Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. элемент наказание должно будет воспроизвести внутри сво­их механизмов, чтобы нейтрализовать опору преступления

элемент наказание должно будет воспроизвести внутри сво­их механизмов, чтобы нейтрализовать опору преступления, противопоставив ей как минимум столь же сильный, или чуть более сильный, элемент таким образом, чтобы она, эта опора, оказалась нейтрализована; именно на этом элементе наказание будет основываться, следуя умеренной экономи­ке в точном смысле этого определения. Основание преступ­ления, или интерес преступления как его основание, — вот что уголовная теория и новое законодательство XVIII века определит как общий элемент преступления и наказания. На смену грандиозным дорогостоящим ритуалам, в ходе которых жестокость наказания повторяла жестокость пре­ступления, приходит выверенная система, в рамках которой наказание не несет в себе и не повторяет преступление, а просто направляется на интерес этого преступления, вводя в игру подобный, аналогичный интерес, лишь чуть-чуть бо­лее сильный, чем интерес, послуживший опорой преступле­ния. Именно этот элемент, именно этот интерес-основание преступления является новым принципом экономики кара­тельной власти и сменяет собою принцип жестокости.

Думаю, вы понимаете, что, исходя из этого, поднимается целая серия новых вопросов. Самым важным явояется те­перь уже не вопрос обстоятельств преступления — это ста­ринное юридическое понятие — и даже не вопрос о преступ­ном намерении, поднимавшийся казуистами. Новый перво­степенный вопрос — это, в некотором роде, вопрос механи­ки и игры интересов, которые смогли сделать преступника тем человеком, который оказался обвиняемым в совершении преступления. Таким образом, этот новый вопрос относится не к ситуации преступления и даже не к намерению субъ­екта, но к имманентной криминальному поведению рацио­нальности, к естественной логике этого поведения. Какова та естественная логика, что поддерживает преступление и позволяет назначить за него безупречно адекватное наказа­ние? Преступление — теперь уже не только то, что нарушает гражданские и религиозные законы, и не только то, что в из­вестных случаях нарушает наряду с этими гражданскими и

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

религиозными законами, через них, законы самой природы. Теперь преступление — это то, что само имеет некоторую природу. В силу игры новой экономики карательной влас­ти преступление оказалось-таки наделено тем, чего никогда прежде не получало, да и не могло получить в рамках старой экономики карательной власти; преступление обрело свою природу. Преступление имеет природу, и преступник есть естественное существо, характеризуемое — уже на уров­не своей природы — криминальностью. И одновременно вследствие этой экономики власти возникает потребность в совершенно новом знании, так сказать, в натуралистичес­ком знании о криминальности. Нужна естественная история преступника как преступника.

Третья серия вопросов, требований, встречаемых нами в этот момент, касается следующего: если преступление есть нечто, обладающее собственной внутренней природой, если оно должно быть изучено и наказано (а чтобы быть нака­занным, оно должно быть изучено) как поведение, имеющее свою естественную логику, тогда нужно поднять вопрос о том, какова природа такого интереса, который попирает ин­терес всех остальных, а в конечном счете и сам подвергает себя злейшим опасностям, ибо рискует заслужить наказание. Разве не является этот интерес, этот естественный элемент, эта имманентная преступному акту логика слепым к своей собственной цели влечением? Не безумна ли, в некотором смысле, эта логика вследствие чего-то, вследствие некоего природного механизма? Разве не следует считать этот инте­рес, что толкает индивида на преступление, толкая тем са­мым и к наказанию, — которое теперь, в новой экономике, должно быть фатальным и неизбежным, — разве не следует считать его интересом столь сильным и властным, что он не учитывает собственные последствия, не может заглянуть вперед? Разве этот интерес, утверждаясь, не противоречит сам себе? И во всяком случае, разве это не болезненный, не извращенный интерес, разве не противоречит он самой природе всех интересов? Ведь первоначальный договор, который граждане, как считается, подписывали друг с дру-