Баклажаны по‑пармски по рецепту Беппи 2 страница

Самой важной комнатой в ателье Николаса Роуза была мастерская, где пять женщин трудились в тесноте за длинным швейным столом. Именно из‑за них Пьета никак не могла уйти из салона и открыть собственное дело. Эти дамы, самые лучшие портнихи в Лондоне, создавали платья из самых изысканных тканей, с изящным шитьем и тонкой вышивкой бисером, которыми так славилась фирма Николаса Роуза. Зачастую им достаточно было мельком взглянуть на эскиз, чтобы увидеть недостающую деталь. В тихие дни, когда Николаса не бывало поблизости, они затевали игры с тканями на манекене, помогая Пьете придумывать идеи для ее будущей коллекции готовой одежды. Пьете казалось, будто она знает, чего хочет. Сначала, разумеется, совсем небольшая коллекция, не более восьми простых платьев, каждое из которых невеста смогла бы немного изменить по своему вкусу, и на каждом – ярлычок с надписью: «Пьета Мартинелли, дизайнер свадебных платьев».

Но уйти от Николаса Роуза было не так‑то просто. Ей для этого многого не хватало: пяти экспертов из мастерской, реноме Николаса Роуза, его богатых клиенток, готовых платить немалые деньги за шикарные ткани и тонкую работу; и, как это ни удивительно, самого Николаса. Потому что, при всех его капризах, деспотизме и вспыльчивости, у него случались проблески настоящей гениальности. Он мог взять какой‑нибудь незамысловатый эскиз, созданный Пьетой, и превратить его в шедевр. Каждый день, проведенный в салоне, она узнавала что‑нибудь новое. И именно поэтому она не могла уйти и начать собственный бизнес. Со временем, может быть, да, но сейчас она не готова.

Пьета так торопилась, что единым духом преодолела на высоких каблуках шесть маршей крутых ступеней. Старенький лифт с его двустворчатой дверью и скрипучими деревянными панелями полз бы туда целую вечность, а она не могла ждать. И, что намного важнее, Николас тоже.

Отворив дверь в гостиную, она едва перевела дух. Как она и опасалась, невеста и Николас уже сидели там. Оба были слегка навеселе. На низеньком столике между ними стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского.

– Мне так жаль, что я опоздала. – Пьета пыталась отдышаться. – Мне было необходимо отлучиться по делам, и меня задержали.

Николас выдал ей самую натянутую из своих улыбок. Он никогда не позволил бы себе сорваться в присутствии клиентки.

– Мисс Лэйни не терпится поскорее увидеть свое законченное платье, Пьета. Будь добра, проводи ее в Зеркальный зал.

С этой невестой пришлось помучиться. Когда она выбирала ткань и стиль платья, у нее бессчетное количество раз менялось настроение; она плакала навзрыд, недовольная формой своих рук и толщиной бедер, сбросила вес, потом набрала, потом снова сбросила. Платье претерпело массу изменений, но Пьета твердой рукой провела невесту через весь этот трудоемкий процесс, и теперь ей казалось, что это платье было, возможно, самой прекрасной из созданных ею вещей.

Свадебное платье висело там, где она его оставила: в Зеркальном зале. Сшитое из тончайшего атласа, с широким подолом, длинными рукавами на пуговицах, с такими же атласными пуговками по всей длине спины и, в качестве завершающего штриха, с черным атласным бантом до пола. Когда невеста увидела платье, ее глаза наполнились слезами.

– О, Пьета, вы с мистером Роузом исполнили мои мечты.

Пьета мягко улыбнулась:

– Давайте примерим его в последний раз, чтобы убедиться, что оно сидит идеально. Платье Николаса Роуза не должно жать, морщить или съезжать набок, когда вы двигаетесь. Оно должно быть самой удобной вещью, которую вы когда‑либо надевали, равно как и самой изысканной.

Стоя перед зеркалом в своем свадебном платье, невеста снова залилась слезами. Пьета протянула ей коробку с салфетками. Она специально держала их в Зеркальном зале для таких эмоциональных моментов, как эти.

– Оно безупречно, не так ли? – спросила она.

– О да. – Казалось, невесте не хватает слов. – Неужели я и в самом деле могу забрать его домой?

– Не раньше чем мистер Роуз увидит вас в нем и мы убедимся, что он вполне доволен. – Пьета позвонила в декоративный медный колокольчик, висевший в углу Зеркального зала.

Николас выждал несколько минут, прежде чем торжественно появиться в зале. Сегодня он щеголял в аккуратно пригнанных брючках, черных замшевых полусапожках и черной рубашке в обтяжку. Это был стройный человек с густой шапкой щетинистых, преждевременно поседевших волос, проказливым нравом и капризно надутыми губами.

Он остановился в дверях. Его дурное настроение разом как ветром сдуло.

– Пьета, дорогая, – выдохнул он, окидывая платье восхищенным взглядом. – Я и в самом деле думаю, что этот наряд станет самым божественным из всех наших с тобой творений.

– Я тоже так думаю.

Он сделал шаг вперед и прикоснулся к рукавам. Они были искусно задрапированы, чтобы скрыть полные руки невесты.

– Оно такое стильное, такое современное и оригинальное. Я очень, очень счастлив, правда.

Теперь невеста лила слезы в три ручья:

– Это самое прекрасное платье на свете. Мне не захочется его снимать.

Он улыбнулся ей:

– Все невесты Николаса Роуза прекрасны. По‑другому у нас и быть не может.

Потом он ушел, поручив Пьете принять последний платеж, упаковать платье в защитный чехол, а затем, уложив его в такси и усадив туда его хозяйку, отправить их домой. Пройдет несколько недель, и они получат конверт с пачкой фотографий невесты на ступеньках церкви, сжимающей в руках букетик и выглядящей еще более красивой и счастливой, чем она была сегодня. Представив себе эту картину, Пьета почувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами.

– Удачи вам, будьте счастливы… И не забудьте после свадьбы сдать платье в сухую химчистку, и потом его надо хранить в упаковке из материала, не содержащего кислот. – Этими словами Пьета неизменно напутствовала невест, когда они и их платья покидали салон, устремляясь к новой жизни.

 

 

Когда все домашние в полном составе собирались за кухонным столом, со смехом и оживленными спорами уписывая что‑нибудь вкусненькое, приготовленное по рецепту Беппи, он чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Сам он любил восседать в торце стола – с женой по правую руку и двумя дочерьми по левую. Но сегодня за столом сидел еще один человек, и, несмотря на то что Беппи очень старался не подавать виду, недовольство уже начинало проявляться. Потому что, хотя ему нравился Иден Дональд, это был не совсем тот человек, которого он прочил в мужья своей дочери.

Отец Идена был шотландец, а мать приехала из Ганы. Он работал строителем. Кожа цвета молочного шоколада, россыпь веснушек на носу, толстые губы и темные, с золотистым отливом, длинные дреды. Всякий раз, когда он приходил и усаживался в дальнем конце стола, атмосфера слегка накалялась. И сегодняшний день не был исключением.

– Итак, Иден, – начал Беппи тоном, не допускающим возражений. – Ты и моя дочь уже поговорили со священником у Святого Петра и записались на венчание?

– Нет. Пока еще нет. – Похоже, Иден слегка смутился.

– Что ж, в таком случае вам надо поторопиться. Церковь Святого Петра очень популярная, и вы можете не выбрать удобную дату, если еще протянете.

Иден кивнул. Ему было с самого начала сказано, что он и Адолората будут венчаться в церкви Святого Петра, итальянском соборе в Клеркенвелле, а свадебный банкет устроят в «Маленькой Италии».

– Эрнесто сказал мне еще кое‑что. Вы непременно должны это сделать. – Беппи так волновался, что почти не ел. – Вам надо посещать специальные курсы для будущих супругов. Он говорит, это обязательно.

Адолората подняла глаза от тарелки.

– Пап… – начала она, но потом замолкла.

– Да, cara. Я знаю, ты очень занята в ресторане. Если у тебя нет времени, я сам поговорю со священником.

– Нет, пока не надо. – Она подцепила вилкой тонкие листики лазаньи, прослоенные мясным фаршем и помидорной массой, сочащиеся соусом бешамель. – Мы с Иденом подумали, что сначала нам следует подыскать другое место.

Беппи смутился:

– Другие церкви. Но почему?

– Нет… Не другие церкви. Какое‑нибудь совсем другое место… как концерт‑холл или отель. Даже частный клуб. Существует много прекрасных мест.

– И вас там будет венчать священник?

– Ну, это будет гражданская церемония, папочка. Но самое потрясающее – это то, что…

– Mannaggia chi te muort! – Беппи брякнул стакан с вином на стол с такой силой, что он разбился, и по скатерти растеклась лужица «Бароло».

– Это только идея, папочка. Мы просто хотели над этим подумать. – Теперь ее тон был почти умоляющим.

– Ты хочешь оскорбить меня и мою семью? – Беппи теперь обращался напрямую к Идену. – У тебя совсем нет ко мне уважения?

Иден смотрел на него, не отводя взгляда, но ничего не говоря.

– Va bene, va bene[12]. – Беппи воздел руки к небу. – Если моя дочь говорит, что она выходит за тебя замуж, так тому и быть, но она сделает это в соборе Святого Петра, и нигде больше. Это понятно?

Никто не произнес ни слова. Беппи опустил голову и подчистил со своей тарелки всю лазанью до последнего кусочка. Потом, бросив вилку на стол, резко отодвинул стул и пулей вылетел из комнаты.

Несколько мгновений на кухне царила гробовая тишина, а потом Кэтрин проговорила своим негромким страдальческим голосом:

– Ты хочешь разбить сердце твоему отцу, Адолората?

– Нет, мама. – Адолората чуть не плакала.

– Тогда почему вы с Иденом думаете о том, чтобы пожениться в каком‑то другом месте, кроме Святого Петра?

– Просто потому, что… Это моя свадьба, и… Почему все должно быть именно так, как говорит папа?

– Потому что он – глава семьи, – просто ответила Кэтрин.

– О, ради бога!

– Ты живешь здесь, под его крышей, зарабатываешь себе на жизнь в его ресторане, на создание которого он положил столько сил и труда. Все, что делает ваш отец, он делает для тебя и твоей сестры. А теперь ты отказываешь ему в одной‑единственной мелочи, о которой он тебя попросил. – И, отодвинув тарелку с нетронутой лазаньей, Кэтрин бесшумно встала из‑за стола и вышла из комнаты.

Адолората уронила голову на руки:

– О боже мой.

– Что ж, я тебя предупреждал, – мягко проговорил Иден.

– Я просто хотела подыскать какое‑нибудь новое место, только и всего. В этом есть что‑то сверхъестественное?

– По‑видимому. – Иден был единственным, у кого еще не пропал аппетит.

– Пьета! – Адолората повернулась к сестре: – Неужели я вела себя столь безрассудно?

– Честно? – Пьета обдумала это. – Нет, я так не думаю. Но я по‑прежнему считаю, что вы должны венчаться в Святом Петре.

– Это что, неоспоримая истина? Так вот, меня уже тошнит от того, что мне все время указывают, что я должна делать, и я устала от этой семьи и от того, что все постоянно вмешиваются в чужие дела. – Адолората встала. – И я больше не намерена с этим мириться. – Она вылетела из комнаты, со стуком захлопнув за собой дверь.

Иден провел кусочком хлеба по тарелке, подбирая остатки соуса.

– Я поговорю с ней, – сказал он Пьете.

– Просто заставь ее назначить дату у Святого Петра. Тогда все остальное может пройти так, как вы хотите, – пообещала Пьета. – Ну или почти все.

– Да‑да, хорошо. – Дожевывая хлеб, Иден поднялся из‑за стола. – Лучше мне все‑таки пойти за ней. Пока.

Пьета осталась одна. Стол был заставлен грязными тарелками, усеян осколками битого стекла, испачкан винными пятнами, плита загромождена использованными сковородками и блюдами. Вздыхая, она принялась наводить порядок. Адолората права: иногда быть членом этой семьи совсем непросто. Пьета спала плохо и проснулась поздно. Она пила кофе стоя, глядя из кухонного окна, как отец, разоблачившись по пояс, копается в огороде. Он двигался быстро, почти лихорадочно, комья земли так и летели из‑под лопаты. Около него стоял его старенький кассетный магнитофон, горланящий неаполитанские песни. Время от времени папа начинал подпевать резким, пронзительным голосом. Выглядел он вполне довольным. Его гнев был подобен сухому пороху: быстро вспыхивал, но так же быстро гас, если не подливать масла в огонь. Мама не такая. Она стала бы бродить кругами по саду, останавливаясь, чтобы выдернуть сорняк или подвязать кустик помидоров, и размышлять о вчерашней размолвке, и, что наиболее вероятно, выдумывать себе проблемы, чтобы было о чем поволноваться.

Покончив с кофе, Пьета поднялась по лестнице в свою комнату на чердаке. Все этажи дома были поделены между членами семейства. На первом этаже располагались просторная кухня и маленькая, по большей части пустующая гостиная. На втором этаже – родительская спальня и мамина швейная мастерская. Адолората занимала третий этаж, хотя сегодня она здесь не ночевала – наверное, осталась у Идена. И на самом верху находилась обитель Пьеты: спальня и еще одна комната, с годами превратившаяся в гигантский платяной шкаф.

Пьета никогда не выбрасывала одежду. Ведь ее всегда можно было переделать и снова носить. Она рыскала по барахолкам, распродажам и магазинам секонд‑хенд, жадно пополняя свои запасы. В углу комнаты на одной из металлических стоек висели прекрасные шелковые платья 1920‑х и 1930‑х годов. Они уже начали расползаться, но Пьета время от времени надевала их. На других были и цветастые цыганские юбки, и просторные блузки, и платья, сшитые ею на швейной машинке матери буквально за несколько часов до какой‑нибудь грандиозной вечеринки, и дорогие дизайнерские наряды, на которые она потратила уйму денег. Каждая стойка была так переполнена, что провисала посередине, но Пьета всегда умудрялась найти свободное местечко для чего‑нибудь новенького и необычного.

Каждое утро, прежде чем выбрать, что надеть, она любила несколько минут постоять, глядя на свои платья, будто они ее старые друзья. Сегодня она остановила выбор на простом черном хлопчатобумажном платьице, повязала на талии оранжевый шелковый шарфик вместо пояса, а на запястье надела два толстых декоративных браслета. Пара холщовых босоножек на танкетке – и готово.

За исключением тех дней, когда шел дождь, Пьета предпочитала добираться до работы пешком. Маршрут всегда оставался неизменным. Сначала она пересекала церковный двор собора Святого Петра с лужайкой и старыми деревьями, затем – через Клеркенвелл‑Грин и по главной оживленной улице по направлению к «Маленькой Италии», где по утрам мыли тротуары и расставляли стулья и столики для наступающего дня.

Еще несколько шагов – и Пьета вдохнула аромат жарящегося кофе. Итальянский бакалейщик Де Маттео создавал свои собственные утонченные купажи. Однако Пьета никогда не покупала там кофе, даже навынос, потому что членам семейства Мартинелли не следовало разговаривать ни с самим Джанфранко Де Маттео, ни с его сыном Микеле. Между семействами существовала вражда, давняя и бескомпромиссная.

Пьета вспоминала, как еще в годы ее детства папа, завидев старика Де Маттео у входа в церковь Святого Петра, демонстративно поворачивался к нему спиной. То же самое повторялось при каждой встрече. В январе, когда местные итальянские семьи собирались, чтобы отпраздновать Богоявление и подарить детям подарки от Ла Бефаны[13], семейство Де Маттео устраивалось в одном конце зала, а Мартинелли – в другом. В июле, во время торжественной процессии в честь Пресвятой Богородицы Кармельской и следующего за ней празднества, они тоже держались друг с другом холодно.

Пьете никогда не рассказывали о причине семейной распри. Отец отказывался разговаривать на эту тему, а мать на все расспросы отвечала уклончиво. Когда они были поменьше, Адолората иногда сама пыталась строить догадки, но они всегда оказывались настолько нелепыми, что только смешили Пьету. И эта вражда оставалась одной из множества тайн, окутывавших жизнь ее отца. Потому что, несмотря на весь производимый им шум, он крайне редко говорил о себе.

Сегодня утром из распахнутой настежь двери в магазинчик Де Маттео струился особенно сильный и соблазнительный аромат кофе. Пьета была уверена, что они уже выложили свои необыкновенно вкусные, любимые ею сфольятелле[14]. Тонкие слои теста хрустят на зубах, наружу выступает начинка из мягкой рикотты. Во рту ощущается легкий привкус апельсиновых цукатов, ванили и корицы – устоять невозможно. Она быстро огляделась по сторонам. Вокруг ни одного знакомого. Через окно витрины она видела Микеле Де Маттео: он ставил на полку коробки с разными видами пасты, но его отца, похоже, поблизости не было. Пьета решила рискнуть.

– Доброе утро. Мне, пожалуйста, кофе латте и одну sfogliatella. – Она посмотрела на часы. – И поскольку я уже опаздываю, то…

Пьета повернулась и окинула взглядом стойку с итальянскими журналами, в то время как Микеле готовил ей кофе. Она взяла последний номер итальянского «Вог» и начала листать.

– Эй, леди, не надо трогать журналы, если вы не намерены их покупать. – Джанфранко Де Маттео появился будто бы ниоткуда. Он был мрачнее тучи.

– Ладно, ладно. – Пьета покраснела и бросила журнал на прилавок. – Я возьму его, хорошо?

Но старик явно искал повод для ссоры и не собирался так быстро сдаваться:

– Здесь вам не библиотека, знаете ли. Я тут на жизнь себе зарабатываю. Вы, люди, думаете, что можете просто приходить и…

Он все еще кипятился, когда Пьета, оставив деньги на прилавке, схватила свои покупки и устремилась к двери. Она быстро взглянула на Микеле, притаившегося за кофейной машиной. Он слегка улыбнулся и пожал плечами, словно извиняясь. Однако он не собирался вмешиваться и заступаться за нее. Он знал, что это бессмысленно.

Торопливо шагая к Холборну и жуя на ходу пирожное, Пьета размышляла: интересно, что сказал бы старик, узнай он, что сегодня утром она первым делом будет разрабатывать дизайн свадебного платья для невесты его единственного сына? Если он возмутился, когда она у него в магазине прикоснулась к его журналам, то, конечно, не захочет, чтобы она и на пушечный выстрел приближалась к будущей миссис Де Маттео.

 

Николас никогда не приходил рано, и Пьета наслаждалась первыми часами рабочего дня, когда могла побыть одна в дизайнерской комнате. Этим утром, когда она села за стол, усеянный образцами тканей и вырезками из международных журналов, она подумала о том, как много у нее сегодня работы. Невест по записи сегодня ожидалось больше обычного, и каждое платье, которое они моделировали, казалось, отнимало еще больше времени, чем предыдущее. А теперь ей, ко всему прочему, надо было придумать свадебное платье для Адолораты. Пьета не представляла, как она все это успеет.

Вздыхая, она взяла альбом для эскизов и просмотрела наброски платья для невесты Де Маттео. Свадебные наряды Николаса Роуза отличались простотой: четкие формы, красивые ткани, тонкая ручная работа. Но когда Пьета начала листать папку с вырезками, подобранными Элен, то поняла, что невеста Микеле предпочитает нечто более вычурное. Она переворачивала страницы, рассматривая замысловатые платья с многочисленными кружевными юбками, детальными аппликациями, перышками и оборками. Она снова вздохнула. Потребуется немало усилий, чтобы подвести ее к более мягкому, более утонченному стилю, которого требовал Николас Роуз. «А не окажу ли я Николасу услугу, если предложу невесте обратиться в другой свадебный салон?» – подумала она.

Она все еще листала папку, когда появился Николас. Сегодня он красовался в свободном твидовом костюме и красном шарфике с орнаментом пейсли[15], завязанном у горла.

– О боже, – заметил он, взглянув через ее плечо на одно из самых экстравагантных платьев с многочисленными оборками. – Что тут творится?

– Все, – мрачно ответила Пьета.

– Да, вижу. Но почему ты так на него уставилась? Это что, самоистязание такое – по пять минут в день смотреть на безобразное платье? Характер закаляешь? – В его тоне слышался сарказм, и он, кажется, был в восторге от собственного остроумия.

– Нет, это свадебный стиль, который предпочитает одна из наших новых невест, Элен Си‑эли. Она приходила вчера утром, помните? Вы увидели ее в струящемся платье, с бледно‑зеленой ленточкой.

– Ах да.

Пьета показала ему вырезку: немыслимое творение с кружевами и перьями.

– Дело в том… Мне кажется, что она на самом деле не ваша невеста. По‑моему, нам следует ей отказать.

– Отказать? – повторил Николас. Она заметила, что это предложение задело его за живое. Прежде он еще никогда не отказывал клиентам.

– Да, именно, – с надеждой повторила Пьета.

– Нет, нет и нет! – воскликнул он, видимо не сумев побороть жадность. – Симпатичная крошка, не правда ли? Мы не можем отказать ей. Хотя, быть может, тебе придется пересмотреть свои первоначальные замыслы. И постарайся придумать что‑нибудь с большим количеством деталей и… гм… объема.

– Вы хотите, чтобы я придумала торт безе? – сказала Пьета и сразу же прикусила язык.

В ответ Николас шикнул на нее, не разжимая зубов, и вылетел из комнаты, передвигаясь, как всегда, на цыпочках, закинув голову, будто двигался навстречу сильному ветру.

Пьета с несчастным видом встала из‑за стола и отправилась искать утешения в швейной мастерской, где царили шум, смех и поминутно устраивались чаепития. Кто знает, может, они помогут ей придумать такое платье для Де Маттео, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы.

 

Пьета работала допоздна. Когда она вышла из салона, в Лондоне царила атмосфера праздника. Из пабов вываливали на улицы толпы людей, а рестораны были набиты до отказа. Интересно, закончилась ли смена у Адолораты в «Маленькой Италии», подумала Пьета. Хорошо бы им удалось поговорить, прежде чем она вернется домой.

Она шла медленно, прижимая к груди номер итальянского «Вог», все еще погруженная в свои дизайнерские идеи. Наверное, она не видела, куда идет, потому что вдруг столкнулась с кем‑то, несущимся ей навстречу.

– О, Пьета, мне так жаль. С тобой все в порядке?

Это оказался Микеле Де Маттео. Слегка зардевшись, он наклонился и поднял упавший журнал.

– Да‑да, со мной все в порядке.

– Извини за сегодняшнее утро. – Он заметил ее отрешенное выражение лица. – Я хотел сказать, за то, что папа на тебя наорал.

– О, пустяки. – Она потянулась за журналом, но он держал его крепко.

– Это ведь они враждуют, а не мы, знаешь ли. – В его тоне сквозила неуверенность. – Не вижу причин, почему бы нам не быть друзьями.

Пьета не знала, что на это сказать.

– …И никаких причин, почему бы тебе не приходить к Де Маттео за кофе и пирожными, если ты этого хочешь. – Теперь его голос звучал более уверенно. – Приходи завтра, и я, чтобы загладить сегодняшний инцидент, угощу тебя за счет заведения.

– Микеле! – Прежде ей не приходило в голову его об этом спрашивать. – Тебе известно, в чем тут дело? Я имею в виду, с чего началась вражда между нашими отцами?

– Странно, что в конечном счете они оказались по соседству, верно?

– Да. Какая‑то бессмысленная история. Но мне все‑таки хотелось бы добраться до сути.

– Что ж, если тебе когда‑нибудь удастся это сделать, дай мне знать. А пока… Увидимся утром. – Он протянул ей журнал. – Кофе латте и sfogliatella, правильно?

– Правильно, – подтвердила Пьета. – А твой папа не будет снова на меня орать?

– Нет. – Микеле помолчал. – По крайней мере, я очень на это надеюсь.

 

Адолората сидела в одиночестве за уличным столиком в «Маленькой Италии» с тарелкой оливок и стаканом красного вина.

– Ждешь кого‑то? – спросила Пьета, опускаясь на стул напротив.

– Вообще‑то я ждала, что ты зайдешь. – Она налила Пьете стакан вина и подвинула к ней тарелку с оливками.

– Как ты? – Пьета взяла стакан и сделала большой глоток.

– Устала. У меня был длинный день. А как ты?

– Я тоже устала. У меня был день, богатый событиями. Хочешь послушать?

И она рассказала Адолорате обо всем, что с ней произошло, начиная со вспышки Джанфранко Де Маттео и заканчивая неожиданной любезностью его сына Микеле.

– Но он утверждает, что знать ничего не знает о причинах семейной вражды, – заключила она.

– Досадно, правда? – произнесла Адолората, задумчиво потягивая вино. – Это старая история, и, вероятно, она давно уже утратила всякий смысл, но мне все равно хотелось бы знать.

– Я всегда задавала себе вопрос: имело ли это какое‑то отношение к папиной сестре?

– Бедняжке Изабелле?

Они никогда не слышали, чтобы ее называли как‑то иначе.

– Да. Он почти ничего о ней не рассказывает.

– Но он о многих вещах почти ничего не рассказывает, – напомнила ей Адолората. – О том, как он познакомился с мамой, почему оказался здесь.

Пьета рассмеялась.

– «Я встретил прекрасную юную англичанку и поклялся последовать за ней на край света», – проговорила она, искусно копируя отца.

– Точно. Папа ничего нам не скажет, а бедняжка Изабелла умерла, так что это безнадежно. Мы никогда не узнаем.

– Да, я думаю, ты права. Что ж, по крайней мере, завтра утром Микеле угостит меня бесплатным кофе и пирожным.

Адолората подняла брови:

– Разве я не говорила тебе, что он без ума от тебя?

– Не настолько. Я все‑таки придумываю свадебное платье для его невесты. А это уже совсем другая история. – Пьета улыбнулась. – Ну же, пойдем домой, и я расскажу тебе обо всем по дороге.

 

Пьета так рассмешила сестру, во всех подробностях описав ей свадебное платье Де Маттео, что, уже зайдя в дом и ощутив запах жареного лука, они продолжали хихикать.

Мама сидела за столом и лущила собранный на огороде горох, а отец стоял у плиты.

– Что на ужин? – Адолората приподняла крышку кастрюли.

– О, всего лишь pasta e piselli[16], потом по кусочку рыбки с неаполитанским соусом и салат, – ответил Беппи. – Эта лазанья вчера вечером оказалась слишком тяжелой. Я всю ночь промучился несварением желудка. Так что сегодня для разнообразия приготовил вам нечто очень легкое.

– Папа, но это целых два блюда, – напомнила ему Пьета. – Едва ли такой ужин можно назвать легким.

– Пьета, cara, в тот день, когда ты сама встанешь у плиты в этом доме, у тебя появится право на комментарии, но до тех пор…

– Погоди, папа, – перебила Адолората, прежде чем Беппи успел вспыхнуть. – Мне надо тебе кое‑что сказать. Я сегодня разговаривала со священником у Святого Петра и записалась на венчание.

Беппи уронил деревянную шумовку и, обхватив ладонями лицо дочери, стремительно расцеловал ее в обе щеки.

– Вот моя хорошая девочка! – воскликнул он. – А как насчет курсов для будущих супругов, о которых мне говорил Эрнесто? На них ты тоже записалась?

– Нет, папа.

Он посмотрел на нее с нескрываемым разочарованием.

– Но я поговорю с ним об этом и обязательно запишусь, – заключила Адолората.

– Хорошо, хорошо. Ужин скоро будет готов. Пьета, ты не могла бы натереть горстку пармезана? А ты, Адолората, пойди и сорви с грядки немного салата. А мама тем временем накроет на стол.

Кэтрин подняла глаза от дуршлага с лущеным горохом.

– Иден будет ужинать с нами?

– Нет, сегодня нет.

– Какая жалость! – проговорил Беппи, изо всех сил изображая разочарование. – Ну да ладно, может быть, завтра.

 

Пьета всегда любила орекьетте с зеленым горошком. Свежесть горошка и пикантность зеленого лука с лихвой компенсировали жирный бекон, который она всегда выбирала и складывала на край тарелки. Но сегодня она здорово проголодалась.

– Посмотрите‑ка на мою дочь, у нее наконец прорезался аппетит, – радостно заметил Беппи, наблюдая, как она ест. – Знаешь, Пьета, у тебя усталый вид. Ты, наверное, слишком много работаешь?

– Да, у нас много дел, – сказала она, не упомянув, однако, о платье Де Маттео. Эта новость обрадовала бы отца не больше, чем старика Джанфранко.

– И тебе еще надо подумать о свадебном платье для твоей сестры. И когда ты только все это успеешь?

– Сама не знаю, – призналась Пьета.

Кэтрин подсыпала ей в тарелку немного пармезана и вмешала кусочек сливочного масла.

– Какое же оно будет, это свадебное платье? Ты нам так и не сказала.

– Ну… – Пьета посмотрела на сестру. Адолората предоставила ей полную свободу действий в отношении дизайна, но она все‑таки волновалась, описывая платье, боясь, что сестра не сумеет представить, каким потрясающе красивым оно будет. – Оно из тафты, с широкой юбкой, переходящей сзади в длинный шлейф, с облегающим корсажем с широкими бретельками и ниспадающим до пола кушаком. И все вышито маленькими кристалликами Сваровски, так что даже на расстоянии оно будет мерцать.

– С твоих слов, это вообще нечто нереальное, – заметила Адолората.

– Да уж, – согласилась мать. – Кстати, судя по твоему рассказу, потребуется кропотливая работа. Как говорит твой отец, когда ты все это успеешь?

Пьета опустила глаза:

– Я пока не уверена, но как‑нибудь постараюсь. Я должна.

Все немного помолчали, а затем мать произнесла неуверенным тоном:

– Если хочешь… Я могла бы тебе помочь.

– Правда?

Кэтрин кивнула. Много лет назад она тоже была портнихой, но ушла не дальше своей домашней мастерской.

– Да, я могла бы помочь. С радостью. Хотя вся эта ручная вышивка… Это отнимет у нас много времени, очень много… – У нее был такой вид, будто она уже с удовольствием предвкушала это занятие.

– Итак, Адолората, на какой день ты записалась у Святого Петра? – с тревогой спросила Пьета.