Авторитет античной культуры

"В наши дни, - восклицает Сидоний Аполлинарий, - не так уж много людей занимается культурой слова, но еще меньше тех, кто занимается ею с блеском”. Правда, в конце V века шел процесс постепенного упадка публичных школ, которые до того времени в Южной Галлии успешно противостояли потрясениям последних веков империи. Однако привязанность к классической культуре сохранилась в богатых семьях Аквитании, Бургундии и Прованса благодаря семейной традиции и отчасти использованию для воспитания детей частных наставников. Исполненные ложной скромности слова Григория Турского приоткрывают нам значение риторики. Посетовав в предисловии к своей книге “История франков” по поводу “упадка культа художественной литературы”, он просит читателей извинить его, “если в его записях и словах ему случится нарушить правила искусства грамматики, которыми он не вполне владеет. Оно раскрывается также в словах итальянца Фортуната, который, обосновавшись в Галлии, куда менее защищенной, чем его родина, заявил: “Мои губы почти незнакомы с секретами речи. Мне досталось лишь несколько капелек из ручьев грамматики и лишь несколько глотков из потоков риторики. Я только прикоснулся к изучению права”. В Южной Галлии, безусловно, оставалось достаточно светлых умов, что как раз и смущало аббата одного из парижских монастырей, которому в 559 году король Клотар предложил занять место епископа в Авиньоне: он не хотел, сообщает Григорий, “чтобы ею простосердечие было подвергнуто испытанию в обществе изощрённых в софистике и философии сенаторов и магистратов”. Напротив, он не отказался от такого же места в Ле-Мане, где ему, по-видимому, не грозила подобная опасность. Этот замечательный пример епископа Домнула, который, как мы видели выше, основал базилику Сен-Венсен Дю-Ман и передал ей обширные родовые поместья, показывает, что существовало культурное противостояние двух Галлии, варварской — на севере и римской — на юге. Нетрудно заметить, что для галло-римского аристократа с севера Южная Галлия была слишком проникнута римским духом. Следует сказать, что использование письменности, как показывают административная практика и наличие нотариусов, было достаточно широко распространено в городах Южной Галлии (Арль, Лион, Клермон, Пуатье, Бурж) до начала VII века.

Употребление письменности не было полностью утрачено и на севере, где она широко применялась в Треве, этом очаге римского духа, долгие годы сохранявшемся в самом центре германизированного мира, а также в Париже, который довольно часто был местом пребывания королей и их свиты. Хотя нам не так уж много известно об уровне развития культуры при наследниках Хлодвига (во всяком случае, их первого поколения), мы можем все же судить, в какой степени они были очарованы наследием античности. Миф о троянском происхождении франков, который зрел в их умах с VI века, прежде чем появилось его письменное воплощение в хронике лже-Фредегера в середине VII века, безусловно, является результатом такого ослепления. Это преклонение, настолько очевидное у Теодебера, что его нет нужды доказывать, в значительной мере разделялось и младшим сыном Клотара Хильпериком. Он, как и его кузен, стремился не только сохранить цирковые игры, надеясь усладить ими жителей своих двух столиц — Суассона и Парижа, не только состоял в переписке с византийским императором, похваляясь перед соотечественниками полученными от него богато украшенными медальонами, но и сам увлекался литературой. Он сочинил несколько месс и гимнов, один из которых, посвященный святому Медарду, особо почитаемому его родителями, по своим ритмическим особенностям явно напоминает победные гимны античности; он считал себя теологом и написал небольшой трактат, правда, далеко не ортодоксальный, о Святой Троице; и наконец, он выступил в качестве грамматика, прибавив, по примеру императора Клавдия, четыре буквы в латинский алфавит и законодательно закрепив их употребление на всей территории своего королевства.

Эта реформа, призванная, возможно, узаконить фонетические изменения, свойственные простонародной латыни, которую называли римским деревенским языком, используемым в ту пору франкской элитой, показывает все более глубокое расхождение между разговорной и классической латынью. Впрочем, тексты, оставленные нам королем, а также документы, подготовленные в его канцелярии, как и в канцеляриях его братьев, отнюдь не лишены ошибок, точно так же, как и эпитафии, которые и по сей день находят во множестве на юге страны. Все указывает, что престиж письменности, стоявший так высоко в Галлии VI века, постепенно утрачивался параллельно снижению ее технического уровня. В создаваемых в то время школах - монастырских, кафедральных, пресвитерианских - обучение искусству речи не являлось самоцелью. Когда в 599 году папа Григорий Великий узнал, например, что епископ Вьенна Дидье предпринимает попытки обучить грамматике некоторых своих сограждан, он сделал ему серьезное внушение; “Мы узнали, что Ваше Священство обучало некоторых прихожан грамматике. Мы считаем это грубым нарушением... потому что похвала Христу несовместима с похвалой Юпитеру, исходящей из одних и тех же уст. Считайте, что распевание стихов является тяжким грехом и кощунством для епископа…” В обществе решительно насаждалась тогда аскетическая культура.

КАДРЫ СВЕТСКОЙ ЦЕРКВИ

Обращаясь с письмом к епископу Дидье, пана опирался скорее на свой моральный авторитет, нежели на иерархическую власть. Епископы признавали папу Григория руководителем, особенно в дисциплинарной области, не потому, что он (последним из пап) по-прежнему назначал епископа из Арля в качестве своего "апостольского викария” в Галлии, уполномоченного представлять и защищать там его интересы; и не потому, что его личное обаяние в дух инициативы снискали ему всеобщую признательность и уважение. Глазами церкви, правильнее будет сказать — галльских церквей, выступали архиепископы и в еще большей мере короли. Следует заметать, что династические переделы, которые во все меньшей мере учитывали старые провинциальные деления, постепенно уменьшали влияние первых и увеличивали влияние вторых. Созывы соборов, особенно многочисленные в VI веке, на которых как раз и решались крупные вопросы теологии и иерархии, все чаще осуществлялись по инициативе королей (весьма далеким примером может служить позиция Хлодвига в Орлеане в 511 году) и все реже по инициативе архиепископов. Упомянутое выше стремление архиепископов Тура распространить свою опеку на церкви Бретани было одновременно выражением их собственных амбиций, а для франкских королей, которые их поддерживали, средством вмешательства в дела далекой Арморики, страны, где продолжали действовать кельтские, островные по происхождению обычаи, малосовместимые с континентальными, чисто галльскими порядками. И действительно, бретонцы, в соответствии с ирландским подвижным календарем, праздновали Пасху и другие связанные с ней литургические праздники в дни, не совпадающий с празднованием в остальной Галлии; они обладали оригинальной церковной организацией, где сфера деятельности епископов, исполнявших зачастую функции аббатов монастырей, определялась не столько территориальным делением, сколько их личным авторитетом, и где богослужения, к которым могли привлекаться и монахини, проводились не обязательно в церквах, но могли также перемещаться из дома в дом, где производилось причащение вином и хлебом. Хоть здесь и не было явных богословских противоречий, галльские епископы не могли бесконечно терпеть подобные порядки.

Дело в том, что церкви Галлии коренным образом отличались по своей организации от бретонских церквей. Они уже приняли римский календарь, хотя галльская литургия сохранила некоторые особенности в проведении церковных празднеств и в почитании некоторых святых, носившие скорее территориальный, чем национальный характер. Епископы были прочно связаны с местом своей службы — принцип, который в будущем распространился и на местопребывание епископата, как и на всю епархию со строго установленными границами. Существовало стойкое иерархизированное представление о литургических службах, исключительно в мужском исполнении. С другой стороны, реальному однообразию галльской церкви способствовало стремление франкских королей вмешиваться в распределение духовных должностей вопреки извечному праву церквей, которые предпочитали, чтобы епископы избирались верующими, а еще лучше - духовенством епархии.

Королевское засилье сложилось не на голом месте. Начиная с Орлеанского собора 511 года, который принял решение о том, что без королевскою разрешения ни один мирянин не может быть возведен в духовный сан, а значит, и назначен епископом, потребовалось решение нескольких соборов (например, Орлеанского 594 года) и ряд жестоких столкновений, чтобы короли получили наконец по второй половине VI века право контроля за назначением епископов. Иногда они шли навстречу местным традициям и семейному наследованию отдельных постов, но, понимая исключительную политическую важность попавшего в их руки инструмента, не колеблясь, назначали на церковные должности своих приближенных, подчас не имевших духовного сана. Так было с референдарием Клотара Бавдином, направленным в Тур, и с бывшим майордомом Хильперика Бадегизилом, назначенным в Ле-Ман. Уже упоминавшийся случай с клерком из Ле-Мана Домнулом, который стал аббатом Сен-Лоран де Пари и которого Клотар убеждал принять епископский пост в Авиньоне, а затем назначил епископом Ле-Мана, достаточно ясно показывал, какую важную объединяющую роль могли играть епископы на службе у королей.

Было ли королевское вмешательство в вопросы назначения епископов благотворным для жизни церкви и для прогресса христианизации? В этом можно априори усомниться, вспомнив хотя бы о том, что некоторые миряне, такие, как Бадегизил, должны были освоить основы знаний низшего и высшего орденов за сорок дней вместо минимума в один год, установленного католическими нормами. Но такое выдвижение не исключало и подлинного обращения, которое предполагало, как минимум, отказ от супруги, если таковая имелась. Это был наиболее частый случай, когда выдвигались не монахи или члены духовного сословия, такие, как архидиаконы, первые помощники епископа в управлении епархией, становившиеся часто всемогущими в его отсутствие. Во всяком случае, многие из епископов VI века были наряду с монахами активными проводниками христианизации: руководили кампанией, творили чудеса, освящали церкви.

МОНАСТЫРСКАЯ ТРАДИЦИЯ

VI век стал временем утверждения пришедшей с Востока отшельнической традиции. Можно даже сказать, что она получила широкое развитие в Северной Галлии, где густые заповедные леса и безлюдье болотистых равнин создали для отшельников благоприятные условия: в долине Луары, в Ле-Мане, даже в Арденнах, где в Кариньяне, в старом замке Дианы жил единственный известный на западе столпник, лангобард Вульфилаих. То ли из-за завораживающего влияния отшельников, вокруг которых, иногда против их воли, группировались ученики, то ли потому, что их могилы становились объектом поклонения, скиты отшельников, как это произошло со святым Кале в Ле-Мане, преобразовывались часто в монастыри. Ведь VI век стал также временем широкого распространения монашества, зачастую поощряемого в порядке искуплений грехов сильными мира сего, начиная с королей — Хлодвига. Сигизмунда, Клотара, с которыми мы встречались, епископов, таких, как Домнул из Ле-Мана, представителей аристократических родов, как герцог Лаунебольд, осуществивший к 570 году реконструкцию монастыря Сен-Сернене де Тулуз, или герцог Ансемунд и его экена Анслеубана, основавшие в 543 году аббатство Сент-Андре де Вьен.

В уставе, написанном к основанию аббатства, учредители предписывают ею аббатисе, своей дочери Евгении, следовать правилам, установленным ее теткой Эбоной, сестрой основателя, и аббатисой еще одной обители. Дело в том, что тогда не существовало еще религиозных орденов, и каждая община жила по собственным правилам. В лучшем случае некоторые наиболее уважаемые основатели и авторы уставов добивались, чтобы их труды использовались за пределами монастыря: монастырский устав, который написал в 520—530 годах бывший монах из Лерена Сезер д'Арль для общины своего городка и, в частности, для основанного им в 507 году женского монастыря, закрепляет утвердившееся в V веке положение уставов Онора и Кассиана. Выдвинутые им принципы - стабилъность и строгая замкнутость монастырской жизни, аскетизм и целомудрие, покорность аббату и личная бедность, воспроизведенные в начале века безымянным автором, а в середине века — аббатом Мон-Кассена святым Бенедиктом, станут устоями монастырского строительства на западе.

Существует, однако, и другая монастырская традиция, которая с конца VI века расширила свое влияние в Галлии. Это ирландская традиция, отличающаяся более строгим аскетизмом, граничащим с умерщвлением плоти и требованием паломничества в порядке служения Всевышнему, по самой идее противоречащая принципу стабильности, выдвинутому на первый план в средневековых монастырях. Хотя паломничество, совершающееся довольно часто морским путем, принимало иногда героические формы, главным его содержанием была миссионерская деятельность. Именно поэтому ирландские монахи, которые в отличие от своих собратьев на юге были и священники, стали основными проводниками христианства. Один из них, по имени Колумбан, высадился в 575 году в Арморике, долго путешествовал по Северной Галлии, а затем по предложению короля Гонтрана основал монастыри в Аннегрейе, Люксёйе и Фонтене в Южных Вогезах. Непреклонная верность Колумбана кельтским обычаям, особенно в вопросе о дне празднования Пасхи, привела его к конфликтам с соседними епископами, а затем и с королевскими покровителями. В 610 году он вновь отправился в путь по Северной Галлии с целью обращения ее жителей в христианскую веру, совершил длительное путешествие по Алеманнии и Лангобардии, основывая новые монастыри. В одном из них, в итальянском местечке Боббио, он и умер в 615 году.