Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи 4 страница

– Я знаю.

– Попытайся представить себе это, Пьета. Иногда у нас дома еды совсем не хватало, моя мать ставила на середину стола одну на всех тарелку со спагетти, и тому, кто меньше всех говорил, доставалось больше всех.

Пьета улыбнулась. Подобные истории из прошлого она уже слышала от своего отца.

– У меня было больше братьев и сестер, чем у Беппи, так что мы, пожалуй, жили беднее – впрочем, особой разницы ты бы не заметила. Мы никогда не ели досыта. Нам не покупали игрушек. Малышом я играл с камушками в дорожной пыли. Мои братья ради забавы ловили угрей или певчих птиц, а мать готовила их на ужин, чтобы поставить хоть немного лишней еды на стол. – Он отхлебнул глоток вина из стакана. – Я до сих пор помню, каково это – вечно ходить голодным. Такое не забывается, знаешь ли.

Пьета оглядела морщинистый лоб Эрнесто, его реденькие волосы, толстый живот. И с трудом представила его себе вечно голодным молодым человеком.

– А потом мы покинули наши деревни и приехали сюда. – Эрнесто полностью погрузился в воспоминания. – Мы не чурались тяжелой работы и хотели добиться успеха. Твой отец занял денег, всем рискнул. Он работал не покладая рук, и днем и ночью. Когда ты родилась, твоя бедняжка мать практически его не видела. Она сидела наверху в их крохотной квартирке, совсем одна, с грудным малышом на руках.

– А потом она очень быстро родила Адолорату, да? – Пьету всегда занимал этот вопрос.

– Это была ошибка со стороны твоей матери, большая ошибка. Неудивительно, что… – Эрнесто вдруг замолчал и покачал головой. – Так что, видишь, Пьета, не пытайся судить отца со своей колокольни. Мы родились в разных странах и в разные времена.

– И все‑таки мне хотелось бы знать, – настаивала Пьета, – оттуда взялась эта вражда и что случилось с бедняжкой Изабеллой.

– Может, когда‑нибудь я тебе все расскажу.

– Сомневаюсь. – Пьета встала. – Пойду посмотрю, не нужна ли Адолорате моя помощь. Сожалею, что тебе не удалось перекинуться с папой в карты, Эрнесто. Но я передам ему, что ты приходил.

Вместо того чтобы отправиться прямо домой, Пьета прогулялась по рынку. Побродила по рядам, заполненным ненужными ей вещами: дешевыми духами, нейлоновыми тряпками, электроникой сомнительного качества. Она купила матери пучок подсолнухов, а затем повернулась, чтобы идти домой.

– Пьета! Подожди меня.

Ее догонял Микеле. В руках он держал две пластиковые сумки, до отказа набитые зеленью. Он улыбнулся:

– Ты сегодня не работаешь?

Пьета тревожно огляделась по сторонам:

– Нет‑нет, не работаю.

– У тебя есть время присесть на минутку и выпить по чашечке кофе?

– Нет, Микеле, я не могу, извини.

Он с недоумением посмотрел на нее:

– Все нормально?

– Да… Нет… Понимаешь, вся проблема в том, что мой отец придет в ярость, если узнает, что я с тобой разговаривала. Все дело в этой глупой вражде, знаешь ли. Мне очень жаль, но я не могу выпить с тобой кофе.

– Старики такие упрямые, правда? – Микеле явно погрустнел. – Спустя все эти годы, наверное, можно было помириться.

– Знаешь, я с тобой полностью согласна… – Она пожала плечами. – Но что я могу поделать? Давай просто держаться подальше друг от друга, так будет проще…

Удаляясь от него вдоль рыночных рядов, Пьета обернулась. Микеле стоял на том же месте, где они расстались, крепко держал свои пластиковые пакеты и глядел ей вслед. Похоже, он даже не заметил, что начал накрапывать дождь.

 

К тому времени, как Пьета добралась до дома, слабый летний дождик перешел в настоящий ливень. Порывы ветра сотрясали деревья, и вода потоками лилась по сточным канавам. Промокшая и иззябшая, она заторопилась на кухню, неизменно самую теплую комнату в доме. Но отца там не было.

Она выглянула в окно, решив, что он в огороде, подвязывает покрепче свои драгоценные помидоры. Несмотря на то что их садик был защищен высокой кирпичной стеной, его сотрясали порывы ветра, да и дождь лил как из ведра. Но Пьета и там отца не увидела.

Пьета побежала вверх по ступеням, чтобы переодеться в сухое, зовя на ходу:

– Мама, ты здесь? Есть кто‑нибудь дома?

– Я здесь, – донесся из родительской спальни мамин голос. – Я прилегла.

Пьета заглянула в дверь:

– Ты хорошо себя чувствуешь? Может, тебе что‑нибудь принести?

– Просто голова немного болит, вот и все. Я приняла таблеточку. Скоро пройдет.

– А где папа?

– Ему пришлось ненадолго уйти. Он скоро придет.

– Эрнесто его обыскался в «Маленькой Италии».

Мать села на постели и прислонилась спиной к подушке.

– Да? – безучастно спросила она. – Вообще‑то, Пьета, не могла бы ты заварить мне чашечку чая?

– Да, конечно, мама. Я только обсушусь немного. – Пьета помолчала. – А потом мы могли бы взяться за платье Адолораты, но, если ты чувствуешь, что не в состоянии сегодня мне помогать, все нормально, я справлюсь одна.

 

В швейной мастерской стоял затхлый, нежилой запах несмотря на то, что мама несколько раз заходила сюда в последние дни, чтобы в очередной раз проверить, все ли готово к работе.

Пьета уже потратила на это платье не один час работы. Она продумала дизайн, сделала эскизы, выбрала идеальную шелковую тафту изысканного нежно‑белого цвета и поставила ткань на подкладку, чтобы она стала достаточно тяжелой и с ней было удобно работать. Когда она снимала мерки с Адолораты, ей пришлось порядком понервничать. Сестра вертелась и извивалась, как угорь.

– Только не говори мне, какой у меня объем бедер, я не хочу это знать, – стонала она, пока Пьета измеряла ширину ее плеч, длину спины от шеи до талии, длину ног.

За этим последовала техническая часть – вычерчивание выкройки и превращение ее в модель. Пьета изготовила четыре ситцевых образца, чтобы добиться идеальной формы, и в конце концов настало время кроить.

Когда она разворачивала разрезанную на большие куски материю, в комнату вошла мать с чашкой чая в руках и устроилась в стареньком кресле в углу. Она безмолвно наблюдала, как работает Пьета.

– Знаешь, Пьета, я так тобой горжусь, – сказала наконец она. – У меня никогда не хватало уверенности в себе, чтобы достичь того, чего достигла ты. Посмотри, как много ты добилась за такое короткое время.

– О, мама… – Пьету неизменно смущали подобные разговоры. Мать почему‑то всегда умудрялась изливать на нее свою любовь в самый неподходящий момент, и Пьета невольно противилась этому.

– Но это правда. Мы с твоим отцом оба так гордимся тобой и твоей сестрой. О лучших дочерях и мечтать нельзя… – Ее глаза начали наполняться слезами.

– Я знаю, мама, я знаю.

Пьета попыталась сосредоточиться и принялась раскладывать ткань, но мать все говорила и говорила. Она повторяла то же, что и всегда, вспоминая, как тяжело приходилось им с отцом, когда девочки были маленькими, как они боролись, чтобы обрести крышу над головой, как работали день и ночь, тревожась о детях. Пьета слышала это много раз, но теперь, когда в ушах у нее еще звучали слова Эрнесто, этот разговор заинтересовал ее больше обычного.

Подняв глаза от шитья, она спросила:

– Почему папа приехал сюда, раз здесь так трудно жить? Почему не остался в Италии?

– Я думаю, он сделал это отчасти из‑за меня, – ответила мать. – Он знал, что я скучаю по родным. Но и его там тоже ничего хорошего не ожидало. Он хотел лучшей жизни. Хотел, чтобы у его детей было то, чего никогда не было у него.

– Это правда, что в молодости он был очень беден?

– В Равенно все были бедны. Это горное местечко – настоящая глухомань. Твои бабушка и дедушка владели клочком земли, а еще они разводили цыплят и держали коз, так что им не приходилось голодать, как большинству семей. И растили они только двух детей – твоего папу и его младшую сестру, потому что все остальные умерли в младенчестве. У нее была нелегкая жизнь, у твоей бабушки Адрианы. К тому времени, как я с ней познакомилась, она уже состарилась и осталась почти без зубов. Я едва ее понимала, а она почти не понимала меня, но всегда была неизменно добра ко мне.

– Но когда вы познакомились с папой, он уже жил в Риме, разве не так?

– Верно, потому что в Равенно не было работы. Он работал официантом в одном крупном отеле и посылал большую часть заработка домой, Адриане и Изабелле. К тому времени твой дедушка уже умер, и им пришлось совсем тяжко.

Пьета вспомнила старые черно‑белые фотографии родителей: эффектная парочка на фоне большого фонтана в стиле барокко. Отец – статный черноволосый юноша, а мать – хорошенькая молодая женщина в косынке и темных очках.

– Зачем ты отправилась в Италию, мама?

Пьета часто задавалась вопросом: почему ее мать оставила свой дом в Лондоне и уехала в Рим. Как получилось, что она оказалась там, у фонтана, вместе с папой? Глядя на нее сейчас, ссутулившуюся в старом кресле с пустой чашкой на коленях, было почти невозможно представить, что эта робкая женщина когда‑то решилась на такую авантюру.

– Зачем? – вслух размышляла Кэтрин. – О, я была молода, а ведь на такие вещи решаешься, только когда ты молод, не так ли?

– Но почему в Италию?

– Вообще‑то это не я придумала. Все это затеяла моя подруга. Она начала ходить на курсы итальянского языка и меня за собой потащила. Мы узнали об искусстве, кухне, о потрясающе красивых зданиях и захотели увидеть все собственными глазами.

– Но как вы смогли себе это позволить? Дорога, наверное, обошлась безумно дорого.

– У нас не было ни гроша, и мы едва наскребли деньги на дорогу. – Кэтрин улыбнулась, припоминая подробности.

– Так как же вы туда добрались?

– О, мы… – Кэтрин замолчала и встала, чтобы поближе рассмотреть тафту. – Если ты сегодня раскроишь ткань, завтра я помогу тебе с вышивкой, – предложила она.

– Ты не ответила на мой вопрос, мама, – настаивала Пьета. – Как вы добрались до Италии? И что произошло, когда вы там оказались?

Кэтрин рассмеялась.

– Зачем тебе это знать? Я ведь толком ничего и не помню. Столько лет об этом не вспоминала.

– Просто вспомни, и все. Мне интересно.

– Все эти старые истории… Я и не знаю… Что ж, посмотрим, посмотрим… – пробормотала мать, и Пьета не сомневалась, что она не собирается больше ничего ей рассказывать.

 

Знаменитая лазанья Беппи

 

Лазанья? Не понимаю, с чего весь этот шум. На мой вкус, она, пожалуй, немного тяжеловата. Я предпочитаю спагетти. Но людям, похоже, нравится моя лазанья, и я, разумеется, ее им готовлю. По моему рецепту, сначала надо приготовить мясной соус, а потом… Прежде всего я расскажу тебе, как готовить соус, потому что он бесподобен.

Для приготовления моего соуса надо использовать итальянские консервированные помидоры в жестяных банках. Свежие помидоры, которые ты покупаешь здесь, безвкусные, водянистые. Даже те, что я выращиваю у себя на огороде, не так хороши, как привезенные с моей родины.

Вот что тебе понадобится:

 

Оливковое масло

2 зубчика чеснока (а не две головки, как кладет Маргарет, подруга Кэтрин, – а назавтра все коллеги обходят ее стороной)

2 средние луковицы, нарезанные тонкими кружочками

2 стебля сельдерея и немного листьев сельдерея

4 унции молодых шампиньонов

свежий базилик

1 средняя морковка

6 банок помидоров

1 банка томат‑пюре

1,5 кг говяжьего фарша

1 большой стакан красного вина

соль

перец

 

Ну что ж, в большую кастрюлю налей оливкового масла (только не очень много, потому что из фарша вытопится жир). Нашинкуй лук так тонко, как только можешь, и обжарь на слабом огне. Когда лук будет почти готов, мелко поруби чеснок и обжаривай его вместе с луком в течение нескольких минут (подлей, если необходимо, капельку воды, чтобы лук не подгорел). Выкладывай мясной фарш небольшими порциями, непрерывно помешивая, пока мясо не подрумянится. Добавь нарезанные шампиньоны и, смешав с фаршем, доведи до готовности. А теперь положи туда мелко порезанные сельдерей, морковку, консервированные помидоры и томат‑пюре. И наконец, соль и перец. Доведи смесь до кипения и вари на медленном огне минимум полтора часа. Добавляй вино или воду во время приготовления, чтобы соус не получился слишком густым, и время от времени помешивай, чтобы он не прилипал ко дну кастрюли.

Ладно, пока достаточно. Иди и практикуйся. Когда получится так, как надо, я расскажу тебе остальную часть рецепта.

 

Примечание Адолораты: Папа, ты забыл положить базилик. Я всегда добавляю много‑много базилика в самом конце и, может, чуточку итальянской петрушки для придания свежего аромата.

 

Примечание Беппи: Господи, Адолората, вечно ты перебарщиваешь с приправами. Постарайся все‑таки держать себя в руках.

 

 

Вышивание бисером было для Пьеты излюбленным этапом в процессе создания платья. Это занятие требовало терпения и времени. Поэтому многие дизайнеры сплошь и рядом предпочитали передоверять его профессиональным вышивальщицам. Но Пьета свято верила, что вышивка – изюминка модели, и она способна украсить любое платье или же напрочь испортить его.

Выбранный ею бисер был чрезвычайно мелок и хрупок. Она хотела, чтобы, когда Адолората будет стоять у алтаря, платье мерцало, а не слепило глаза. И теперь, когда она сидела, глядя на девственно‑белую материю и коробочки со стеклянными бисеринками, она была благодарна матери за то, что та вызвалась ей помочь. Чтобы сделать все как надо, потребуется немало Усилий.

Она расправила ткань на раме и, положив на жесткие деревянные стулья подушки, села вышивать. Если уж им придется просидеть здесь весь день, то хотя бы с удобством.

За ее спиной звонил телефон. Он вскоре умолк, но потом зазвонил снова. На этот раз, наверное, кто‑то взял трубку, потому что раздалось только два или три звонка. Пьете послышалось, будто кто‑то вскрикнул, а затем она услышала звон упавшей на кафельный пол фарфоровой чашки.

Она открыла дверь швейной мастерской.

– Мама, с тобой все в порядке? – окликнула она, свесившись вниз, но ей никто не ответил.

Передняя дверь хлопнула, а затем в доме снова воцарилась тишина.

– Мама?

Дом опустел. На кухонном полу в молочно‑белой лужице валялись осколки разбитой чашки. Пьета заметила, что телефонная трубка не лежит на рычаге. Прежде чем положить ее на место, она прижала ее к уху.

– Алло! – неуверенно произнесла она.

– Ох, Пьета, это ты. – Это была Адолората. В ее голосе звенела паника. – Мама там? Немедленно передай ей трубку. Мне надо сказать ей точно, где мы.

– Ее здесь нет. Что происходит? Минутное молчание, а затем с ее губ сорвались страшные, невероятные слова:

– Боже правый, Пьета, я, кажется, убила папу.

 

Пьета в точности повторила то, что проделала ее мать: хлопнув входной дверью, побежала ловить такси. Но поскольку она пробыла у телефона достаточно долго, чтобы выслушать инструкции Адолораты, то приехала в больницу первой.

Ее сестра, помятая и взъерошенная, в сильном смятении мерила шагами небольшую комнату для посетителей.

– Как он?

– Не знаю. Я жду, когда мне что‑то скажут, – проговорила она, повернув к сестре мертвенно‑бледное лицо. – Это я во всем виновата, Пьета. Я одна.

– О чем ты? Как ты можешь быть во всем виновата?

– Мы поспорили об одном новом блюде. Я включила его в меню без папиного ведома. Он начал жаловаться, что я всегда использую слишком много ингредиентов, – он говорит мне об этом раза по три в неделю, – но на этот раз я сорвалась. Я начала орать на него. Сказала, что мне надоел его постоянный контроль, что я собираюсь уйти из «Маленькой Италии» и открыть собственный ресторан, где все буду делать по‑своему.

– А он?

– Сначала я решила, что он тоже на меня заорет, но он побледнел и замолчал, а потом упал на стул, весь как‑то обмяк и застонал. Там был Федерико, и он вызвал «скорую». Едва мы сюда приехали, как они тут же его куда‑то увезли, а мне велели ждать здесь.

– Они думают, у него случился сердечный приступ или инсульт?

– Я так думаю, но они еще ничего не сказали.

– О боже. – Пьета тяжело опустилась на стул. – Бедная мама.

– Я только надеюсь, что она не поехала в другую больницу. Я не знаю, слушала ли она меня после того, как я сказала ей, что папе стало плохо.

Они ждали вместе в тесной комнате под резким светом флуоресцентных ламп. Через некоторое время Пьета принесла им по стаканчику безвкусного кофе из автомата, и они ждали, пока он окончательно не остыл.

– А что, если он умрет? А что, если он уже умер и они забыли нам об этом сказать? – Адолората ударилась в панику.

Пьета молчала. В ее голове вертелась одна‑единственная мысль.

Когда наконец отворилась дверь и вошел доктор, обе разом вскочили на ноги.

– С ним все в порядке, – быстро заверил он их. – Идемте, через минуту вы сможете его увидеть.

– Это был сердечный приступ? – спросила Адолората.

Доктор кивнул.

– Мы сделали несколько анализов крови и ЭКГ. Да, это был сердечный приступ.

– О господи, это моя вина. Я расстроила его так сильно, что едва не убила.

Доктор был добрый, с мягким, вкрадчивым голосом. Он усадил Адолорату и объяснил, что, хотя сердечный приступ и мог быть вызван сильным стрессом, в данном случае наиболее вероятная причина – закупорка одной из артерий. Ему сделают еще некоторые анализы, и не исключено, что придется прибегнуть к операции.

– А пока он будет принимать лекарства, чтобы улучшить кровообращение и предотвратить новый приступ. Ему придется остаться в больнице еще на несколько дней, а когда он выпишется, надо бы ему изменить образ жизни. – Он улыбнулся им обеим. – И конечно, поменьше стрессов.

– Пойди проведай его, Пьета. – Адолората с трудом сдерживала слезы. – Я только еще больше его огорчу. Будет лучше, если я посижу здесь и подожду маму.

Она помчалась по коридору, а Пьета попыталась настроиться на встречу с отцом – не энергичным и подвижным, как обычно, а лежащим на больничной койке, превратившимся в слабого беспомощного старика.

Когда она вошла в палату, его глаза были закрыты. Она тихонько присела рядом с ним на кровать, решив, что он спит.

– Катерина? – окликнул он хриплым голосом.

– Нет, папа, это я, Пьета. Мама едет сюда.

Он открыл глаза и попытался улыбнуться.

– Ты так похожа на маму. Вылитая мать, когда она была в твоем возрасте.

Она потянулась и сжала его руку в своих ладонях. Рука загрубела от многочисленных порезов кухонным ножом и ожогов у плиты.

– Как ты?

– Устал. Очень устал.

– Тогда поспи. Тебе надо как следует отдохнуть.

– А где Адолората?

– Она переживает, думает, это она во всем виновата.

– Мы поругались? – Он нахмурился, пытаясь что‑нибудь припомнить.

– Думаю, да, но это сейчас неважно. – Пьета не хотела снова его расстраивать.

– Она сказала мне, что я властный, что я невыносимый, – медленно выговорил он охрипшим голосом.

– Но, папа…

– Она сказала, что собирается уйти из «Маленькой Италии» и открыть собственный ресторан.

– Я уверена, что она это сказала просто так.

Он крепко сжал ее руку.

– Я не хочу, чтобы моя дочь так плохо думала о своем отце.

– Тише‑тише, не думай об этом сейчас. Лучше поспи.

– «Маленькая Италия» – это все, что я могу оставить Адолорате, а она говорит, что ей это не нужно. – Он был растерян и подавлен.

– Это была просто глупая ссора, и теперь это не важно. Важно, чтобы ты поскорее поправился.

Он попытался улыбнуться:

– Ты так похожа на свою мать.

 

Больше всего Пьету удивило то, с какой решимостью ее мать взяла ситуацию под контроль. Как только она увидела Беппи собственными глазами и поняла, что опасность миновала, страх и паника уступили место деловитости и решительности.

Она сказала Пьете, чтобы та ехала домой.

– Я останусь с отцом, посмотрю, удобно ли ему здесь. – Ее голос был спокоен и тверд. – Если хочешь, можешь заняться вышиванием. Только не сиди без дела. Займись чем‑нибудь.

– А мне что делать? – спросила Адолората.

– А ты поезжай в ресторан и наведи там порядок. Это лучшее, что ты сейчас можешь сделать.

Пристыженная Адолората не стала спорить. Но Пьета не собиралась уезжать так быстро. И, только убедившись в том, что родителям она не нужна, что отец держит мать за руку и это придает ему сил, она потихоньку выскользнула из палаты.

Она попросила таксиста остановить машину у «Маленькой Италии», решив проверить, все ли нормально у Адолораты. День клонился к закату, и, за исключением нескольких посетителей, обеденный зал был пуст. На кухне царила неизменная суета, все готовились к наступающему вечеру, но Пьета заметила, что настроение у всех неважное. Никто не шутил, ни над кем не подтрунивал, не замечалось и привычной кухонной суматохи. Все сосредоточились на своих делах и старались не смотреть на Адолорату. Она сидела за конторкой, делая вид, что читает книгу заказов, и не замечая, как по лицу ее катятся слезы.

Увидев Пьету, она встревожилась:

– Что‑то случилось?

– Ничего, с ними все в порядке. Я просто заехала, чтобы тебя проведать.

– Знаешь… – Адолората встала и вывела Пьету из кухни, ища укромный уголок. – Я до сих пор чувствую себя ужасно, но я справлюсь.

Они присели за угловой столик, и Федерико, убиравший корзиночки для хлеба и мельницы с перцем, пошел, чтобы принести им по чашечке кофе.

– Ты ведь на самом деле не собираешься уходить из «Маленькой Италии»? – спросила Пьета.

Адолората слегка смутилась:

– По правде сказать, я об этом думала. Иден считает, что я должна это сделать.

– Но почему?

– Здесь все принадлежит папе. И это всегда будет его ресторан, что бы я ни сделала. Я хочу начать собственное дело, проявить себя.

Пьете вспомнились слова отца.

– Но он создал этот ресторан буквально из ничего и превратил его в то, что он есть сейчас, исключительно для тебя. Он хочет, чтобы ресторан принадлежал тебе. Ты разобьешь ему сердце, Адолората. Ты не можешь уйти.

– Тебе легко говорить, тебе не приходится здесь работать и изо дня в день терпеть его придирки. – Адолората уронила голову на руки. – О господи, понятно, сейчас я никуда не уйду. Не сейчас, когда он болен и все такое, но я просто решила немного повременить с этой идеей, пока ему не станет лучше. Вполне вероятно, что я и свадьбу тоже отложу.

– Нет‑нет, не делай этого. Папа не захочет. Адолората покачала головой:

– Все должно быть только так, как хочет папа, не так ли?

Она встала и вернулась на кухню.

 

Пьета за ней не пошла. Когда у Адолораты делалось плохое настроение, ей следовало побыть в одиночестве. Пьета решила побродить по рыночным рядам, чтобы отвлечься.

Обычно Пьета жила в таком напряженном ритме, что у нее практически не оставалось свободного времени. Потерянная, издерганная, она прошла мимо прилавков с дешевыми сумочками и поддельными духами, мимо забегаловок, пропахших жареной картошкой и жирными сосисками, мимо торговцев, на все лады расхваливавших чудодейственные чистящие средства, потом обратно через Хаттон‑Гарден, мимо ювелирных лавок и наконец отправилась домой.

Дома все было так, как она оставила: ткань, натянутая на раму, подушки на стульях, – сейчас они с мамой должны были сидеть на них и вышивать. Ей показалось, что все здесь наводит тоску.

Она болталась по дому без дела; перебирала бисер, переставляла вещи, и без того стоявшие на своих местах, заваривала себе чай, наливая чашку за чашкой, хотя ей совсем не хотелось его пить. Она так часто мечтала, чтобы в доме наступила тишина. Теперь, когда ее желание исполнилось, когда в доме больше не грохотали сковородки, когда запахи жареного лука или вареного мяса не поднимались вверх, наполняя ее комнату, ей стало невыносимо здесь находиться.

Пьета вышла на улицу и присела на лавочку на церковном дворе. По крайней мере, здесь она сможет отвлечься, слушая болтовню конторских клерков, выбегавших на десять минут на улицу покурить. Но, понаблюдав несколько минут, как люди входят и выходят из офисов, она поняла, что с нее хватит. Она беспокоилась о родителях; беспокоилась, что мама растеряется в безучастно‑деловитой атмосфере больницы или что папе вдруг станет хуже. Она встала и быстро зашагала к главной улице, чтобы поймать такси.

Однако едва она вбежала в палату, как ей стало ясно, что отцу намного лучше. Прижав руку к груди, он громко стонал, в то время как мать поправляла ему подушки.

– Не так, не так, Катерина. Повыше. И еще одну под голову. И принеси‑ка мне попить… О, как это ужасно – быть инвалидом!

– Ты не инвалид, Беппи. Перестань разыгрывать комедию! – решительно отрезала мать.

– Доктор сказал, что мне надо изменить образ жизни. Ты сама слышала. Никаких стрессов. И я обязательно начну ходить в спортивный зал, как Иден. Буду поднимать тяжести или заниматься на велотренажере. Снова войду в форму и стану сильным, Катерина, вот увидишь. Во мне проснулся юноша, которому не терпится вырваться на свободу.

Пьета встретилась глазами с матерью, и обе с трудом сдержали улыбку.

– Беппи, тебе надо отдохнуть, – напомнила ему мать. – Не думай об этом сейчас. Просто расслабься, пока ты здесь, в больнице, а о том, чтобы входить в форму, мы подумаем, когда ты вернешься домой.

– Но как же ты? – Теперь в его голосе звенела тревога. – Как ты будешь ухаживать за мной в больнице? Что ты будешь кушать?

– Со мной все будет нормально. О еде я думаю сейчас меньше всего.

– Нет‑нет, тебе обязательно надо как следует покушать, – настаивал он. – Обязательно зайди в «Маленькую Италию» по пути домой. Попроси их подать тебе порцию тушеной оленины с подливой. Она совсем нежирная, тебе понравится. Только не подливу с панчеттой[19], потому что Адолората кладет туда многовато перца, тебе не понравится.

– Но меня вполне устроит гренок с яичницей, – настаивала она.

– Господи, ты всегда так говоришь. Тогда возьми оленину с салатом, если паста для тебя слишком тяжелая. Или суп? Может, Адолората сварит тебе супчик.

Некоторое время Пьета слушала их пререкания. Наконец отец закрыл глаза и задремал.

– Это произошло так неожиданно, – вполголоса сказала мать, наблюдая за тем, как его грудь плавно вздымается и опускается. – Твой отец всегда был таким здоровым и бодрым, целый день на ногах. Видеть, как он лежит вот так…

– Врачи говорят, с ним все будет в порядке, мама. Они быстро начали лечение, а это очень важно. Мы должны им доверять.

– Я понимаю, но все‑таки… Боюсь, я не смогу оставить его одного. Мне, наверное, лучше здесь переночевать. Если что, вздремну вот тут, на стуле.

Пьета посмотрела на мать. На ее тусклом, землистого оттенка лице сейчас особенно явственно проступила сетка глубоких морщин.

– Папа прав. Тебе надо поехать домой и нормально поесть, – сказала она матери. – А потом хорошенько выспаться. А завтра чуть свет ты можешь вернуться в больницу.

– А если что‑то случится, а меня здесь не будет? Я не смогу заснуть от беспокойства.

– Тогда ты поможешь мне с вышиванием. Мы будем работать до изнеможения. Поехали вместе домой, мама.

– Еще нет… Если не возражаешь, я останусь здесь еще на несколько часов, пока не увижу, что я ему не нужна. А потом приеду домой и помогу тебе с платьем Адолораты. Если оно не будет готово к свадьбе, это ужасно расстроит твоего отца.

 

К тому времени, как мама открыла входную дверь, Пьета уже сидела за вышиванием. Погрузившись в это занятие, она сразу почувствовала себя намного лучше. Размеренные движения иглы успокаивали ее, и теперь, когда она втянулась в работу, ее мысли блуждали свободно.

Мать вошла и, не говоря ни слова, взяла иголку.

– Все в порядке? – спросила Пьета.

– Надеюсь, – проговорила мать чуть слышно.

– У тебя усталый вид, мама. Почему бы тебе не прилечь? Я уверена, что одна со всем справлюсь.

– Я не хочу спать, Пьета. Есть тоже не хочу. Оставь меня в покое и дай мне работу.

Некоторое время они вместе шили в тишине, аккуратно прилаживая каждую бисеринку. Дело продвигалось медленно, и Пьета была рада помощи, хотя ее беспокоило состояние матери. Та сидела с отсутствующим видом и, судя по ее молчанию, полностью погрузилась в собственные мысли.

– Итак, мама, – начала она, пытаясь отвлечь ее, – ты вроде хотела рассказать мне о вас с папой, как вы в молодости жили в Италии?

Кэтрин подняла глаза от своей работы.

– Правда? – Судя по ее тону, она слегка смутилась. – Знаешь, пока твой папа спал, я думала о тех днях. Так много мелочей вспомнилось мне – мелочей, которые, как мне казалось, я уже давно забыла. Как та шутка, которую сыграл со мной Беппи на нашем первом свидании…

– Что же он сделал?

– О, он всегда был такой шутник, все время смеялся.

– Но что случилось на вашем первом свидании? – настаивала Пьета. – И вообще, как вы с ним познакомились?

Кэтрин засомневалась. Прежде она никогда об этом не рассказывала, но Пьета видела, что сейчас ей очень нужно выговориться. Пережив за день столько потрясений, осознав, что муж занемог и лежит в больнице, она хотела с кем‑то о нем побеседовать.