Глава вторая человек как существо, наделенное разумом

Льюис Мамфорд

Миф машины

Техника и развитие человечества

Lewis Mumford

The myth of the machine

Technics and Human Development

Пер. с англ. Т. Азаркович, Б. Скуратов (1 глава).

ISBN 5-8163-0015-6

Москва,

«Логос»
2004г.

Льюис Мамфорд (1895-1990) — американский социальный философ, историк и архитектор-проектировщик. Родился во Флашинге (штат Нью-Йорк) и учился в Нью-Йоркском Городском колледже, в Колумбийском и Нью-Йоркском университетах, а также в Новой Школе Общественных Исследований (Нью-Йорк-Сити). Он выступал редактором нескольких изданий, в том числе — Социологического обозрения (Лондон, 1920) и ежегодной антологии американских авторов — Американского каравана (1927-1936). В 1955 г. был избран в Американскую академию искусств и словесности, а в 1964 г. получил президентскую «медаль свободы». Среди многочисленных трудов ученого выделяются — Культура городов (1938), Положение человека (1944), Город в истории (1961), Толкования и предсказания (1973) и Зарисовки с натуры (1982).

 

______________

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ Пролог. 1

ГЛАВА ВТОРАЯ Человек как существо, наделенное разумом.. 11

1. Потребность в упорядоченном теоретизировании. 11

2. Дедукция и аналогии. 13

3. Камни, кости и мозги. 19

4. Мозг и разум.. 23

5. Свет сознания. 25

6. Свободная созидательность человека. 31

7. Отсутствие специализации как важнейшая особенность. 32

8. Разум в действии. 36

9. «Свободный и славный мастер». 39

ГЛАВА ТРЕТЬЯ В далеком прошлом, похожем на сон. 41

1. Функция, которой пренебрегали. 41

2. Опасность, исходящая изнутри. 44

3. Ужасная свобода человека. 46

4. Первичные искусства порядка. 50

5. Искусство притворства. 54

6. Ритуал, табу, нравы.. 59

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Дар языков. 62

1. От животных сигналов к человеческим символам.. 62

2. Вещи [нам] что-то говорят. 64

3. Рождение человеческого языка. 70

4. Становление языка. 73

5. Миф как «языковая болезнь». 77

6. Языковая экономика изобилия. 81

ГЛАВА ПЯТАЯ Первооткрыватели и творцы.. 84

1. Слоненок. 84

2. Открытия древних. 87

3. Технический нарциссизм.. 92

4. Камень и охотник. 96

5. Охота, ритуал, и искусство. 100

6. Вокруг огня. 107

ГЛАВА ШЕСТАЯ Предварительные стадии одомашнивания. 108

1: Пересматривая «сельскохозяйственную революцию». 108

2. Взгляд скотовода. 110

3: От собирательства к высаживанию растений. 113

4: Ежедневный тяжкий труд. 117

5: Ритуализация труда. 120

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Сад, дом и мать. 122

1. Триумф одомашнивания. 122

2. Влияние сада. 123

3. Пик одомашнивания. 126

4. Таинство жертвоприношения. 127

5. Почитание животных. 129

6. «Неолитический» синтез. 132

7. Культура архаической деревни. 134

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Владыки как перводвигатели. 140

1. Роль общественного устройства. 140

2. Изменение масштаба. 142

3. Культ царской власти. 144

4. Укрепление Месопотамии. 150

5. Механизм божественного правления. 155

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Сотворение мегамашины.. 159

1. Незримая машина. 159

2. Механические стандарты исполнения. 165

3. Монополия власти. 168

4. Возвеличивание личности. 171

5. Бремя потребления. 175

6. Эпоха строителей. 176

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Бремя «цивилизации». 179

1. Общественная пирамида. 179

2. Травма цивилизации. 182

3. Патология власти. 185

4. Путь империи. 189

5. Протесты против мегамашины.. 193

6. Обуздание мегамашины.. 196

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Изобретение и искусства. 198

1. Два вида техники. 198

2. Прекращались ли изобретения?. 205

3. Более широкий обзор. 211

4. Первичность искусства. 214

5. Наделение власти нравственным смыслом.. 218

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Первопроходцы механизации. 223

1. Бенедиктинское благословение. 223

2. Умножение числа машин. 227

3. Машины для досуга. 229

4. Средневековое равновесие. 231

5. Механизация мамоны ^9б 233

6. Денежные стимулы динамического развития. 236

7. Входит ученик чародея. 239

8. Радикальные изобретения. 241

9 Предупреждения Леонардо да Винчи. 244

ПРИМЕЧАНИЯ.. 251

ПОДПИСИ К ИЛЛЮСТРАЦИЯМ... 257

БИБЛИОГРАФИЯ.. 268

 

В апреле 1962 г. я удостоился чести открывать учебный год в своей Alma Mater, в Городском Колледже Нью-Йорка чтением ЛЕКЦИЙ ПАМЯТИ ДЖЕЙКОБА С. САПОЖНИКОВА. Традиция чтения этих лекций была установлена его сестрами в память ученого-энтузиаста, человека с активной гражданской позицией и преданного питомца упомянутого колледжа. Некоторые из основных тем данной книги были впервые вчерне обрисованы в этих трех лекциях, и я выражаю благодарность спонсорам, г-жам Сэди и Ребекке Сапожниковым, а также колледжу, за предварительное согласие на то, чтобы я включил лекционный материал в эту более обширную работу, которой я занимался уже тогда.

 

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ Пролог

Ритуал, искусство, поэзия, музыка, танец, философия, наука, миф, религия — все это является для человека столь же насущным, как и хлеб: подлинная жизнь человека состоит не только в работе, непосредственно обеспечивающей его выживание, но и в символической деятельности, наделяющей смыслом как процессы труда, так и их конечные продукты и потребление последних.

 

(«Удел человеческий» (1944).

 

Все мы понимаем, что в нашем столетии было засвидетельствовано радикальное преобразование всей среды, окружающей человека, что в значительной степени представляет собой результат воздействия физико-математических наук на технологию. Этот переход от эмпирической и скованной традициями техники в режим экспериментов открыл невиданные горизонты в таких новых сферах, как ядерная энергия, сверхзвуковые перевозки, искусственный интеллект и мгновенная связь на дальние расстояния. Еще никогда, если начинать с эпохи пирамид, такие значительные физические изменения не осуществлялись за столь короткий период. Каждое из этих изменений поочередно вызвало трансформации в человеческой личности, а если этот процесс будет продолжаться с неослабевающей скоростью и бесконтрольно, то уже вырисовываются контуры более радикальных преобразований. [1]

Выражаясь в терминах ныне принятого представления об отношениях человека с техникой, наша эпоха — это переход от «первобытного» состояния человека, которое было отмечено изобретением орудий труда и оружия с целью овладеть силами природы, к кардинально иной ситуации, когда он не только покорит природу, но и, по мере возможностей, отделится от органической среды.

С появлением такой новой «мегатехники» господствующее меньшинство создаст некую единообразную, всеохватную и выходящую за пределы Земли структуру, предназначенную для автоматической работы. Вместо того, чтобы активно функционировать в качестве самостоятельной личности, человек станет пассивным, бесполезным и машиноуправляемым животным, — и если верить современным интерпретациям роли человека со стороны технократов, присущие ему функции окажутся либо поглощены машиной, либо строго ограничены и подвергнуты контролю в пользу обезличенных коллективных организаций.

В этой книге я поставил цель оспорить как допущения, так и прогнозы, на которых основана наша приверженность современным формам научно-технического прогресса, рассматриваемого в качестве самоцели. Я приведу материал, бросающий тень сомнения на расхожие теории основ человеческой природы, где переоценивается роль в развитии человека, какую некогда играли орудия труда, а теперь играют машины. Моя идея состоит в том, что не только Карл Маркс заблуждался, отводя материальным орудиям производства центральное место и направляющую функцию в развитии человека, — но и внешне благодушная концепция Тейяра де Шардена всё-таки наделяет человеческую историю на всем ее протяжении узким технологическим рационализмом нашей эпохи, а также проецирует в будущее некое конечное состояние, когда все возможности человеческого развития будут доведены до конца. В этой «точке Омега» от самостоятельной и самобытной природы человека не останется ничего, кроме организованного разума, представляющего собой универсальный и всемогущий пласт абстрактного сознания без любви и жизни.

Итак, мы не сможем понять роль, которую играла техника в развитии человека, если не вглядимся в глубины исторически сложившейся природы человека. Однако в течение нашего столетия взгляд этот был затуманен, поскольку его обусловливала общественная среда, внезапно встретившаяся с изобилием изобретений в области механики, которые смели с лица земли издавна существовавшие процессы и учреждения и изменили традиционные представления о пределе как человеческих, так и технических возможностей.

Наши предшественники ошибочно сочетали свойственный именно их обществам тип механического прогресса с необоснованным чувством растущего морального превосходства. Но вот наши современники, справедливо отвергшие эту самодовольную викторианскую веру в неизбежное совершенствование всех остальных общественных учреждений при помощи машинного управления, тем не менее, с маниакальным пылом концентрируют усилия на продолжающейся экспансии науки и технологии, как будто они одни магическим путем сумеют найти единственно возможные средства спасения человека. И так как чрезмерная преданность технике в наше время частично объясняется радикально неверной интерпретацией всего пути развития человека, первым шагом в сторону восстановления нашего равновесия должен стать анализ основных этапов истории человека, начиная с первобытного общества.

Как раз потому, что потребность человека в орудиях труда столь очевидна, мы должны остерегаться преувеличения роли, которую каменные орудия играли за сотни тысяч лет до того, как они стали функционально дифференцированными и эффективными. Считая изготовление орудий труда причиной выживания человека, биологи и антропологи долго недооценивали или упускали из виду массу разновидностей деятельности, в которой многие другие биологические виды в течение продолжительного времени проявляли большую сноровку, нежели человек. Несмотря на противоположные доказательства, выдвинутые Р.Ю. Сейсом, Дериллом Фордом и Андре Леруа-Гураном, всё еще сохраняется тенденция отождествлять орудия труда и машины с технологией, т. е. принимать часть за целое.

Даже описывая одни лишь материальные компоненты техники, эта практика не замечает в равной степени жизненно важную роль контейнеров и вместилищ, к которым относятся примитивные очаги, волчьи ямы, западни и веревки, а впоследствии — корзины, закрома, хлевы и дома, не говоря уже о гораздо более поздних коллективных вместилищах типа водохранилищ, каналов и городов. Эти статические компоненты имеют важное значение для всякой технологии, и не самое малое — в наше время, с его трансформаторами высокого напряжения, гигантскими химическими ретортами и атомными реакторами.

В любом адекватном определении техники следует ясно высказывать то, что многие насекомые, птицы и млекопитающие с их сложнейшими гнездами и жилищами, геометрическими ульями, градообразными муравейниками и термитниками, хижинами бобров, осуществили гораздо более радикальные изобретения в изготовлении контейнеров и вместилищ, нежели изобретения, удавшиеся предкам человека в изготовлении орудий труда до возникновения Homo sapiens. Словом, если бы с разумом можно было бы отождествить лишь благоприятствующую ему техническую сноровку, человека — в сравнении со многими другими биологическими видами — можно было бы считать бездельником в течение длительного периода. Следует пояснить последствия нашей концепции: в изготовлении орудий труда не было ничего исключительно человеческого до тех пор, пока оно не оказалось модифицированным языковыми символами, эстетическими замыслами и знанием, передаваемым социальным путем. Вот тогда-то человеческий мозг, а не просто рука, вызвал глубочайшие различия, — ведь мозг этот невозможно счесть всего лишь рукотворным продуктом, поскольку он был прекрасно развит уже у таких четвероногих тварей, как крысы, у которых нет рук с проворными пальцами.

Более века назад Томас Карлейль описывал человека как «животное, пользующееся орудиями труда», как будто это была единственная черта, возвысившая его над остальными «неразвитыми созданиями». Преувеличение роли орудий труда, оружия, приборов и машин сделало неясным реальный путь развития человека. Определение человека как «животного, пользующегося орудиями труда», даже с учетом поправки на «изготовляющее орудия труда», показалось бы странным Платону, который приписывал заслугу продвижения человека за пределы первобытного состояния изобретателям музыки Марсию и Орфею в той же мере, что и похитителю огня Прометею, или Гефесту, богу-кузнецу, единственному ремесленнику в олимпийском пантеоне.

И все же описание человека как — по сути своей — «животного, изготовляющего орудия труда», укоренилось столь крепко, что одна лишь находка фрагментов черепов небольших приматов по соседству с отколотыми булыжниками, указывающая на африканских австралопитеков, позволила нашедшему их д-ру Л.С.Б. Лики поместить это существо на прямую линию человеческой родословной, несмотря на отчетливые физические расхождения, отличающие его как от человекообразных обезьян, так и от людей более поздних эпох. Поскольку же объем мозга у найденных Лики предгоминидов составляет около трети мозга Homo sapiens — а это фактически меньше, чем у некоторых человекообразных обезьян — способность раскалывать грубые каменные орудия труда и пользоваться ими попросту не требовала обильной мозговой организации, свойственной человеку, и сама по себе ее не порождала.

Если у австралопитеков не было и в помине других человеческих свойств, то использование ими орудий труда доказывает лишь то, что, по меньшей мере, один биологический вид за пределами настоящего рода Homo может похвастаться этой чертой, подобно тому, как попугаи и сороки разделяют чисто человеческое владение речью, а птицы-шалашницы, — достижения в красочном декорировании жилищ. Но ни одной черты — и даже изготовления орудий труда — для идентификации человека недостаточно. Специфически и исключительно человеческой является способность человека сочетать обширное разнообразие предрасположенностей, присущих животным, в нарождающейся культурной сущности, в человеческой личности.

Если точная функциональная эквивалентность изготовления орудий труда изготовлению предметов утвари была установлена исследователями ранее, то, пожалуй, должно быть ясно, что в обтесанных рукой человека изделиях из камня не было ничего особенного вплоть до сравнительно позднего этапа его развития. Ведь даже дальний родственник человека, горилла, сооружает жилища из листьев для того, чтобы было удобно спать, и строит из крупных стеблей папоротника мостики через мелкие ручьи, по-видимому, с тем, чтобы не замочить и не оцарапать ноги. А вот пятилетние дети, умеющие говорить, читать и производить умозаключения, проявляют не так уж много способностей к использованию орудий труда и еще меньше — к их изготовлению: следовательно, если бы в счет шло одно лишь изготовление инструментов, таких детей еще невозможно было бы идентифицировать как людей.

У человека на ранней стадии развития мы имеем основания предположить сообразительность и неумелость такого же рода. Когда мы ищем доказательств врожденного превосходства человека над его биологическими собратьями, мы должны постараться обнаружить доказательства иного рода, нежели только его убогие каменные инструменты; или, скорее, мы должны задаться вопросом, какой деятельностью он занимался в течение тех долгих лет, когда с теми же материалами и мускульными движениями, которыми впоследствии он столь искусно пользовался, он мог бы изготовить инструменты и получше.

Ответ на этот вопрос я подробно изложу в первых главах; однако же, я кратко забегу вперед и сообщу вывод: в первобытной технике не было ничего специфически человеческого, кроме употребления и хранения огня, и так продолжалось до тех пор, пока человек не переориентировал собственные физические органы, применив их для функций и целей, совершенно отличных от тех, каким они изначально служили. Вероятно, первым крупным сдвигом было преобразование передних лап четвероногого животного из специализированных органов передвижения в многоцелевые инструменты для лазания, хватания, нанесения ударов, разрывания, колочения, копания, держания. Руки и каменные инструменты раннего человека играли значительную роль в его развитии, в основном, потому, что — как указал Дю Брюль — они облегчили подготовку к возникновению функций срывания плодов, переноски предметов и размачивания пищи, и тем самым освободили рот для речи.

Если человек был действительно изготовителем орудий труда, то уже изначально он обладал одним основным и многоцелевым инструментом, имевшим большее значение, нежели любая более поздняя их совокупность: собственное тело, активизируемое с помощью мозга; любая часть этого тела, в том числе и члены, пригодные для изготовления дубин, ручных рубил или железных копий. В качестве компенсации за свои до крайности примитивные орудия труда, раннепервобытный человек имел гораздо более важное и ценное качество, расширявшее все его технические познания: он был гораздо лучше любого другого животного оснащен биологически; он обладал телом, не специализированным на единственном виде деятельности, а также мозгом, способным охватывать более обширную, чем у других животных, среду, и соединять все разнородные части его опыта. И как раз в силу его необыкновенной пластичности и чувствительности он был способен использовать большую, чем у остальных животных, часть внешней среды и внутренних психосоматических ресурсов.

Благодаря чрезвычайно развитому и непрерывно функционирующему мозгу человек мог распоряжаться большим количеством умственной энергии, нежели ему требовалось для выживания на чисто биологическом уровне, — и, соответственно, у него возникала необходимость направлять излишки такой энергии не просто на добывание пищи и половое размножение, но и на такие режимы жизни, которые преобразуют эту энергию в соответствующие культурные, т. е. символические, формы более непосредственно и конструктивно. Только посредством ориентации своей энергии на культуру он был способен контролировать и полностью утилизировать присущую ему природу.

Культурная «работа» с необходимостью получала приоритет по отношению к ручной. Для новых видов деятельности требовалось гораздо больше, чем просто дисциплина рук, мускулов и глаз, необходимая при изготовлении орудий труда и пользовании ими, хотя такая деятельность также оказывала человеку неоценимую помощь; кроме того, новые типы работы требовали контроля над всеми естественными функциями человека, в том числе, над органами выделения, бурными эмоциями, беспорядочной половой жизнью, кошмарными или сладострастными сновидениями.

В результате настойчивого исследования человеком собственных органических способностей его нос, глаза, уши, язык, губы и половые органы обрели новые роли. Даже кисть руки стала теперь не просто мозолистым и узкоспециализированным орудием труда: она могла гладить тело возлюбленной или возлюбленного, держать младенца поближе к груди, совершать осмысленные жесты или выражать в коллективном ритуале и упорядоченном танце какое-то не поддающееся иному выражению ощущение жизни или смерти, хранящегося в памяти прошлого или тревожного будущего. По сути дела, изготовление инструментов представляет собой лишь малую часть биотехники, способствующей полному оснащению человека для жизни.

Способность распоряжаться свободной нервной энергией проявлялась уже у предков человека, приматов. Д-р Элисон Джолли недавно показала, что рост мозга у лемуров стал итогом, скорее, их склонности к атлетическим играм, к взаимному ухаживанию, а также повышенной общительности, нежели навыков пользования орудиями труда или добывания пищи, — тогда как исследовательское любопытство человека, как и его талант к подражанию и досужее манипулирование предметами, не сопряженные с мыслью о последующем вознаграждении, заметны уже у его родичей-обезьян. В американском словоупотреблении слова "monkey-shines" и "monkeying" служат частым обозначением такой игривости и 'бесполезного употребления предметов. Я продемонстрирую, что даже имеется основание задаться вопросом о том, нельзя ли стандартизованные образцы, характерные для раннего периода изготовления инструментов, частично выводить из строго повторявшихся движений ритуала, песни и танца, — форм, в течение длительного времени сохранявшихся у первобытных народов на совершенном уровне и обычно достигавших несравненно более изысканного стиля, чем их инструменты.

Не так много лет назад голландский историк И. Хейзинга в книге "Homo Ludens" собрал массу доказательств того, что основным элементом формирования человеческой культуры служит не столько работа, сколько игра, а самая что ни на есть серьезная деятельность человека относится к сфере подражания. Как признает сам автор, ритуал и мимесис, спорт, игры и драматические представления избавили человека от настойчиво проявлявшихся в нем животных привычек, — и я бы добавил, что наилучшие тому доказательства можно обнаружить в таких первобытных церемониях, в которых он исполнял роль животного иного вида. Задолго до того, как человек обрел способности к преобразованию окружающей среды, он создал среду в миниатюре, символическую игровую площадку, на которой все жизненные функции получили возможность переоформления в строго человеческом стиле, как бывает в игре.

Тезис, касающийся "homo ludens'a", оказался настолько потрясающим, что шокированный переводчик намеренно исказил недвусмысленную фразу Хейзинги о том, что культура является одной из форм игры, заменив ее более поверхностной и общепринятой дефиницией игры как элемента культуры. Но ведь идея того, что человек является не столько "homo sapiens "ом" или "homo ludens'oм", сколько, и, прежде всего, "homo faber'ом ", овладела современными мыслителями Запада с такой силой, что даже Анри Бергсон разделял ее. Археологи XIX века до такой степени были уверены в первостепенном значении для «борьбы за существование» каменных орудий труда и оружия, что, когда в 1879 г. в Испании была впервые найдена пещерная живопись эпохи палеолита, «компетентные авторитеты» ничтоже сумняшеся изобличили ее как возмутительную мистификацию на том основании, что для создания элегантных шедевров Альтамиры охотникам Каменного века недоставало ни досуга, ни разума.

Но вот разумом-то homo sapiens был наделен в необыкновенной степени, и разум этот основывался на по возможности полном применении всех органов тела, а не только рук. Пересматривая устаревшие технологические стереотипы, я готов пойти еще дальше, ибо утверждаю, что на каждом этапе развития человека его изобретения и преобразования были направлены не столько на увеличение запасов пищи или на обуздание природы, сколько на утилизацию его собственных гигантских органических ресурсов, а также на выражение его скрытых возможностей, — с тем, чтобы адекватнее ответить на его «сверхорганические» запросы и чаяния.

При отсутствии давления со стороны враждебной окружающей среды разработка человеком своей символической культуры отвечала более непреложной необходимости, нежели потребность в контроле над окружающей средой, — и отсюда следует вывод, что первая как правило и в течение длительного времени имела приоритет и опережала вторую. Среди социологов Лесли Уайт заслуживает уважения в связи с тем, что он придал должное значение этому факту, особо выделив «сообразительность» и «символическую деятельность», — хотя он всего лишь приоткрыл для нынешнего поколения изначальные прозрения отца антропологии Эдварда Тайлора.

Согласно этой точке зрения, эволюция языка — кульминация более простых характерных для человека форм выражения и передачи смысла — обладает несравненно большей важностью для дальнейшего человеческого развития, нежели способность раскалывать хоть целую гору ручных рубил. По сравнению с относительно простой координацией движений, необходимой для пользования орудиями труда, тонкое взаимодействие множества органов, требующееся для производства членораздельной речи, оказалось гораздо более значительным достижением. Эти усилия, вероятно, занимали значительную часть времени, энергии и деятельности раннепервобытного человека, поскольку их конечный коллективный продукт, разговорный язык, на заре цивилизации был куда более сложным и мудреным, нежели весь египетский или месопотамский «набор» инструментов.

Следовательно, рассматривать человека как, в первую очередь, животное, пользующееся орудиями труда, означает не замечать основных глав человеческой истории. В качестве противопоставления этой окаменелой идее я буду развивать взгляд, согласно которому человек, прежде всего, является животным, творящим собственный разум, обуздывающим себя и самопрограммирующим, — и первичным очагом всех видов его деятельности можно считать, прежде всего, его собственный организм и социальную организацию, в которой этот организм обретает более полное выражение. Пока человек не сделал чего-либо из самого себя, он немного мог сделать в окружавшем его мире.

В таком процессе самообретения и самопреобразования орудия труда в узком смысле слова служили не главными оперативными агентами человеческого развития, но лишь вспомогательными инструментами, — ибо техника вплоть до нашего времени никогда не отделялась от более обширного культурного целого, где человек функционировал в присущей себе роли. Что характерно, в древнегреческом термине "τεχνε" не выражено различие между промышленным производством и «изящным» или символическим искусством; и на протяжении значительной части человеческой истории оба аспекта этого термина были неотделимы друг от друга, причем один из них отвечал объективным условиям и функциям, а другой — субъективным потребностям.

В эпоху своего возникновения техника соотносилась с природой человека, взятой как целое, а эта природа играла определенную роль в каждом аспекте индустрии: таким образом, техника у своих истоков была широко ориентирована на жизнь, а не на труд и не на власть. Как и в любом другом экологическом комплексе, разнообразие человеческих интересов и целей, как и различные органические потребности, сдерживали чрезмерный рост какого-либо отдельно взятого компонента. И хотя язык стал наиболее могущественным средством символического самовыражения человека, он, как я попытаюсь показать, имеет началом тот же общий источник, из какого, в конечном счете, возникла машина, — это все тот же первобытный повторяющийся порядок ритуала, тип порядка, который человек вынужден был разработать для самозащиты и управления колоссальным избытком психической энергии, предоставляемым в его распоряжение его громадным мозгом.

Однако я далек от недооценки роли техники и, скорее, готов доказать, что как только сложились основы внутренней организации человека, техника начала поддерживать способности человека к самовыражению и расширять их. Дисциплина изготовления орудий труда и пользования ими, в соответствии с этой гипотезой, служила своевременному укрощению необузданной творческой силы, которую дал человеку разговорный язык, — в противном случае, такая сила могла бы недолжным образом раздуть человеческое «я» и ввести человека в искушение заменить эффективную работу магическими словесными формулами.

Сообразно этой интерпретации, специфически человеческим достижением, обособившим человека даже от его ближайших родичей-антропоидов, явилось формирование нового «я», благодаря которому человек стал зримо отличаться от своих примитивных животных пращуров по внешности, поведению и в жизненном плане. По мере того, как расширялась эта дифференциация и возрастало количество определенно человеческих «опознавательных знаков», человек ускорил процесс собственной эволюции, за относительно короткий промежуток времени достигнув изменений, к каким другие биологические виды приходили путем кропотливого труда и органических процессов, результаты которых, в отличие от типов культуры человека, не допускали легкого исправления, улучшения или устранения.

Впредь основным занятием человека стало его самопреобразование, осуществлявшееся группа за группой, регион за регионом, культура за культурой. Это самопреобразование не просто спасло человека от непрерывного застоя на изначальном животном уровне, но и освободило его наиболее развитый орган, мозг, для иных задач, нежели те, что обеспечивали его физическое выживание. Доминирующей человеческой чертой, центральной по отношению ко всем остальным, и является эта способность к осознанному и целенаправленному самоотождествлению, самопреобразованию и, в конечном счете, к самопониманию.

Любое проявление человеческой культуры — от ритуала и речи до костюма и социальной организации — в конечном счете, нацелено на перемоделирование человеческого организма и самовыражение личности. И если эту отличительную черту мы с запозданием признаем лишь теперь, то причина здесь, возможно, в том, что в современных искусстве, политике и технике широко распространились приметы того, что человек может оказаться на грани ее утраты, в результате чего он может стать если не животным низшего порядка, то аморфным и амебообразным ничтожеством.

Придавая новую форму стереотипным представлениям человеческого развития, я, к счастью, могу черпать материал из растущего корпуса данных биологии и антропологии, и данные эти до сих пор не соотнесены между собой и полностью не истолкованы. Тем не менее, я, разумеется, сознаю тот факт, что, вопреки этой существенной поддержке, обширные темы, которые я собираюсь развивать, а еще больше — объясняющие их вспомогательные умозрительные гипотезы — могут вполне натолкнуться на оправданное скептическое отношение, — ибо им еще предстоит подвергнуться компетентному критическому анализу. И надо ли мне говорить, что поначалу я вовсе не желал оспорить преобладающие ортодоксальные взгляды, но, прежде всего, с почтением принял их, так как не был знаком с другими? Но как раз оттого, что я не мог найти ключа к всепобеждающей приверженности современного человека к собственной технологии, воцаряющейся за счет даже его здоровья, физической безопасности, умственного равновесия и возможностей будущего развития, я оказался вынужден пересмотреть природу человека и весь процесс технологических изменений.

В добавление к тому, что я обнаружил изначальную сферу человеческой изобретательности не в изготовлении внешних инструментов, но, прежде всего, в переоформлении органов его собственного тела, я попытался пройти по другому, по недавно проложенному пути: проследить широкую полосу иррациональности, красной нитью проходящую через всю историю человека, вопреки ощутимой функциональной рациональности, унаследованной человеком от животных. При сравнении с другими антропоидами можно без всякой иронии сослаться на высшую иррациональность человека. Разумеется, в человеческом поведении проявляется хроническая предрасположенность к заблуждениям, злокозненности, необузданному фантазированию, галлюцинациям, «первородному греху» и даже социально организованному и освященному недостойному поведению, такому, как практика человеческих жертвоприношений или узаконенные пытки. Избежав фиксации на органическом, человек поплатился за это врожденной кротостью и умственным равновесием менее удачливых биологических видов. И все же некоторые из его наиболее сумасбродных отклонений привели к открытию ценных областей исследования, которые так и не были обнаружены за миллиарды лет органической эволюции.

Несчастий, последовавших за тем, как человек покинул животное царство, оказалось много, но и награды стали бесценными. Склонность человека сочетать свои фантазии и проекты, желания и намерения, абстракции и идеологии, с общими местами повседневного опыта сделалась, как мы теперь видим, важным источником его неизмеримых творческих способностей. Между иррациональным и сверхрациональным нет четкого водораздела, и трактовка этих амбивалентных сфер всегда была важнейшей проблемой для человека. И одной из причин отсутствия глубины в расхожих утилитаристских интерпретациях техники и науки является то, что они игнорируют факт, согласно которому этот аспект человеческой культуры — подобно любой другой грани человеческого существования — всегда был открыт как трансцендентальным чаяниям, так и демонической принудительности, — и никогда не выглядел столь открытым и уязвимым, как в наши дни.

Иррациональные факторы, порою конструктивно способствующие дальнейшему развитию человека, но и слишком часто его извращавшие, стали очевидными в момент, когда формообразующие элементы в культурах палеолита и неолита объединились в великом культурном взрыве, произошедшем около начала четвертого тысячелетия до н. э., в эпоху, обычно называемую «возникновением цивилизации». Примечательный факт, описывающий техническую сторону этого преобразования, состоит в том, что это был результат не механических изобретений, а радикально нового типа социальной организации; продукт мифа, магии, религии и зарождения научной астрономии. Это взрывообразное возрастание священной политической власти и увеличение технологических нововведений невозможно объяснить с помощью каких бы то ни было инструментов, простейших машин и технических процессов, кроме уже существовавших. Ни телега с колесами, ни плуг, ни гончарный круг, ни военная колесница сами по себе не могли способствовать мощным преобразованиям, случившимся в долинах великих рек Египта, Месопотамии и Индии, и со временем «волнами и рябью» перенесенных в другие зоны планеты.

В результате изучения эпохи пирамид, предпринятого мною в процессе подготовки к написанию книги «Город в истории», я неожиданно обнаружил близкую параллель между первыми авторитарными цивилизациями Ближнего Востока и нашей цивилизацией, — хотя большинство наших современников до сих пор считают современную технику не только высшей точкой в интеллектуальном развитии человека, но еще и беспрецедентно новым явлением. Я же, напротив, обнаружил, что корни того, что экономисты в недавние эпохи назвали «веком машин» или «веком электричества», относятся не к так называемой промышленной революции XVIII столетия, но к имевшей место в период возникновения цивилизации организации первичной (archetypal) машины, составленной из человеческих деталей.

Следует отметить два свойства этого нового механизма, поскольку они позволяют идентифицировать его на всем протяжении его существования вплоть до нынешней эпохи. Первое заключается в том, что организаторы этой машины черпали собственные силу и власть из небесного источника. Основой этого нового человеческого порядка был порядок космический. Точность в измерениях, абстрактная система механики, принудительная упорядоченность действий этой «мегамашины», как я в дальнейшем буду ее называть, происходят непосредственно от астрономических наблюдений и научных расчетов. Эта негибкая, предсказуемая упорядоченность, впоследствии внедренная в календарь, была перенесена на организацию компонентов человека как машины. По сравнению с ранними формами ритуализованного порядка, этот механизированный порядок был навязан человеку извне. Сочетание божественных повелений и безжалостного военного принуждения привело к тому, что громадные массы населения были вынуждены переносить угнетающую нищету и принудительный труд, выполняя отупляющие и монотонные работы, чтобы обеспечить «Жизнь, Процветание и Здоровье» божественному или полубожественному правителю и его окружению.

Второй пункт состоит в том, что тяжелые социальные дефекты человеческой машины были частично компенсированы ее превосходными достижениями в регулировании разливов рек и выращивании зерновых, что и заложило основу для более значительных достижений во всех областях человеческой культуры: в монументальном искусстве, в кодификации законов, в стремлении развивать и непрерывно записывать мысли, в увеличении всевозможных потенций сознания, — что происходило путем сосредоточения смешанного населения (разного происхождения и с разной профессиональной подготовкой) в городских церемониальных центрах. Такой порядок, такие коллективная безопасность и коллективно достигаемое изобилие, такие стимулирующие смеси культур впервые возникли в Месопотамии и Египте, а впоследствии появились в Индии, Китае, Персии, а также в цивилизациях Анд и Майя, — и превзойти их не удавалось до тех пор, пока мегамашина не оказалась восстановленной в новой форме уже в наше время. К сожалению, существенная часть этих культурных достижений была предана забвению вследствие столь же значительного социального регресса.

С концептуальной точки зрения инструменты механизации уже пять тысяч лет назад стали связываться лишь с такими общественными функциями и целями, как непрерывное увеличение порядка, власти, предсказуемости и, прежде всего, контроля. Господство этой протонаучной идеологии привело к регламентации и деградации некогда независимой деятельности человека: так впервые возникли «массовая культура» и «руководство массами». Можно усмотреть саркастическую символику в том, что конечными продуктами, произведенными этой мегамашиной в Египте, стали колоссальные гробницы, «населенные» мумифицированными трупами, — тогда как впоследствии в Ассирии, как и многократно в расширявшихся империях более поздних эпох, основным свидетельством технической эффективности этой мегамашины стало запустение сметенных с лица земли деревень и городов и отравление почвы: вот прототип аналогичных «цивилизованных» зверств сегодняшнего дня. Что же касается великих египетских пирамид, то что они такое, как не полные статические эквиваленты наших космических ракет? Ведь и те, и другие предназначены для того, чтобы за запредельную плату обеспечить доступ на Небо меньшинству, пользующемуся благосклонностью судьбы.

Такие колоссальные «выкидыши» дегуманизированной и ориентированной на власть культуры монотонно марали страницы истории, начиная с завоевания Шумера аккадцами и вплоть до разрушительных бомбардировок Варшавы и Роттердама, Токио и Хиросимы. Этот анализ подсказывает, что мы должны набраться смелости и рано или поздно задаться вопросом: «Является ли чисто случайным это сочетание чрезмерной власти и производительности со столь же безудержным насилием и разрушением?»

В процессе разработки этой параллели и слежения за работой анализируемой первичной машины на протяжении более близких к нам периодов истории Запада я обнаружил странное прояснение массы темных иррациональных явлений нашей высокомеханизированной и мнимо рациональной культуры. Ибо как в древности, так и теперь, гигантский прирост бесценного знания и приносящей практическую пользу производительности зачастую перечеркивался столь же громадным ростом намеренных разорений, параноидально враждебных настроений, бессмысленных разрушений, чудовищного массового истребления людей.

Этот обзор подведет читателя к порогу современной эры, к XVI столетию в Западной Европе. Хотя некоторые из результатов такого исследования невозможно разработать с полнотой без пересмотра и переоценки событий последних четырех веков, масса того, что необходимо для понимания — и, в конечном счете, переориентирования — процесса развития современной техники, предстанет для достаточно восприимчивого ума в явном виде уже начиная с первых страниц. Эта расширенная интерпретация прошлого представляет собой необходимый ход с целью избежать ужасного несовершенства расхожих знаний, сохраняющихся на протяжении одного поколения. Если мы не уделим время пересмотру прошлого, наша способность понимать настоящее или повелевать будущим окажется недостаточно глубокой: ибо прошлое никогда нас не покидает, а будущее уже с нами.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ Человек как существо, наделенное разумом