Пятница, 16 июня 2006 года

Пия и Боденштайн вошли в здание гимназии Фридриха Шиллера почти в восемь. Так как день выпал между выходными — пятница после праздника Тела Христова, — гимназию использовали для педсовета. Сразу около входа, за матовой стеклянной дверью находился секретариат, где Пия и Боденштайн и застали половину педсовета в разгаре самой оживленной дискуссии.

— …Возмутительно, что он даже не предупредил, — негодовал усатый мужчина в старомодных очках с пластмассовой оправой. — Мне, во всяком случае, совершенно не улыбается вести за него урок.

— Но это так на него непохоже, просто не явиться без всяких объяснений.

— Дома никто не подходит к телефону, а мобильный отключен, — доложила секретарша за письменным столом.

— Может, он еще появится, — спокойно произнес другой учитель. — Пока только без четверти восемь.

— Если вы говорите о вашем коллеге Паули, — вмешался Боденштайн после того, как его вежливое приветствие дважды осталось без ответа, — то он сегодня не придет.

Все стихли и переглянулись. Боденштайн представил себя и Пию, а потом сообщил:

— Господин Паули был найден вчера утром мертвым.

Все разговоры разом смолкли — в растерянности и недоумении.

— Пока все полученные данные позволяют предположить, что его смерть была насильственной.

— О боже! — сдавленно пробормотала какая-то женщина и начала всхлипывать.

Остальные молчали. Боденштайн видел вокруг потрясенные и растерянные лица. Директриса, энергичная седая женщина лет пятидесяти пяти, с короткой стрижкой и в круглых очках, пригласила Боденштайна и Пию к себе в кабинет. Ингеборг Вюст тоже была явно потрясена известием о случившемся с ее коллегой. Паули шестнадцать лет был учителем в гимназии Фридриха Шиллера, он преподавал биологию, немецкий и обществоведение.

— Что вы можете сказать о нем как о человеке и учителе?

— Без сомнения, он был хорошим преподавателем, — ответила директриса. — Ученики его уважали. Он серьезно относился к своей работе и всегда старался их выслушать.

Пия подумала о Лукасе ван ден Берге, который под влиянием Паули вернулся в школу и получил аттестат.

— В последнее время у него были проблемы с коллегами или учениками? — поинтересовался Боденштайн.

— Проблемы есть всегда. — Ингеборг Вюст старалась сформулировать поточнее. — Паули мог вызвать в людях как восхищение, так и противоположное чувство. Его или любили, или ненавидели. Так можно сказать.

 

Ужасную новость уже бурно обсуждали, когда Боденштайн и Пия зашли в учительскую. Шанталь Ценглер, та, что заплакала в канцелярии, сообщила, что у Паули был конфликт с одним из учеников. Патрик Вайсхаупт из тринадцатого класса утверждал, что Паули специально завалил его на выпускном экзамене, потому что они не ладили. Все еще всхлипывая, учительница сообщила о стычке, свидетельницей которой стала во вторник вместе с ее коллегой доктором Герардом. Они втроем вышли из школы; Шанталь Ценглер и доктор Герард направились к своим машинам, а Паули — к велосипеду, и тут внезапно вырулила машина, которая чуть не наехала на Паули. Учительница многозначительно поджала губы.

— Он выглядел взбешенным, поэтому мы задержались.

— Почему? Кто был за рулем автомобиля?

— Патрик Вайсхаупт. Он обругал Паули. Мы с доктором Герардом рядом проходили. Патрик прокричал: «В следующий раз я тебя задавлю! Я сделаю тебя!» И что-то еще в том же духе. А когда он увидел нас, то умчался как сумасшедший, даже покрышки взвизгнули. Паули был взбешен, сказал, что Патрик хочет свалить на него свой провал на выпускном экзамене.

— Как полагаете, молодой человек действительно способен что-то сделать господину Паули? — спросила Пия.

Учительница пожала плечами и ответила:

— Я не знаю, но он и вправду был вне себя.

Доктор Петер Герард, руководитель выпускного класса, подтвердил рассказанное. Патрик Вайсхаупт твердо рассчитывал сдать выпускной экзамен и уже подал заявление в один из американских университетов. Разочарование парня было невероятным.

 

По тому адресу, который Пия взяла у школьного секретаря, в Шлосборне находилась вилла в средиземноморском стиле с колоннами перед входом. Перед гаражом на две машины стоял черный «Крайслер Кроссфайр». Пия нажала кнопку звонка. Лишь после второго довольно настойчивого и громкого тилибомканья дверь наконец отворил молодой человек, сонно жмурившийся от яркого дневного света.

— Вы Патрик Вайсхаупт? — спросила Пия.

— А кто его спрашивает? — довольно невежливо ответил парень. Он выглядел так, будто его только что вытащили из постели, — волосы торчали во все стороны, одет в серую футболку и затасканные трикотажные штаны, кожа на лице сальная и прыщавая, от него несло перегаром и старым потом.

— Криминальная полиция! — Пия ткнула ему в лицо удостоверение.

— Да, я Патрик Вайсхаупт. А в чем дело?

— Вчера утром было найдено тело Ганса Ульриха Паули, — сообщил Боденштайн. — Он был убит.

— Упс! — Патрик Вайсхаупт равнодушно пожал плечами. — Надо же, какое несчастье. А я тут при чем?

— Хорошо, если совсем ни при чем, — ответил Боденштайн. — Но, между прочим, нам рассказали, что вы обругали Паули во вторник и угрожали ему.

— Паули был идиотом. — Парень не пытался скрыть своей неприязни. — Он не мог мне простить, что я не повелся на его экологические россказни. И чтобы меня доконать, он завалил меня на выпускном экзамене. Конечно, я разозлился.

— Одно дело злиться, а совсем другое — угрожать кому-то, — заметила Пия.

— Да я ему не угрожал. — Патрик провел правой рукой по немытым волосам. — Я хотел с ним договориться. Мой отец подключил адвоката. Дело-то совсем в пустяковом вопросе.

— Вы твердо рассчитывали, что получите аттестат, и уже присмотрели, где будете учиться дальше, так? — спросила Пия.

— Да! — Патрик оценивающе поглядел на нее. — Об учебе в Штатах надо позаботиться заранее.

— Но без аттестата ничего не выйдет, — отметил Боденштайн. — Что вы теперь намерены делать?

— Мой адвокат полагает, что я могу пересдать экзамен, — ответил Вайсхаупт. — Поскольку разница в оценках по сравнению с предшествующим полугодием превысила шесть баллов, это вполне вероятно. Поэтому я и хотел поговорить с Паули.

— Однако у свидетелей вашего разговора создалось совершенно другое впечатление о том, как вы собирались поговорить со своим учителем, — вставила Пия, жалея, что не может отправить парня как можно быстрее в душ, так от него разило потом.

— Вы о Герарде и Ценглер? — поморщился Патрик. — Естественно, они поддерживают своего коллегу. Возможно, я был раздражен, но не более того.

— Ну да, — усмехнулся Боденштайн. — Что вы делали во вторник после разговора с Паули?

— Я сидел в пивнушке. — Молодой человек призадумался. — А потом мы встретились в «Сан-Марко» и смотрели матч французов против швейцарцев.

— А что у вас с рукой? — Пия показала на повязку на левой руке Вайсхаупта.

— Порезался разбитым стаканом.

Выглядит страшновато. Кровь текла выше запястья, — заявила Пия. — А что у вас с левой ногой? Вы почти не можете на нее наступить. Вы поэтому не были в душе со вторника?

— Что, простите? — У Патрика Вайсхаупта челюсть так и отвисла.

— От вас сильно пахнет потом. — Пия понюхала воздух. — Поднимите, пожалуйста, левую штанину повыше.

— С чего это вдруг? — Парень агрессивно защищался. — Что происходит? Я вовсе не должен позволять вам что-то подобное.

Боденштайн быстро взглянул на Пию. Он тоже не вполне понимал, чего она добивается.

— Как вы повредили ногу? Тоже пивным стаканом? — Пия заметила, что парень чего-то недоговаривает. — Или, может, вас собака покусала?

— Что за чушь! Какая собака?

— Например, собака господина Паули.

— Ну вот что, с меня хватит! — возмутился Патрик Вайсхаупт. — Что вы хотите на меня навесить?

— Разумеется, ничего, — улыбнулась Пия. — Поправляйтесь. Если что-нибудь вспомните о том вторнике, позвоните мне.

Она всунула свою визитку парню в здоровую руку и направилась к входной двери. Боденштайн вышел следом. В этот момент к «Кроссфайру» подъехал серебристый «Порше», и из него кивнула темноволосая женщина под пятьдесят.

— Могу я быть вам чем-нибудь полезна? — крикнула она, подхватила сумочку с соседнего сиденья и вышла из машины. Ее внешнее сходство с Патриком не оставляло сомнений.

— Вы мама Патрика? — Пия остановилась.

— Да. — Женщина в недоумении переводила взгляд с Пии на Боденштайна. — Что-нибудь случилось? Кто вы?

— Криминальная полиция Хофхайма. Учитель Патрика господин Паули найден мертвым, и мы задали вашему сыну пару вопросов.

— О чем? Какое отношение это имеет к нему?

— Весьма вероятно, что никакого, — успокаивающе улыбнулась Пия. — Мы уже уходим. Но… Я хотела бы задать еще один вопрос.

— Какой же?

— Где и когда ваш сын поранил руку и ногу?

Женщина чуть замялась и ответила быстро, но не сразу.

— Я не знаю, — сказала она и нервно рассмеялась. — Патрику девятнадцать. В этом возрасте мальчики уже не все рассказывают мамам.

— Да, конечно. — Пия поняла, что ей солгали. — Большое спасибо!

Женщина посмотрела им вслед, а потом высокие каблуки процокали по крыльцу средиземноморской виллы.

— С чего вы решили, что его, возможно, покусали собаки? — спросил Паули, пока они шли к машине.

— Кровавый отпечаток руки на воротах дома Паули, — напомнила ему Пия. — Я спросила наугад, но будто наяву это вижу. А мать Патрика знает наверняка.

Боденштайн удивленно покачал головой.

— Довольно остроумная догадка.

 

Всю дорогу к комиссариату мысли Пии вертелись вокруг Патрика Вайсхаупта, Паули и Хеннинга. Воспоминания о прошедшей ночи вызывали в ней неясное смятение. Когда они с Хеннингом вечером сидели на террасе, болтали и пили красное вино, вдруг стало совершенно ясно, как ей не хватает общения с другим человеком. Она расценила это как собственное поражение и выпила явно больше, чем следовало бы. И в результате оказалась с Хеннингом там, где никогда больше не хотела с ним быть, — в постели. Но вместо Хеннинга перед ее внутренним взором вставал другой человек, и она никак не могла изгнать мысли о нем.

— Если бы нам найти кого-нибудь, кто видел машину Патрика около дома Паули, — произнес Боденштайн, пока они ехали через Кенигштайн, — у нас появился бы повод взять у него отпечатки пальцев и кровь на анализ.

— Гм, — задумчиво хмыкнула Пия и надела темные очки.

— Да что с вами сегодня? — спросил Боденштайн. — Вчера вы были в таком приподнятом настроении, а сегодня сникли совсем. Что-нибудь не так с жеребенком?

— Нет, — возразила Пия. — С ним все хорошо.

— Тогда что же?

— Последние ночи я мало сплю.

Это была почти правда. Да уж, ей теперь только новой встречи с Хеннингом не хватало! Но шефу, конечно же, говорить об этом совершенно необязательно.

 

Несколько позже сотрудники криминального отдела слушали Катрин Фахингер, которая читала статью на злобу дня под заголовком «Нравы Дикого Запада в собрании Келькхайма» из «Обозрения Таунуса». Боденштайн слушал и хмурился.

«В лучших традициях Дикого Запада прошло в последний понедельник заседание келькхаймского городского совета. После жестокой словесной перепалки по теме „Продолжение строительства В-8“ между Гансом Ульрихом Паули (НСК) и фракцией ХДС депутат городского собрания Франц Йозеф Конради (ХДС), многократно названный Паули „шутом из колбасной лавки на Банштрассе“, коротким прямым ударом поверг Паули в нокдаун.

Подоплека спора такова. Паули, ярый противник строительства В-8, в своей обычной бескомпромиссной манере обнародовал для широкой общественности во время заседания несколько пикантных деталей, либо неизвестных, либо замалчиваемых ранее. Он утверждал, что еще на стадии планирования В-8 было сделано несколько явных ошибок относительно прогноза транспортного потока. Ответственность за несовпадение между прогнозируемым потоком и фактически замеренным количеством машин падает на Норберта Захариаса, бывшего руководителя отдела строительства Келькхайма, с которым совсем недавно был заключен очень выгодный контракт, как с исключительно компетентным специалистом по окружной дороге В-8. Случайно ли совпадение, что общее заключение о строительстве дороги давала консалтинговая фирма зятя Захариаса Карстена Бока? Странным также показалось Паули и то, что господа депутаты городского собрания Шварц и Конради не так давно за бесценок скупили неосвоенные участки земли, которые, как совершенно неожиданно выяснилось, прилегают к планируемой трассе и в случае реализации проекта строительства дороги подскочат в цене десятикратно. Представитель защитников природы подозревает, что в этой истории играют роль родственные связи и личная выгода, и задает вопрос, какую заинтересованность имеют преждевременно вышедший на пенсию главный городской строитель, уходящий со своего поста бургомистр и прочие в строительстве дороги, необходимость которой для транспортного потока исчезает с той же скоростью, что и снег под лучами жаркого солнца.

После удара кулака Конради председательствующий прервал заседание депутатов городского собрания. В тот же вечер Конради в сердцах заявил, что он с удовольствием помочился бы на надгробный камень Паули. В свете описанных событий довольно кровожадно выглядит озвученная накануне вечером в узком кругу шутка бургомистра Дитриха Функе (ХДС) о том, что лучше всего было бы привязать самым невыносимым спорщикам о строительстве трассы В-8 бетонную глыбу к ногам и утопить в Браубахском пруду. Так или иначе, но дело продвигается, и мы будем информировать вас обо всех событиях».

— Паули приобрел много врагов, — громко подытожил Боденштайн. — Начиная с директора зоопарка, своих соседей и заканчивая депутатами городского собрания Келькхайма.

— Не забывайте о его бывшей жене, — добавила Пия.

— И мяснике Конради, — закончила Катрин Фахингер.

— В чем там дело с этой трассой В-8? — поигрывая от скуки шариковой ручкой, спросил Франк Бенке.

Он родился в Заксенхаузене и все, что находилось за пределами Франкфурта, считал глубокой провинцией. Остерман в двух словах обрисовал проблемы, связанные с В-8, которые уже около тридцати лет будоражили умы и сердца жителей Келькхайма. В 1979 году молодежь из Келькхайма и Кенигштайна разбила палаточный городок у Красной мельницы в долине Лидербаха, прямо на построенной для трассы дамбе, и жила там почти два года. Паули был в числе оккупировавших дамбу. Позднее он стал одним из учредителей Независимого списка Келькхайма (НСК) и с тех пор всегда придерживался жесткой оппозиционной политики. После очистки дамбы от палаток в мае 1981-го не было ничего слышно о строительстве дороги, которая оканчивалась в Келькхайм-Хорнау. Новый аргумент, что нужно разгрузить узкое место в деловом районе, где постоянно образуются транспортные пробки, вновь оживил затихшую было дискуссию о строительстве трассы.

— Пару дней назад защитники природы из Келькхайма и Кенигштайна передали в администрацию президента две тысячи подписей, собранных против строительства новой дороги. — Остерман владел исчерпывающей информацией. — В мэриях Келькхайма и Кенигштайна была выставлена проектная документация строительства дороги, чтобы горожане могли с ней ознакомиться, высказать замечания или опротестовать. Звучали справедливые упреки, что документация выставлялась для ознакомления исключительно во время пасхальных каникул, причем в мэрии Кенигштайна сугубо внутри офисных кабинетов, где невозможно с ней подробно ознакомиться.

— Давай ближе к делу! — нетерпеливо попросил Бенке. — В результате дорогу будут строить или нет?

— Вот тут-то мы и видим, что Паули зашел довольно далеко. — Остерман откашлялся. — В последний понедельник он разместил на своем сайте «Келькхаймский манифест» некий памфлет, где утверждает, что контора Бока при расчете прогнозируемого транспортного потока намеренно не учла данные автоматического счетчика трафика около кладбища Кенигштайна. Кроме того, в заключении не было упомянуто, что деловая часть Кенигштайна уже реконструируется, что значительно разгрузит транспортные пути.

Остерман полистал свои записи.

— А еще у Паули будто бы есть письменные доказательства тайного соглашения между городом, Гессенским управлением дорожного строительства, министерством дорожного строительства в Берлине и агентством Бока.

Боденштайн слушал молча. В общем и целом обстоятельства, связанные со строительством шоссе, были ему известны. Новыми оказались сомнительные экспертные заключения и явные родственные связи заинтересованных лиц. А потому вполне возможно предположить, что подоплекой смерти Паули явились личные мотивы некоторых участников проекта строительства трассы. Могла ли его смерть быть связана с тем, что он раскрыл преступный сговор и незаконное соглашение?

 

Бургомистр Дитрих Функе принял Боденштайна и Пию с привычным радушием опытного местного политика и проводил их в переговорную своего большого офиса.

— Пожалуйста, располагайтесь! — сказал он, дружелюбно улыбаясь. — Что привело ко мне сотрудников уголовного розыска?

— Вчера утром было найдено тело Ганса Ульриха Паули, — без околичностей начал Боденштайн и увидел, как с лица бургомистра исчезла улыбка, сменившись выражением растерянности и потрясения. — У нас есть основания полагать, что смерть его была насильственной.

— Это ужасно, — покачал головой Функе.

— Мы слышали, что на вечернем заседании в понедельник произошел скандал, — продолжал Боденштайн.

— Да, об этом даже написано в сегодняшней газете. — Мэр не пытался затушевать инцидент. — Ни я, ни Паули уже не испытывали особенных эмоций в таких случаях. Я был, так сказать, его любимым врагом. Это началось двадцать пять лет назад, когда Паули и еще несколько парней разбили свой знаменитый лагерь на дамбе. Тогда я был уверен, что они долго не продержатся и зима заставит их сдаться.

Функе снял очки и потер глаза.

— Оглядываясь назад, я понимаю, что мое тогдашнее отношение и реакция только еще больше утверждали их в решимости продержаться. Позже они основали НСК и завоевали на местных выборах 11,8 процента голосов. С тех пор Паули постоянный депутат городского совета и всегда озабочен тем, как осложнить мне жизнь.

Мэр опять водрузил очки себе на нос и улыбнулся, как большая добродушная лягушка из детской книжки.

— В понедельник речь шла о планах строительства В-8, — продолжал он. — Центральные власти земли Гессен занимаются программой развития региона, а мы — города Келькхайм и Кенигштайн — предоставляем им необходимые данные, факты и цифры. Независимая частная консалтинговая фирма составила подробный отчет об ожидаемом сокращении уровня шума, загрязнения окружающей среды и разгрузки транспортного потока в центральных районах города. Новая дорога значительно облегчит дорожную обстановку.

— Но на веб-сайте Паули все изложено совершенно иначе, — сказала Пия.

— Конечно, ради новой дороги придется пожертвовать несколькими прекрасными прогулочными маршрутами и реликтовыми деревьями, — ответил бургомистр. — Но необходимо оценить соотношение между нуждами десятков тысяч жителей Заднего Таунуса, потерями жителей наших городов и ущербом природе. Паули предпочитал спорить.

— Он обвинил членов городского магистрата в коррупции и преследовании собственных корыстных интересов. — Пия мило улыбнулась. — Кроме того, он даже назвал вас вместе с другими «мафией Переднего Таунуса».

— Да, действительно, в подобном тоне он ругался и в понедельник, — подтвердил Функе и вздохнул. — Паули любил переходить на личности и был весьма субъективен, но за долгие годы мы к этому уже привыкли. Слова «коррумпированный» и «мафиозный» он употреблял часто.

— Я не могу себе представить, что он мог бросаться такими обвинениями, не имея никаких доказательств, — настаивала Пия.

— Его несдержанными выступлениями недовольны даже товарищи по партии, — объяснил Функе. — У Паули, как обычно, не было доказательств. Многие из тех, кого он безосновательно оклеветал и оскорбил, вовсе не собирались ему все спускать, в отличие от меня. Не будь он мертв, то еще порадовался бы искам о злонамеренной клевете.

— Например, от Карстена Бока, — заметила Пия.

— Да, например, — кивнул бургомистр.

— Насколько я понимаю, — продолжила она, — именно экспертное заключение господина Бока вызвало недоверие экологических организаций. И к тому же действительно неловкое обстоятельство, что именно тесть Бока стал уполномоченным за проект строительства дороги.

Функе помолчал минуту, размышляя.

— С некоторой точки зрения, может, это именно так и выглядит, — подтвердил он. — Честно говоря, я об этом не думал. Кто-то должен координировать действия. Захариас долгое время руководил строительством у нас в Келькхайме. Он знаком с процессом. Он специалист.

— Но дело приобретает сомнительный привкус, когда его собственный зять за большие деньги предоставляет экспертное заключение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается не соответствующим действительности.

— Да, были допущены ошибки, — согласился бургомистр. — Все мы всего лишь люди. Но только такие, как Паули, способны усмотреть в этом злой умысел.

Он мельком взглянул на наручные часы.

— У меня еще один вопрос. — Пия продолжала писать, ничего не замечая. — Кто предложил кандидатуру Захариаса в качестве уполномоченного за проект строительства дороги?

Бургомистру этот вопрос явно не понравился.

— Ну да, Бок попросил меня подобрать подходящую кандидатуру, — признался он после минутного колебания. — А Захариас хорошо знаком со всеми правилами и требованиями, связанными с подобными проектами. Если хорошенько поразмыслить, то Бок подкинул мне идею предложить на это место Захариаса. Но мне идея понравилась, Захариас профессионал, к тому же беспартийный и беспристрастный.

— Вы в этом уверены?

— Конечно. Иначе бы я его не поддержал, — заявил Функе, нервничая. — А вы сомневаетесь?

— Да, — кивнула Пия. — Как раз теперь мы в этом сомневаемся.

 

Чуть позже хозяин «Золотого льва» подтвердил, что Эрвин Шварц был у него вечером в последний вторник, сидел за своим столиком как и всегда по вторникам.

— А когда господин Шварц ушел? — спросила Пия.

— Точно не знаю, — пожал плечами хозяин. — Но поздно. Он был одним из последних. Кто-то из завсегдатаев подвез его домой, потому что он основательно нагрузился.

— Вы случайно не слышали, о чем они говорили? — поинтересовался Боденштайн.

— Я — нет, но, может, кто-то из официантов и обслуги? — Хозяин кивнул на пышную блондинку лет сорока пяти, которая как раз проходила с пустым подносом вдоль стойки бара.

Она в деталях помнила тот вечер за столиком постоянных посетителей.

— Эрвин опять пару раз вышел из себя, — сообщила она. — Речь шла о каком-то заседании и о Паули, соседе Шварца. По крайней мере, один раз за вечер они о нем говорили.

— А кто, как правило, сидит в этой компании? — осведомился Боденштайн.

Женщина ненадолго задумалась, потом назвала несколько имен и среди них мясника Конради и Норберта Захариаса.

— В тот вторник они тоже здесь были?

— Нет, Конради не было. — Она помотала головой. — Он был чем-то занят, а вот Захариас был. Ушел около десяти. В тот вечер он был довольно тихим. Это даже разозлило Шварца.

В бар зашли двое мужчин и сели за столик около стойки.

— Это не торговец книгами Флетман? — спросил Боденштайн у кельнерши.

Женщина обернулась посмотреть.

— Да, это он, — подтвердила она. — Флетман и Зибенлист, оба приятели Паули.

— Зибенлист? — переспросила Пия. — Из «Мебельного дома Ремера»?

— Именно он, — кивнула кельнерша и добавила доверительным тоном: — С тех пор, как жена Флетмана сбежала к Мантею из турбюро, бывший муженек почти каждый день приходит обедать сюда. Иногда они вместе с Зибенлистом, а часто бывали и с Паули. — Она с готовностью поделилась глубокими познаниями подробностей личной жизни своих постоянных клиентов. — Как минимум раз в неделю Паули заказывал шницель или ромштекс. И вовсе не только овощи и тофу, это вранье. А недавно с ними даже сидел Захариас, но Эрвин Шварц об этом, конечно, знать не должен.

 

Оба посетителя были так поглощены оживленным спором, который вели, правда, вполголоса, что заметили Боденштайна и Пию, только когда те подошли вплотную к столику. Конечно, они уже слышали о смерти Паули, Эстер Шмит им вчера позвонила; Флетман даже съездил к ней, чтобы ее успокоить. Он был худым и высоким, с ухоженной пятидневной бородкой и очками без оправы, на висках поблескивали седеющие волосы.

— Мы со школы дружили. — Флетман достал сигарету. — Меня это просто сразило.

Штефан Зибенлист, директор «Мебельного дома Ремера», был полным, с залысинами и заметной родинкой на левом виске. В нем совершенно невозможно было признать бывшего жителя палаточного городка у плотины. Глаза бесцветные, а рукопожатие влажное. Пия незаметно вытерла руку о джинсы. Флетман и Зибенлист были однокашниками Паули; в старших классах они в пику консервативным родителям симпатизировали ультралевым взглядам, борцам против ядерного оружия и фракции «Красная армия», а в конце семидесятых примкнули к возникшему тогда движению «зеленых». Их участие в лагере у плотины и протест против строительства трассы В-8 были абсолютно осознанными. Но пока Паули все больше увлекался левыми взглядами и демонстрациями протеста во времена студенчества, его друзья предпочли адаптироваться к существующим социальным нормам. Вольфгангу Флетману перешел книжный магазин его родителей, Штефан Зибенлист женился на Барбель Ремер и вот уже десять лет был главным менеджером весьма солидного торгового заведения. Оба были уважаемыми гражданами Келькхайма и немало способствовали тому, чтобы НСК обрел признанный статус. Пару лет назад по результатам выборов его возглавил Зибенлист, поскольку взгляды Паули многим казались слишком уж радикальными.

— Я не могу сказать об Улли ничего плохого. — Флетман поправил пальцем очки на переносице. — Да, он бывал бескомпромиссным и действовал сгоряча, но это от широты натуры и искренне. Он был моим другом, хотя мы часто и весьма яростно спорили друг с другом. Улли мог задеть за живое, но мне будет не хватать его. — Он грустно улыбнулся и вздохнул. — И больше всего жаль, что в нашу последнюю встречу мы повздорили. Теперь уже не помириться.

— Из-за чего вы поссорились? — спросил Боденштайн.

— В последнее время Улли больше навредил своими публичными обвинениями, чем принес пользы. — Флетман раздавил окурок в пепельнице. — Очень многие жители Келькхайма настроены против строительства трассы В-8, мы ощущаем большую поддержку, и не только от членов нашей организации. Но, несмотря на все бурные страсти и личные предпочтения, мы должны оставаться объективными. Улли не хотел этого понимать. Когда я в понедельник на заседании совета решил его притормозить, он меня обругал. Я не обиделся, потому что я его знаю.

— А что конкретно произошло в понедельник? — осведомился Боденштайн.

— Опять обсуждали строительство В-8, — ответил Флетман. — Читали записку главы округа, в которой план регионального развития считался окончательным, а протесты двух тысяч жителей несущественными. Когда раздались аплодисменты членов фракции ХДС, Улли взорвался. Он утверждал, что располагает материалами о фальсификации данных, которыми Бок обосновывал свое экспертное заключение. И между прочим, это не голословные обвинения, а факт. Об этом мы уже говорили с председателями БУНТЕ и УЛК. Мы договорились, что будем вместе требовать новой экспертизы на основе других данных. Но Паули утверждал, что у нас нет никаких шансов, поскольку коррумпирована вся цепочка до самого Берлина, включая сотрудников аппарата на уровне федеральной земли, администрации региона и министерства транспорта.

Пия коротко записала.

— Но у Улли еще кое-что было в запасе, — сказал Флетман. — Шварц и Конради чуть не лопнули от злости, когда Улли перечислил по номерам все их земельные участки вдоль планируемой трассы.

— У Шварца есть луга для покоса в долине Лидербаха, — добавил Зибенлист, — у Конради — около Шнайдхайна, у Захариаса — повсюду понемногу, а у председателя муниципалитета Никеля — на берегу Рейна. Примечательно, что они приобрели свои покосы совсем недавно, как раз перед тем, как было опубликовано извещение, где именно пройдет трасса.

— И что в этом примечательного? — не вполне поняла Пия.

— То, что они воспользовались служебной информацией. — Зибенлист промокнул лоб салфеткой. — Они купили землю по цене два евро за квадратный метр, как участки под покосы и пастбища. А при строительстве трассы получат от федеральной земли Гессен как минимум по 10 евро за метр. Прежние владельцы участков возмущены и даже хотят подавать в суд.

— Понятно. — Боденштайн откашлялся. — А на чем основаны подозрения Паули, что подкуплены сотрудники разных министерств?

— Якобы есть копии служебной переписки между агентством Бока и подкупленными чиновниками. Я, правда, ничего такого никогда не видел.

— А чем выгодно строительство дороги фирме Бока? — осведомилась Пия. — Они ведь только подготовили экспертное заключение.

— Агентство — лишь одно из подразделений холдинга Бока, — ответил Зибенлист. — Паули все досконально раскопал. К этому холдингу относятся фирмы, занимающиеся строительством дорог, подземными и надземными работами, разметкой и оградительными сооружениями. Уже несколько лет эти дочерние фирмы получают все заказы Келькхайма и Кенигштайна, поскольку при каждом открытом тендере предоставляют самые выгодные условия.

— А вот это действительно интересно, — сказал Боденштайн.

— Мы разбили бы их одним ударом, если бы смогли это доказать, — возразил Зибенлист. — Но теперь, боюсь, уже не сможем бороться. Улли во время скандала предупредил всех участников, и, я полагаю, уничтожители документов трудятся вовсю.

— Кого конкретно подозревал Паули? — прервал его Боденштайн.

— Прежде всего Захариаса, а еще Георга Шэфера — руководителя строительной службы округа Майн-Таунус, и Карстена Бока, возглавлявшего агентство Бока.

— Почему во вторник вечером вы еще раз заходили к Паули? — захотел знать Боденштайн.

Зибенлист замялся.

— Я хотел с ним поговорить, спокойно.

— О чем?

— Ну, все о том же вечере в понедельник.

— Но вы Паули сказали, что он вас шантажирует какой-то старой историей. — Боденштайн заметил, что тот испугался. — Скажите, о чем шла речь?

— Ах, это дела давно минувших дней. — Зибенлист старался сохранить спокойствие, однако его пальцы так сжимали бокал с сидром, что костяшки побелели. — Улли все не так понял. Я только поначалу сильно разозлился.

— Насколько сильно? — спросила Пия.

— Что вы имеете в виду? — Он сердито посмотрел на нее.

— Были ли вы настолько в ярости, чтобы убить его?

— Я бы вас попросил! — Зибенлист был шокирован. — Я всю жизнь ненавижу физическое насилие. Для меня насилие — это не решение.

Пия заметила, как дрожат его пальцы.

— Это для многих людей не решение, — улыбнулась она. — Но часто людям, попавшим в передрягу, кажется, что другого решения нет. Например, когда их жизни угрожают забытые грехи юности.

Пот ручьем лился по жирным щекам Зибенлиста.

— Расскажите нам о своем разговоре с Паули во вторник вечером, — потребовал Боденштайн. На лице его собеседника явственно читалось, что он сожалеет о каждом сказанном слове. — Чем вам угрожал Паули, что вы так разозлились?

— Речь об одном недоразумении, — неохотно ответил Зибенлист. — Это было в 1982 году. Я даже не знаю отчего, но он всегда не мог мне простить, что я выиграл выборы в председатели НСК. Он еще тогда заявил, что я плел против него интриги. Улли всегда считал себя гонимым, мучеником и жертвой клеветы. На самом деле он просто ничего не добился.

— Но вы добились, — вставила слово Пия. — Вас уважают в городе, вы председатель производственников Келькхайма, главный менеджер зарекомендовавшего себя мебельного предприятия. Маленький скандальчик, даже если он вызван событиями двадцатичетырехлетней давности, вам бы определенно повредил, не так ли?

У Зибенлиста глаза на лоб вылезли.

— Я ничего не сделал Улли, — произнес он. — Я только поговорил с ним, и все. Когда я уезжал, он был еще в высшей степени живым.

— Куда вы уехали?

— К себе в офис. Мне надо было оформить пару сделок и совершенно не хотелось футбольного шума.

— Есть свидетели?

— До десяти была уборщица, потом я остался один.

Боденштайн и Пия обменялись взглядом, от которого у Зибенлиста опять выступил пот.

— По нашим данным, господин Паули умер примерно в 22:30, — сказала Пия. — Вы были злы на него и в этот вечер его навещали. И у вас нет алиби на тот момент, когда было совершено преступление.

— Но это же полная ерунда, — вмешался Флетман. — Мы были друзьями, просто у нас имелись разногласия. У многих гораздо больше оснований желать его смерти.

— У кого, например?

Флетман задумался на минуту.

— Я не хочу никого скоропалительно обвинять, — он мельком взглянул на Зибенлиста. — Ситуация была весьма напряженной, эмоции захлестывали, каждый мог ляпнуть что-то, чего и не думал вовсе.

— Как Конради, который сказал, что с удовольствием помочился бы на могилу Паули? — спросил Боденштайн.

— Именно. — Флетман поправил очки. — Это же полная чушь!

— Возможно, — уклончиво ответил Боденштайн, глядя, как приближается официантка с заказом. — Но с учетом того, что на следующий день Паули убивают, подобное заявление невольно воспринимается иначе.

Флетман с удовольствием приступил к еде, а у Зибенлиста, казалось, аппетит отшибло, и он почти не притронулся к тарелке.

 

Бенке и Катрин Фахингер тем временем опросили множество соседей на Рорвизенвег, которые либо смотрели футбол, либо сидели у себя в садиках. Никто ничего не слышал и не заметил ничего необычного. Тем не менее некоторые из них подтвердили слова Эрвина Шварца и Эльзы Маттес о том, что у Паули постоянно что-то происходило. Они уже притерпелись к шуму постоянно приезжающих и отъезжающих мопедов и автомашин, к лаю собак, к постоянно припаркованным на улице автомобилям, к громкому смеху и крикам — так что, даже если во вторник ночью что-нибудь и случилось, никто не увидел бы в этом ничего необычного. Хендрик Келлер, автор статьи в «Таунусском обозрении», рассказал Остерману, что вечером в воскресенье оказался на террасе кафе «У веселого крестьянина» за соседним столиком с бургомистром и случайно, поскольку никто не старался говорить тише, стал свидетелем разговоров Функе с его друзьями. Они сначала ждали Норберта Захариаса, а потом начали ужинать без него. Функе высказал предположение, что бывший главный строитель заболел в преддверии судебного разбирательства с природоохранными организациями, а кто-то высказал опасение, что Захариас еще может изменить свою точку зрения. На что третий возразил, что проблема не в Захариасе, и гораздо важнее, чтобы Паули помолчал до суда, по крайней мере, хоть какое-то время.

— У Захариаса нет алиби, — подытожила Пия. — В «Золотом льве» сказали, что он ушел около десяти.

— И в данный момент создается впечатление, что Захариас мог потерять в этой истории больше всех, — добавил Остерман.

— Мне тоже так кажется. — Боденштайн кивнул и взглянул на часы. — Навещу-ка я его.

— А нам что делать? — спросила Пия.

— Вы с Бенке поезжайте в бистро Паули, оно сейчас должно быть открыто.

Оливер не заметил ее недовольного взгляда. Из всех коллег Пия с трудом выносила именно Бенке. Ее неприязнь объяснялась тем, что они были слишком разными людьми. Сначала она полагала, что ему не нравится, насколько к ней расположен Боденштайн, но со временем поняла, что Бенке ее просто терпеть не может. Пия считала своего коллегу высокомерным, его сексистские шуточки — плоскими и детскими, а то, как он с ума сходил по своей навороченной машине, — тошнотворным.

Пока она раздумывала, как бы уговорить шефа поменяться с ней, зазвонил ее мобильный.

— Привет, Хеннинг, — сказала Пия, взглянув на высветившийся номер. — Что хочешь сказать?

— Я еще раз осмотрел тело убитого около «Опель-Цоо», — ответил Кирххоф. — Он какое-то время лежал на спине, прежде чем его перетащили на луг. Пятна уже довольно бледные, но в местах пролежней на плечах и ягодицах отпечаталась структура, напоминающая деревянный поддон.

— Поддон? — удивилась Пия.

— Да, и сюда подходят занозы, которые я вчера вытащил из кожи предплечья и икры. Помнишь, я еще не понял тогда, откуда они взялись.

— Занозу можно подцепить где угодно. Есть у тебя что-нибудь еще?

— Да, — сказал Кирххоф. — Я обнаружил на задней стороне рук и ног следы хлорида натрия.

— Хлорида натрия? — изумилась Пия. — А что это такое?

— Я знал, что у тебя с химией плохо, — Кирххоф явно развеселился, — но это все помнят со школы. Хлорид натрия — это поваренная соль.

 

— И с кем мы тут должны разговаривать? — Бенке с тоскою осмотрелся вокруг.

Ничего особенного кафе собой не представляло, за дальним столиком сидели три молодые женщины и пили кофе.

— Скоро, наверное, еще кто-нибудь подтянется.

Пия представляла себе экокафе как замызганную забегаловку с небритыми громко спорящими типами и была приятно удивлена, увидев прекрасно оборудованное современное бистро в первом этаже углового дома на главной улице. Ближе к входу поблескивали высокие хромированные столики с барными табуретами, а в зале, отделенном длинной зеркальной стойкой, виднелись уютные кожаные кресла и деревянные столы. Распахнутая рядом с входом на кухню дверь вела во внутренний двор, где рядами стояли пивные столы и скамейки. На стене, между баром и входом на кухню, висел большой черно-белый портрет Ганса Ульриха Паули в траурной рамке. Пия остановилась посмотреть на лицо человека, к которому столь неоднозначно относились в Келькхайме. Вьющиеся седые волосы, узкое лицо, круглые очки. Он не показался Пии воплощением харизматичности. Что же заставляло одних восхищаться им, а других — ненавидеть его? Она вернулась и села за один из столиков. Тут же будто из ниоткуда появилась совсем молоденькая девушка.

— Здравствуйте, меня зовут Айдин.

Она протянула меню и поставила миску с горкой чипсов. Бенке отправил полную горсть чипсов в рот и с явным одобрением уставился на девушку. Он развалился в кожаном кресле и, как обычно, начал корчить из себя мачо.

— Я здесь не ем, — сообщил он. — У меня сыпь от тофу и зелени.

— Вот оно что! Значит, вчера вы ели овощи? — ехидно спросила Пия.

Бенке злобно на нее покосился. Бесконечные аллергии одолевали его в летние месяцы. Но он ничего не сказал, когда вернулась Айдин. Пия заказала сок манго и бублик с травами и молодым сыром. В бистро зашли четыре девушки и сели у стойки позади парня, возившегося со стереоаппаратурой. Через некоторое время зазвучала тихая фоновая музыка. Бенке, отважившийся в конце концов на гавайский сэндвич, угрюмо жевал. Пия разглядывала постепенно собиравшуюся публику. Большинство устраивалось за высокими столиками в первой половине кафе или у стойки. Они выглядели опечаленными и растерянными, переговаривались приглушенными голосами и дружески обнимались, стремясь ободрить друг друга. Некоторые молодые люди проходили через помещение и исчезали за дверью с надписью «Частное помещение». Около половины седьмого в дверях появился Лукас ван ден Берг. Его сразу же окружили ищущие утешения девицы, явно в надежде на объятия. Лукас быстро прошел за стойку и принялся за работу. Затем внутрь вошли еще двое парней с мотошлемами на сгибе локтя. Они поздоровались с Лукасом, почти не обращая внимания на траурное девичье общество, и целеустремленно направились к двери в глубине бистро. Определенно, некоторых среди этой молодежи смерть Паули не лишила душевного равновесия.

 

Супруги Граф были архитекторами и, судя по спроектированному ими дому, в котором находился их офис, настоящими мастерами своего дела. На Боденштайна произвел впечатление необычно отреставрированный фахверковый дом в старой части Бад-Зодена. Уже добрую четверть часа Оливер сидел в приятной прохладе переговорной на первом этаже. Визит к Норберту Захариасу закончился ничем. То ли того действительно не было дома, то ли он прятал свою нечистую совесть за опущенными жалюзи собственного приюта. Боденштайн прикрепил свою визитную карточку на самом видном месте почтового ящика и решил заглянуть попозже. В половине шестого Марайке Граф наконец вернулась со стройки и сразу же прошла в переговорную. Боденштайн мгновенно понял, что Паули предпочитал вполне определенный тип женщин. Марайке Граф была такой же хрупкой и милой, как Эстер Шмит, но выглядела несравнимо более ухоженной. Облегающее льняное платье и приталенный пиджак подчеркивали ее девичью фигуру. Она вовсе не производила впечатления человека, способного на насилие, как утверждала Эстер Шмит.

— Простите за опоздание. — Она обворожительно улыбнулась, и на щеках у нее выступили ямочки. — Вам предложили что-нибудь выпить?

— Да, спасибо!

Боденштайн улыбнулся в ответ и снова сел.

— Я слышала, что мой бывший муж мертв, — сказала Марайке Граф. — Подобные вести быстро распространяются. Вчера мне звонил господин Шварц.

— Как долго вы с Паули были женаты? — спросил Боденштайн, прикидывая, кому еще смог сообщить вчера печальную весть о кончине своего неприятного соседа Шварц.

— Четырнадцать лет, — ответила Марайке Граф и поморщилась. — Он был моим учителем, и еще в девятом классе я поняла, что ему суждено стать мужчиной моей жизни. — Она усмехнулась. — Вот как можно ошибаться.

— Что вас в нем привлекло?

— У него были убеждения. — Ее голос звучал ровно. — Я полагала, что это здорово — быть настолько убежденным в том, что делаешь.

— Почему вы расстались?

— Я в нем разочаровалась. — Марайке мило пожала плечиками. — Ульрих строил из себя самоотверженного борца за лучший мир, но не был таковым. В действительности он был слабым человеком, который постоянно пытался самоутвердиться. Больше всего ему нравилось окружать себя юнцами, внимавшими каждому его слову. Он просто купался в их восхищении, жил в нем, как рыба в воде. И чем больше собиралась аудитория, тем больше он вдохновлялся. При этом он им врал насчет своего вегетарианства. — Она презрительно фыркнула. — Он проповедовал молодежи идеалы, которые сам не разделял. Сначала мне не мешало, что сутками, днем и ночью, вокруг него вечно вертелась молодежь, но чем взрослее я становилась, тем более странными мне казались эти посиделки. Я развивалась с годами, а Ульрих — нет. Он неизменно предпочитал восторженных восемнадцатилетних, не способных его критиковать.

— Он вас обманывал?

— Вполне возможно. Я понятия не имею. В последние восемь лет нашего брака и стол, и постель у каждого из нас были свои.

— Нынешняя спутница вашего бывшего мужа отнюдь не восемнадцатилетняя, — заметил Боденштайн.

— У восемнадцатилетних нет денег, — презрительно и насмешливо фыркнула Марайке Граф. — Все же Эстер принадлежит дом, в котором находится бистро. Кроме того, она безропотно оплатила долги Ульриха.

— У него были долги?

— Как у гусара, — усмехнулась Марайке Граф. — Мой бывший любил обличать людей. Было бы еще хитрее, подцепи он адвокатшу.

— Как получилось, что вы оставили дом своему бывшему мужу, когда расстались с ним?

— Я совершенно ничего не оставляла этому прощелыге. — Марайке выпрямилась, и ее голубые глаза сверкнули. — Ему просто нравилось так думать, но в тот день, когда я уходила, я сказала ему, что он может оставаться в доме, пока не подыщет себе другое жилье. Я хотела продать дом и рассчитаться с ним.

— Мы слышали сообщение на автоответчике, которое вы оставили Паули, — сообщил Боденштайн. — В тот вечер, когда он умер, вы были у него.

— Это так, — согласилась Марайке. — У меня кончилось терпение. За это время мы продали уже шесть сдвоенных коттеджей и трижды были вынуждены откладывать начало строительства. Один клиент отказался, другой угрожает подать жалобу.

— О чем вы надеялись договориться тем вечером?

— Я предложила Ульриху деньги, если он в течение месяца освободит дом. — Она улыбнулась. — Пятьдесят тысяч евро.

— Это большая сумма.

— В сравнении с тем, во что нам обходится перенос срока строительства, — вполне терпимая.

— Вечером во вторник деньги у вас были при себе?

— Да.

— Паули взял деньги?

— При виде их он не смог устоять, — ответила Марайке Граф. — Он пересчитал деньги и подписал согласие съехать до 31 июля.

Хотя у Боденштайна еще не было специального заключения криминалистов об осмотре места преступления, но если бы они обнаружили такую сумму наличных, то обязательно бы сообщили. А может, Паули успел спрятать деньги до того, как пришел убийца? Или же его убили именно из-за этих денег? Люди убивают и из-за гораздо меньших сумм. Но кто вообще мог знать, что Паули вечером получит деньги от бывшей жены?

— Свидетельница рассказала, что во вторник вечером вы громко ссорились со своим бывшим мужем, — сообщил Боденштайн. — Это так?

— Это вам Эльза Маттес сказала, что живет напротив. — Марайке заправила за ухо прядь золотых волос. — Она права. Сначала мы действительно ругались, как всегда, когда видим друг друга. Но, получив деньги, он совершенно успокоился.

Она сделала большие глаза и рассмеялась.

— Вы покажете мне бумагу с письменным согласием, которую подписал Паули? — попросил Боденштайн.

— Разумеется.

Марайке взяла свою папку с документами, положила на стол и открыла замочек. Вскоре она протянула Боденштайну листок в прозрачном файле.

— Могу я его забрать?

— Если вас устроит, я дам вам копию.

— Мне бы хотелось оригинал, — улыбнулся Боденштайн. — Обещаю вам, что верну его в целости и сохранности.

— Хорошо.

Она встала и хотела уже выйти в соседнее помещение, чтобы отксерокопировать документ.

— Не вынимайте его, пожалуйста, из файла, — крикнул Боденштайн ей вслед.

Марайке обернулась и пристально посмотрела на него.

— Отпечатки пальцев, да? — заключила она без обиняков. — Вы мне не верите.

— Я ничего не принимаю на веру сразу, — ответил Боденштайн и обезоруживающе улыбнулся. — Пока не отмету все противоположные варианты.

 

— Тут вообще сегодня что-нибудь произойдет? У меня на сегодня есть и другие планы, — ныл Бенке, и Пия в который раз подивилась, как вообще остальные ее коллеги терпят его. Лично ей он казался совершенным придурком и уродом.

— Я на минутку, носик попудрю, — сказала она и встала.

На самом деле ей не надо было в туалет, ее очень интересовало, что прячется за дверью с надписью «Частная собственность. Не входить», за которой скрылось уже около шести парней и никто ни разу не вышел. Пия удостоверилась, что на нее не обращают внимания, открыла дверь и вошла внутрь. Длинный коридор привел ее к массивной металлической двери без ручки. Слева от двери на стене находился картридер с надписью: «Только для членов клуба. Пожалуйста, приложите карточку».

— Это еще что такое? — пробормотала Пия и прижалась ухом к двери.

Но кроме доносящейся из бистро музыки, она не услышала ни звука. Вдруг дверь, в которую она только что вошла, распахнулась, и в коридоре появились двое парней.

— …Этот Тарек совсем чокнулся, — говорил один другому. — Вот задница, как он мог сделать такое? Если мой старик узнает, он мне голову оторвет!

Он смолк, увидев Пию.

— Привет! — сказал второй, тощий и прыщавый, с жирными грязными светлыми волосами, оглядывая ее с головы до ног. — Что тебе тут нужно, сладенькая?

Пия подумала, не сказать ли, что она искала туалет и ошиблась дверью, но потом решила сказать правду.

— Мне бы очень хотелось знать, что происходит за той дверью, — сказала она.

— У тебя есть клубная карточка? — спросил прыщавый и сам же ответил: — Скорее всего, нет. Я вижу, что точно нет.

— А ты тут кто? Менеджер? — не сдавалась Пия.

— Я Дин Корсо, — нахально усмехнулся прыщавый. — А это мой друг Борис Балкан.[3]

— На Джонни Деппа ты точно не похож, — ответила Пия, которая смотрела фильм «Девятые врата», и показала ему на вытянутой руке служебное удостоверение. — Уголовный розыск Хофхайма.

— О, блюстители закона! — ухмыльнулся прыщавый, на которого не произвели впечатления ни удостоверение Пии, ни ее познания в области кино. — Поскольку вы не член клуба, вы должны остаться снаружи.

Пия посмотрела на второго юнца. Ему было, наверное, восемнадцать или девятнадцать. Темные курчавые волосы до плеч. Взгляд отсутствующий. В руке он держал пластиковую карточку. Вошел третий парень. Как и прыщавый, он носил слишком большие свободные штаны, бесформенную футболку и открытые сандалии. «И как нынешние девицы могут влюбляться в таких расхлябанных типов», — подумала Пия.

— В чем дело? — лениво поинтересовался он у приятелей и уставился на женщину.

Пия рассматривала его. Она хотела все узнать.

— Что происходит внутри? Если ничего незаконного, то вы не должны от меня скрывать.

— Ничего незаконного, — сказал прыщавый. — Просто это частная территория и вам туда нельзя, понятно?

— Нет, непонятно.

Пия набрала номер Бенке.

— Вы провалились в унитаз? — спросил Бенке с обычной любезностью.

— Войдите, пожалуйста, в дверь с надписью «Частная собственность. Не входить», — ответила Пия. — Немедленно.

— Подкрепление вам не поможет.

Прыщавый раскинул руки и преградил ей дорогу, кудрявый тем временем сунул свою карточку в щель считывающего устройства, и дверь открылась. Трое мальчишек скользнули внутрь, а Пия осталась одна.

И тут появился Бенке. Пия объяснила ему, что произошло, но коллега лишь равнодушно пожал плечами.

— Если они нас не впустят, шансов у нас нет, — ответил он.

— Так быстро я не сдамся. — Пия постучала кулаком в железную дверь. — Я не позволю запираться этим прыщавым юнцам.

— Раздобудьте сначала разрешение на обыск. — Бенке взглянул на часы. — Мой рабочий день кончился одиннадцать минут назад.

— Ну и валите отсюда! — злобно прошипела Пия.

— Представьте себе, именно это я и сделаю, — с этими словами Бенке развернулся и вышел.

Едва он удалился, как железная дверь распахнулась. Кудрявый парнишка, явно нервничая, жестом пригласил Пию пройти и произнес:

— Входите, иначе вы не оставите нас в покое.

— Это ты правильно подметил, — ответила она. — Что у вас тут такое?

— Интернет-кафе. — Парень шел впереди нее. — Мы не хотим, чтобы сюда ходили все, кому не лень, и потому ввели клубные карточки.

Они спустились по лестнице и прошли по коридору. Курчавый открыл дверь, и из комнаты вырвался ритмичный грохот. Звук был оглушительным. Пия увидела огромный подвал без окон, с голыми стенами и трубками неоновых светильников на потолке. Толстые связки кабелей с руку толщиной тянулись по бетону и уходили куда-то под пол. На столе в середине мерцал десяток плоских мониторов, перед которыми сидели с десяток молодых людей. Те самые, кого Пия видела наверху в бистро. Они сосредоточенно смотрели в мониторы и стучали по клавиатурам.

— Чем они заняты? — прокричала Пия в уши курчавому спутнику.

Он посмотрел на нее как на недоумка и крикнул ей в ответ:

— Шарят в Интернете, чем же еще!

 

Два часа в обществе Бенке отнюдь не улучшили настроение Пии. К тому же у нее болела голова. Действие принятого утром аспирина давно закончилось, и она раскаивалась не только из-за ночи с Хеннингом, но и из-за пяти стаканов красного вина, которые себе неосмотрительно позволила. Бистро тем временем заполнилось. Пия заметила, что сидящие в баре девушки исподволь ее разглядывают. Лукас улыбнулся и, приветствуя, помахал рукой. Она подошла к концу стойки.

— Здравствуйте, фрау Кирххоф! — по-дружески сказал он и закинул на плечо полотенце, которым только что протирал стаканы. — Хотите что-нибудь выпить?

— Привет, Лукас! — Пия чувствовала, как по меньшей мере двадцать пар девичьих глаз сверлят ей спину. — Спасибо, пить не буду. Я хочу рассчитаться.

— Я попрошу Айдин посчитать. — Лукас нагнулся к ней, его лицо стало серьезным. — Вы уже нашли того, кто… Улли?..

— Пока нет, к сожалению, — ответила Пия, посмотрев ему в глаза. Никогда она еще не видела таких бездонно зеленых глаз. — Эстер сегодня вечером здесь?

— Нет. — Лукас покачал головой. — Она уже вроде оправилась, но мы пока и сами справляемся.

— Ты не знаешь, чем Паули занимался во вторник вечером, прежде чем ушел из бистро? — поинтересовалась Пия.

— Понятия не имею, — пожал плечами Лукас. — После собрания он на велосипеде поехал домой; наверное, где-то в восемь пятнадцать.

Пия заметила, что внезапно внимание Лукаса привлекло что-то за ее спиной, и обернулась.

В бистро вошла компания девушек. Для Пии они все выглядели одинаково: обтягивающие джинсы на бедрах, коротенькие футболки-топы, — все хорошенькие, с голыми животами и длинными волосами. Ей казалось, что в ее время девушки были далеко не такими хорошенькими и не тратили столько сил, чтобы выглядеть стильно, но, к сожалению, почти одинаково.

— Не хочу тебя задерживать, — сказала она. — Тебе надо работать. Большое спасибо!

— Не стоит благодарности. Если у вас будут вопросы, вы знаете, где меня найти.

 

Боденштайн увез Пию из «Грюнцойга» и ни словом не обмолвился о неприкосновенном свободном пятничном вечере Бенке. Перед домом Эстер Шмит стояли две патрульные машины с синими мигалками. Любопытные высыпали на балконы ближайших домов и толпились на противоположной стороне улицы.

— Что тут опять стряслось? — Боденштайн припарковался позади одной из патрульных машин. — Надеюсь, новых трупов нет.

Они выскочили из машины и вошли во двор. Из глубины дома доносились истерические вопли и громкая ругань. На лестнице, ведущей в кухню, сидел молодой полицейский, прижав полотенцем кровоточащую ссадину на голове. Навстречу им из кухни вышел другой полицейский, с разбитой губой.

— Что там происходит? — поинтересовался Боденштайн.

— Нас вызвали соседи, потому что подумали, что внутри кого-то убивают. Но такого со мной еще не бывало, — ругался патрульный. — Я запросил подкрепление.

Боденштайн и Пия прошли в комнату, но открывшаяся картина заставила их застыть в дверях. Один полицейский держал в надежном захвате полуодетую бесновавшуюся Эстер Шмит, прижав ее голову к своей груди. Другой пытался совладать с невысокой блондинкой, у которой из носа струей лилась кровь. Боденштайн узнал Марайке Граф, хотя она вовсе не походила на то нежное и хрупкое создание, каким ему показалась поначалу.

— Тихо! — нервно рявкнул патрульный. — Прекратите немедленно!

Женщины не обратили на него внимания и продолжали орать друг на друга так, что казалось, барабанные перепонки лопнут.

— Если думаешь, что сможешь еще хоть на одну ночь остаться в моем доме, то ты жестоко ошибаешься, грязная шваль! — визжала Марайке.

— Твой дом?! Не смеши меня! — вопила в ответ Эстер, в облике которой не осталось и следа от траура по погибшему другу жизни.

— Что тут за балаган? — повысив голос, спросил Боденштайн.

Обе женщины смолкли и злобно на него уставились.

Первой в себя пришла Марайке и прекратила вырываться из хватки полицейского.

— Я хочу вернуть свои деньги, — объяснила она. — Эта дрянь не имеет никакого права жить в этом доме. Я ей это сказала, но она на меня набросилась.

— Ты все врешь! — злобно крикнула Эстер Шмит. — Это ты на меня набросилась, свихнувшаяся психопатка!

— Она стащила деньги, которые я дала своему бывшему мужу, — произнесла Марайке с видом оскорбленного достоинства, что было нелегко, учитывая льющуюся из носа кровь. — И при этом еще имеет наглость утверждать, что никогда не видела этих денег.

— Не видела я никаких денег! — срывающимся голосом провизжала ее противница, побагровев от гнева.

— Ты лжешь! — Марайке снова сжала кулаки. — Ты подло рассчитываешь на чужое наследство!

— На себя посмотри, кто тут за наследством гоняется! — с ненавистью прошипела Эстер. — Тебе самой подлости-то не занимать, за то и посадят!

— Это хорошая идея. — Боденштайн обратился к коллегам из келькхаймской полиции. — Заберите обеих дамочек, пусть поостынут пару часов в камере. А когда они успокоятся, можете их отпустить.

Марайке Граф сопротивления не оказала, гордо вздернула голову и позволила себя вывести. Эстер Шмит, напротив, вырывалась, как кошка от живодера. Полицейские обсуждали драку, но Боденштайна интересовали деньги, которые искала одна и якобы никогда не видела вторая женщина.

— Если Марайке была здесь в половине девятого и отдала Паули деньги, — рассуждала Пия, — а он умер только в половине одиннадцатого, у него было целых два часа, чтобы спрятать их где-нибудь.

— Может, кто-то именно их и искал и при этом так перевернул весь дом. — Боденштайн обвел взглядом комнату.

— А может, это было убийство с целью ограбления, — предположила Пия. — Людей убивают и из-за меньших сумм.

— Грабители не заморачиваются тем, чтобы прятать трупы, — возразил Боденштайн.

Целый час они вместе с двумя залепившими царапины полицейскими обыскивали весь дом от подвала до чердака, но не нашли никакого намека на деньги.

 

В девять они прекратили бесплодные поиски, заперли дом и поехали в комиссариат Хофхайма. Остерман все еще сидел перед компьютером. Он уже подготовил информацию о Марайке Граф, о чем Боденштайн попросил его по телефону.

— В 1988-м ее судил суд по делам несовершеннолетних, судимость снята, — читал Остерман. — В 1991 и 1992 годах ее приговорили к денежному штрафу и общественным работам за оскорбление действием; в 1998-м условно осуждена за нанесение телесных повреждений, в 2002-м приговорена за нарушение неприкосновенности жилища и вандализм. В 2003-м осуждена за принуждение и нанесение телесных повреждений. В данный момент осуждена условно.

— Как можно ошибаться в людях, — сказал Боденштайн и мысленно попросил прощения у Эстер Шмит.

Остерман и о ней поискал сведения в сетях. Она тоже нарушала закон и осуждалась за мошенничество со страховками, оказание давления, оскорбление и нанесение телесных повреждений.

— Поистине очаровательные дамочки, — ехидно заметила Пия.

— Мы получили заключение из лаборатории, — сообщил Остерман. — Изучение отпечатка руки на воротах ничего не дало, но сама кровь та же, что и в кабинете Паули, и в жилых комнатах.

Боденштайн и Пия переглянулись.

— Ставлю на Патрика Вайсхаупта, — сказала Пия. — Хотела бы я подробнее посмотреть на его поврежденные конечности.

Зазвонил мобильный Боденштайна. Это была Козима.

— Я провела жуткий день в душной, грязной монтажной, — сообщила она. — Может, купишь что-нибудь в китайском ресторане по дороге домой?

Боденштайн вышел из кабинета Остермана и направился в собственный.

— У тебя усталый голос. Как себя чувствуешь?

— Лежу на террасе и пялюсь в вечернее небо, — ответила Козима очень уж весело, и что-то в ее голосе заставило Боденштайна насторожиться.

— Что-то на тебя не похоже, — не поверил он. — Что случилось?

Козима замялась.

— Так, небольшая авария. Ничего серьезного, только кузов помяла, — сообщила она.

— Авария? Где? Как?

— Да ничего особенного, — уклончиво ответила Козима. — Нет, правда! Не бери в голову.

Боденштайн предчувствовал недоброе. То, что Козима называла «ничего особенного», у других людей означало катастрофу среднего масштаба. Только в последний год у нее случился перелом костей стопы во время экспедиции в Андах. Внедорожник, в котором она ехала, сорвался в пропасть в несколько сотен метров глубиной, но она успела выскочить в последний момент.

— Через четверть часа я буду дома и захвачу что-нибудь поесть, ладно?

Боденштайн волновался.