Принц во Франции и Голландии 5 страница

Маленький двор в Сен-Жермене такая непримиримая позиция привела в ярость. Больше всех негодовала Генриетта Мария. Разве она не дочь Генриха IV, прославившегося своей фразой «Париж стоит мессы»? Разве нельзя пойти на компромисс с этой деревенщиной, с этими еретиками, а затем, добившись цели, просто отказаться от своего слова? Но король оставался непреклонен, и терпение шотландцев, которые как только не обхаживали своего пленника, чуть ли не на коленях умоляя его перейти в другую веру, в конце концов иссякло. Убедившись, что ничего не добьются, они передали короля парламентариям и вернулись восвояси.

Но и парламентарии находились в очень нелегком положении. Дело было не только в религиозных распрях; гражданская война оказалась слишком разорительной, парламент был просто больше не в состоянии платить солдатам им же сформированной армии. Недовольные, привлекая на свою сторону военных, принялись строить радикальные планы превращения Англии в Новый Иерусалим. Англия должна стать демократической республикой — считали они. Возглавить страну и «разделить земли, принадлежащие знати и богачам», должны «видимые святые», как называли последователей одной секты. В то же время сельское дворянство роялистского толка столкнулось с неразрешимой трудностью — признать власть то ли религиозных фанатиков, то ли парламентской олигархии, то ли военной деспотии. Пытаясь спасти свою осажденную со всех сторон крепость, эти люди лихорадочно искали союзников, и в конце концов им действительно удалось достичь согласия между роялистами, английскими пресвитерианами и шотландцами из тех, кто симпатизировал и тем и другим.

Этих последних возглавлял герцог Гамильтон, лидер большинства в шотландском парламенте. По его настоянию на остров Уайт, в замок Карсброк, где содержался в качестве пленника парламентариев король Карл I, были тайно посланы делегаты. В результате переговоров было достигнуто «соглашение», по которому в обмен на разрешение учредить в Англии на трехлетний срок пресвитерианскую церковь «согласные» предоставят в распоряжение роялистов войско. Получив во Франции это сообщение, Генриетта Мария пришла в полный восторг и немедленно созвала заседание Совета. Хайд, как все и ожидали, воспротивился союзу с шотландцами, но остался в меньшинстве, и королева дала согласие на поездку принца в Шотландию, оговорив, правда, что он возьмет с собой англиканских священников и друзей по своему выбору. Внезапно принцу предоставилась возможность действовать. Из Сен-Жермена были разосланы гонцы с сообщениями, в которых говорилось о «страстном желании» принца Уэльского возглавить шотландскую армию и вернуть на трон отца.

Романтические мечты о военных победах и спасении монархии питались и из иных источников. 20 апреля герцог Йоркский, которого парламентарии все это время держали в Сент-Джеймском дворце, бежал, переодетый девушкой, из Англии. Некий полковник Бэмпфилд доставил его в Гаагу, к сестре и свойственнику герцога, принцу и принцессе Оранским. Это событие породило волнения в Англии и Уэльсе, а вскоре у роялистов появился еще один, и весьма существенный, повод для радости: в Кенте взбунтовалась часть парламентского флота и, приняв присягу на верность королю, отправилась в Голландию. Стало ясно, что принцу Карлу для закрепления успеха надо быть с этими людьми, и Мазарини, у которого на носу была война с Фрондой, согласился на его отъезд из Франции. Так Карл в свои восемнадцать лет стал «спасителем монархии». В его распоряжении были флот и шотландская армия.

Итак, он отплыл в Голландию и уже 12 июля обедал со своей сестрой Марией и ее мужем в Гааге. Их запечатленный кистью Ван Дейка кукольный брак счастливым не назовешь. Мария унаследовала от отца царственную замкнутость и холодное осознание высоты своего сана. Она и не пыталась сблизиться с простыми голландцами, своей грозной свекровью и даже с собственным мужем. Дети от этого брака умирали в младенчестве, Вильгельм систематически изменял жене. К немалой тревоге своего окружения, он вел себя скорее как плейбой, нежели как принц, и в двадцать один год не выказывал ни намека на «решимость или осмотрительность». Впрочем, ему и самому не нравился собственный инфантилизм, и после смерти отца он всячески пытался повзрослеть. Тут-то и появился Карл, и к явному неудовольствию советников, предостерегавших Вильгельма «от углубления в английский лабиринт», он экипировал для шурина войско, снарядил несколько судов и на 30 тысяч франков закупил оружия для шотландской армии. Но что еще важнее — будучи лишь на несколько лет старше Карла, он оказал ему личную поддержку, в которой тот так нуждался.

Собственно, на нее-то Карлу и следовало больше всего рассчитывать, ибо непокорный английский флот преследовал собственные амбициозные цели, что было очевидно всем. Об этом Карла предупреждали с самого начала, теперь же ему самому предстояло убедиться в справедливости этого. Прежде всего принцу Уэльскому пришлось столкнуться с интригами полковника Бэмпфилда, тайком переправившего его младшего брата, герцога Йоркского, в Гаагу. Полковник считал, что награда за этот подвиг была явно недостаточной. Он принялся настраивать юного Якова против матери и отца и, «наделенный незаурядным даром красноречия», призывал моряков стать на сторону герцога, который полностью подпал под его влияние. К моменту появления Карла Яков успел назначить сурового пресвитерианина лорда Уиллогби вице-адмиралом, но тот в жизни не выходил в море, и взбунтовавшиеся английские моряки заколебались.

Чтобы испытать их верность, Карл послал брата в портовый городок Хелвотлис — как-то там его встретят? Поначалу казалось, что все в порядке, бунтовщики клялись помочь восстановить короля на престоле. Поверив, что флот на его стороне, Карл столкнулся с необходимостью продемонстрировать свою способность командовать им.

Для этого требовалась незаурядная решимость, и он, выказывая качества лидера, которые ранее не были востребованы, немедленно отправил в отставку Бэмпфилда и утвердил назначение Уиллогби, хотя и неохотно. Наглому Якову он таким образом дал понять, кто в доме хозяин; когда же брата весьма благоразумно отозвали назад в Гаагу, тот обозлился, заявил, что ему, кажется, не доверяют, и на долгие годы затаил на Карла злобу.

Как раз в это время Карл, решая многообразные проблемы, получил свой первый любовный опыт. Девушку звали Люси Уолтер, это была англичанка, вынужденная отправиться в изгнание. Впоследствии обнаружилось, что многие небескорыстно представляли ее потомкам и как шлюху, и как жену Карла. Говорили, не приводя ровно никаких доказательств, будто, перед тем как оказаться в постели Карла, она сменила не одну аристократическую спальню. Утверждали, например, что ее еще в четырнадцатилетнем возрасте подобрал в Лондоне Алджернон Сидни и «сговорился за пятьдесят монет», но тут его полк куда-то отослали, и «сделка сорвалась». Говорили далее (хотя Сидни в то время даже не было в Лондоне), что он, человек, всегда готовый оказать ближнему услугу, передал Люси своему брату Роберту, ставшему впоследствии камергером сестры Карла в Гааге. Все это слухи. Более или менее достоверно лишь то, что Люси — отпрыск обедневшей дворянской семьи, которую война лишила дома. Скорее всего она вместе с дядей приехала через Париж в Гаагу, где, чтобы сохранить хоть какую-то видимость респектабельности, и осела под именем миссис Барлоу. Люси и Карл были одного возраста, и в то лето больших ожиданий, когда принц, имея в своем распоряжении лишь ненадежный флот, предстал перед ней юным романтиком, взвалившим на свои плечи ответственность за судьбы Европы, молодые люди стали любовниками. Вскоре выяснилось, что Люси забеременела.

А легкомысленному отцу предстояло выводить флот в море и спасать трон. Ветры, то и дело менявшие направление, гнали его суда в сторону Ярмута — «к величайшему изумлению и страху города и всей страны». Все хотели привлечь моряков на свою сторону. Было подготовлено специальное обращение, в котором говорилось, что главная цель принца — восстановить на троне отца с помощью шотландской армии, укрепить полномочия парламента, уменьшить бремя налогов, под которым ныне стонут англичане, и распустить всеми ненавидимую команду парламентариев, для содержания которой эти налоги и взимаются. Наконец, была обещана всеобщая амнистия: прошлое будет забыто, все вернется на круги своя. Население Ярмута сочувствовало принцу, однако на постое здесь были солдаты парламентской армии, и это заставляло горожан быть настороже — они ограничились одним лишь предоставлением провизии морякам королевского флота.

Принц, лишенный таким образом, к немалому своему разочарованию, порта, приказал двигаться к побережью Кента, где в Диле и Сэндауне были расквартированы отряды роялистских войск; здесь можно было перекрыть устье Темзы, не допуская переброски транспорта и продовольствия в Лондон, находившийся под контролем парламентариев. Было известно, что охраняющая устье флотилия под командой графа Уорвика слишком мала, чтобы оказать сопротивление королевскому флоту, тем более что с приближением к месту назначения к нему присоединился на своем грозном боевом корабле Уильям Бэттен, стоявший у истоков бунта. Карл посвятил его в рыцари и присвоил звание контр-адмирала. По устью Темзы взад-вперед сновали торговые суда богатых негоциантов, и, конечно, у Карла могло возникнуть искушение конфисковать их; но, следуя мудрому совету Калпеппера, этой очевидной ловушки он избежал — иначе от него отшатнулись бы отцы города, чья поддержка имела жизненно важное значение для короля. Иное дело, что отказ от столь легкой добычи вызывал недовольство моряков, и Карлу пришлось пойти на компромисс: он задержал-таки одно из торговых судов и заявил, что отпустит его только под большой выкуп.

10 августа, когда военачальники спорили о дальнейших действиях флота, возникла очередная проблема, принявшая на сей раз отталкивающий облик графа Лодердейла, представителя шотландцев. Своим оглушительным басом граф объявил, что условия, которыми Генриетта Мария оговорила союз своего сына с шотландцами, перестали их удовлетворять. Так как армия Гамильтона приближается к границам Англии, продолжал Лодердейл, необходимо, чтобы принц немедленно двинулся к нему навстречу — это продемонстрирует его верность союзникам. Карл «с большим достоинством» выслушал собеседника и заявил, что готов действовать. Но оказалось, что все не так просто.

Шотландцы не желали иметь дела с ультрароялистами. К тому же встал вопрос об англиканах — капелланах Карла. Принцу предстояло убедиться, что и они неприемлемы для союзников. И вообще лучше всего, если он примет обряды пресвитерианской церкви. Карл было воспротивился, но восемнадцатилетнему юноше трудно соперничать с тридцатилетним мужланом, чьи нечесаные и сальные рыжие волосы закрывали почти все лицо. Лодердейлу приказали доставить принца на северную границу в должном виде, и он нажимал на юношу изо всех сил. Граф повторял, что любое промедление может оказаться смерти подобно, и успокоился лишь тогда, когда принц в конце концов подписал соглашение, по которому на время пребывания в армии Гамильтона брал на себя обязательства выполнять пресвитерианские обряды. Карл понимал, что ради сохранения надежд на будущее идет на уступки, которые отверг некогда его отец. Но он уже выказывал свойства политика, каким ему предстояло стать.

Принц уступил, чтобы поскорее отплыть в Шотландию, однако его моряки воспротивились. Бунтовщики вновь принялись за свое, поговаривая о том, что самое простое — вышвырнуть Лодердейла за борт. Имея в своем распоряжении дурно оснащенные суда и команду, готовую вот-вот выйти из повиновения, Карл вновь продемонстрировал качества лидера. Он вышел на палубу и прямо спросил команду: вы со мной? Поднялся гам, в конце концов моряки вроде бы начали склоняться на сторону принца, но тут к флагманскому кораблю подошел небольшой двухмачтовик с сообщением, что сюда движется флот парламентариев во главе с Уорвиком. В моряках взыграл боевой дух, они и слушать ничего не пожелали, но никто, включая Карла, даже не догадывался, что их ждет окружение. В то время как по Темзе двигался Уорвик, из Плимута вышли шесть оставшихся в распоряжении парламентариев судов.

Карл не мог найти себе места от возбуждения, отказываясь удалиться в укрытие, на чем настаивал Бэттен. Ни за что! Главное, повторял принц, «сохранить честь, которая дороже жизни, и судьбу, испытанную под огнем». Затем в течение двух дней суда принца и Уорвика маневрировали на виду друг у друга и готовились к решающей схватке — впервые за всю историю королевский флот оказался расколот на две противоборствующие стороны. Но у принца кончалось продовольствие, и стало ясно, что надо возвращаться в Голландию. И тут на горизонте смутно возникли огни новых вражеских судов. Бэттен, разбиравшийся в морском деле и понимавший, чем грозит стычка в темноте, преодолев сопротивление рвавшегося в бой Руперта, скомандовал немедленно отплывать в Хелволис. 4 сентября принц Карл бросил якорь. Теперь он был в безопасности, но на него сразу свалилось страшное известие.

Кромвель нанес шотландцам сокрушительное поражение у Престона. Возникло настоящее побоище, уцелевших «продавали за полушку в рабство в новые колонии». Делали это демонстративно, стремясь в зародыше подавить любые надежды роялистов на поддержку из Шотландии; ну, а жалкий удел очагов сопротивления в Англии не только деморализовал сторонников короля, но и принес личное горе принцу Карлу. Братья Виллье, уехав из Франции, стали под знамена лорда Холланда, пытавшегося осадить Лондон. Маленький отряд был брошен в бой без должной подготовки, город остался глух к призывам, и жестокая перестрелка у Кингстона-на-Темзе положила кровавый конец всем усилиям роялистов. Франсуа Виллье, «юноша редкостной красоты и обаяния», был убит предательским ударом в спину. Надежды принца вернуть отца на Трон оказались повергнуты в прах, и хотя Лодердейл отчаянно призывал Карла отправиться на север, он предпочел остаться в Голландии, на скудном попечении зятя. Его первая попытка сохранить в Англии монархию кончилась печальным провалом.

Поражение вызвало раскол среди сторонников короля Карла I. Их внутренняя вражда принимала порой крайние формы. Принца окружали главным образом люди, которые нередко ненавидели друг друга сильнее, чем общего противника, и больше всего думали о своей выгоде. Поддерживать хоть какую-то дисциплину, быть хоть каким-то авторитетом выпало на долю восемнадцатилетнего принца. Однажды ему даже лично пришлось предотвращать дуэль между Калпеппером и принцем Рупертом. Расколот оказался и Совет — поверженные изгнанники яростно обвиняли друг друга во всех своих бедах. К тому же озлобленные и вышедшие из повиновения моряки опять взбунтовались, требуя на сей раз платы за службу. Вдобавок ко всему Карла свалила оспа, и за порядком пришлось следить самым сильным людям из его окружения.

Среди них был Хайд. Накануне отъезда с острова Джерси взаимоотношения между Карлом и его преданным слугой сильно испортились, однако же было решено, что, когда принц вернется из Франции, Хайд будет при нем. И вот страдающего от подагры Хайда оторвали от научных занятий — он работал над созданием массивного тома истории гражданской войны — и не без сложностей доставили к принцу. Бедность Хайда (как и многих иных роялистов) стала притчей во языцех, и он писал Джермину: «Вы легко поймете, что человек, который — в буквальном смысле — износил за текущие два года последнюю пару обуви, не может сразу же сесть в экипаж и отправиться в такое путешествие». Денег ему прислали, и в конце концов Хайд, обкраденный по дороге голландскими пиратами, добрался до Гааги. Здесь он принялся энергично собирать деньги, чтобы накормить моряков и хоть как-то расплатиться с ними, предоставив принцу Руперту заниматься дисциплиной. Надо сказать, что английских моряков здесь не любили. Их развязное поведение оскорбляло местных жителей, и принцу Оранскому пришлось намекнуть, что им лучше было бы отправиться восвояси. Что и было сделано: флот отплыл в Ирландию, где собирал силы граф Ормонд, последняя надежда роялистов.

Принц Оранский лично убедил Карла остаться в Гааге, и тот, оправившись от болезни, отпраздновал Рождество в обществе его семьи. С наступлением Нового года из Англии опять пришли дурные вести. Главари армии «Новой модели» после трехдневных мучительных споров и страстных молитв в Виндзорском замке решили призвать Карла I Стюарта, этого «человека, запятнанного кровью», к ответу за «великое зло, которое он причинил божьему делу и своему народу». Предотвращая возможное сопротивление, Кромвель заблаговременно убрал из парламента строптивых и затеял против короля судебный процесс. Принц Карл лихорадочно, но безнадежно пытался спасти жизнь отца.

Он немедленно обратился в Генеральные Штаты Голландии с просьбой о помощи. Сенаторы выказали ему сочувствие и пообещали отправить в Англию посла; посол явился, но парламентарии до окончания процесса отказывали ему в аудиенции. Столь же бесплодны были и другие попытки. Карл писал во Францию Мазарини и царствующей королеве, подчеркивая, что поведение парламента «создаст прецедент, опасный для всех цезарей». Французскому послу в Лондоне были даны соответствующие поручения, но он, как и голландец, ничего не добился. Впав в полное отчаяние, Карл написал Ферфаксу. Цареубийство вызывает содрогание, «сама мысль о нем кажется столь ужасной и абсурдной, что заставляет обратиться к Вам, человеку, обладающему властью и силой, с просьбой в последний раз продемонстрировать свою верность законному властителю Англии и восстановить мир в королевстве». Однако и это обращение, подобно другим, не возымело никакого эффекта. Оно просто напомнило парламентариям, что принц для них — некое препятствие. Письмо осталось без ответа, но палата общин срочно приняла постановление, в котором указывалось, что «никому не дозволяется объявлять Карла Стюарта, более известного под именем принца Уэльского, королем либо властителем Англии и Ирландии».

Теперь оставалось только ждать. Известие о смерти короля достигло сына лишь через неделю после его казни, да и то едва ли не случайно, через одну из скверно отпечатанных газет, служивших изгнанникам-роялистам основным источником информации. Быть может, само провидение милосердно позаботилось о том, чтобы эта газета сначала попала в руки капеллана принца доктора Гаффе. Строгий клирик обратился к юноше, который отныне стал его королем, с положенными словами: «Ваше Величество… Больше слов не требовалось. Принц залился слезами. Ему воочию представился лежащий перед ним крестный путь: сын без отца, король без трона, актер без роли.

 

Глава 4

Бредский договор

 

На деньги зятя Карл купил подобающее его сану траурное одеяние пурпурного цвета, обил черным крепом стены своей резиденции и принялся рассылать письма и посыльных коронованным особам Европы. Не может быть, чтобы они не выразили ему сочувствия и не оказали поддержки в возвращении престола. Соответствующие запросы были посланы в Португалию и Испанию, Италию и Германию, в скандинавские страны, в Россию. Но «урожай» получился на редкость скудный. В Москве лорд Калпеппер преклонил колена перед царем, был представлен боярам — два часа ушло на одно перечисление их титулов, как требовалось по протоколу, — а взамен получил лишь мех и зерно на 20 тысяч рублей. Королева шведская предоставила некоторое количество оружия, португальцы предложили использовать свои гавани для нужд военного флота роялистов. Франция, увязшая в войне с Фрондой, реальной поддержки оказать не могла. Точно так же лишь выражением соболезнований по поводу казни Карла I ограничились второразрядные европейские державы. Граф Нойбург, например, писал: «Вседержитель, наш праведный Судия, не допустит, чтобы такое преступление осталось безнаказанным». Но, подобно другим германским властителям, залечивающим раны, нанесенные опустошительной Тридцатилетней войной, графу нечего было предложить, кроме сочувствия и праведного негодования.

Что касается самой Англии, то остатки Долгого парламента, так называемое «охвостье», принялись разрушать монархию как институт «излишний, дорогостоящий и опасный». Упразднена была и палата лордов, и в 1649 году Англию официально провозгласили Британским Содружеством. Потерпевшие поражение роялисты разъехались по своим усадьбам. Одни строили безнадежные планы воцарения на троне принца Уэльского, другие утешались созданием культа его отца — короля-мученика. В этом им отчасти способствовала книга под названием «Eikon Basilike» — «Королевский образ». В ней можно было прочитать речь, якобы произнесенную Карлом I на плахе, его молитвы и фрагменты из переписки. За год, прошедший после казни короля, книга выдержала 35 изданий, и такой успех позволял его сыну питать робкие надежды на будущее: он чувствовал, что в Англии есть люди, желающие его возвращения.

Однако же было ясно, что реальную помощь следовало искать в другом месте. Поначалу самым надежным ее источником казалась Ирландия. Казнь короля вызвала там такой шок, что ирландские повстанцы наскоро заключили мирное соглашение с Ормондом, позволив ему таким образом высвободить свежие роялистские силы. Именно на него теперь были устремлены все взгляды в Гааге. В то же время кое-кто считал, что дело короля вряд ли следует ставить в зависимость от армии, по преимуществу католической. Иное обстоятельство: хроническая нехватка денег — а это ни для кого не было секретом — практически не оставляло Карлу пространства для маневра. Как писал один роялист, «хотя король все поставил на Ирландию и хотел бы отправиться туда как можно скорее, денег не хватает настолько катастрофически и долги так велики, что я не представляю себе, как вообще можно справиться с этими бедами». Тем не менее ирландский план поддержал Хайд, нашедший союзника в лице другого видного роялиста, только что прибывшего в Гаагу, — Джеймса Грэхема, маркиза Монтроза.

Это был человек, чьей доблестью, статью и подвигами восхищалась вся Европа, и к тому же всецело преданный Стюартам. «Главное для меня — служба королю, вашему батюшке», — сказал он как-то юному Карлу. В самом начале гражданской войны Монтроз сколотил шотландскую роялистскую армию и повел своих плохо обученных, не знающих воинской дисциплины головорезов против ковенантеров во главе с внушающим всеобщий страх Арчибальдом Кэмпбеллом, маркизом Аргиллом. В битве при Инверлочи Монтроз уничтожил 15 тысяч солдат противника, и взаимная ненависть двух военачальников достигла такого предела, что когда Карл I нашел укрытие у ковенантеров и попросил Монтроза зачехлить меч, тот предпочел удалиться в континентальную Европу. Теперь он решил набрать среди своих соотечественников-шотландцев новую армию и встать под знамена нового короля. Монтроз также намеревался научить Карла разбираться в лабиринтах политической жизни Шотландии и не дать ему угодить в разнообразные ловушки. Больше всего его беспокоило двоедушие, как он считал, побежденных шотландских вельмож, выступивших некогда на стороне отца Карла. Настороже следовало быть и с посланцами Аргилла и ковенантеров. Эта крайне клерикальная партия, реально управляющая тогда Шотландией, установила в стране режим религиозного фундаментализма, с угрозой которого сталкивался некогда и покойный король. Недостойное королевской особы согласие с «Ковенантом» — вот та цена, которую он требовал за шотландскую корону.

И Хайд, и Монтроз были совершенно убеждены, что Карлу ни в коем случае не следует платить за любой союз отказом от религиозных принципов и верований, за которые сражались и умирали роялисты. Они прекрасно понимали, что ковенантеры предлагают Карлу лишь видимость власти: стоит ему оказаться в их руках, как он превратится в марионетку. Карл разделял эту точку зрения и до времени связывал свои надежды с Ирландией и Ормондом. В то же время у молодого короля выработалась привычка сначала выслушивать, а потом уже оценивать различные мнения, так что, соглашаясь с Хайдом и Монтрозом, он готов был обдумывать и макиавеллиевские советы своего зятя. Так Карл получал первые и самые важные уроки искусства лицемерия.

У принца Оранского, очнувшегося после недолгой апатии, были достаточно четкие представления о собственном будущем, а также о будущем своего шурина-изгнанника. Подобно Карлу, он считал себя цезарем, неправедно оказавшимся в зависимости от своего же парламента, и был преисполнен решимости избавиться от Генеральных Штатов. Позже принц Оранский положит основание Оранскому дому как наследственной монархии, заключит союз с Францией, расширит свои владения, опираясь на сильную армию, и приведет к повиновению соотечественников, выступающих против него. Конечно, мир и покой — великое дело, и самый лучший способ добиться этого — продемонстрировать своим подданным-кальвинистам, как ему удалось убедить английского короля вступить в союз с шотландцами-ковенантерами. Они помогут Карлу вернуть трон, а он, Вильгельм, в свою очередь, получит верного и благодарного союзника. Вполне осознавая личную заинтересованность Вильгельма, ковенантеры послали к нему своих эмиссаров. Под конец встречи с ними юный принц пообещал поговорить с Карлом в соответствующем духе и на следующий же день уведомил их, что разговор состоялся. Однако Вильгельм умолчал о своем намеке Карлу, что передаст под его начало войско, а когда тот усмирит Англию, можно будет отказаться от любых обещаний, данных шотландцам.

Имея все это в виду, а также привлеченный возможностью впервые получить опыт использования власти, Карл решил встретиться с шотландскими посланниками. Вид у молодого короля был поистине величественный. Ростом шесть футов два дюйма, со сверкающим на груди орденом Подвязки, он производил сильное впечатление. Карл был чисто выбрит, волосы, разделенные пробором точно посередине, падали на грудь, причем справа пряди, по французской моде, были чуть длиннее, чем слева. Он приветствовал ковенантеров со всею — так, во всяком случае, хотелось ему надеяться — непринужденностью; ну а Хайд, которого отвращала сама мысль о союзе с этими людьми, отметил, что они вошли в покои его повелителя, расположенные во дворце Биннемхоф, с видом, приличествующим скорее послам независимого государства, нежели подданным короля. Ему едва удалось сдержаться, когда Роберт Бэйли, глава делегации ковенантеров, объявил, что они прибыли, «рассчитывая на правильное поведение его величества и уважение к «Ковенанту».

Карл учтиво парировал эту дерзость и принял красиво переплетенный экземпляр «Ковенанта» с таким обезоруживающим достоинством, что даже злоязычные эмиссары были вынуждены признать «безупречное поведение его величества». По словам некоего эмиссара, Карл оказался «одним из самых воспитанных, утонченных и вежливых цезарей на планете». Он был мужествен, умен и тщательно избегал как многословия, так и чрезмерного выражения чувств. Все это было должным образом отмечено. Жаль, разумеется, «бесконечно жаль», что его величество исповедует иную веру, нежели его шотландские подданные, но это, несомненно, объясняется «дурным влиянием окружающих его лиц». Ясно, что молодому человеку трудно его избежать.

За этими маневрами с особым неудовольствием наблюдала жившая тогда в Гааге принцесса София, младшая дочь королевы Богемии:. Ей было уже известно, что шотландским эмиссарам она не понравилась, — иначе отчего бы им было жаловаться, что эта очаровательная и естественная в поведении девушка ни на шаг не отходит от Карла, даже в церкви. Бесспорно, он увлечен ею. Однажды вечером Карл пригласил ее прогуляться и (зная, что, подобно многим, София неодобрительно относится к его ухаживаниям) заметил между прочим, что она явно красивее миссис Барлоу и что он надеется когда-нибудь увидеть ее в Англии. Принцесса, особа, несмотря на юный возраст, далеко не глупая, отдавала себе отчет в том, что «от природы Карл одарен богато, но материальное положение не позволяет ему думать о женитьбе», и поэтому вторичное приглашение на променад отклонила, сославшись на мозоль.

Однако хитроумным переговорам в Гааге скоро пришел внезапный и страшный конец. В город прибыл посланник английского парламента, оказавшийся одним из тех юристов, кто готовил обвинительное заключение против Карла I. Голландцы, что можно понять, оказали гостю почести, соответствующие его рангу, но горячие головы среди английских роялистов-изгнанников ворвались в дом, где он остановился, прямо за ужином отсекли ему голову и удалились.

Эта бессмысленная жестокость «поразила и чрезвычайно огорчила короля». Голландцы попросили его оставить страну. Следовало срочно решать, что делать дальше. Прежде всего необходимо было дать ответ ковенантерам. Позиция Монтроза была неколебима — любая уступка этим людям не принесет Карлу ничего, кроме «позора и поражения». Клятва на верность ковенантерам — такое не укладывалось в сознании истинных роялистов. Что же касается власти, то Карлу явно предлагалась лишь ее тень. «Требовать от Вашего Величества согласия на учреждение Лиги во всех принадлежащих Вам землях, — писал Монтроз, — равносильно призыву самому лишить себя любых привилегий». Карл вынужден был согласиться, однако, вместо того чтобы отослать эмиссаров, он намекнул им, что по некоторым позициям можно было бы договориться, и лишь после этого заявил, что не может решать дела Англии и Ирландии по их указке.

Эмиссары пришли в ярость. «Мы чрезвычайно разочарованы этим документом, — писал один из них. — Он превосходит наши худшие ожидания, тут чувствуется рука даже не враждебных по отношению к нам советников короля, а самого Джеймса Грэхема». Недовольные посланники вернулись домой, в Шотландию, и доложили о неуспехе своей миссии Аргиллу. В то же время Монтроз, которого Карл назначил адмиралом и своим наместником в Шотландии, отправился по странам Северной Европы в надежде убедить сочувствующих королю предоставить ему людей и оружие. Его чрезвычайно подбодрило обещание благодарного монарха «не предпринимать никаких шагов», касающихся Шотландии, «без совета с вами». Хайд, проводив Монтроза, засобирался в Испанию, также рассчитывая собрать необходимые средства. Карл оказался без попечения двух своих самых проницательных и принципиальных советников, и в разлуке с ними проявились резкие черты его подлинной натуры.