хотела стать писателем. – Я посылаю эту мысль, с отличной уверенностью, и Виктор кивает.

– Это хорошо, тогда, – говорит он.

Я улыбаюсь.

– Я беспокоился, что ты приехала в Нью-Йорк, чтобы стать знаменитой.

Что? Теперь я запуталась. И оскорблена.

– Что разве мое желание стать писателем, должно быть связано с желанием быть знаменитой?

Он облизывает губы.

– Некоторые люди думаю, что писать – это гламурно.

Они ошибаются, думая, что это хороший проводник, чтобы стать знаменитым. Это не так. Это только тяжелый труд. Годы и годы труда, и даже тогда, большинство людей не добиваются, чего хотят.

Так же как и вы, полагаю?

– Меня это не беспокоит, мистер Грин.

Он печально указал пальцем на усы.

– Это все? – я встаю.

– Да, – говорит он. – Это всё.

Спасибо, мистер Грин, – я сержусь на него, гадая, чтобы сказал Вальдо.

Но как только я выхожу, меня начинает трясти.

А почему я не должна? Потребовала я молча. Почему я не должна стать знаменитым писателем? Как Норман Мэйлер. Или Филип Рот. И Ф.Скотт Фицджеральд и Хемингуэй и все эти люди. Почему я не могу быть как они? Я имею в виду, какой смысл становиться писателем, если никто не прочтет то, что ты написал?

Чертов Виктор Грин и Новая Школа. Почему я продолжаю себе что-то доказывать? Почему я не могу быть как Лил, со всеми, кто хвалит и поддерживает меня?

Или Рэйнбоу, с ее чувством правоты. Готова поспорить, Виктор никогда не спрашивал Рэйнбоу, почему она хочет стать писателем.

Или что если – вздрагиваю я – Виктор Грин прав? В конце концов, я не писатель.

Я прикуриваю сигарету и начинаю идти. Почему я приехала в Нью-Йорк? Почему я думала, что у меня получится здесь что-то?

Я иду так быстро, как только могу, останавливаясь чтобы закурить очередную сигарету. К тому времени, как я добралась до 16 – ой улицы, я поняла, что выкурила почти половину пачки.

Мне плохо.

Одно дело писать для школьной газеты.

Но Нью-Йорк – это совершенно другой уровень. Это гора, с лишь немногими людьми, как Бернард, на вершине, и кучей мечтателей и трудяг, как я, у подножия.

Потом есть такие люди, как Виктор, кто не боится сказать тебе, что ты никогда не достигнешь этой вершины.

Я бросаю окурок на тротуар и в ярости топчу его. Пожарная машина проревела вдоль авеню, громко включив сирену. – Я в ярости, – кричу я и мое разочарование смешивается с воем сирены.

Пара человек глянула в мою сторону, но не остановилась. Я лишь еще один сумасшедший в Нью-Йорке.

Я топаю к тротуару здания Саманты, переступаю через две ступеньки, открываю три замка и бросаюсь на кровать. Что снова заставляет меня чувствовать человеком, вмешивающимся в чужие дела.

Это кровать с четырьмя балдахинами и черным покрывалом, которое Саманта называет шелковыми простынями, что, как она утверждает, предотвращает появление морщин.

За исключением того, что они сделаны из какого – то супер липкого полиэстера и приходится опереться ногой об балдахин, чтобы не соскользнуть на пол.

Я беру подушку и ложу ее под голову. Я думаю о Викторе Грине и Бернарде. Я думаю о том, как я одинока. О том, как я постоянно вытягиваю себя из глубин отчаяния, пытаясь убедиться попробовать еще раз. Я глубже зарываюсь в подушку. Возможно, я должна сдаться. Вернуться домой. И через два месяца, я пойду учиться в Браун.

Мое горло сжимается от мысли покинуть Нью-Йорк.

Я собираюсь позволить тому, что Виктор Грин сказал, чтобы вынудить меня уйти?

Я должна с кем-то поговорить. Но с кем? Та девушка. Та, с рыжими волосами. Та, которая нашла мою сумку Кэрри. Кажется, она тот человек, который смог бы что – то сказать о моей ситуации.

Она ненавидит жизнь, и в данный момент, я тоже.

Как её там зовут? Миранда. Миранда Хоббс. "Х – О – Б – Б – С." Я слышу ее голос у себя в голове.

Я беру телефон и набираю номер.

 

Глава 9

 

– Все мужчины – разочарование. И не важно, что кто говорит. – Миранда Хоббс пристально смотрит на Cosmopolitan.

– Как Заполучить и Удержать Его, – громко с отвращением говорит она, читая обложку.

Она ставит журнал на место.

– Даже если у тебя получится заполучить Его – и почему они всё пишут прописными буквами, как будто он Бог – я могу гарантировать, что Его не стоит удерживать.

– А как на счет Пола Ньюмана? – я отсчитала 4 доллара и отдала их кассиру. – Я уверена, что его нужно удержать. Джоан Вудворд думает также.

– Во-первых, никто не знает, что происходит между людьми в браке. И, во-вторых, он актер. А это значит, что он нарцисс.

Она рассматривает упаковку с куриными бедрами с сомнением.

– Ты уверена, что знаешь, что делаешь?

Я положила в корзину куриные бедра, рис и томат, не обращая внимания на её беспокойство. По правде говоря, я немного волновалась о курице. Супермаркет был не только маленьким, но ещё и не очень чистым. Может быть, поэтому никто не готовит в Нью-Йорке.

– Ты же не думаешь, что все люди самовлюбленные? – спросила я. – У меня есть теория, что всё, о чем любой из нас по-настоящему думает, так это о себе. Такова человеческая натура.