Карл Густав ЮНГ, Мишель ФУКО. даже животные почему-то утратили этот смысл

даже животные почему-то утратили этот смысл. Я отыски­вал это неведение в печальном, потерянном взгляде коров, в безнадежных глазах лошадей, в преданности собак, кото­рые так отчаянно цеплялись за место возле человека, даже в поведении самоуверенно гуляющих котов, которые жили в амбарах и там же охотились.

Люди, думалось мне, походили на животных и, казалось, так же не осознавали себя. Они смотрели на землю и на деревья лишь затем, чтобы увидеть, можно ли это исполь­зовать и для чего. Как и животные, они сбивались в стадо, спаривались и боролись между собой, жили в этом Божьем мире и не видели его, не осознавая, что он един и вечен, что все в нем уже родилось и все уже умерло.

Я любил всех теплокровных животных, потому что они похожи на людей и разделяют наше незнание. Я любил их за то, что у них была душа, и, мне казалось, они все пони­мали. Им, как и нам, считал я, доступны печаль и радость, ненависть и любовь, голод и жажда, страх и вера, просто они не умеют говорить, не могут осознавать и неспособны к наукам. И хотя меня, как и других, восхищали успехи в развитии наук, я видел, что знание усиливает отчуждение человека от Божьего мира, способствует вырождению, тому, чего в животном мире нет и быть не может. К животным я испытывал любовь и доверие, в них было некое постоянс­тво, которого я не находил в людях.

Насекомых я считал «ненастоящими» животными, а поз­воночные для меня являлись лишь какой-то промехсуточной стадией на пути к насекомым. Создания, относившиеся к этой категории, предназначались для наблюдения и кол­лекционирования, они были интересны в своем роде, но не имели человеческих свойств, а были всего-навсего проявле­нием безличной жизни и стояли ближе к растениям, нежели к человеческим существам.

Растения находились у самого основания Божьего ми­ра — вы словно заглядывали через плечо Создателя, когда Он, думая, что Его никто не видит, мастерил игрушки и ук­рашения. Тогда как человек и «настоящие» животные, бу-

ФИЛОСОФСКИЙ БЕСТСЕЛЛЕР

дучи независимыми частицами Божества, могли жить, где хотят, — растения (хорошо это или плохо) были привязаны к месту. Они выражали не только красоту, но и идею Бога, не имели своих целей и не отклонялись от заданных. Особенно таинственными, полными непостижимого смысла казались мне деревья, поэтому лес был тем местом, где я сильнее все­го ощущал страх и трепет Божьего мира, его глубокое значе­ние и благо всего, в нем происходящего.

Это ощущение усилилось после того, как я увидел го­тический собор. Но там безграничность космоса и хаоса, весь смысл и вся непостижимость сущего, все безличное и механическое было воплощено в камне, одухотворенном и исполненном тайны.

* * *

...Прочитав краткое введение в историю философии, я получил некоторое представление обо всем, что уже было передумано разными философами до меня. Мне было при­ятно узнать, что во многих интуитивных ощущениях я имел исторических предшественников. Ближе других оказались мне греки, особенно Пифагор, Гераклит, Эмпедокл и Пла­тон (хотя его «Диалоги» показались чересчур растянутыми). Они были столь же прекрасны и академичны, как те запом­нившиеся мне фигуры в античной галерее, но и столь же далеки. Впервые я почувствовал дыхание жизни у Мейсте-ра Экхарта, но так и не понял его. Я остался равнодушен к средневековой схоластике, и аристотелевский интеллек­туализм святого Фомы показался мне безжизненным, как пустыня. «Все они, — рассуждал я, — хотят воспроизвести нечто при помощи логических кунштюков — нечто такое, чего изначально в них самих нет, чего они не чувствуют и о чем в действительности не имеют ни малейшего представ­ления. Они хотят умозрительно доказать себе существова­ние веры, тогда как на самом деле она может явиться лишь через опыт». Они походили на людей, которые понаслышке знали, что слоны существуют, но сами никогда не видели ни