Филантропы организуют обучение слепых детей

Сострадательно-милосердное отношение к слепым, как уже не раз отмечалось, характерно для всех христиан, однако россияне, охотно подавая слепцам милостыню, не могли взять в толк, зачем отсылать их в школу. Зная о различиях позиции католической, протестантской и православной церквей относительно обучения детей-инвалидов, не станем искать причин, по которым в православной стране с преобладающим сельским населением вплоть до приезда Гаюи не зафиксированы прецеденты индивидуального обучения незрячих. Родители из лагеря «цивилизации» в этом вопросе ничем не отличались от родителей из стана «почвы», и те и другие не имели повода отдавать ребенка-инвалида в «науку». В подобной ситуации могла бы помочь прогрессивная позиция монарха (вспомним Англию, Францию, Австрию, Пруссию) либо наличие закона об обязательном начальном обучении (как в Германии или странах Скандинавии). Но и это в России случиться не могло — закон о всеобуче отсутствовал, а император вскоре после открытия первого училища для слепых охладел к французской диковине, без его заинтересованности прожект оказался никому не нужным. Неудача, постигшая в начале XIX в. первое императорское училище для слепых, закономерна и объяснима. Опыт, заимствованный в стране, проживавшей третий период эволюции отношения к инвалидам, оказался явно преждевременным для России, исповедующей ценности второго периода. Устроительству специальных учебных заведений должен предшествовать весьма длительный период церковной и светской благотворительности, закладывающий фундамент их будущей жизнеспособности. К моменту монаршего решения открыть в Петербурге институт слепых на манер парижского отечественный опыт деятельной благотворительности оставался весьма скудным, филантропов можно было пересчитать по пальцам. Финансово обескровленная православная церковь не могла соперничать с западной в деле благотворительности и призрения. Учебное заведение просуществовало всего десять лет (1807—1817), а его основатель без почестей расстался с негостеприимной страной. Ни искушенная столичная публика, ни просвещенная знать (участливо подававшая милостыню слепцам), ни профессура, ни чиновники Министерства просвещения иноземной диковиной не заинтересовались, педагогические семена упали на неподготовленную почву. После того как интерес императора к чужеземной новации угас, а приглашенного устроителя отправили восвояси, не просто закрылось необычное училище, на многие годы заглохло в России дело школьного обучения слепых.

Уместен вопрос: почему созданное по французским лекалам одним и тем же человеком — Гаюи — училище глухонемых успешно функционировало и крепло, а училище слепых захирело? Возможно, «пережив все волнения и ужасы, опытно, так сказать, испытав опасность даже соседства революции и лично насмотревшись на разгром Западной Европы, Александр из нетерпеливого реформатора превратился в самого ярого охранителя внешнего и внутреннего порядка». Тогда почему «ярый охранитель», закрыв одно учреждение, не тронул другое? Поместив факты в культурно-исторический контекст жизни империи, мы сможем найти ответ.

Войдя в конфронтацию с Францией, Россия, естественно, с подозрением начала относиться к любым парижским веяниям, чего бы они ни касались. Пожалуй, ярче других охранительные тенденции после Отечественной войны 1812 г. прослеживаются в деятельности Министерства народного просвещения. Особое рвение при искоренении либеральной крамолы (или того, что на нее походило) проявили попечители Петербургского и Казанского) учебных округов Рунич и Магницкий, чьи имена «затмили собою саму Николаевскую эпоху». Еще раньше (1811) министр просвещения А. К. Разумовский начал ожесточенную борьбу со всяким влиянием Запада на русскую школу. Однако столичные училища глухонемых и слепых не подчинялись министерству и графа А. К. Разумовского не интересовали. Роковым для детища Гаюи событием стала утрата монаршего интереса. Мария Федоровна, не в пример сыну, об училище глухонемых пеклась, и оно крепло, опираясь на крамольные западные идеи. Александр I от института слепых отвернулся, и чиновников словно с цепи спустили. Бюрократ лишен собственной воли, он отождествляет государственные интересы с интересами непосредственного начальника, и коль скоро царский энтузиазм остыл, то пропала и корысть заботиться

о необычном училище. Столичное общество по известным причинам не испытывало восторга по поводу обучения слепых, а потому не заметило, как училище тихо угасало. Тогдашнее понимание заслуг Гаюи отражает краткость записи письмоводителя канцелярии ИЧО в год перевода училища (1819) в подчинение этой благотворительной организации: «Прежде оно находилось под управлением

французского профессора и его помощника». Всего через пару лет после отъезда Гаюи никто не вспомнил имени великого тифлопедагога, с глаз долой — из сердца вон. Соотечественники не осознали грандиозности масштаба замысла парижанина, а потому при переводе института под патронаж ИЧО школу низвели до уровня дома призрения.

«В заведение постановлено было принимать тех слепцов всякого возраста, которые лишены средств к своему пропитанию, и обучать грамоте и музыке способных к тому, направляя дарования их к существенной для них пользе и прославлению Бога и отвлекая от праздности; занимать их полезными и приличными физическому состоянию упражнениями».

Отныне основной задачей института становится филантропическое призрение незрячих. Дело, безусловно, милосердное, но не имеющее ничего общего, ни с замыслом Гаюи, ни с тем, что делалось в то время в европейских учебных заведениях для слепых. «Впрыгнув» по воле Александра I в круг стран — лидеров обучения незрячих, Россия через десятилетие откатилась в стан аутсайдеров.

Пальма первенства перешла к уже упоминавшемуся провинциальному Варшавскому институту глухонемых, который с 1842 г. начал принимать незрячих детей. По прошествии более полутора веков не станем обсуждать правильность принятого варшавянами решения, тем более что подобное объединение глухих и слепых практиковалось в середине XIX в. некоторыми специальными школами Англии, Бельгии, Испании, Франции. Варшавский институт, в отличие от всех остальных дореволюционных российских специальных школ, являлся учреждением государственным и подчинялся в описываемый момент Министерству внутренних дел. Своей целью институт ставил подготовку слепых к самостоятельной жизни. Отделение, где учились слепые воспитанники, было весьма небольшим, так, в 1896 г. из общего числа пансионеров (253) слепых насчитывалось всего 35 человек. Приему подлежали дети в возрасте от 8 до 15 лет, обучение обходилось в 150—200 р. в год, правда, за малообеспеченных и особо одаренных воспитанников платил Варшавский магистрат либо местные филантропы. За шесть лет обучения предусматривалось дать курс, формально соответствующий программе трехлетней первой ступени городского училища.

«Постановка учебной работы в Варшавском отделении, — пишет

И. Марголин, — стояла на довольно большой высоте. Все лучшие образцы западноевропейских школ слепых заимствовались этим отделением. Педагоги Варшавского отделения слепых обычно перед вступлением на работу, кроме общей подготовки, знакомились со школами слепых Франции, Германии и других стран. Помимо общеобразовательных предметов, слепых обучали музыке, пению и щеточному ремеслу. Девочки обучались рукоделиям. Главное внимание уделялось музыке и пению, так как, по мнению администрации института, они лучше обеспечивают слепых в городе Варшаве, чем какие-либо ремесла. Здесь, несомненно, образцом послужил Парижский институт слепых, в котором к этому времени музыкальное обучение являлось основной формой профессиональной подготовки. После окончания курса слепые оставались в институте, где продолжали заниматься музыкой и ремеслом. По наступлению совершеннолетия воспитанники переводились в специально для них оборудованное при институте общежитие».

Кроме Варшавского института, следует назвать еще одно заведение — московскую богадельню для слепых женщин (1846), которая, правда, не являлась учебным заведением, но заслуживает упоминания хотя бы потому, что других специализированных учреждений для незрячих на тот момент в России просто не существовало.

Итак, отсутствие в первой половине XIX столетия динамики в развитии школьного обучения незрячих в России объясняется не столько антилиберальной внутренней политикой правящих монархов или позицией Министерства народного просвещения, сколько пассивностью общества в целом — население империи не находило смысла в организации обучения слепых. Со времени публичного выступления доктора А. И. Скребицкого на Втором съезде представителей профессионального и технического образования (Москва, 1896 г.), где он подверг резкой критике деятельность Попечительства о слепых в России, подобные упреки в специальной литературе стали общим местом. Но справедливы ли они в полной мере?

В Германии и Англии к концу 50-х гг. XIX в. действовало 28 учебных заведений для незрячих, но они «по большей части были частными заведениями, и только спустя много времени их приняли в число общественных. Конечно, этих учебных заведений было недостаточно для обучения всех слепых, поэтому часто рекомендовалось отдавать слепых детей в начальные школы зрячих, а для учителей этих школ издавались руководства для обучения слепых».

Известный немецкий тифлопедагог Ф. Цех, анализируя историю обучения слепых в Европе, отмечает разобщенность, замкнутость образовательных учреждений: «Если бы школы слепых имели в то время возможность обмениваться мнениями, они, несомненно, объединились бы по многим спорным вопросам воспитания и обучения слепых. Но они работали каждая особняком, ревниво охраняя то, что было утверждено давностью и опытом». По мнению авторитетного немецкого специалиста, кардинальные перемены пришлись на последнюю треть XIX в., когда «в области обучения слепых наступило заметное оживление». Отечественные учебные заведения для незрячих также были частными и не претендовали на выход в «число общественных» школ. Петербургский и Варшавский институты демонстрировали такую же обособленность и закрытость, что и их европейские собратья. И в России, и на Западе «заметное оживление в области обучения слепых» пришлось на последнюю треть XIX столетия.

Процесс формирования отечественной сети учреждений для слепых протекал, подчиняясь общим с Европой закономерностям, но имел и некоторые национальные особенности. Общим можно считать резкое усиление общественного интереса к проблеме образования слепых, пришедшееся на последнюю треть XIX в. Особенность же в том, что либеральные реформы и внутриполитические изменения, обусловившие интерес просвещенной и экономически независимой части общества к организации разнообразных учреждений для глухих и слепых, стали возможными в России много позже, чем в известных нам странах-лидерах.

Политическая оттепель конца XIX в., стремительный подъем экономики, увеличение численности обеспеченного населения вызвали оживление общественной деятельности в сфере помощи незрячим, в частности слепым детям. Если первые шаги на этом пути сделаны по единоличной воле монарха, если многие десятилетия жизнь учреждений теплилась благодаря ИЧО, то в конце столетия создание Мариинского Попечительного совета о слепых (1881) стало в известной мере ответом власти на инициативы снизу. Не появись на исходе века Мариинский совет, обязательно родилось бы попечительство с иным названием, но с аналогичными целями. Начавшийся процесс общественной деятельности в сфере помощи незрячим уже нельзя было остановить. Вот плоды либеральных реформ и светской благотворительности, вот дистанция, которую одолело сознание российского общества всего за 80 лет! Принципиальное различие благотворительных акций конца XIX в. заключается в том, что филантропическую инициативу перехватила прогрессивная и экономически независимая часть общества. События в России развивались тем же порядком, что и в Европе (и протестантских странах прежде всего), только там подобное случилось несколькими десятилетиями раньше. Парадокс России заключается в том, что училища для глухонемых и слепых детей возникли прежде, чем учебное заведение для детей элиты (Царскосельский лицей основан в 1811 г.), раньше, чем многие университеты!

Либеральные реформы и перемены в обществе по понятным причинам не могли не отразиться на жизни придворного (закрытого) института слепых. Еще в 1864 г. предполагалось преобразовать богадельню в учебное заведение, но в жизнь этот проект воплотился спустя пять лет (1869), еще через два года (1871) в стены учебного заведения допустили девочек и открыли для них отделение на 10—15 человек. Когда институтки повзрослели, попечители столкнулись с новой проблемой — их дальнейшим жизнеустройством. Учитывая, что многие девочки отбирались из Воспитательных домов, лучшим решением посчитали открытие при учебном заведении приюта (1888). «Призреваемых в приюте к 1897 г. было 17, хотя число вакансий по уставу, утвержденному в 1882 г., было 60. Плата за пансион составляла 250 р. в год. Никакой учебной работы в стенах приюта не велось. Таким образом, приют походил на обычную богадельню. Его отличие состояло лишь в том, что здесь призревались уже грамотные бывшие воспитанницы Императорского человеколюбивого общества».

Пока в Петербурге решали, что нужнее незрячим — обучение или призрение, в западных губерниях открылись два небольших учебных заведения для слепых (Гельсингфорс, 1865 г.; Рига, 1872 г.), ориентированные на немецкие образцы. Так, устроительница рижской школы И. Валентинович отправилась из остзейских земель не в православную столицу и не в католическую Варшаву или Париж, а в близкий но духу протестантский Кенигсберг. Рижский институт, естественно, не походил на столичный, но, подобно европейским, имел два отделения — общеобразовательное и музыкальное. Небольшая рижская школа (в 1885 г. ее посещали 24 ученика) безбедно существовала на щедрые пожертвования земляков и даже обзавелась со временем дачей с большим земельным участком.

Первым городом, открывшим учебное заведение для слепых на исконно русских землях, оказалась Москва (1871), но и здесь не обошлось без западного влияния. Подавляющее большинство жителей Первопрестольной и в конце XIX в. воспринимало слепца как нищего, нуждающегося в призрении, и только. Однако среди тысяч москвичей нашелся тот, кто решился обогнать медленно текущее «российское время», этим подвижником оказался обер-пасторевангелическо-лютеранского храма Апостолов Петра и Павла епископ Генрих фон Дикгоф.

На заре своей пасторской карьеры Дикгоф поддержал начинания глухого единоверца И. К. Арнольда (1860), всячески помогая тому открыть в Москве школу для детей, лишенных слуха. С тех пор Дикгоф старался во время частых зарубежных поездок посещать образцовые европейские благотворительные и учебные заведения для детей-инвалидов, дабы передавать новые знания землякам в Москве. Европейски образованный священнослужитель, хорошо знавший о существовании специальных учебных заведений за границей, не мог смириться с тем, что на его родине для детей-инвалидов делалось крайне мало. И если обучение глухих как-то начинало организовываться, то для слепых по-прежнему существовала только одна перспектива — нищенская сума. Священник-протестант решает открыть в родной Москве в дополнение к училищу глухонемых школу для слепых детей. К намеченной цели Дикгоф идет по-немецки планомерно и последовательно. Прежде всего, он отправляется в ознакомительную поездку в ведущие учреждения Австрии, Германии и Швейцарии. Заграничное путешествие неожиданно сводит энтузиаста специального обучения с путешествующей в тех же краях императрицей Марией Александровной. Дикгоф получает уникальную возможность не только побеседовать с государыней, но и посвятить высочайшую особу в свои планы. Императрица благосклонно восприняла прожект лютеранского священника и даже одобрила его инициативу.

Окрыленный напутствием Марии Александровны, обер-пастор возвращается на родину преисполненный надеждами и направляет императрице докладную записку (1871). Документ содержит подробный отчет и проект организации специального обучения слепых в России. Тем временем в Москве все складывается как нельзя лучше, здесь открывается Международная политехническая выставка (1872), и Дикгофа, являвшегося членом Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, избирают председателем ее педагогического отдела. В этом разделе выставки предполагалось представить материалы по проблеме начального образования, а также по вопросам воспитания и обучения слепых и глухонемых детей. Готовя экспозицию, Дикгоф включает в нее ряд специальных руководств и пособий, изданных в Австрии, Англии, Германии, Франции, Швейцарии, а также две собственные брошюры — «О глухонемоте» и «О воспитании и обучении слепых детей». Небольшие по объему книжечки знакомили соотечественников с немецким опытом помощи детям с нарушениями слуха и зрения. Старания энергичного пастора заслужили внимание и одобрение со стороны Марии Александровны.

Расценив похвалу императрицы как сигнал к действию, Дикгоф, мечтавший открыть училище для слепых, обращается к высокородным и известным землякам с предложением организовать в Москве особое Попечительное общество. Идею поддержали князья А. Б. Мещерский и Д. М. Голицын, братья П. П. и Д. П. Боткины, Г. И. Браун, И. Ю. Давидов, В. Д. Коншин, К. К. Шильдбах, Д. Д. Шумахер, организовавшие так называемый Совет учредителей (1874). Члены совета незамедлительно подготовили проект устава Попечительства и, согласно строго действовавшим правилам, направили его на согласование в Министерство внутренних дел. Формально устав невызвал возражений и был завизирован, но официальное разрешение содержало оговорку, тормозящую реальное дело.

Правительство не возражало против открытия учебного заведения для слепых, но потребовало предварительно подготовить соответствующее помещение и собрать начальный капитал в 20 ООО р. За два последующих года удалось найти лишь половину требуемой суммы, тем временем истек срок, отведенный на организацию училища. Только личное вмешательство московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова помогло добиться отсрочки. Столкнувшись с бюрократическими препонами, учредители создают Распорядительный комитет (1881), члены которого взяли на себя поиск средств и помещения под будущее училище.

Для пропаганды своих идей комитет публикует и распространяет среди горожан брошюру, рассказывающую о целях и содержании будущей работы. «Делу мешали пессимисты, которые утверждали, что дети, лишенные навсегда зрения, по окончании курса обучения в заведении не смогут применять на практике приобретенные ими знания, не смогут своим собственным трудом добывать средства на пропитание. Они утверждали также, что школы для слепых детей из бедных крестьянских семей совсем не нужны, так как в дальнейшей жизни эти дети будут лишены того, чем заботливо окружили их в учебно-воспитательном заведении».

Комитет командирует в Германию Е. А. Фрезе, «пожелавшую посвятить свою жизнь делу воспитания слепых детей, для изучения способов и приемов обучения слепых детей в западных странах». По возвращении госпожа Фрезе (так как школа все еще не была открыта) приступила к обучению слепых детей, находившихся в приюте принца Ольденбургского (открыто при богадельне Московского дамского попечительства о бедных). Тем временем Распорядительный комитет сумел собрать недостающую сумму, и, наконец, в 1882 г. Московское учебно-воспитательное заведение для слепых детей открылось, приняв 20 воспитанников.

Училище, разместившееся на арендованной площади дома Веры Ивановны Фирсановой, состояло из двух отделений — школьного и ремесленного. Неудивительно, что московские энтузиасты, большинство из которых составляли лютеране или принявшие православие немцы, особый акцент сделали на обучение ремеслам. Они, как и первая попечительница всех благотворительных учебных заведений — императрица Мария Федоровна, важнейшим итогом обучения считали экономическую независимость и самостоятельность выпускников специального училища. Члены инициативной группы мечтали дать слепому возможность обеспечить будущую жизнь собственным трудом. Попечительное общество распространило свою заботу на детей, живущих преимущественно в Москве и Московской губернии, без различия вероисповедания и происхождения.

Несмотря на многие субъективные и объективные причины, не позволявшие энтузиастам быстро исполнить намеченные планы, школа крепла. Уже через три года после создания она располагала необходимым оборудованием для книгопечатания шрифтом Брайля² и начала издавать оригинальную, не уступающую европейским стандартам учебно-методическую литературу.

Однако от момента представления Дикгофом докладной записки императрице Марии Александровне до реального рождения московского училища прошло одиннадцать лет. За это время на российском троне Александра II сменил Александр III, и просьбу, обращенную к одной императрице, исполнила другая — Мария Федоровна. Пока тянулась бюрократическая волокита, Москва уступила пальму первенства своему извечному сопернику — Санкт-Петербургу. Там училище слепых удалось открыть годом раньше (1881). Энтузиаст-москвич пастор Генрих фон Дикгоф немог конкурировать с энтузиастом-петербуржцем действительным тайным советником К. К. Гротом, также увлекшимся идеей создания аналогичной школы.

Столичное заведение для слепых, созданное усилиями Гаюи и бесславно угасшее после отъезда француза из России, возродилось через 75 лет. Это стало возможным благодаря принципиальному изменению позиции образованной части общества, а также личной энергии и подвижничеству известного российского государственного деятеля и филантропа Константина Карловича Грота (1815—1897). Его дед — лютеранский пастор и известный духовный писатель Иоахим-Христиан Грот — прибыл в Петербург из земли Шлезвиг-Гольштейн, находившейся тогда в унии с Данией, и получил место пастора (1764) в протестантской церкви Св. Екатерины. Отец К. Грота, женатый на обрусевшей немке Каролине Цизмер, служил в Министерстве финансов и слыл человеком «знающим, деловым и в высшей степени благородным». Первоначальное воспитание Константин Грот получил дома под руководством матери, а затем поступил в Царскосельский лицей (1826). Карьера выпускника элитного лицея сложилась блестяще: чиновник Министерства внутренних дел, губернатор Самары, начальник Акцизного комитета Министерства финансов, главный управляющий канцелярии императрицы Марии Александровны.

По долгу службы в канцелярии ВУИМ Гроту неоднократно приходилось знакомиться и с деятельностью Приказов общественного призрения, и с организацией государственной и частной благотворительности, и с горькой участью призреваемых. Грот сыграл огромную роль в проведении реформы российской пенитенциарной системы. В период работы в МВД Константин Карлович, детально изучив организацию тюремного содержания заключенных в России и на Западе, предложил план нового, более гуманного устройства мест лишения свободы (1878). Монарх воспринял план благосклонно, и проект лег в основу нового российского закона о тюрьмах.

Будучи сторонником здорового образа жизни, К. К. Грот организует в столице Гимнастическое общество, с тем чтобы то готовило учителей гимнастики (физкультуры в сегодняшнем прочтении). Но выше физического здоровья человека Константин Карлович ставит нравственное «социальное» здоровье населения. А потому, оказавшись во главе IV Управления императорской канцелярии, ведавшей вопросами призрения, он попытался наладить ремесленное обучение работоспособных инвалидов, находящихся в подведомственных приютах и богадельнях. В частности, К. К. Грот способствует созданию н Санкт-Петербурге училища-приюта для глухонемых. Высокопоставленный чиновник отнесся к своему новому назначению как к миссии и в дальнейшем действовал с таким рвением и энтузиазмом, словно исключительно от него зависело изменение государственной социальной политики и устоявшейся практики призрения калек и убогих. И надо сказать, что К. К. Грот весьма преуспел в своих начинаниях, особенно в деле призрения незрячих, без остатка посвятив решению этой проблемы последние двадцать лет жизни.

Судьба распорядилась так, что потомок выходца из земли Шлезвиг-Гольштейн создал в России учебное заведение, ни в чем не уступающее тогдашним ведущим немецким институтам слепых. Все началось с назначения К. К. Грота (1877) на руководящий пост в Главное попечительство для пособия нуждающимся семействам убитых и раненых в Русско-турецкой войне. Инициатором создания попечительства стала супруга Александра II императрица Мария Александровна. Приступив к исполнению новых обязанностей, Грот, следуя выработавшейся ревизорской привычке, начал с детального изучения масштаба работы. Сразу же выяснилось, что среди призреваемых достаточно высок процент инвалидов по зрению. Председатель попечительства решает провести объективную экспертизу, для чего с благословения самодержца организует на деньги попечительства медицинскую комиссию или «глазной отряд». Вошли в названный отряд военные и гражданские врачи-окулисты, а возглавил его Александр Ильич Скребицкий, обладавший медицинским и юридическим образованием.

Решение К К. Грота рекомендовать А. И. Скребицкош на пост руководителя «глазным отрядом» оказалось более чем удачным. Эрудированный медик-юрист придерживался прогрессивных взглядов, обладал неуемной энергией и весьма критическим складом ума В лице Александра Ильича попечительство получило не только одного из самых деятельных своих членов, но и самого яростного критика недостаточно активной политики попечительства и властей в целом в адрес слепых.

Статистические данные и выводы, представленные специалистами «глазного отряда», оказались малоутешительными. Проведенное исследование показало, что в империи удручающе велико число инвалидов по зрению не только среди участников войны, но и среди населения в целом. Эксперты констатировали, что по оцениваемому показателю Россия удерживала на континенте непочетное первое место. Скребицкий не только информировал руководство о результатах проведенной экспертизы, но и предал данные гласности. Заинтересованная часть общества смогла прочесть его брошюры «Между слепых солдат» (1879), «О распространении слепоты и распределении слепых в разных местностях России» (1886). Скребицкий-врач убеждал читателя, что в России слепых больше, чем в любой другой европейской стране. Скребицкий-гражданин и юрист ставил вопрос

о необходимости создания патронажной службы, которая могла бы осуществлять заботу о слепых в государственном масштабе.

Ознакомившись с выводами «глазного отряда», К. К. Грот приглашает А. И. Скребицкого к разработке проекта создания особого координационного органа (Попечительства о слепых) в системе ВУИМ. Голоса Грота и Скребицкого оказались услышанными, многие петербуржцы поддержали их. Обратим внимание читателя на важные изменения системы ценностей в сознании образованных россиян. Семьюдесятью годами раньше в общем-то сходные призывы Гаюи не нашли отзвука в Северной столице, были проигнорированы и обывателями, и аристократами, и Церковью, и властью. Отмена крепостного права, либеральные реформы, работа народных училищ, гимназий, университетов начали приносить плоды: обыватели превращаются в граждан, столичные горожане — в сообщество, задумывающееся о правах тех соотечественников, кому прежде позволяли лишь побираться Христа ради.

Проект организации деятельного призрения слепых на исходе XIX столетия поддержали многие известные врачи-офтальмологи: Л. Г. Беллярминов, К. К. Бродовский, Л. Л. Гиршман, С. С. Головин; деятели науки и культуры: географ П. П. Семенов-Тян-Шанский, юрист А. Ф. Кони, филолог Я. К. Грот, писатель В. Г. Короленко, скульпторы М. М. Антокольский, А. М. Опекушин и многие другие.

Филантропический замысел группы знаменитых россиян К. К. Грот, который на тот момент на правах министра руководил Тюремным ведомством, представил на суд монаршей чете и получил одобрение. Царь-освободитель (Александр II), в отличие от своего дяди (Александра I), довел дело до конца. Незадолго до своей трагической гибели император ознакомился с проектом и поддержал доброе начинание, 13 февраля 1881 г. высочайшим решением утверждается устав и состав Мариинского попечительства о слепых. Главной целью попечительства монарх (государство) определяет «обучение слепых доступным им ремеслам и занятиям, дабы они могли существовать без посторонней помощи и работать, и действовать по возможности самостоятельно». Занимаясь делами попечительства, объектом заботы которого изначально были взрослые слепцы, Грот задумался о несправедливой участи незрячих детей, обреченных в России на безграмотность. Зная о существовании на Западе специальных институтов, Константин Карлович не мог оставаться пассивным и, не дожидаясь ничьей помощи, на собственные средства открывает маленькое учебное заведение (1881), принявшее поначалу четверых, а затем уже десять слепых мальчиков. На съемной квартире классам оказалось тесновато, и энтузиаст-филантроп решается на следующий шаг — вкладывает все имеющиеся в его распоряжении средства в покупку большого земельного участка и начинает строительство трехэтажного школьного здания и мастерских.

Еще до открытия собственного учебного заведения Грот познакомился с организацией школьного дела во многих европейских городах (Бадене, Берне, Вене, Лозанне, Милане, Праге, Флоренции, Штутгарте), в своем дневнике старательный ученик помечал не только то, что стоит воспроизвести на родине, но и то, чего копировать, на его взгляд, не следовало! Все лучшее из увиденного в европейских институтах Грот попытался реализовать при создании столичного училища, проектировать которое пригласил хорошо ему знакомого А. А. Томашко. Консультировали архитектора и лично Грот, и директор Дрезденского института слепых Ф. Бютнер. Интересна характеристика, которую дрезденский тифлопедагог дал российскому дворянину: «К нам приезжает много русских, но они обыкновенно приходят понюхать и уходят. Не так действовал К. К. Грот, он вникал во все, он замечал то, на что другие и не обращают внимания, он изучал наше дело так, как будто бы ему самому предстояло лично заведовать училищем для слепых. Он, можно сказать, сделался специалистом по нашему делу».

Константин Карлович разработал типовой устав училища, содержание и организационные формы обучения, поставив главной задачей обучения «подготовку незрячего к самостоятельной жизни в обществе». Формирование педагогического штата пошло по обычной схеме. Напомним, что первого педагога — госпожу Фрезе — москвичи направили в Германию, точно так же К. К. Грот отправил госпожу фон Трумберг на стажировку в Дрезденский институт. С помощью Ф. Бютнера молодой тифлопедагог из Петербурга создаст русскую версию брайлевского шрифта. Стараниями Трумберг и А. И. Скребицкого в Германии станут издаваться книги по заказу отечественного Попечительства о слепых.

Пастор Дикгоф и высокопоставленный чиновник Грот с одинаковой искренностью и энергией двигались в одном направлении, но добились разных результатов. Почему успех сопутствовал петербуржцу? При равенстве всех прочих достоинств К. К. Грот имел преимущество: он был ближе ко двору, к первой семье государства, а потому совместный проект Грота и Скребицкого без промедления воплотился в государственное решение, тогда как докладная записка Г. Г. Дикгофа легла под сукно на одиннадцать лет. С момента рождения судьба столичного училища для слепых складывалась успешно, детище Грота не испытывало никаких финансовых затруднений, инициативы устроителей не встречали бюрократических запретов.

Итак, к концу XIX столетия идея о необходимости обучения слепых детей обрела в обеих столицах империи достаточное число сторонников. В России, как в свое время и на Западе, христианское призрение обогащается и усиливается за счет светской благотворительности. Как и на Западе, забота филантропов, адресованная поначалу исключительно ослепшим воинам, со временем распространяется на слепых детей. Открытие училищ для незрячих явилось одним из закономерных следствий роста гражданского самосознания российского общества. Получение слепым ребенком образования начало пониматься просвещенной частью населения как гражданское право. Вторая (после Гаюи) попытка организации обучения слепых в России оказалась успешной, поскольку к тому моменту сложились все необходимые предпосылки. Деятельность Попечительства о слепых ВУИМ быстро распространилась на всю страну, при поддержке местных властей и населения за короткий срок (1881 — 1898) в России удается открыть 23 специальных учебных заведения.

По объективным причинам модель специального обучения слепых не могла родиться в России, по субъективным причинам петербуржец К. К. Грот и москвич Г. Г. Дикгоф не стали следовать французскому опыту первого училища Гаюи и предпочли ему германские образцы. Все пионеры отечественной тифлопедагогики начинали свою преподавательскую карьеру со стажировок в немецких землях, и в качестве их консультантов долгое время выступали директор и педагоги Дрезденского института слепых. Вплоть до Октябрьской социалистической революции (1917) обучение незрячих строилось по немецким образцам, а отечественная тифлопедагогика пребывала под сильным влиянием немецко-саксонской школы.