Административная реформа Екатерины II и показательная модель общественного призрения в Москве

Фундамент для будущих позитивных перемен в деле организа­ции светского призрения в России заложит екатерининская админи­стративная реформа 1775 г. Монаршее «Учреждение для управления губерний Всероссийской империи» установило административное деление державы и правила управления ею. Именно тогда создается Приказ общественного призрения, в ведение которого попадает народное просвещение, медицинская помощь, а также заведения обще­ственного призрения (богадельни, сумасшедшие дома, приюты и пр.). Деятельную благотворительность Екатерина II вменила должност­ным лицам в обязанность.

Из «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи (1775)

«Часть I. Глава XVIII. О должности земского исправника или капитана.

<...> 252. Земский капитан должен иметь особое попечение о прокормлении нищих и убогих в уезде и стараться, чтоб всякий приход, помещик или селение своих нищих и убогих и по телесным недугам работать не могущих, прокормил и оных отнюдь не допускал до такой крайности, чтоб от голода и холода принуждены были по миру шататься, и стыдным и позорным образом докучать людям под окошками или на улицах и дорогах прошением милосты­ни. Если же под видом нищих набредут из других уездов праздно­шатающиеся люди, то таковых, изловя, высылать вон из уезда; если же беглые и беспаспортные, то отсылать куда принадлежат, а пока не отошлются (если работать могут), заставить чинить дороги и мосты вместо обывателей, кои им за то дадут дневную нужную пищу... Глава XIX. О городничем и его должности.

<...> 275. Городничий о прокормлении нищих и убогих в городе особливое попечение иметь долженствует и т. д. (см. выше).

Глава XXV. О Приказе общественного призрения и его дол­жности.

380. Приказу общественного призрения поручается попечение и надзирание об установлении и прочном основании: народных школ,

установление и надзирание сиротских домов для призрения и воспитания сирот мужского и женского пола, оставшихся после ро­дителей без пропитания,

установление и надзирание госпиталей и больниц для излече­ния больных,

установление и надзирание богаделен для мужскаго и женскаго пола убогих, увечных и престарелых, кои пропитания не имеют, установление и надзирание особого дома для неизлечимых боль­ных, кои пропитания не имеют,

установление и надзирание дома для сумасшедших,

установление и надзирание работных домов для обоего пола, установление и надзирание смирительных домов для обоего же пола людей.

391. <...> Смирительный дом устанавливается ради таких людей обоего пола, которые непотребного и невоздержного жития, яко: сыновья или дочери, кои родителям своим непослушны, или пребывают злого жития, или ни к чему доброму не склонны;

люди, которые впадут в непотребное житие, начнут расточать имение, долги накоплять вдвое против имения, дом разорять и чи­нить непотребности, противные чести;

люди, которые начнут без стыда и зазора иметь явно поведе­ние, добронравию и благочестию противное;

рабы непотребные, которых никто в службу не принимает; рабы ленивые и гуляки, кои все пропивают или проматывают; люди, которые не хотят трудиться для своего пропитания, едят хлеб вотще, и сим подобные;

непотребного, неистового и соблазнительного жития женского пола.

<...> В смирительный же дом <...> принимают на время или на­всегда вышеописанных людей, обществу стыд и зазор наносящих, как по повелению (губернскаго) наместническаго правления, или по приговору прочих судов, или же по прошению в Приказе обще­ственного призрения отцов, или матерей, или по прошению трех родственников (сим представить свидетельство, для чего), или по требованию помещика или хозяина, с прописанием причины, для которой ссылают человека в смирительный дом...

389. <...> Держать сумасшедших по состоянию сумасшествия, или каждого особо запертым, или же в таком месте, где от него ни опасности, ни вреда учиниться не может, и приложить старание об их излечении. Сумасшедших неимущих принимают безденежно, а имущих имение принимают в дом не иначе, как за годовую плату на содержание, присмотр и на приставников...».

 

В 1775 г. самодержица решает «на примере Москвы создать универсальную показательную модель системы общественного призрения для других губерний России». Дело в том, что преобразования мало затронули патриархальный быт древней сто­лицы, продолжавшей хранить традиции и обычаи седой старины. Невзирая на петровские указы, в московских домах по-прежнему привечали «странных» людей, Первопрестольная являла собой «огромный странноприимный дом». Придворный сатирический журнал екатерининской эпохи «Всякая всячина» насмехался над характерной московской причудой. Один из его номеров украсила карикатура, изображавшая молодого щеголя-племянника, лишен­ного возможности подойти к тетке-старухе. Все пространство гос­тиной занимали старинные, вышедшие из моды вещи и чудные гости: «слепая между двумя карлицами, странница да дура». По мнению авторов журнала, присутствие в дворянском доме конца XVIII столетия калек и убогих являло собой, наравне с де­довскими ларчиками и коваными сундуками, анахронизм, нелепый и неуместный.

Насмешливый карикатурист достаточно точно отразил умона­строение соотечественников — горожан европейской ориентации. Калеки (люди с физическими и умственными недостатками) неин­тересны образованному человеку, приглашать их в дом, как в ста­рину, неприлично. Сатира 90-х гг. XVIII столетия, живописующая нелепость внутренних покоев имения московской старухи, полуве­ком раньше выглядела бы документальной зарисовкой быта импе­ратрицы Анны Иоанновны. Казалось, еще вчера даже самодержцы не чурались общения с калеками и убогими, но по прошествии чуть более сорока лет люди «просвещения», «цивилизации» могли считать подобное поведение некультурным, хотя, вполне вероятно, таили в душе русское нищелюбие и сострадание к убогим.

Екатерина II желала истребить в москвичах любовное почита­ние дедовских обычаев, тягу к «преданьям старины глубокой», мечтала вселить в Москву европейский дух, а потому сознательно избрала патриархальную столицу ареной для экспериментов в сфере общественного призрения. В 1763 г. здесь создается государственная Медицинская коллегия, положившая начало карди­нальным преобразованиям в лечебном деле. Усилиями первого президента коллегии, европейски образованного А. И. Черкасова организуется подготовка российских врачебных кадров, заклады­вается фундамент народного здравоохранения.

Тогда же в Москве открывается Павловская больница (1763) и медицинский факультет при университете. При факультете пред­полагалось «учредить клинический, хирургический и повивальный институты», но из-за финансовых трудностей их открытие при­шлось отложить. Правда, и желающих изучать медицину первона­чально нашлось немного: «В 1769 г. медицинский факультет вы­нужден был отменить студенческий диспут на том основании, что «в нем всего один студент и дискутировать ему не с кем».

В 1776 г. открывается вторая больница для лечения лиц всех сословий — Екатерининская (на 150 коек), при ней богадельня (на 100 мест) и отделение для душевнобольных. В 1771 г. город пере­жил нашествие моровой язвы (чумы), половина жителей вымерла, тадоначальник бежал, началась паника, перешедшая в народный бунт. Руководство обезумевшим городом взял на себя отставной генерал П. Д. Еропкин, учредивший санитарные участки, каран­тинные зоны и тем самым спасший Москву от вымирания.

Общая беда в ситуации политического безвластия способство­вала возникновению частной деятельной благотворительности, более того, в Москве появились очаги общественной благотворитель­ности — прежде всего это Преображенская и Рогожская старообряд­ческие богадельни.

Возникшая из-за чумы паника оказалась столь сильной, что го­рожане разбегались из столицы, разнося заразу за ее пределы. Се­верная столица отгородилась от Первопрестольной карантинными заставами, помогая исключительно советами, например городско­му купечеству предлагалось организовать на собственные средства карантины и чумные кладбища. На царский призыв откликнулся один из духовных лидеров московского старообрядчества федосеевского согласия, богатый купец старообрядец Илья Алексеевич Ковылин. Он арендовал землю в районе села Черкизово и постро­ил на ней больницу с приютом. Тогда же старообрядцы-поповцы организовали богадельню, приют, дом умалишенных и кладбище за Рогожской заставой.

Веротерпимость императрицы-немки, требовавшей, «чтобы каждый поступал по предписанным государственным узаконени­ям», и трагическое положение горожан в дни эпидемии привели к тому, что ярые оппоненты официальной церкви, давние враги самодержца — старообрядцы — выполнили правительствен­ный заказ на деятельное милосердие. В результате раскольники неожиданно получили высочайшее разрешение на создание в Мо­скве собственных религиозных центров. Свершилось то, о чем за всю предшествующую историю борьбы властей со старообрядчест­вом невозможно было и помыслить. Вот на какие политические уступки оказалась способна идти императрица, дабы переложить финансовое бремя государственного призрения на чужие плечи!

Екатерина II во благо российского народа строила систему го­сударственного закрытого призрения по западному образцу с большим увлечением, но с весьма скромными бюджетными за­тратами, алкала благотворительных деяний купечества и дворянства, но не всякую филантропию поощряла. Так, не поддержала самодержица филантропические устремления масонов, которые в тяжелейшие времена голода (1787) помогали страдающим лю­дям хлебом и деньгами, причем делали это не в силу традиционно­го русского нищелюбия, а стремясь насадить столь любезную мо­наршему сердцу благотворительность европейского толка.

Сенатор И. В. Лопухин, архитектор В. И. Баженов, князь Н. Н. Трубецкой, другие члены масонского кружка «на свое ижди­вение воспитывали бедных молодых людей, учили их в школах и университетах». Близкий друг и единомышленник основателя общества Н. И. Новикова Г. М. Походяшин, человек весьма зажи­точный, имевший 60 тысяч годового дохода, истратил на благотво­рительность все свое состояние и умер в нищете. Вот, казалось бы, столь желаемые монархом примеры, на которых возможно воспи­тывать общество, формировать в нем европейское отношение к не­имущим, увечным и больным. Увы, самодержец не терпит ничьих инициатив, довольствуясь собственными прихотями и замыслами. Филантропический порыв масонов одобрен императрицей не был, более того, понимался ею как вызов, как попытка покуситься на верховное милосердие, умалить исключительную монаршую забо­ту о несчастных подданных.

В очередной раз отечественная история преподала урок: в Рос­сии отношение к инвалидам может меняться исключительно во­лею первых лиц империи. «Просвещенная деспотия» видит необ­ходимость в филантропии, но вершиться той надлежит в офи­циально заданных рамках, исключительно в установленных фор­мах, строго регламентированно и, главное, с известными прави­тельству целями. Государственная благотворительность не имеет ничего общего с традицией милости и милостыни, не случайно фи­лантропические акции сочетались с продолжением наступления на нищенство. Список ранее изданных карательных указов Екатери­на II пополнила дюжиной собственных. Выходившие почти еже­годно постановления во многом повторяли друг друга, но по-прежнему оказывали малое влияние на происходящее. Почвенная Русь не меняла свои привычки:

 

Бредут слепцы Калужскою дорогой, —

Калужской — песенной — привычной, и она

Смывает и смывает имена

Смиренных странников, во тьме поющих Бога.

М. И. Цветаева. «Стихи о Москве», 1916

 

Жесткими и последовательными законодательными мерами обрусевшая, но лишенная российского нищелюбия ученица Воль­тера, атеистка Екатерина II стремилась широкую и привычную для Руси «дорогу смиренных странников» полностью закрыть.

В 1775 г. московский обер-полицмейстер Н. П. Архаров получает от государыни строжайший регламент действия московской полиции по отношению к разным категориям лиц, живущих подаянием. Указ разделил «скитающихся по миру и просящих милостыню в здешнем городе» на четыре категории: зазорных младенцев и сирот; увечных и больных; немощных стариков; «молодых ленивцев». Для размеще­ния (социальной изоляции) лиц каждой категории Москву обязали иметь соответствующие типы заведений, к ранее устроенным бога­дельням добавлялись больницы и работные дома. Закон закрепил размеры суточных затрат на содержание подопечных: в богадельне четыре копейки в день, в работных домах «кормовых денег по три копейки в сутки». Вводилось в модельную структуру и заведение но­вого типа — смирительный дом, куда полагалось помещать на прину­дительные работы наряду с преступниками «молодых ленивцев».

Первый смирительный дом открылся в Москве в 1785 г., столе­тием позже, в 1870 г., его переименуют в Московскую городскую исправительную тюрьму. Согласно своему пониманию целей и за­дач системы призрения правительство поручило ее попечение обер-полицмейстеру. В 1787 г. в Москве учреждается Екатеринин­ская богадельня — комплекс, объединивший сиротский приют, бо­гадельню, дома для инвалидов, престарелых, неизлечимо больных, умалишенных, а также смирительный дом с фабрикой.

Несмотря на то что монаршие инициативы не соответствовали ни идеалам православного благочестия, ни тогдашней практике протестантской негосударственной филантропии, усилиями Екате­рины II и ее сподвижников в Москве удалось создать «показатель­ную» систему заведений общественного призрения. Образцовый (модельный) комплекс включал:

· сиротское учреждение (Воспитательный дом, 1764 г.);

· детские приюты;

· две больницы (Павловская, 1763 г.; Екатерининская, 1776 г.);

· психиатрическое отделение (1776);

· женские и мужские работные дома (1775);

· инвалидный дом для неимущих отставных младших офице­ров (1777);

· смирительный дом (1785).

К концу XVIII столетия древняя столица наравне с протес­тантскими странами обрела все типы известных там благотвори­тельных заведений. Стартовав на полтора столетия позже Запад­ной Европы, Российская империя — в границах Москвы — вышла на передовые позиции за четверть века.

Все изменения в сфере светской благотворительности происхо­дили исключительно с благословения, если не по прямому повеле­нию государыни. Екатерина II последовательно насаждала опыт благотворительности протестантской Европы на подвластных ей землях. Принятие «Учреждения для управления губерний Всерос­сийской империи» (1775), казалось бы, передало инициативу в сфере народного образования, деятельной благотворительности

на места, однако обеспечить призрение убогих на местах мешали и пассивность губернских чиновников, и отсутствие гражданских прав и свобод большинства населения, и чужеродность предлагае­мых моделей традиции, и, конечно, отсутствие средств. О подоб­ных «мелочах» правительство постоянно забывало. Любопытна ре­акция Сената на простодушный вопрос одного из генерал-губер- наторов об источниках финансирования официальной благотвори­тельности. Из центра наместник получил указ «Именной, данный Рижскому и Ревельскому генерал-губернатору графу Броуну «Об отдаче собираемых в Ревельской губернии при платеже пошлин по одной и по две копейки с пошлинного рубля в распоряжение та­мошнего Приказа общественного призрения для заведения школ и богаделен» (1784). Копеечной в прямом смысле слова субсидии оказалось недостаточно на масштабные дела призрения, а потому педантичный дворянин решился повторно побеспокоить Сенат. Смелый наместник дополнительных субсидий не сыскал, но полу­чил разъяснения. Указ «Именной, данный Рижскому и Ревельско­му генерал-губернатору графу Броуну «Об устроении богаделен, больниц, смирительных и рабочих домов в Рижской губернии и об управлении на сие суммы, собранной в таможнях Рижской губер­нии с отвозных товаров по одной, а с привозных по две копейки с пошлинного рубля» (1785).

Денег на благотворительность в казне перманентно не отыскива­лось, тогда как на пополнение кунсткамеры всегда хватало! Из инст­рукции сотскому, пункт 22: «О монстрах и о курьезных птицах и зверях. <...> Если где сотни вашей в селениях родится мужеска или женска полу, или от лошадей и рогатого и прочего мелкого скота и от зверей и от птиц каковые монстры или уроды наподобие чудовищ, о таковых с обстоятельством рапортовать в Канцелярию, и те монст­ры или уроды приносить, а не утаивать, коим за принос как за жи­вых, так и за мертвых платимы будут из казны деньги».

Добрые замыслы властей в сфере благотворительно­сти, не подкрепленные общественной поддержкой, не могли быть действенными, как только «человеколюбивое новшество» переставало занимать государя, оно тотчас угасало. В подтверждение сказанного еще раз вернемся к исто­рии Воспитательного дома. Первоначально императрица щедро одарила И. И. Бецкого за проявленное усердие и поручила ему ру­ководство всеми образовательными учреждениями, Сенат удосто­ил подвижника золотой медалью «За любовь к Отечеству» (1778). Со временем популярность старого сановника начинает раздра­жать самодержицу, она восклицает в сердцах: «Бецкой присвояет себя к славе государской». Вскоре самодержица отдаляет бывшего любимца и перестает интересоваться судьбой их общего проекта.

Создавая в прямом и переносном смысле образцовый Воспита­тельный дом, заказчик (полновластная императрица) и исполнитель (европейски образованный филантроп), безусловно, по-разному пог нимали его предназначение. Допускаем, И. И. Бецкой рассчитывал, что монарх, как это нередко случалось на Западе, оценит эффектив­ность модельного учреждения и, руководствуясь государственными интересами, поручит правительству повсеместно насаждать его ко­пии. Просвещенное же общество, созревшее для перемен, охотно поддержит инициативу короны. Ради достижения гуманной цели власть, филантропы, ученые, медики, учителя, родители и прогрессивная часть общества объединятся. В отличие от И. И. Бецкого «ак­куратная в ведении финансовых дел» императрица мечтала, что при­думанная ею модель столь сильно очарует подданных, что они без участия казенных средств примутся ее копировать. Дальнейшие со­бытия показали несостоятельность и одних и других надежд. Искус­ственная модель без государственной финансовой поддержки в провинции не прижилась. Да и в действующих домах многие замыслы остались нереализованными. «Скопление большого числа детей в па­латах, отсутствие достаточного количества кормилиц, неопытность врачей и воспитателей, прием детей часто больных и даже умираю­щих — все это повлекло за собой ужасающую смертность питомцев». В московском Воспитательном доме она превышала 70%, а в 1767 г. увеличилась до 98,5%. Решение о передаче младенцев в крестьянские семьи на вскармливание позволило снизить их смерт­ность до 62% (1768), но свидетельствовало об отступлении от перво­начальной идеи, об утопичности проекта.

Подлинное развитие светской благотворительности в обществе, терпевшем крепостничество, оказалось невоз­можным. От человека, пекущегося о разведении крепостных как

о размножении домашней скотины, не следовало ждать европейского понимания естественного права, желания поддерживать государст­венную филантропию, заниматься деятельной благотворительностью или задумываться о необходимости обучения глухих и слепых детей. Приведем в качестве иллюстрации рассуждения представителя созданного не без участия императрицы Вольного экономического общества (1765), предполагавшего одним из направлений своей дея­тельности филантропию. По свидетельству С. А. Князькова, упомя­нутый член первой в России общественной научной организации, т. е. человек образованный, рассуждал так: «Девок 18-ти лет в супру­жество отдавать; добрые экономы от скотины и птиц стараются пле­мя разводить, а человек, просвещение разумеющий, паче должен

о размножении рода человеческого, при помощи Божией, печность [попечение] приложить». Если так думал просвещенный дворянин, стоило ли ждать деятельной поддержки Приказов обще­ственного призрения от других сословий?!

Императрица не сомневалась, «русский народ есть народ евро­пейский; то, что придавало ему черты неевропейского народа, было временное и случайное, а то, что надобно было принять в расчет как существенное, было европейское и требовало для своего утвержде­ния и развития помощи европейской науки». Следуя своему убеждению о случайности неевропейских черт в русском на­роде и предпринимая инициативы реформаторского толка, Екате­рина Великая верила в успех начинаний и в сфере образования, и в сфере государственного призрения. Увы, ее надежды не вполне оправдывались. Заимствованные образовательные концепции и го­сударственно-общественные модели богоугодных заведений, с энту­зиазмом внедряемые императрицей, не получали массовой поддер­жки. Нищелюбивый бесправный народ («почва») не проявлял интереса к государственной (закрытой) системе призрения. Дворянство, европейски образованные люди («цивилизация») пребыва­ли в явном меньшинстве, они нищелюбия стыдились, государствен­ные же решения принимали в силу сословной принадлежности и служебного положения. Многие смысл высочайших инициатив улавливали смутно и поддерживали их по необходимости. Немногочисленная группа петербуржских деятельных благотворителей в значительной мере состояла из обрусевших иностранцев, напом­ним, только немцы составляли «в XVIII в. десятую часть населения Невской столицы». Из русских филантропия прежде всего привлекла аристократов из числа обучавшихся либо подолгу бы­вавших за границей и, конечно, чиновников и купцов, заботящихся о карьере и взыскующих монаршей милости.

Российских калек и убогих нельзя признать особо угнетенной социальной группой, в национальном сознании они никогда не воспринимались людьми второсортными, не отторгались как опас­ные «чужие». Тогда почему XVIII век не оставил нам отечественных примеров индивидуального обучения глухих, к тому времени обретших массовый характер во многих странах Европы?

На Западе подобные попытки, как мы знаем, стимулировались нормами гражданского права. Королевский суд считал глухонемого мертвым, однако глухой, выучившийся говорить и писать, тотчас об­ретал правовой статус, позволявший претендовать на наследство. Другим не менее сильным стимулом педагогических экспериментов выступало желание сурдопедагогов-клириков вернуть глухого в лоно Церкви. Образно говоря, обучение глухонемого можно признать спо­собом его защиты от агрессии окружающего мира. Однако среди ни­щелюбивого и терпимого к калеке населения глухой не подвергался гонениям по причине глухонемоты, следовательно, учить его речи и грамоте не имело резона. Как мы знаем, терпимо-сострадательное от­ношение исламского мира к нищим, сумасшедшим и калекам вкупе с отличными от европейских правилами передачи наследства вплоть до XX в. делали специальную школу ненужной Арабскому Востоку. По тем же причинам не нуждалась в ней и православная Русь.

Динамично меняющееся правовое положение инвалидов, все учащающиеся попытки индивидуального обучения глухих — эти и другие феномены западной жизни, характерные для завершающей фазы второго периода эволюции отношения государства и обще­ства к интересующим нас людям, в России конца XVIII столетия отсутствуют. И это несмотря на то, что ранее ущемленные в праве на образование социальные группы и сословия в Екатерининскую эпоху «просвещенного деспотизма» получили к нему доступ:

· открываются гарнизонные школы для обучения солдатских детей;

· быстро растет число духовных школ, семинарий для обуче­ния детей духовенства всех рангов;

· организуется женское образование;

· создаются воспитательные дома для обучения сирот и детей из бедных семей;

· открываются школы для иноверцев;

· прекращается преследование раскольников, веротерпимость провозглашается как государственная политика.

Итак, сторонница «просвещенного абсолютизма», пекшаяся о ско­рейшей цивилизации России, удивительно энергичная и работоспо­собная Екатерина II на русские обычаи не оглядывалась. Лютеранка, перешедшая в православие, прагматичная и не нищелюбивая импе­ратрица попыталась создать в стране европейскую систему закрытого государственного призрения, вменив социальную опеку калек и убо­гих в обязанность чиновничеству. За долгие годы правления самодер­жица подписала около четырнадцати с половиной тысяч актов, мани­фестов, постановлений, уложений, указов и грамот, многие из которых легли в основу будущего российского законодательства в сфере соци­альной политики. Усилиями Екатерины Великой в обеих столицах удалось создать модельные структуры государственной благотвори­тельности, по Губерниям учредить Приказы общественного призрения, которые управляли местными образовательными, лечебными и бла­готворительными заведениями. Стартовав на полтора столетия позже Западной Европы, Российская империя с ее образцовопоказательной системой благотворительных учреждений Москвы и Санкт-Петер­бурга всего через четверть века вышла на передовые позиции, правда, исключительно в границах этих двух городов. Обеспечить призрение убогих на громадных территориях Российской империи еще только предстояло, но фундамент будущих перемен в деле светского призрения Екатерине Великой заложить удалось.