Десятилетие роста и расширения 3 страница

К 1950 году мы подошли к моменту истины. К тому времени мы уже работали с группой из ста детей с повреждениями мозга в течение многих лет. Дети были в возрасте от одного до девятнадцати лет. Они представляли виды травм мозга, которые, как мы считали, мы понимали, но также и много видов, совершенно непонятных.

Тогда использовалось много различных методов работы с больными детьми. Вообще, существовавшая методика пользовалась почти всеобщим одобрением в течение долгого времени, только немного отступая, когда новые методы и новая надежда завоевывали себе место под солнцем. Факт существования многих различных методов не означал, что любой из них был успешным; в действительности, это означало как раз обратное. Разнообразие используемых методов не было следствием количества доступной информации, а скорее отражением интенсивности поиска лучшей методики.

Используемые тогда методы включали такие воздействия, как высокая температура (инфракрасные лампы, диатермические устройства и т.д.) и массаж пораженных конечностей; упражнения; ортопедическая хирургия с пересаживанием мышц или изменением структуры костей для достижения различных механических результатов; и электрическая стимуляция для поддержания парализованных мышц.

Большинство учреждений, которые имели дело с детьми с повреждениями мозга, использовали некоторую комбинацию или просто все описанные методы.

Члены нашей команды также использовали все описанные методы с большой интенсивностью, самоотдачей и энергией; и все же надежда начинала умирать, поскольку годы шли, а результатов было мало.

Наш персонал решил, что пришло время честно оценить результаты нашей работы. Мы договорились, что только лично сам больной ребенок должен оставаться не при чем. И мы тщательно оценили сто детей с повреждениями мозга.

Результаты этого изучения показали, насколько трагически неадекватными были наши методы. С одной стороны, сразу стало очевидным, что мы никогда не выписывали ни одного ребенка в хорошем состоянии. Если кто-то руководит школой, из которой никто никогда не выпускался, то у него, в конечном итоге, возникает вопрос: "Соответствует ли эта школа своему предназначению?" Было совершенно очевидно, что наша школа - нет.

Наша сотня детей делилась, по сути, на три категории: (1) те дети, состояние которых улучшилось за два или три года лечения, (2) те дети, которые остались по существу без изменения, (3) те дети, состояние которых было фактически хуже.

Сначала мы смотрели с надеждой на лучшую группу, на тех детей, чье состояние улучшилось, надеясь увидеть насколько они улучшились. Мы заметили, что наши отчеты полны такими утверждениями, как «Джонни теперь может лучше поднимать голову», «у Мэри теперь меньше спазмов», «баланс Билли улучшился». Было очевидно, что, если требуется два или три года лечения по два или три раза в неделю, чтобы поднимать голову "лучше", то Джонни уже будет стариком к тому времени, когда он сможет ходить, и такое лечение неэффективно. Так что те дети, которые стали «лучше», не были «лучше» в том смысле, который бы действительно имел значение. Состояние многих из детей не улучшилось вообще. И, что хуже всего, состояние многих из них было фактически хуже. Эта последняя группа детей была большой, и не возникало сомнений, что они были действительно «хуже».

С тяжестью на сердце наш персонал рассмотрел вопрос о том, почему все было именно так, и что делать дальше. Наше самолюбие было уязвлено трагедией этих результатов, и мы стали искать утешение, любую надежду, любую причину, которая

оправдала бы годы работы, потраченные на этих детей. Очевидный ответ напрашивался сам. Если результаты нашей работы небольшие, то представьте, в каком состоянии были бы дети, если бы мы не работали с ними вообще. Очевидно, они были бы хуже. Намного хуже. Мы, по крайней мере, помогли некоторым из них поддержать их состояние без изменений.

Искренне веря, что это было именно так, мы искали способ подтвердить это. Был путь. За эти годы мы видели и оценивали много детей, которые не возвращались на лечение. Главным образом, это были дети в некотором роде непривилегированные. Родители некоторых из них не могли позволить себе даже нашу скромную оплату. Родители других просто не обращали достаточно внимания на необходимость лечения. Покопавшись в наших записях, мы нашли имена этих детей и пошли к их родителям, спрашивая разрешения бесплатно оценить состояние детей снова, чтобы определить, стало ли состояние этих детей, оставшихся без лечения, действительно «хуже».

Мы пришли к абсолютно поразительному заключению. Состояние детей, оставшиеся без лечения, было в подавляющем большинстве лучше, чем состояние детей, с которыми мы работали! Среди детей, не проходивших лечение, лучшие добились большего прогресса, чем лучшие дети в нашей группе, и худшие не были столь плохи, как наши дети, состояние которых, фактически, стало хуже. Очевидность была бесспорной. Мало того, что наша работа была неэффективна, но и еще состояние тех детей, которые не подвергались лечению, было лучше, чем состояние наших детей, с которыми мы работали столь долго и упорно.

Мы подошли к потенциально трагическому решению. Очевидно, что мы не могли оправдать продолжение работы с детьми, если состояние лечившихся детей было не лучше, чем состояние нелечившихся. У нас был выбор. Либо мы прекращали работать с детьми в целом и признавали, что все наше коллективное знание и работа не приносят никакой пользы, либо нам нужно было найти лучшие ответы.

Мы не желали прекращать работать с детьми. Это подразумевало, что нам будет нужно начать все с начала, приняв, что мы ничего не знаем. Действительно, разве это небыло правдой?

Теперь каждый член команды по очереди был призван защитить свои методы и причины для их применения. Каждый из различных специалистов нашей группы должен был выдержать экзамен, в то время как остальные рвали на части eго область, его основания, его методы, и конечно, всю его веру, поскольку мы изначально согласились, что ничто из прошлого не останется неприкосновенным, кроме самого больного ребенка.

«Что, - команда спрашивала физиотерапевта, - Вы делаете, и почему Вы делаете это?» Физиотерапевт (я) объяснял, что он массажировал руки и ноги, что он давал корректирующие упражнения рукам и ногам, или индивидуальным группам мышц, или, если говорить очень обобщенно, что он делал так называемое «перевоспитание» мышц. И члены команды спрашивали: «Почему Вы делаете это детям с повреждениями мозга?» Когда все существенные элементы его ответа были наконец изложены, можно было заключить, что он делал эти вещи по двум причинам. Во-первых, потому, что его учили делать это в школе, и во-вторых, потому, что физиотерапевты всегда делали эти вещи. Возможно, если кто-то делает то, что он всегда делал, потому, что он делал это всегда, и достигает отличных результатов при этом, то он может оправдать свою работу. Но если он делает то, что он всегда делал, потому, что он делал это всегда, и результаты при этом очень плохи, даже хуже, чем если бы ничего не делалось, то ему будет очень трудно себя защищать.

И как только каждый из остальных членов команды в свою очередь вставал, чтобы защитить свою работу, его защита была такой же: он делал то, что делал, потому, что его научили это делать, и потому, что он всегда делал это.

Снова команда начала продолжительные сессии дебатов. Новая серия обсуждений, однако, имела новое и несколько пугающее напряжение - напряжение, которое граничило с гневом и действительно иногда выливалось в короткие, но яростные ссоры. Только взаимное уважение и восхищение, которое царило в группе в отношении каждого, предотвратили ее роспуск. Короче говоря, счастливые, приятные научные обсуждения среди хороших друзей были закончены и не должны были подниматься вновь, пока на вопрос не будет найден ответ. Пока мы спорили «посреди стада священных коров», и когда кто-нибудь из команды отгонял в сторону «священную корову», чтобы получить более ясное представление о мире «вокруг стада», то находил, что он больше всего боялся того, чтобы не оскорбить «служителя этой коровы».

В общем, это напоминало тяжелое время в жизни африканского дикаря, всегда поклонявшегося солнцу, когда его обращали в новую и совсем другую религию. Однажды пришло время, пугающее и трудное, когда он был уверен только в том, что солнце - не Божество, и совсем не ясно, где или кто есть Божество. Наша команда была в очень схожем положении. Мы знали с уверенностью, что старые пути были неэффективны, но мы не знали, что может быть эффективно.

Мы снова принялись анализировать методы лечения, которые мы использовали, и спрашивали себя, что они имели общего. Конечно, казалось, существует очень большой разрыв между массажом, теплом и упражнениями с одной стороны и ортопедической хирургией, поддержками, протезами, накладками, психологическим лечением и т.д. с другой. Одно общее, однако, имелось. Область их применения к каждому ребенку из группы находилась в интервале от его шеи вниз, в то время как, фактически, проблема каждого ребенка находилась от шеи вверх. Короче говоря, мы работали в той области, где у них не было проблем и не работали ни с кем там, где действительно была проблема.

Мы вынуждены были заключить, что, если мы беремся лечить человека с повреждением мозга, то нужно лечить поврежденный мозг - то, где лежит причина, а не тело, где лишь отражены симптомы. Куда нам было идти дальше отсюда? Нашим решением было начать сначала, отбросить все существующие знания и задать себе основной вопрос: Что мы пытаемся делать? Очевидно, ответом на этот вопрос было то, что мы пробовали воспроизводить нормальное. Поэтому, оставался единственный вопрос: Что является нормальным? К ответу на этот вопрос теперь мы и направили наши усилия.

МЫ ИЩЕМ ПОМОЩИ

И РАСТЕМ

Вопрос "что является нормальным?" доказывал свою монументальность. По правде говоря, это был вопрос, которым мы не были способны заниматься самостоятельно. Много чего можно было считать нормальным. Все мы были прежде всего экспертами в физических функциях типа ходьбы и использования рук; мы знали немного из области речи, психологии или образования.

Помощь пришла сначала от логопеда: доктора Мартина Палмера, основателяи директора Логопедического Института в Университете Уичито. Палмер был экстраординарным человеком: физически огромен, интеллектуально блистателен, по многим вопросам так же образован, какФэй. Он знал очень много о человеческом мозге, и это делало его выдающимся по сравнению с большинством логопедов, которые " тельно преподавали детям, как правильно пользоваться голосом. Некоторыелогопеды, которые интересовались медицинскими проблемами, полагали, что, если человек не говорил, то он был или идиотом, или у него было что-то не в порядке с языком.

Палмер и Фэй были необычайно хорошими друзьями, и при этом они оба были бесспорно гениями. Фэй не был человеком, имеющим много друзей, так как, фактически, не вел общественной жизни. Хотя Палмер не имелстепени доктора медицины, Фэй пригласил его в операционную комнату поделиться своими знаниями о мозге. Фэй, отталкиваясь от патологии мозга, которую он видел в операционной комнате, мог определить, какие речевые симптомы мог иметь пациент, в то время как Палмер, работающий с речевыми симптомами пациента, мог сообщить, какова у пациента патология мозга. Хотя я был чрезвычайно неуверен в себе, яначинал под их опекой, пытаясь делать то же не только с проблемами речи, но и с другими физическими симптомами.

Мартин Палмер прилетал из Штата Канзас, по крайней мере, один раз в месяц, чтобы присоединиться к нам на сессии «мозгового штурма». Я лично был очень впечатлен Мартином Палмером и его обширными знаниями. Он имел очаровательную привычку: высказав что-нибудь чрезвычайноакадемическое, которое было так научно, что я должен был напрягаться, чтобы просто следить за мыслью, заглядывать мне в глаза и произносить: "А-а?" Так как манера, с которой он произносил это, оставляла ясное впечатление, что он интересуется, разделяю ли я его мнение (тогда как, по правде говоря, я всего лишь только понял его), мне было очень приятно.

Мы нуждались во всем времени Мартина Палмера, если мы должны были ответить на наш вопрос относительно того, что является нормальным. Это было, естественно, невозможно, поэтому доктор Палмер поступил следующим образом. Он послал в Филадельфию своего наиболее доверенного студента, очень молодого парня со среднего запада по имени Клод Чик. Он снабжал нас неоценимой информацией в течение нескольких лет, являясь частью команды. Так как его отношения с Мартином Палмером были во многом подобны моим с Фэем, мы могли многому научить друг друга. Он стал пятым членом команды.

Что касается психологических и образовательных аспектов в медленно растущей команде, то они обеспечивались Карлом Делакато, который стал моим самым близким коллегой на протяжении последующих двадцати лет или даже больше. Наши имена стали так тесно связанными в будущем, что не однажды, не в одной стране и не на одной кафедре я буду представлен как доктор Доман Делакато.

Карл Делакато только что получил докторскую степень в моем старом учебном заведении - Университете Штата Пенсильвания, и был директором в местной частной средней школе. Мы слышали, что он -психолог, что он - педагог, и что он чрезвычайно ярок.

Мы прислали ему приглашение посетить нас, и он принял его. Это был уже 1952 год. Делакато еще не было и тридцати. Чику только исполнилось тридцать и мне было тридцать два.

Делакато принес новое измерение в команду. Подобно моему брату, он был умен, умерен и образован. Но, в отличие от нас, он сосредоточил обучение и опыт на психологической и образовательной стороне нормального ребенка.

Мы могли теперь проводить самостоятельно всестороннюю и глубокую экспертизу физических, неврологических, психологических и образовательных аспектов новорожденных, школьников и взрослых: нормальных и с отклонениями.

Так как каждый из нас знал свою область хорошо, мы превратились в клады знаний друг для друга. Мы создали заинтересованную, развивающуюся и продуктивную комбинацию. В течение следующих десяти или пятнадцати лет мы радостно утоляли взаимный голод. Мы делали это на сессиях «мозгового штурма» за кофе; мы делали это на длинных прогулках. Мы учили друг друга на железнодорожных станциях и в аэропортах, в классах, в залах ожидания и в операционных. Мы и в будущем делали это и в Южноамериканских джунглях, и в африканских пустынях, и в арктических полях, и в других маловероятных местах.

Нам нужно было о многом поговорить, и было несомненно, что новое знание, создаваемое этим взаимным оплодотворением было больше, _чем сумма наших индивидуальных знаний. Это был тот случай, когда «один плюс один» равнялось не два, а, скорее, около десяти.

Типичная беседа проходила примерно так:

ГЛЕНН:"... и поэтому весьма естественно, что рука не будет работать."

КАРЛ: "Что Вы сказали?"

ГЛЕНН:"Ну, я не знаю, я, кажется, сказал, что, естественно, рука не будет работать, а

что?"

КАРЛ:"Господи, это правда?"

ГЛЕНН:"Ну, конечно правда. Любой это знает."

КАРЛ: "А вот ничего подобного - физиологи не знают этого! Потому, что, если это

правда, мы могли бы..."... и т.д.

Или

КАРЛ: "Так, следом за Павловым, физиологи потратили кучу времени, тщательно

записывая данные о рефлексах, проходит время между стимуляцией и ответом и... "

ГЛЕНН:"Чушь какая-то. Они это действительно?"

КАРЛ: "Они - кто и действительно - что?"

ГЛЕНН:"Физиологи. Они действительно записывали данные о рефлексах?" КАРЛ:"Конечно, тонны данных, любой знает это."

ГЛЕНН:"Мои люди не знают! О господи, Карл, врачи только знают, что рефлексы

существуют, и не думайте, что рефлексы имеют какое-либо отношение к их

жизни или к их пациентам. Но если физиологи уже собрали этот материал. Вы

можете заняться этим, мы сэкономим годы работы...".... и т.д., и т.п.

И так продолжалось в течение пятнадцати лет или больше, пока каждый из нас не обогатил свои собственные знания мнениями каждого из членов команды.

Карл был шестым членом команды.

Седьмым членом команды стала величественная Элеонор Борден, которой уже было за шестьдесят, и она была старше, чем Фэй. Она имела острейшее чувство юмора и обладала истинной любовью к людям. Элеонор была физиотерапевтом с умом шестидесятилетнего

человека и смелостью и воображением двадцатилетнего. Она ежедневно много работала до своих восьмидесяти, когда она умерла. Она имела обыкновение просить Делакато выпрямиться каждый раз, когда она видела его.

Команда теперь росла еще быстрее по мере того, как другие физиотерапевты и врачи, увлеченные работой, приезжали посмотреть и оставались работать.

Мы были готовы заняться первой настоящей проблемой.

Что, в действительности, "нормально"?

ПОИСК НОРМАЛЬНОСТИ

Вначале мы особенно стремились понять, что такое нормальная ходьба и нормальная речь, так как наши дети, обобщенно говоря, не умели ни ходить, ни говорить, или испытывали недостаток по крайней мере одной из этих способностей. Особенно это касалось периода возраста от рождения до двенадцати или восемнадцати месяцев, когда нормальный ребенок учится ходить и говорить.

Наше изучение началось, как и большинство любых исследований, с поиска в медицинской литературе того, что было известно раньше по предмету. Мы были поражены. Настроившись на долгое изучение многотомной литературы, которую мы ожидали найти, мы были ошеломлены, обнаружив, что фактически ничего не было написано по этому предмету! Геселл (Gesell) - это все, что было. Казалось, что, возможно, именно Геселл был первым человеком во всей известной медицине, посвятившим свою жизнь изучению нормального ребенка.

Несомненным было то, что Геселл изучил к тому времени нормального ребенка в широком смысле, не только его движение и речь, но также и его социальный рост, и т.д. Однако, Геселл не пытался по существу объяснить рост ребенка, но, вместо этого, посвятил себя внимательному наблюдению за ребенком и его ростом. Но наша группа имела более специфичный интерес. Где Геселл записывал, когда ребенок учился двигаться и говорить, мы хотели знать, как он делал это, и почему он делал это. Мы хотели выявить факторы, существенные для роста ребенка. Стало ясно, что мы должны были искать эти ответы самостоятельно.

В начальной попытке сделать это, команда обратилась прежде всего к тем людям, кто, как ожидалось, должен был бы знать это. «Как, - мы спрашивали экспертов, - ребенок растет? Какие факторы являются необходимыми для его роста?» Мы спрашивали педиатров, терапевтов, медсестер, акушеров и всех других специалистов, кто имел отношение к развитию нормальных детей. Мы были удивлены и обеспокоены недостатком знания, с которым мы столкнулись, но, с другой стороны, причины для этого были довольно очевидны. Консультируемые нами люди редко осматривали нормальных детей. Обычной и очевидной причиной для визита ребенка к доктору, медсестре или врачу является _тот факт, что ребенок нездоров. Таким образом, люди приходилй-на консультации прежде всего с больными детьми и редко - со здоровыми. С ледовательно, мы нашли в литературе и в наших интервью с профессионалами, что существовало много информации относительно нездоровых детей, но очень мало о здоровом ребенке и о том, почему и как он развивается. Наконец мы поняли, что больше всего об этом предмете должны знать матери. Даже они, однако, не были уверены относительно точного времени, когда ребенок делал то, что делал, и что было существенным в том, что он делал.

И мы решили обратиться к первоисточнику - к младенцам непосредственно. Мир стал нашей лабораторией, и новые младенцы нашим наиболее драгоценным клиническим материалом. Сначала мы занялись ходьбой. Если чей-то родственник имел ребенка, мы шли к этому родственнику и просили разрешения внимательно наблюдать за ребенком с момента его рождения до того времени, когда ребенок обучался ходить. Что, мы спрашивали себя, было тем, что, если это изолировать от ребенка или отказать ему в этом, предотвратило бы его умение ходить? Что могло бы, если это дано ребенку в изобилии, ускорить его способность ходить? Мы изучили много, очень много новорожденных здоровых детей.

После нескольких лет увлеченного изучения, мы знали, что вновь открыли путь, который однажды уже самостоятельно прошагали, будучи младенцами. И мы

почувствовали, что поняли этот путь. В темном и прежде безнадежном туннеле мы начинали видеть слабый свет.

Особенно очевидным было то, что эта дорога развития, по которой ребенок шел, чтобы стать человеком в полном смысле слова, была и очень древней, и очень четко определенной. Эта дорога, что интересно, не допускала ни малейшего отклонения. Не было никаких объездов, никаких перекрестков, никаких пересечений, ничего, что бы менялось по пути. Это была неизменная дорога, которой следовал каждый здоровый ребенок в процессе роста. Любой, кто умеет внимательно наблюдать, мог бы изучить, как здоровый ребенок учится ходить и затем бегать.

Когда все посторонние факторы, все вещи, не жизненно важные для ходьбы и бега, были отброшены, суть, которая осталась, заключалась в следующем. По этой дороге было пять крайне важных этапов-стадий. Первая стадия начиналась с рождения, когда ребенок мог двигать своими конечностями и телом, но не был способен использовать эти движения для перемещения своего тела с места на место. Это мы назвали «Движением без подвижности.». (См. Рис. 1.)

Вторая стадия наступала позже, когда ребенок узнавал, что, перемещая свои руки и ноги определенным способом по отношению к животу, прижатому к полу, он мог двигаться от Пункта А в Пункт В. Это мы назвали "Ползанием на животе". (См. Рис.2.)

Рис. 1

Рис.2

Затем наступала третья стадия, когда ребенок учился преодолевать гравитацию впервые, вставать на своих руках и коленях и двигаться по полу в этой более легкой, но более опытной манере. Это мы назвали "Ползанием на четвереньках", (См. Рис. 3.)

Следующая существенная стадия начиналась, когда ребенок учился вставатьна ногии ходить, и это, конечно, мы назвали "Ходьбой". (См. Рис. 4.)

Рис.3

Рис.4

Рис.5

Последняя существенная стадия наступала, когда крошечный ребенок начинал носиться, ускоряя свою ходьбу. Постепенно, с улучшением его равновесия и координации, в конечном итоге, он начинал бегать. Бег отличается от ходьбы тем, что существует короткий момент, когда обе ноги отрываются от земли одновременно, и ребенок "летит", (см. Рис. 5.)

Нет никакой надежды понять важность того, что эта книга хочет донести, если читатель не осознает полностью значение этих пяти вещей. Если сравнивать эти пять стадий со школами, то есть, если мы сравним первую стадию - перемещение рук, ног и тела без подвижности - с детским садом; вторую стадию - ползание на животе - с начальной школой; третью стадию - четвереньки - со средней школой; если мы рассмотрим четвертую стадию - ходьбу - как колледж; и затем, пятую стадию - бег- как школу дипломированного специалиста, то мы можем оценить важность этих факторов. Получая полное образование, ребенок не идет в среднюю школу прежде, чем закончит начальную школу.

Есть древнее высказывание о том, что прежде, чем ходить, Вы должны научиться ползать. Мы теперь чувствовали уверенность, говоря, что прежде, чем бегать, Вы должны научиться ходить, что Вы должны, ползать на животе прежде, чем Вы сможете ползать на четвереньках, и чтоВы должны научиться двигать руками и ногами в воздухе прежде, чем Вы сможете использовать их для ползания.

Мы были твердо убеждены, что ни один здоровый ребенок не пропустит ни одной стадии на этом пути, и мы убедились в этом, несмотря на тот факт, что матери иногда сообщали, что их дети не ползали. Однако когда такую мать спрашивали: «Мама, Вы хотите сказать, что этот ребенок просто лежал в своей кроватке или столкнул себя на пол и, вскочивши на ноги, пошел?» Мать обычно передумывала и допускала, что ребенок ползал в течение короткого периода времени. Так как не было никакой возможности, путешествуя по этому пути, пропустить хотя бы один километровый столб, действительно, существовали различия во временных рамках. Одни дети могли потратить десять месяцев на стадию ползания на животе и два месяца на стадию ползания на четвереньках, в то время как другие дети тратили два месяца на ползание на животе и десять месяцев на ползание на четвереньках. Однако, всегда эти четыре существенные стадии происходили в одной и той же последовательности.

По древней дороге не было никаких объездных путей для здоровых детей. Команда была так убеждена в этом, что мы поверили еще в два других фактора.

Во-первых, мы убедились, что, если какой-нибудь здоровый ребенок пропускал по какой-либо причине этап на этой дороге, то он не мог стать нормальным и научиться ходить, пока не получил бы возможность восполнить недостающую стадию. Мы до сих пор убеждены что если взять здорового ребенка и подвесить с помощью какого-нибудь чаройства в воздушном пространстве сразу после рождения, кормить его и ухаживать за ним, пока он не достигнет возраста в двенадцать месяцев а затем поместить этого ребенка на пол и сказать: «Иди, потому что тебе двенадцать месяцев, и это - возраст, в котором здоровые дети ходят», то этот ребенок, в действительности, не пошел бы, но вместо этого, во-первых, стал бы двигать руками, ногами и телом; во-вторых, ползать на животе; в-третьих, ползать на четвереньках; в-четвертых, ходить; и наконец, в-пятых, бегать. Потому, что это не простая хронология событий, а запланированная дорога, на которой каждый шаг необходим для последующего шага.

Второе в чем мы убедились, заключалось в том, что, если любая из этих основных стадий была упрощена, хотя и не полностью пропущена например, в случае с ребенком, который начал ходить прежде, чем он поползал достаточно, то в этом случае будут неблагоприятные последствия, типа плохой координации, неспособности стать полностью правшой или полностью левшой, невозможности развивать нормальное доминирование полушарий в отношении речи, проблем с чтением и произношением и т.д. Ползание на животе и на четвереньках, как становилось очевидным, являлись существенными стадиями в программировании мозга, стадиями, в которых два полушария мозга учились работать вместе.

К настоящему моменту мы убеждены, что, когда мы видим ребенка, который не прошел каждую из главных стадий в том порядке, в котором они перечислены, и даже если проходил каждую стадию, но сокращенно, то мы видим ребенка, у которого позже подтверждается наличие большой или малой неврологической проблемы.

Теперь у нас была первая частица твердого знания. Мы знали, что является нормальным, по крайней мере, относительно подвижноети. Следующий шаг должен был, очевидно, определить, как эту частицу знания можно использовать на пользу ребенку с повреждением мозга.

ПОЛ

Мы возвратились к нашим многострадальным детям с повреждениями мозга, которые работали так напряженно и добились так немного. Где, мы спросили себя, находятся эти дети на пути к нормальному? Наблюдения, которые последовали, совершенно ошеломили нас.

Мы смотрели внимательно на факты и или не верили тому, что мы видели, или, наверное, это нужно признать, не хотели верить в то, что видели. Ужас заключался в том, что детям с повреждениями мозга не давали возможности для нормального развития.

Геселл описал пол как спортивное поле для здоровых детей.

Ужасным был тот факт, что ни один из наших детей с повреждениями мозга никогда не был на полу.

Независимо от того, под каким углом мы исследовали факты, или как часто и сколько оправданий мы находили для себя, факт оставался фактом: дели с повреждениями мозга были лишены возможности быть нормальными.

Мы подошли к ясному пониманию, что здоровый ребенок должен ползать на четвереньках прежде, чем ходить, и ползать на животе прежде, чем ползать на четвереньках, и что он не научится ходить без возможности работать в этом направлении, прокладывая свой путь через эти стадии. Но мы, команда, призванная научить детей с повреждениями мозга ходить, фактически, предотвращали их развитие, лишая их возможностей.

Ребенок с повреждением мозга, с которым работали интенсивно и разнообразно с самыми различными устройствами, какие только можно вообразить, редко, если вообще когда-нибудь, получал хотя бы единственную возможность попасть на пол для того, чтобы попробовать поползти, потом встать на четвереньки и ходить. Это был сильно смущающий факт, но это была правда.