Прогулка по версальским садам

 

Партер Латоны, ось север‑юг

Лабиринт, Зеленый кабинет

 

Начав с террас, Пьетро по приглашению Баснописца и Людовика XIV сосредоточился на брошюре.

«Путеводитель по версальским садам».

Стать восприимчивым к символам – вот путь, который приведет его к Баснописцу, поскольку последний мыслил символами, и нить метафор станет и нитью его расследования – его золотой нитью, нитью Ариадны. Нужно было научиться думать как он, идти с ним в ногу, говорить на его языке.

«Неужели я брежу? Или меня именно к этому и ведет Сумасшедший рассказчик?»

Он послюнил палец, опустил глаза, раскрыл книжечку и погрузился в прозу «короля‑солнца».

«Путеводитель по версальским садам».

Его приглашение к путешествию.

Он нахмурился и покачал головой.

 

«1. Выйдя из дворца через вестибюль Мраморного двора, направляйтесь на террасу, остановитесь и сверху осмотрите расположение партеров, бассейнов и фонтанов».

 

Справа, на террасе, Пьетро мог полюбоваться вазой Войны.

А слева вазой Мира.

Следуй за призраком Короля.

 

Венецианец перевел взгляд с одной вазы на другую. Он двинулся вперед. Гуляющему предлагалось зигзагом спуститься по ступенькам между ними. Буря и гавань. Ведь так и жизнь, несмотря на все сомнения, трудности и неуверенность, пролагала себе путь между битвами и перемириями. Однако Пьетро догадывался, что мысль Баснописца заключалась не только в этом. Он также говорил ему, что в зависимости от природы его поступков на него самого, может быть, ляжет ответственность за втягивание королевства в Войну или за поддержание Мира. «Уверен ли ты, что хочешь объявить мне войну? – казалось, спрашивал он своего противника. – А почему бы не вступить в союз и не присоединиться ко мне?» Баснописец предлагал ему шанс примкнуть к нему или выйти из игры. Одним этим предписанием – «Выбирай!» – Баснописец уже объявлял о своем проекте, в котором крылась угроза. Он извергнет молнию или предотвратит ее удар. Это больше не было обычной прогулкой, но духовным восхождением и, как Пьетро догадывался, полем боя.

Он спустился по ступенькам.

Призрак Людовика XIV продолжал свой рассказ.

 

«2. Затем следуйте прямо к Латоне и остановитесь, чтобы осмотреть ее, а также ящериц, пандусы, статуи, Королевскую аллею, Аполлона, канал, а затем повернитесь и посмотрите на партер и дворец».

 

Неподалеку располагался партер Латоны, на котором находился наиболее импозантный фонтан сада, дворцовый шедевр. Создателя его скульптурной части вдохновили «Метаморфозы» Овидия. Пьетро попытался вспомнить эту древнюю историю. Латона, мать Дианы и Аполлона, одна из жен Юпитера, была изгнана с Олимпа Юноной, которая не мог простить неверности своего божественного супруга. Скитаясь по Земле вместе с детьми, Латона попыталась получит помощь от крестьян Ликии… но тщетно. Она воззвала к Юпитеру, который отомстил за нее, превратив эгоистичных крестьян в жаб и лягушек. По этой причине в бассейне фонтана находилось несколько земноводных, а также черепах. Они образовывали вокруг Латоны и ее детей нечто вроде хора отчаявшихся, навечно отторгнутых от Духа, Правды и Красоты. Открыв пасть и взирая на небеса, они вместе вопили: «Будьте милосердны, откройте другим свое сердце, иначе вас постигнет метаморфоза!»

 

Итак, смысл мифа был Пьетро ясен. Эти партеры находились как раз на пересечении дорожек, о которых говорил ему садовник. На этом перекрестке венецианец угадал и еще кое‑что: речь шла о саде, в котором Парки пряли нити судеб. Его собственная судьба как будто оказалась на распутье. Он вспомнил о том, что сказал нормандец: «Эти сады суть леса символов! Они говорят с нами, господин де Лансаль! Они обладают моральным смыслом…»

Пьетро вздохнул. «По какому пути мне направиться?»

 

На север вел путь труда, обязанностей, творчества. На юг – путь удовольствий, которые могли обернуться великими иллюзиями. Прямо напротив была Королевская аллея, Прямой Путь, конечно, тот, который следовало избрать. Бесконечный и прекрасный, отчасти грустный и суровый, он располагался напротив дворца. Это был путь честного человека. Развернутая к водным резервуарам, его грандиозная прямолинейная перспектива простиралась до самого горизонта, не отклоняясь, не рассеиваясь, не исчезая. Получив наставление от Лаокоона, подвергнутого наказанию в окружении его сыновей, заблудшая душа понимала, что следовало остерегаться дьявола. Глядя на Венеру, которая сушила волосы, – а в них всем дугами сверкали капли воды, – душа получала подтверждение своего выбора в пользу новой жизни любви и света. Так сменяли друг друга геометрические, полные смысла линии, ведущие к внушительной купальне Аполлона.

 

Этот полукруглый бассейн, открытый в бесконечность, окруженный беседками и статуями, был пунктом пересечения всех дорожек. В самой сердцевине фонтана вставали на дыбы, выплескивая водные струи, великолепные кони божественной колесницы. Аполлон в окружении дельфинов являлся в апофеозе, олицетворяя образ ежедневно восходящего солнца, что, конечно, было и намеком на «короля‑солнце». Он поднимался из сверкающих каскадов под знаком трех лилий, обозначающих Избранника, и это было славное богоявление, в обрамлении двадцати восьми струй, открытое на все четыре стороны света, под аккомпанемент четырех охотничьих рогов, трубящих миру о его пришествии… А ниже ровная прохладная поверхность Большого канала, обрамленного уходящими вдаль рядами деревьев, увлекала взор в совершенную, безмятежную перспективу, подобную окну, раскрытому к горизонту…

 

Пьетро прищурился, затем взглянул на стихотворение Баснописца и на королевский путеводитель.

Он пошел дальше. Под ногами хрустел песок. У него было странное ощущение, как будто он связан с землей какой‑то тайной, которая укореняла его, приводила его в соприкосновение с земной утробой, с этими садами и их растительностью.

Он продолжал двигаться вперед; на пути ему встретился швейцарский гвардеец. В почти пустом парке эта встреча показалась необычайной и таинственной. Солдат облокотился на свое ружье, его глаза были закрыты, он казался почти мертвым. Его можно было принять за одну из статуй, которыми был усеян весь сад, и не хватало лишь, чтобы самшитовые ветви или плющ оплели его, завершив процесс его окаменения.

Пьетро молча прошел на расстоянии нескольких метров от солдата.

Он продолжил свою прогулку.

 

«3. Затем поверните налево и пройдите между сфинксами; по пути остановитесь перед кабинетом, чтобы полюбоваться водометной струей и водной гладью; поравнявшись со сфинксами, полюбуйтесь южным партером, а затем идите прямо на крышу оранжереи, откуда открывается вид на Оранжерейный партер и озеро Швейцарцев».

 

Вот оно. Доверься мне… Следуй за мной.

Повернув налево, лицом к садовому комплексу, у выхода из дворца можно было попасть в запретную аллею. Ось север‑юг, о которой ему говорил садовник. Ось отверженного Богом. У входа друг напротив друга располагались два сфинкса. Крылатый ребенок, взобравшийся верхом на одного из них, казалось, отталкивал Пьетро правой рукой: «Не ходи туда!» Ребенок на спине сфинкса пытался увлечь его на правильный путь. Сфинксы, украшенные каменными херувимами, возникли перед ним как две загадки. Не ошибись в выборе Пути. Однако именно на этот путь приглашал его Баснописец. Этот ребус во французском регулярном саду. эта западня из символов с каждым шагом захлопывалась все больше. Он понял, что Баснописец не просто предлагал ему какую‑то историю, но стремился передать ему свое видение, погрузиться вместе с ним в иную реальность. «Входи, иди ко мне, в мой театр, в мои декорации», – как будто говорил он. Пьетро позволил вывести себя на арену. У него было такое ощущение, как будто он постепенно приходит к смутному осознанию чего‑то; и он знал, что разгадка ждет его там, под покровом тени – там, в конце пути.

Пусть тебя ведут символы. И твое колдовское воображение.

И я стану твоим Колдуном.

Здесь ты находишься в Моем царстве.

Пьетро спрашивал себя, не сошел ли он уже с ума, не стал ли слепцом, не потерялся ли, созерцая абстрактные светила. На пороге разгадки тайны его вновь охватило беспокойство. Сейчас он шел по тисовой аллее Южного партера; деревья были посажены группами по шесть – число дьявола. А сами тисы символизировали смерть! Если он продолжит идти по этому пути, он достигнет оранжереи. В сладком оцепенении этого геометрического рая, удаленного от действительности, он затеряется в игре теорем и абстрактных форм, утонет в блаженном созерцании беспредметных интеллектуальных построений. Здесь Баснописец представал в своем подлинном обличье: он был лишь постановщиком, убийцей – Баснописец был безумцем, но в то же время и моралистом. По ту сторону оранжереи восторженный посетитель закончит свою жизнь в озере Швейцарцев, в иллюзии тщетных утопий и искусственного рая. В отдалении каменный Марк Курций[24]бросался в пламя. Пьетро оглянулся на пройденный им путь: террасы, вазы, сфинксы. С другой стороны: оранжерея, озеро, Марк Курций. Ось север‑юг: 666 туазов,[25]ось Зла! Он оглянулся, затем снова посмотрел вперед.

Как некогда в Венеции, он проходил мимо Люцифера.

Мы приближаемся.

Пусть тебя ведет Баснописец.

 

«4. Поверните направо, пройдите между бронзовым Аполлоном и Лантеном и остановитесь у выступающего флигеля, откуда можно увидеть Вакха и Сатурна.

5. Спуститесь по правому пандусу оранжереи, пройдите по апельсиновой роще, затем прямо к фонтану, откуда можно полюбоваться на оранжерею. Идите в аллею больших апельсиновых деревьев, затем в крытую оранжерею…»

 

Здесь король предлагал свернуть.

Баснописец покидал ось иллюзорных удовольствий и бесплодных мечтаний. Он брал венецианца за руку, чтобы заставить его свернуть к западу, на путь честного человека, но не по прямой, возвышенной перспективе, ясной и элегантной, которую Пьетро обозревал, стоя на террасе. Нет, здесь был поперечный путь. Баснописец продолжал плести свою паутину, свое создание, и Пьетро следовал за ним, наполовину подчиняясь, наполовину соглашаясь, движимый инстинктом в той же мере, что и разумом.

«Куда же ты меня ведешь? В какое святилище, в какую империю, если не в свою собственную?» – думал он.

 

Обойдя сфинксов сзади, он пошел вдоль террас по направлению к Зеркальным бассейнам. Эти резервуары продолжали удивительную Зеркальную галерею, олицетворяя глубину души, порог раздумий. Они отражали как движения неба и светил, так и движения сердца. Зеркальные бассейны приглашали на внутреннюю прогулку, призывали вернуться к себе. В этом саду они шепотом звали в вечность, но водные струи напоминали о земном времени и о времени, текущем сквозь путаницу человеческих эмоций. И вдруг Пьетро начал догадываться – он боялся понять, в какое место его столь решительно завлекали.

 

«…и выйдите через вестибюль со стороны Лабиринта».

 

Перед тем как войти, он остановился.

Грабы, посаженные в Лабиринте, в высоту достигали более семи метров. В белой сорочке и французской куртке, с волосами, завязанными в узел на затылке, со шпагой и пистолетом на боку, Пьетро стоял как будто на пороге опасного и обманчивого царства, как Улисс на пороге мира, в котором он не мог отличить тень от света.

Именно здесь он когда‑то гнался за первым Баснописцем.

Нить Ариадны… ведущая в Лабиринт!

Черная Орхидея положил ладонь на эфес шпаги.

Входит он в ад или в рай?

В садах стояло великое безмолвие.

Мир затаился.

 

Пьетро медленно переступил порог.

Он углубился в Лабиринт.

 

Созданный в прошлом веке, этот четырехугольник густого леса, украшенный разноцветными свинцовыми статуями, уже утратил былой блеск. Однако сами его истоки были овеяны поэзией; Лабиринт был детищем Ленотра и Шарля Перро, суперинтенданта королевских строений, тоже сочинителя. Когда‑то он рассказал, как Амур, сделав комплимент Аполлону по поводу красоты версальских садов, попросил разрешения обустроить этот боскет. Сам Амур, воплощавший любовь, тоже представлял собой лабиринт, в котором легко было затеряться… Пьетро прищурился. На решетке у входа виднелись изображения Амура, автора нравоучений, державшего в руках нить Ариадны, и Эзопа, автора античных басен. Этот загадочный контраст между стариком Эзопом, уродливым заикой, который мог быть олицетворением мудрости, и молодым красавцем, носителем той же идеи, добавлял лесу пущей таинственности.

На пьедестале Эзопа была выгравирована следующая формула:

 

Хотел бы научить вас мудрости

Я с помощью родных моих зверей,

Что полны ловкости и хитрости, –

Портрета нравов ваших нет живей.

 

А со своего пьедестала ему вторил Амур:

 

Хочу, чтоб вы любили

И благонравны были;

Лишь дураки не любят –

И тем себя погубят.

 

Пьетро еще раз посмотрел на них.

Тут было еще что‑то, что‑то другое…

Венецианец закусил губу и двинулся вперед.

Подул холодный ветерок.

Крылатый Амур пальцем указывал на вход в Лабиринт; в другой руке статуя держала нить Ариадны… и еще записку, свернутую трубочкой, которая покачивалась на ветру. Казалось, она поджидала его.

Пьетро подошел поближе. Действительно, это была записочка.

С минуту он рассматривал безмолвное лицо статуи с застывшей загадочной улыбкой.

Затем он вновь посмотрел на записку, трепетавшую между пальцами Амура.

«Игра в прятки продолжается. По крайней мере, я не ошибся… Я оказался там, где ему хотелось».

Он медленно взял записку и развернул ее.

 

Имею власть я над тобой, и нет моей фантазии пределов,

Я сочиню и научу, изобрету, сотку и снова распущу,

Как невидимка‑ткач, пряду я нить своих рассказов.

Я автор, Виравольта!

 

Тебя могу я потерять, запутать, вновь найти и сбить с пути.

В туман тебя я опущу, и извлеку, и снова так же проучу,

Ведь Баснописец я, иного не найти,

Я страж твой, Виравольта!

 

Пьетро тряхнул головой и еще раз осмотрел вход в Лабиринт. «Вольно ж ему водить нас за нос. Ну что ж! Войдем и поглядим».

 

Тут же на его пути попался первый фонтан. В центре бассейна находилась сова, а с обеих сторон от нее две птицы, похожие на аистов; этот искусственный птичник напоминал своего рода водный фейерверк, окруженный проволочной сеткой, похожей на веер из камыша. Это сооружение вызывало в памяти отдаленное воспоминание о знаменитой машине «Басни Эзопа», созданной в свое время Меркаде и Балленом. Весь боскет, казалось, представлял собой книгу басен. У Пьетро пересохло во рту. Он двинулся дальше.

 

Он шел по Лабиринту. Внутри него на каждом перекрестке находился фонтан. Грабы бросали тень на аллеи, которые пересекались в тридцати девяти местах. У каждого фонтана был особый бассейн, выложенный изящным рокайлем[26]и редкими ракушками; и все были украшены различными фигурами животных, олицетворяющими сюжет какой‑либо из сказок Эзопа, в том порядке, который установили Перро и Ленотр.

 

I. Герцог и птицы

II. Петухи и куропатка

III. Петух и лисица

IV. Петух и бриллиант

V. Повешенный кот и крысы

VI. Орел и лиса

 

Басни эти были отобраны исключительно по желанию художников, просто потому что они показались им подходящим предлогом для фантазий. Разные фонтаны иллюстрировали изречения, представленные поэтом Исааком де Бенсерадом в виде четверостиший и выгравированные золотыми буквами; в свое время они предназначались для обучения наследника.

 

Пьетро проскользнул под трельяжную решетку. Вокруг него резвились представители бестиария, переговариваясь внутри непроницаемой зеленой изгороди. Венецианец проходил мимо птиц, обезьян и петухов, мимо курицы и дракона, крысы и лисы, журавля и соловья. Звери подражали людям, чтобы лучше обнажить их характер, их недостатки, их слабости. Они были всего лишь мертвой материей, и все же – вопреки разъедающему их мху и ползающим по ним ящерицам – они были выполнены так, что казались живыми, застывшими в соответствующей их действию позе. Их речь передавали водные струи, испускаемые ими в определенное время и придающие им видимость движения.

Стены зелени никогда не заканчивались свободным пространством.

 

XXI. Волк и журавль

XXII. Коршун и птицы

XXIII. Обезьяна‑Король

XXTV. Лиса и козел

XXV. Совет крыс

XXVI. Обезьяна и кот

XXVII. Лиса и виноград

 

Пьетро приближался к центру боскета – и все вокруг внезапно стало темным и таинственным, так как он думал о виршах Баснописца. У него было жуткое чувство, что за ним наблюдают и что сам Баснописец направляет течение его жизни. Сам себе он казался лишь куклой, заблудившейся в болезненной фантазии своего врага. А кем он был среди этих зверей? Пьетро Виравольта, Черная Орхидея, персонаж какой‑то сказки, какой‑то басни? Где его нить Ариадны? Какие трагедии, какие мистерии здесь изображены? Что хотели сказать эти басни, эти существа? Был ли в этом подлинный и окончательный смысл? Разложение? Бег времени? Продвижение к небытию? Баснописец наблюдал за своей пойманной крысой и говорил: «Со мной ты пропадешь». Пьетро углубился в Лабиринт, в узкие грабовые аллеи… Аллеи чар и колдовства.

Да, он был почти у цели, он…

Он застыл.

 

XXXIV. Лисица и ворона

XXXV. Лебедь и журавль

XXXVI. Волк и голова

XXXVII. Змей и еж

XXXVIII. Утки и маленький спаниель

XXXIX. Выход из лабиринта

 

Он находился теперь в самом центре Лабиринта, в боскете, называемом Безымянным. К этому зеленому кабинету сходилось пять аллей: приглашение найти в себе стройное целое. Боскет был подобен золотому сечению этой удивительной геометрии, замковому камню свода, точке равновесия, без которой рухнет вся обманчивая структура.

Посреди пятиугольной комнаты на полу его ждала очередная записка, повязанная красной ленточкой.

Дрожа как в лихорадке, Пьетро поднял ее и развернул.

 

Мою игру ты понял, несомненно.

Не счесть фонтанов в Лабиринте,

Героев басен в каждом боскете!

Те басни могут вдохновить

Агентов тайных погубить.

Как фонтан, что бьет среди аллеи,

Встала Роза против Орхидеи.

В Лабиринте том скрещение путей,

Как скрещенье судеб и вестей.

Если в сад ко мне придешь –

В нем ты смерть свою найдешь!

 

Баснописец

Венецианец отступил на несколько шагов. И вдруг он все понял.

 

Тридцать девять перекрестков и тридцать девять фонтанов, украшенных тридцатью девятью свинцовыми статуями, расположенные по всему Лабиринту, в совокупности составляли интригу и сложный план Баснописца; боскет Эзопа был предназначен для осмотра в строго определенном порядке. Обходить его надо было не спеша, читая все надписи, чтобы извлечь из них нравоучение. Басня «Волк и Ягненок», найденная на трупе Розетты, «Лисица и Аист» на Ланскене или же «Лягушка и Вол»; не считая уж, Боже милостивый, оставшихся – «Ворона и Лисица», «Лев и Мышь». Баснописец развлекался как садовник или ландшафтный архитектор; он ткал свое полотно, вплетая в него героев и заставляя их фланировать, каждого на свой манер; он черпал вдохновение не только в баснях Лафонтена и старика Эзопа, но и в этом боскете! При помощи зверей Эзоп и Лафонтен потешались над человеческими недостатками, а таинственный Баснописец, в свою очередь, с иронией провозглашал себя их наследником! Разгуливая наобум среди этих легенд, он отбирал те, которые желал использовать для создания своего шедевра, увлекая и Пьетро в лабиринт своих выдумок и проделок.

 

В недоумении Пьетро поднял глаза. «Маршрут мудрости… Он и правда очень силен».

 

Когда он понял, где оказался, и увидел чудовищное зрелище, открывшееся его взору в центре Безымянного боскета во всем своем траурном великолепии, сердце замерло у него в груди.

Через какое знание приходит мудрость?

Кошмарный спектакль! Пьетро поднес руку ко рту, чувствуя, как что‑то рвется в самой глубине его существа.

– Ох… Нет… – пробормотал он сдавленным голосом.

 

В этом зеленом зале висел Ландретто. Он был повешен на верхушке граба в центре Безымянного боскета. Его руки болтались; тело его окаменело и качалось справа налево. Ландретто, который спас его из венецианского застенка, с которым он отмерил немало миль по дорогам Венеции, Ландретто, который заботился о нем и который так рассчитывал на воссоединение с Анной… Ландретто, пыл и рвение которого никогда нельзя было поставить под сомнение! Он был там, в своем ярком костюме королевского наездника. Его шапка валялась на земле. На Пьетро смотрело его синее, ничего не выражающее лицо. В нерешительности он подошел поближе. Он заметил, что глаз как таковых у Ландретто не было: вместо них вставили два стеклянных шарика, придав его взгляду пустое и ужасающее выражение. На его сведенном судорогой лице застыла гротескная маска, как будто Баснописец, забавляясь, изобразил загробную улыбку. Да, это был труп Ландретто; но его рот, его уши, его живот были набиты жесткой соломой, перемешанной с черными, смазанными жиром перьями. С ним поступили как с чучелом!

Его… его набили соломой!

 

Если в сад ко мне придешь –

В нем ты смерть свою найдешь!

 

На груди лакея к золотым пуговицам куртки была прикреплена записка. Пьетро все понял за считанные секунды, У ног его друга и доверенного лица лежал огромный и нелепый искрошенный кусок сыра. Заголовок не оставлял никаких сомнений: «Ворона и Лисица». Далее следовало несколько снов, которые, казалось, были взяты из учебника по таксидермии.

 

Процесс обработки особи состоит из пяти основных этапов, а именно: снятия шкуры животного, дубления кожи, подготовки формы или манекена, на который натягивается кожа, а затем следует окончательная обработка.

1. Выдержка и силуэт.

2. Натягивание ткани.

3. Начало моделирования.

4. Натягивание кожи.

5. Окончание монтажа».

 

Неподалеку лежала картина, напоминающая аллегорию «Суета сует»: красная роза и надушенная Библия, а также садовые грабли…

Да… чтобы прочесывать сорняки!

Пьетро отступил еще на несколько шагов. В голове его вихрем вертелись разные мысли. Он был не в состоянии поверить в этот спектакль. В лабиринте любви, в саду смерти его враг убивал, и убивал он in fabula![27]

Вдруг послышался голос:

– Орхидея, добро пожаловать в мой театр теней.

Кто‑то сильно ударил Пьетро по голове.

 

Все вокруг него закружилось. Он покачнулся, тщетно попытался повернуться, чтобы посмотреть на атакующего, но ноги его подкашивались.

Он бросил последний взгляд на висящее тело Ландретто – и перед его глазами все померкло.

 

 

Акт III

Роза и лилия

 

Согласен я: со всех концов земли

Идут на нас свирепые враги.

Но то, что Англии угодно поскорей

Раздор посеять меж двух наших королей,

Хотя Людовик лишь на днях почил –

Понять мне не дает Всевышний сил.

Какому Геркулесу не прескучит

С той гидрою сражаться вновь и вновь,

Что новой головой отважно крутит

И не сдается, проливая кровь?

Жан де Лафонтен Сила басен

 

В львиной клетке

 

Зверинец Версаля

 

Открыв глаза, он увидел льва.

К ночному небу устремлялись прозрачные потоки воздуха.

Он лежал внутри… клетки.

«Нет, не может быть».

Сердце оглушительно стучало у него в груди.

Пьетро приподнялся на локте и еле сдержал крик.

В трех метрах от него храпел лев.

 

Версальский зверинец, построенный Ле Во у одного конца Большого канала, был первым сооружением Людовика XIV в окрестностях дворца. Передний двор вел к небольшому замку, на территории которого находились основные помещения, соединенные галереей с павильоном, служившим местом отдыха и обсерваторией. Поднявшись по лестнице и пройдя по безупречно убранному салону, посетитель попадал в кабинет восьмиконечной формы с семью оконными проемами и наружным железным коридором. Оттуда веером расходились семь дворцов, расположенных таким образом, чтобы со второго этажа их все можно было окинуть взглядом одновременно. Каждый был населен птицами и редкими животными и был огорожен лишь идущей по всему периметру металлической балюстрадой. На цокольном этаже был устроен украшенный ракушками и жерновыми камнями грот, в котором с пола и с потолка били многочисленные струи, а в центре находился вращающийся фонтан.

«Боже мой… Где я?»

 

Зрение Пьетро становилось более отчетливым по мере того, как к нему возвращалось сознание. Неподалеку со своеобразной грацией двигались египетские курочки с белым плюмажем. С годами фауна зверинца пополнилась дикими экзотическими животными. Из парка Венсенн, например, сюда были переведены верблюды и дромадеры, слон из Чандернагора, полосатый, как тигр, камышовый кот и носорог, на которого особенно любили заглядываться зеваки. Кроме того, в зверинце находились павлины, антилопы, тигры… и старый лев.

 

Пьетро попятился, его каблуки скользили на грязном полу клетки.

Зловонное дыхание зверя, смешанное с запахом крови, обдало его в тот момент, когда он коснулся плечом одного из прутьев клетки, в которой он находился.

Он услышал хриплое дыхание, затем его внимание привлек шепот.

Пьетро поднял глаза.

Перед ним был Баснописец.

 

Он сидел на железном балконе, расположенном над клеткой. Его рука в перчатке покоилась у него на коленях. В другой он держал красную розу. Он был закутан в плащ. Баснописец прошептал:

– Ш‑ш‑ш… Не разбудите его.

Виравольте показалось, что он заметил улыбку. Баснописец достал из‑под плаща записку, развернул ее и бросил в клетку.

– Это для вас, Орхидея.

Пьетро не отрываясь смотрел на записку, которая падала порхая вправо и влево, как сухой листок на ветру… У него перехватило дыхание – казалось, что бумажка упадет на львиную морду.

Но в последний момент записка отклонилась от своей траектории… и приземлилась точно посередине между диким зверем и Виравольтой.

Венецианец машинально схватился за пояс. Но враг лишил его шпаги, а также пистолета господина Марьянна, перьев, кинжала – и даже карточной колоды. На Пьетро остались лишь его одежда и пояс с пряжкой.

Баснописец рассмеялся:

– Обратимся же к следующей басне.

Венецианец не мог разобрать текст басни, написанной на листке. Он не осмеливался сделать ни малейшего движения. Но он все‑таки прочитал заглавие, и ему этого было достаточно.

 

«Лев и Мышь».

 

Зверь зарычал, как будто его сон потревожила какая‑то мушка.

«На этот раз… ситуация не из легких», – подумал Виравольта.

 

У него пересохли губы. Он посмотрел на балкон из витого металла.

Баснописец, опираясь одной ногой на балконную перекладину, все еще неподвижно сидел на своем насесте.

– Вы любите домашних животных?

Растянувшись совсем недалеко от Пьетро, зверь храпел, его морда дрожала. Перед ним валялись остатки костей и здоровенный кусок кровавого мяса. В этом заключалась надежда на хотя бы кратковременную отсрочку. Пьетро боялся пошевелиться.

– Мой цветочный маршрут вас очаровал? – прошептал Баснописец.

– Я боялся попасть на неверный путь, – проговорил венецианец.

– Разумеется, я мог бы использовать иные цветы… Алоэ для горечи и боли… Тысячелистник как символ войны, амариллис – хитрости! Мой друг, я знал, что вы человек образованный и умный. Восприимчивый к поэзии и культуре Востока. Вы произвели на меня впечатление. Какой букет, какой венок мог бы я для вас приготовить? Из каких цветов? Из орхидеи, конечно… Бессмертника? Тюльпанов?

Виравольта стиснул зубы, пытаясь обуздать ужас и гнев. Его лицо помрачнело. Ему приходилось делать сверхчеловеческие усилия, чтобы не завопить и не обнаружить свои эмоции.

– Вы убили Ландретто!

Баснописец слегка приподнял голову. Пьетро тщетно пытался рассмотреть черты его лица.

– Мой милый Орхидея… Очнитесь! Ваш дорогой слуга, ваш давнишний друг… Он вас предал, Виравольта!

– Предал?

– Он работал на герцога д'Эгийона, дорогой мой! Откройте глаза! Ему было поручено следить за вами!

– Вы лжете!

 

На сей раз Пьетро не смог не повысить голос, И тут же пожалел об этом.

Лев зарычал.

 

– Ну, подумайте… Безусловно, он любил вас. Но он поступил на королевскую службу. Положение, которое он занимал, делало его весьма осведомленным! Даже Брогли пытался наладить с ним контакт. Но Ландретто терпеть не мог мелких интриг Тайной службы… И он вверил себя д'Эгийону. Ваши пути разошлись!

Баснописец развел руками. Пьетро вспомнил подробный рапорт, который ему показал герцог д'Эгийон во время их беседы в Министерском крыле. В этом рапорте речь шла и о нем…

 

«Четырнадцать часов. В. уезжает из Версаля в Сен‑Жермен‑ан‑Лэ в сопровождении госпожи А. С. и К. в карете, запряженной четверкой лошадей. Карета достигает опушки леса».

 

– Вы лжете! – гневно повторил он.

– Ну же, Виравольта, – сказал Баснописец. – Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу. Вы знаете, что это правда. Маленький наездник опасался за вашу жизнь. Он был прав. Наверное, он думал, что таким образом сможет вас оберегать. Станет как бы вашим ангелом‑хранителем… Но позвольте мне посмаковать этот момент блаженства… Черная Орхидея! Один из самых блестящих агентов Тайной службы!

В его голосе звучала ненависть. Но это была ненависть, смешанная со своего рода… симпатией. Пьетро вздрогнул.

– К сожалению, я вынужден вас оставить, – сказал Баснописец. – Меня ждут иные дела. – Он спустился со своего насеста. – Вы были славным противником.

– Но кто вы? – произнес Виравольта, сдерживая себя, чтобы не закричать. – Что вы имеете против меня? Кем был для вас Жак де Марсий?

С минуту Баснописец хранил молчание; ничто не выдавало ни его мыслей, ни чувств; но в конце концов Пьетро показалось, что он вновь улыбнулся под своим капюшоном.

– Ах, столько вопросов, на которые вы никогда не получите ответов… Обидно, не так ли? Ну да ладно! Больше нет времени на разговоры. Оставляю вас в компании господина льва. Он символизирует гордость. Гордость, которая и вам свойственна…

 

Он поклонился. Затем указал на темную груду вещей, сложенных на полу железного балкона. Пьетро сразу догадался, что это были его шпага, пистолет, перья, кинжал, карты.

– С незапамятных времен существует обычай оставлять оружие доблестным противникам в час их гибели. Я с гордостью окажу вам эту честь. Хотя, признаюсь, я бы с удовольствием взял ваш странный пистолет.

Но все это, конечно, находилось вне досягаемости. Теряя самообладание, Пьетро оглядывался по сторонам. Прутья куполообразно сходились на высоте трех метров. Единственный выход представлял собой железную дверь, на которой висел огромный замок. Сердце венецианца било отбой. Он продолжал озираться. Его охватила паника. Он подавил ее неимоверным усилием воли и принял самоуверенный вид, насколько это было возможно.

– Оставьте мне хотя бы то, что может меня… развлечь в мои последние мгновения, – сказал он, отчаянно стараясь придать своему голосу нотки иронии.

Баснописец усмехнулся.

Поколебавшись, он наклонился над вещами Черной Орхидеи и достал колоду карт.

– Ваши карты с изображением орхидеи на обратной стороне, разумеется! Те самые, которые принесли вам такую славу в венецианских casini, при дворе и у самых высокопоставленных сенаторов! Карты Черной Орхидеи!

Он опять засмеялся.

– Думаю, на сей раз в вашем рукаве других уже нет. Он держал колоду над клеткой.

– Ну что ж… Последняя партия Орхидеи… Скорее всего, будет настоящая битва! Ладно! Играйте, играйте со смертью.

Он выпустил колоду из рук.

 

Карты приземлились на морде льва… затем упали рядом с листком, на котором была написана басня.

– Я объявил вам, что их будет десять…

Зверь тут же проснулся.

– …но разве я сказал, что вы доживете до самой последней?

Баснописец резко развернулся, и его плащ описал крут вслед за ним.

– Удивите меня, Виравольта, и продекламируйте «Лев и Мышь».

Его слащавое хихиканье становилось все глуше по мере того, как он отдалялся, идя вдоль балконной решетки.

И он исчез в лунном свете.

 

Лев поднялся.

Пьетро схватил колоду карт. Зверь посмотрел на него. Он чуял непрошеного гостя, у него раздувались ноздри. В его сверкающих зрачках таилась свирепость, зародившаяся в незапамятные времена. На мгновение взгляд льва, потревоженного во время сна, пересекся со взглядом человека. Пьетро покрылся холодным потом.

Он взял остатки мяса.

– Тише, тише, – бессвязно повторял он.

Он вынул карты. Карты, украшенные изображением черной орхидеи, плясали перед его глазами.

Без промедления он оторвал кусок сочащегося кровью мяса и насадил его на часть тех карт с режущими краями, которые получил от Августина Марьянна. Зверь заревел, открыв зияющую пасть, из которой текла пена. Он ощетинился. Одного удара лапой хватило бы, чтобы покончить с Пьетро; одного прикосновения – чтобы отхватить ему пол‑лица; одного укуса – чтобы перекусить горло. Пьетро швырнул льву кусок мяса. Из него торчало несколько карт, как сухарики из торта.

– Угощайся, – сказал он прерывистым голосом. – Мясо вкусное!

Лев схватил кусок на лету, не сводя глаз с чужака. Он готовился разорвать его на части и заранее облизывался Пьетро, скользя, сумел подняться одним махом, думая, что наступает его конец.

Господи, помилуй!

И вдруг лев забился в конвульсиях. Он разевал пасть, мотая головой, как будто пытаясь освободиться от пронзившей его горло огромной занозы. Он опять сдавленно взревел. В его глазах вновь зажегся свирепый огонь, удесятеренный болью и ужасом. Пьетро неловко бросился к прутьям клетки, пытаясь зацепиться щиколоткой за металл. Он старался подняться как можно выше, пока зверь несся в его сторону. На мгновение венецианец оказался прямо над зверем, чья окровавленная, извергающая пену морда почти касалась его пяток. Но он соскальзывал.

Он соскальзывал!

Он ударил башмаком в львиную морду.

Резкий пинок осадил обезумевшего от боли зверя, и он попятился.

Теперь лев крутился вокруг собственной оси, как будто его внутренности рвались на части. Пьетро снова схватил карты. В тот же миг лев подмял его под себя.

 

А повсюду в зверинце, во всех семи дворах, где находились птицы и экзотические животные, поднялся переполох; казалось, их обитатели вновь почувствовали себя в диком лесу. Кот носился взад и вперед; носорог бодался; египетские курочки распушили перья; в ночи оглушительно трубил слон из Чандернагора. Как будто все повернулись к Виравольте, окружив арену, на которой проходила схватка человека со зверем.

Судьями на поединке были герои басен.

 

Прижатый к прутьям клетки, венецианец оказался подо львом. В отчаянии он ухватился за огненно‑черную гриву зверя, туша которого грозила раздавить его с минуты на минуту. Пьетро ощущал его зловонное дыхание. В какое‑то мгновение он решил, что сейчас лев откусит ему голову. Его лицо уже почти исчезло в широко разверстой пасти.

– Давай! Глотай же! – вопил он, засовывая карты в глотку зверя.

Челюсти сомкнулись в пустоте – но и этого хватило для того, чтобы подобные бритве края снова сослужили свою службу. Задыхаясь, лев заревел. Ему не удалось раздавить венецианца. Наоборот, он встал на дыбы, подняв папы и напрягая все свои мускулы. Грива его тряслась. Затем он свернулся клубком; казалось, он хотел вырвать из глубины своей глотки ножи, резавшие его изнутри. Он сделал ужасающий пируэт, издавая страшные стоны… Человек и зверь обменялись последним взглядом. В нем было лишь страдание и ужас.

Затем зверь рухнул на землю.

Из его пасти фонтаном била кровь. Пьетро показалось, что он увидел, как кровавая тень, будто шлейф, скользнула по его бокам…

И лев стих.

 

Пьетро больше не слышал ничего, кроме собственного дыхания.

Животные в соседних клетках успокоились. Вновь воцарилась тишина. Пьетро лежал без движения, прижавшись к железным прутьям.

Удары его сердца постепенно возвращались к нормальному ритму. Он старался их контролировать. В висках стучала кровь. Он пробормотал с пересохшим горлом:

– Терпение и время стоят больше силы и ярости… – Он попытался улыбнуться. – Орхидея, мой милый, это неудобоваримо.

Через полчаса, тяжело дыша, он поднялся на нога.

Его вновь охватил гнев, но ему пришлось дожидаться рассвета в клетке, рядом с трупом льва. Он был лишь слегка удивлен, когда с первыми лучами солнца вместе с работниками зверинца появился нормандец, садовник‑философ.

В самом безмятежном расположении духа последний взошел на металлический балкончик и посмотрел на Виравольту.

– Господин де Лансаль… Чем же это вы здесь занимаетесь?

Пьетро опять сидел, прислонившись к прутьям клетки Он красноречиво развел руками.

Затем попросил:

– Вас не слишком затруднит сходить за ключом?

 

God Save the King

 

Эрбле

 

Деревня Эрбле располагалась на правом берегу Сены, на расстоянии шести лье от Парижа вниз по течению. Ее название восходило еще к временам римского владычества и означало «место, засаженное кленами» или «клены». На минуту Баснописец остановился у церкви Сен‑Мартен; эта готическая церквушка XII века возвышалась над излучиной реки. Отсюда до самого Парижа и Сен‑Жермен‑ан‑Лэ открывался восхитительный вид.

Только что взошло солнце. Пришпорив коня, Баснописец развернулся, спустился в долину, затем вновь поднялся в направлении древних кварталов. Подковы его коня цокали по мостовым извилистых улочек, куда выходили ворота и фасады домов с разукрашенными карнизами и нишами, в которых стояли фигурки святых. Он ехал вдоль красивых домов с каменными порталами, навстречу ему попадались крестьяне, направлявшиеся на работы в окрестные поля.

В Эрбле насчитывалось около трехсот дворов. Главный замок, построенный в стиле XVI века, находился посреди бывших помещичьих угодий. Это был загородный дом изящных пропорций. Со стороны парка замок сохранился неплохо, но при последнем хозяине, погрязшем в долгах, он в течение сорока лет постепенно приходил в негодность.

Именно перед ним Баснописец спешился. На заре здесь собралась довольно любопытная компания. Лучи света пронизывали листву, удлиняя тени заговорщиков. Все были одеты так же, как и Баснописец. Черный капюшон на голове, красная роза на груди. Они походили на настоящую маленькую армию. На вершине лестницы, ведущей в особняк, стоял мужчина, не похожий на остальных.

– Вы опаздываете.

Баснописец быстро шагал среди ему подобных, расступавшихся перед ним.

– Виравольта мертв.

 

Лорд Стивенс, граф Бедфорд и апостол «Великой железной ложи», был одет странным образом. На боку у него висела шпага, на нем был стеганый камзол, кожаные перчатки и темные сапоги. Ему было пятьдесят лет. Волосы обрамляли его лицо с темными глазами и волевым подбородком. На нем застыло высокомерное выражение. К груди была тоже приколота роза. Памятью о Семилетней войне было его отрубленное ухо, на месте которого виднелись заскорузлые кусочки плоти. Не забыл он и о том, как один француз пронзил шпагой старшего из его троих сыновей, служившего под его началом. Уже давно лорд Стивенс занимался теневой деятельностью в пользу его величества Георга III и Короны. А годом ранее король лично поручил ему руководить английской контрразведкой.

 

Стивенс знал многих французских агентов, находящихся в Лондоне. Он неоднократно встречался с графом де Брогли. Из собственных источников ему также стало известно о плане вторжения в Англию, разработанном после Парижского договора. Этот план высадки и боевых действий был создан по приказу Людовика XV около десяти лет назад. Лорд Стивенс опасался, что в один прекрасный день план этот будет осуществлен. Правительство поручило ему предотвращать любые инициативы подобного рода. Для осуществления этого задания он располагал тайными и неограниченными средствами. Стивенс пошел еще дальше, предлагая, под свою ответственность, проект дестабилизации французской монархии. Смерть Людовика XV и восшествие на престол неопытного Людовика XVI делали королевство весьма уязвимым. Момент был подходящим. Имея в своем распоряжении ресурсы короля Георга III и министерства иностранных дел, Стивенс сумел еще и воспользоваться услугами Баснописца. С некоторых пор этот последний начал истреблять вражеских агентов, уничтожая прежде всего тех, которые могли создать препятствия для осуществления их плана. Однако Георгу III было неизвестно, как далеко может зайти рвение его слуги. Речь никогда не шла о том, чтобы посеять хаос в Европе путем ликвидации французского короля и дочери Марии Терезии; однако именно в этом и состояла тайная амбиция Стивенса.

 

Ослабленная философами и бесконечным царствованием Людовика XV, Франция была готова к мятежу. Это подтверждали все собранные Стивенсом разведывательные данные. Перед ним маячила уникальная возможность бросить к ногам Георга останки наследственного врага. Партия домино, составленная лордом Стивенсом, была готова. Он тоже имел свой план, в который был посвящен только Баснописец. Стивенс представил ему инструкции в виде рукописи, иллюстрированной пятьюдесятью карандашными набросками, изображавшими трофеи, оружие, пушки, щипцы, топорики, ножи и колотушки, а также эмблемы «Великой железной ложи». Ему оказалось совсем несложно рекрутировать свою маленькую теневую армию среди ее членов. В подходящий момент он представит свой «великий проект» Георгу Ш. Начальная операция уже имела кодовое название Party Time, Все было предусмотрено, вплоть до подсчета оружия, снабжения и человеческих ресурсов, необходимых армии для решительного вторжения. Такая армия без труда проложит себе путь до Парижа. Не хватало только печати государя. Король, скорее всего, будет удивлен столь смелой инициативой! Но в самом недалеком будущем все будет уже в такой стадии готовности, что Георгу III останется только встать на сторону рассудка. Он воспользуется этим, чтобы навсегда повергнуть больную нацию, которая потеряла подряд двух королей и королеву!. Достаточно будет одного щелчка. И он, лорд Стивенс, преподнесет Англии наивысший дар. Союз двух Корон. Розы и лилии. Лорд Стормон, английский подсол во Франции, уже давно искал возможность переговорить с ним. Но Стивенс умел заметать следы, что было вполне оправданно в его положении. Скрывшись в этом квартале Эрбле, он сразу сумел разрушить все контакты и уединиться в добровольном молчании.

 

Как только Франция окажется в политическом хаосе, необходимо будет воспрепятствовать ее контратаке при поддержке Испании и Австрии, используя для этой цели Гибралтар, Ямайку и Индию, распространяя британское влияние; и разумеется, независимо от результата этих действий, надо будет помешать Франции восстановить свои позиции в Америке. Ведь это столкновение подразумевало и другую цель – расширение территорий. Между 1739 и 1763 годами Великобритания находилась в состоянии непрерывной войны, от конфронтации с Испанией и Пруссией до схватки за австрийский престол. Ее превосходство на море позволило ей победить французов у побережья Португалии. Корона одержала победу над Дюплексом в Индии и над Монткальмом в Канаде, в степях Абрахама перед Квебеком. Парижский договор 1763 года закрепил английское владычество. Франция теряла свои колонии в Северной Америке и коммерческие компании в Индии. Англия приобретала Новую Францию и сенегальские и индийские рынки, включая Пондичери; она консолидировала свои морские имперские владения. После заключения мира между Австрией и Пруссией альянс Марии Терезии и Марии Антуанетты завершал создание нового неустойчивого континентального баланса.

 

Постоянные войны опустошили королевскую казну, и Лондон обратился к американским поселенцам. Новые налоги, введенные парламентом, начиная с «Закона о сахаре» и заканчивая «Законом о чае», спровоцировали недовольство тринадцати британских колоний в Америке. Не удовлетворяясь тем, что только ее корабли имели монополию на перевозку определенных товаров, Англия теперь запрещала коммерсантам продавать их продукты другим странам. Результатом было постепенное удушение колонистов. Последний кризис наступил в декабре 1773 года, войдя в историю под названием «Бостонское чаепитие». Отвергая чайную монополию британских компаний, американские колонисты, переодетые индейцами‑могиканами, сбросили в воды Бостонского порта около трехсот пятидесяти ящиков с чаем, находившихся на борту трех кораблей Индийской компании. В отместку Великобритания решила закрыть порт. Общественное мнение поддержало бостонцев. Был созван конгресс колонистов! Они принялись мечтать о новых учреждениях! И Георг III принял самое бредовое решение за все свое правление: он объявил колонистов «бунтовщиками», хотя, уже будучи обманутыми, они не переставали без устали твердить о своей лояльности Короне!

 

Что произойдет, если разрыв и вправду осуществится? Вся Северная Америка станет полигоном. Дело шло к расколу между лоялистами и мятежниками. Уж не грозит ли нам война за независимость? У Стивенса в этом не было никаких сомнений. А если война разразится, если восставшим будет не хватать союзников… так к кому же они еще обратятся, если не к Франции? Размышляя об этой гипотетической ситуации, Стивенс был уверен, что французская монархия воспользуется возможностью поддержать повстанцев и взять реванш за Парижский договор. Реванш, о котором она мечтает уже десять лет. Доказательством служило хотя бы то что Франция строила флот. Она модернизировала вооружения и улучшала обучение своих солдат, одновременно повышая их численность – источники Стивенса называли цифру в 300 000 человек. Если Великобритания и сохраняла господство на море, то ситуацию в континентальной Европе, что бы там ни говорили, определял австрийский альянс а также семейный пакт между Францией и Испанией. В этом контексте бунт тринадцати колоний, если он продолжится может привести к противостоянию британцев со всеми великими европейскими нациями.

В это будет вовлечен весь мир!

 

Лорд Стивенс спустился с крыльца.

– Черная Орхидея?… – произнес он. – Вы свели счеты с венецианцем?

– Да, – раздалось из‑под капюшона.

– Браво! Вы убили легенду.

– Невозможно окончательно выполоть все сорняки.

– Пора закончить эту вашу игру в кегли. После всех остальных смерть Виравольты произведет немало шума.

– Пфф! Они совсем запутались. Я не могу оставаться здесь долго, Стивенс. Меня еще ждет встреча в «Прокопе», где я завершу свое произведение. Мне также нужно отправить особое донесение в Шуази. Этим займется один из наших; донесение особой важности.

Баснописец повернулся лицом к подручным. Затем он продолжал:

– Я неплохо развлекаюсь, Стивенс. Они голову потеряют от паники, если этого еще не произошло. Но мне еще остается завоевать несколько немаловажных трофеев.

– Ну что ж, заканчивайте свое дело. Но не путайте наш проект с вашей личной вендеттой. Все скоро встанет на свои места.

Баснописец изобразил нечто вроде реверанса, затем повернулся в своем развевающемся плаще и вскочил в седло. Он подал знак ждавшим его в саду людям, одетым так же, как он. Все оживились, побежали седлать своих лошадей, пасущихся по всему парку. Они образовали странную адскую когорту.

– До скорого, Стивенс. – Баснописец оскалился. – И God Save the King.[28]

Он пришпорил коня, который встал на дыбы, и помчался к воротам парка. Он исчез в сопровождении своих людей, чьи плащи развевались по ветру.

 

Стивенс погладил розу у себя на груди.

Роза, лилия… и судьба Америки.

 

Добыча и тень

 

Версальские сады

Кафе «Прокоп», Париж

 

Он только что сказал Ландретто последнее «прости». И пока Пьетро шел по направлению к Парижу, перед его глазами возникали навязчивые образы, в которые ему до сих пор не верилось.

На рассвете он очнулся у трупа своего бывшего лакея. За его спиной садовники и работники зверинца, кто с граблями в руках, кто опершись на свои веники, образовали нечто вроде почетного караула. В иных обстоятельствах подобные последние почести показались бы комичными. Но в этой своеобразной сцене, разыгравшейся между Латоной и Лабиринтом, между бассейном Аполлона и Анселадом, была трагическая серьезность. Царило полное безмолвие.

Ландретто… Друг мой…

Пьетро не сдерживал слез.

Тело Ландретто покоилось на скамье, он все еще был в костюме наездника. Глаза были закрыты, кожа имела синеватый оттенок, смерть сковала черты лица. Утренний свет как будто вновь придал ему немного жизни. Его положили так, чтобы скрыть след от веревки, сдавливавшей ему шею. Обеими руками, сложенными на груди, он сжимал свою шляпу. Перья скрещивались у него на сердце; галуны и пуговицы были начищены до блеска.

«Маленький принц… У тебя нет права на духовую музыки фонтаны…»

Гладя его щеку, венецианец вспоминал.

 

Где их молодость – и где его собственная? Он смотрел, как вдоль стен курится версальская пудра, представлял себе, как по маслянистым каналам плывут гондолы, как с лиц, с сердец и со стен сыплется штукатурка, – все это казалось каким‑то туманным сном. Но куда же ушло то время, когда они пели?

 

Он поцеловал его лоб.

Ландретто…

Наконец, он выпрямился и медленно отошел, произнося последнее «прости», оставляя его во власти иной тени – или же, как он надеялся, зеленого рая.

Вечная весна сада Гесперид.

 

Сидя в карете, увозившей его в Париж, он поднял голову. «Ну… А что же теперь?»

Ему нужно было собраться с силами. Смерть Ландретто он так не оставит, в этом он себе поклялся. У него был, по крайней мере, один козырь: противник полагал, что он мертв. Делая сверхчеловеческое усилие, чтобы обуздать свой гнев и отчаяние, он восстановил последние шахматные ходы Баснописца.

 

Лисица и Аист Ланскене

Волк и Ягненок Розетта

Лягушка и Вол Жаба

Ворона и Лисица Ландретто

Лев и Мышь Я…

Собака и ее тень

Обезьяна‑Король

Стрекоза и Муравей

Заяц и Черепаха

Лев состарившийся

 

Подъехав к элегантной, украшенной цветами витрине кафе «Прокоп», расположенного в квартале Сен‑Жермен, где проходила ярмарка, Пьетро вышел из кареты и с решительным видом вошел в зал.

 

Он толкнул дверь.

Его тут же захлестнуло царившее в кафе оживление. Кафе! Кафе! Вот наконец что‑то, способное сблизить парижан и венецианцев. Раньше в Венеции в начале самых буйных загулов Виравольта заходил со своим любимым лакеем во «Флориан» или в какое‑нибудь ridotto.[29]Но здесь кафе было приличным и священным заведением, Храмом, настоящей церковью, где произносилось столько правдивых и глубокомысленных суждений, основанных на богатом опыте… Стоило послушать всех этих танцовщиц и артисток после спектакля (они были воплощением мудрости, с трибуны громогласно обращаясь к целому свету), захмелевших карточных и бильярдных игроков, простолюдинов и аристократов, потерпевших поражение на пути к искуплению, вещунов на час или же ремесленников, поднимающих бокалы за здоровье короля, чтобы забыть тяжкий день, пригубив божественной амброзии. В Париже насчитывалось шестьсот или семьсот кафе, помножьте это на количество посетителей – два, три, тридцать, пятьдесят, – и вы получите десятки тысяч оракулов, пророков и пифий, позволяющих себе высказывать довольно определенные мысли не только обо всех прошлых, настоящих и будущих земных проблемах, но и предлагать их радикальные, а порой и совершенно неожиданные решения…

«Французская комедия! Баснописец и комедианты, что ж, это кстати», – думал Пьетро, входя в кафе, расположенное напротив здания, в котором выступала труппа «Королевские комедианты».

У самого входа путь ему преградила женщина – а может, это был мужчина? Венецианцу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, в чем дело. Наконец он узнал его, несмотря на черную шляпу с широкими, лихо закрученными полями, несмотря на мушку и бандитский платок, блеск в глазах и откровенное покачивание бедрами. Это был кавалер Грома, выдающийся агент Тайной королевской службы, переодетый женщиной мужчина, имеющий тысячу лиц, Афродита‑гермафродит. Перед Виравольтой предстала еще одна легенда: шевалье д'Эон.

 

Они познакомились несколько лет назад в Лондоне, но почти ничего не знали друг о друге. Черная Орхидея уважительно относился к своему коллеге, который одинаково вальяжно занимался как дипломатией, так и шпионажем. Его также называли мадемуазель д'Эон, так как он был известен своей исключительной способностью перевоплощаться в женщину. Пьетро улыбнулся. Ради встречи с этим молодчиком стоило отклониться от намеченного пути. Он начал свою карьеру как адвокат парламента, а затем был назначен Людовиком XV «королевским цензором истории и беллетристики». После этого он вошел в состав Тайной службы. Являясь секретарем посольства при российском дворе, он пытался добиться от Елизаветы альянса с Францией. Он утверждал, что выполнял при царице обязанности «чтицы» под псевдонимом Лия де Бомон. Царица разоблачила его и попыталась соблазнить; отвергнувший ее притязания кавалер был объявлен сумасшедшим. В 1762 году он участвовал в написании Парижского договора и выработке пресловутого плана вторжения в Великобританию, потом был назначен полномочным министром при посольстве герцога Нивернуа, зачем секретарем графа де Герши, нового посла в Лондоне, с которым он вел постоянную войну и непрестанно судился. По всей Европе ходили слухи, что на самом деле он был женщиной. Слухи эти он ни разу не попытался опровергнуть. У него были нежные черты лица, тонкое лицо, длинные ресницы. Пьетро задавался вопросом, уж не нарочно ли он стремится культивировать эту двусмысленность, которая стала в некотором роде его фабричным клеймом. Клеймо, по крайней мере, оригинальное…

– Ах, это вы, – сказал Виравольта.

– Орхидея!.. Я ждал вас. Присоединяйтесь к нам.

 

В этот вечер на д'Эоне было долгополое синее пальто с золотыми пуговицами. Ему вслед оборачивались, так как под пальто можно было заметить странное платье с черным декольте. Волосы его были собраны в узел на затылке, а в руке он держал веер из карминного кружева. На его пальцах сверкали кольца, включая перстень с печаткой, содержащей ядовитый порошок, который при необходимости легко стряхивался в стакан. Его яркий и очаровательный облик довершали шпага на боку и кинжал в голенище.

Они пробирались через зал кафе. В свете хрустальных люстр зеркала до бесконечности множили отражения посетителей; овалы и медальоны на стенах придавали этому заведению изысканный вид. Это кафе отличалось типичной парижской элегантностью и являлось совершенно особым заведением. «Прокоп» гордился тем, что был литературным кафе, своего рода салоном, местом встреч интеллектуалов, художников, заезжих волокит. Его посещали Руссо, Вольтер и Дидро, а также Мармонтель и Кребийон.[30]Кроме того, сюда заглядывали романисты, а в такие дни, как сегодня, и шпионы. Справа вела импровизированные бои группа шахматистов, стратегов, погруженных в обдумывание ходов; далее, за одним из тех столиков, которые придавали этому месту особый шарм, сидели двое шпионов – к ним и направлялись Пьетро и «мадемуазель» д'Эон.

Виравольта без труда узнал первого из них, он тоже был завсегдатаем. Строго говоря, Пьер‑Август Карон де Бомарше, сын часовщика, не был агентом Тайной службы, хотя и выполнял многочисленные миссии по поручению шефа полиции Сартина. Сама его жизнь походила на роман. В 1756 году он женился на вдове Мадлене Катрине Обертен, в замужестве Франке, которая была старше его более чем на десять лет, и похоронил ее год спустя; существовало подозрение, что он несколько ускорил ее кончину. И это лишь один из многочисленных скандалов, окружавших Бомарше… Он был искусным соблазнителем, учил дочерей Людовика XV игре на арфе, сошелся с финансистом двора Парисом Дюверне и пустился с ним в отчаянные коммерческие спекуляции – еще одна область, в которой он умел проявить себя одновременно чудовищем и гением. Его громадное состояние позволило ему купить должность королевского секретаря, а затем стать генерал‑лейтенантом в Охотничьем ведомстве. Пользуясь покровительством принца де Конти, он взялся за написание небольших интермедий для частных театров, а затем попробовал себя в драме, создав пьесы «Евгения» и «Два друга, или Лионский купец». Его вторая супруга, также скончавшаяся вскоре после свадьбы, тоже оставила ему огромное состояние. На этот раз его обвинили в незаконном присвоении наследства. – Вот как, Черная Орхидея… – проговорил он, завидев приближающегося Пьетро.

 

Венецианец поклонился, чуть заметно улыбнувшись. Ни ему, ни Бомарше не хотелось предаваться общим воспоминаниям. Уже четыре года подряд жизнь драматурга состояла из бесконечных процессов и неожиданных поворотов судьбы, шла ли речь о деле графа де ла Бланша, о запутанных правах наследования Париса Дюверне или о жалобах против Гезмана. Он имел репутацию отравителя и мошенника. Бесспорно, он продемонстрировал свой талант в составлении юридических докладов, но потерял основную часть своего состояния и свои гражданские права. Сартин все еще был его союзником, однако Бомарше впал в немилость. Он только что вернулся из Лондона, где вел переговоры с целью запретить распространение пасквиля против госпожи Дюбарри, «Тайные воспоминания публичной женщины» Тевено де Моранда. Трудно было не признать, что, находясь при исполнении «секретной миссии», Бомарше вел себя как слон в посудной лавке. Пьетро пришлось отправиться самому, чтобы спасти исход переговоров. О Бомарше он знал столь же мало, как о д'Эоне, что объяснялось их занятостью и требованиями Службы; но они уже встречались при дворе – при дворе, где Бомарше во что бы то ни стало должен был восстановить свое положение. Переодетый шевалье и драматург сегодня встретились впервые; эту встречу следовало сохранить в тайне.

Но одно было ясно: в отличие от Виравольты, Бомарше не сомневался, что шевалье на самом деле женщина… В конце концов по его заинтересованным взглядам венецианец понял… что драматург был отнюдь не безразличен к шарму переодетого агента!

«Вот у кого безупречный вкус», – отметил он про себя.

 

– Вы знакомы, я полагаю, – сказал д'Эон Виравольте. – Что касается этой очаровательной особы…

– Сапфир, – проговорила дама, вставая из‑за стола.

Эта последняя участница встречи еще не была представлена. Ее сильно набеленное лицо с искусственными ресницами под эксцентричным париком казалось Пьетро знакомым. У так называемой Сапфир был юный, но удивительно энергичный вид. Она протянула ему руку с пальцами арфистки, улыбнулась и поприветствовала его мелодичным голосом. И вправду, ее тесситура была исключительной. Когда он появился, Сапфир подскочила от удивления. Ложбинку ее шейки украшал синий камень, от которого, видимо, и происходил ее псевдоним. На запястье красовался браслет. Все остальное: лиф с гофрированными воротничками, платье и нижние юбки – было рассчитано на то, чтобы двигаться максимально свободно.

– Мы уже встречались? – спросил Пьетро.

– Возможно, во сне, господин де Лансаль. Я много слышала о ваших подвигах.

Она нахально оглядела его с ног до головы.

– Вы вполне соответствуете вашей легенде… Все же старше, чем на медальонах… Знаете ли вы, что некоторые из них все еще хранятся в секретерах ваших бывших пассий?

– Ах… Сапфир, которая уже давно скрывает свое подлинное имя, занимала пост в Лондоне, где я с ней и познакомился. Представьте себе, у нее было самое оригинальное прикрытие: она пела в Оперном театре. У нее чудный голос. Затем ее перевели… в Венецию.

Сапфир еще шире улыбнулась.

– Понятно, – сказал Пьетро.

– Присядем, – предложил шевалье.

Все расселись вокруг стола.

Бомарше заказал безалкогольный напиток, Сапфир – шербет.

– Капучино, – недолго думая произнес Виравольта. – Он улыбнулся. – С молоком, но не перемешивайте.

 

– Эту встречу устроил Брогли, а сам в ней участия не принимает, – проговорил д'Эон. – Убивают не только людей Тайной службы, но и мелких осведомителей; видимо, ополчились на всю нашу сеть! Нужно будет изменить шифры и кодовые имена.

Он был прав. В Лондоне д'Эон использовал псевдоним Уильям Вольф; Бомарше был де Ронак – сентиментальная анаграмма Карона. Ну а Сапфир оставалась Сапфир.

– …В любом случае, австрийцы уже расшифровали большинство криптограмм, – продолжал шевалье, – и мы больше не можем чувствовать себя в безопасности. Как вы знаете, каждая жертва получила по басне. Я попытался решить эту головоломку… С нами играют, мы находимся под угрозой. Вопрос в том, кто нам угрожает и почему.

Бомарше все еще с заинтересованным видом смотрел на д'Эона.

– Я тоже получил свою басню и чуть было в ней не остался, – сказал Пьетро. – Он играет с нами. Хотите верьте, хотите нет, но этого визионера на организацию убийств наших людей вдохновил Лафонтен и версальские сады. Точнее, боскеты и фонтаны Лабиринта. Мы попали в западню, в этом заключается содержание его послания!

– Проблема в том, что мы не знаем, какая судьба ждет Тайную службу! – резко произнес Бомарше. – Я только что написал королю, чтобы объяснить ему положение, в котором мы оказались по воле его деда, а также суть миссии, которую он мне поручил в марте. Я беспрестанно курсировал между Лондоном и Версалем. Совершил по крайней мере четыре поездки за шесть месяцев! И вот по возвращении я обнаруживаю, что Людовик XV при смерти и даже не могу сообщить ему, что миссия выполнена! Это лондонское дело может иметь последствия! А пока я заканчиваю комедию в четырех актах, историю одного графа, влюбленного в воспитанницу доктора, об интригах, в которые он пускается с помощью своего лакея. Возможно, я назову ее «Тщетная предосторожность», или «Севильский цирюльник», или сохраню оба названия, как вы думаете?

Все переглянулись.

– Гм. Согласен, нас ждут более срочные дела.

Шевалье д'Эон резким движением кисти раскрыл свой веер.

– Я полагаю, что распад Тайной службы пытаются ускорить, имея в виду более важные цели, – сказал он. – Но какие? Верженн все еще в Стокгольме. Возможно, мы больше узнаем, если активизируем его агентуру.

– Есть слух, что король прочит его в министерство иностранных дел, – сказал Бомарше.

– Представляете? – подхватила Сапфир. – Один из наших в правительстве… Вот кто отлично устроил свои дела!

– В любом случае, я сомневаюсь, чтобы король выбрал нашего обожаемого графа де Брогли. И непохоже, что он собирается сох