Импровизация на заданную тему 2 страница

Самвел удовлетворенно кивнул и направился к Наташе, что‑то выговаривающей двум высоченным девицам в одинаковых канареечного цвета маечках и черных обтягивающих брючках.

– Здравствуйте, Наташа. – Самвел чуть склонил голову, как это делали гангстеры в американских фильмах, когда хотели сойти за порядочных людей.

– Добрый вечер. – В ее глазах не было ни капли удивления, словно так оно и должно было произойти: увидел, ошалел, приплелся на задних лапках.

– Мне понравилась ваша коллекция. – Информация, как и деньги, – основа власти, и Самвел решил сразу же произвести впечатление. – А у вас, оказывается, красивые глаза.

В комплиментах Самвел особо не изощрялся, действовал по принципу: «Не знаешь, что хвалить, похвали глазки, даже лупоглазая лягушка примет как должное». Глаза у нее, действительно, были необыкновенные, глубокого серого цвета. Она улыбнулась, и он невольно дрогнул веками, таким ощутимо теплым стал ее взгляд.

– Спасибо. Вы единственный, на кого я обратила внимание. – Она чуть помедлила, еще раз прикоснувшись взглядом к его лицу. – Вы очень похожи на Джека Николсона. Такая же улыбка змеи, как у него.

– Может быть, – пробурчал Самвел. У двух моделек челюсти уже отвисли до предела, уж кто‑кто, а они его узнали. Он похлопал одну из них по твердым ягодицам, для чего ему пришлось поднять ладонь чуть ли не на уровень плеча. – Не буду вам мешать, подойду позже.

Он пошел между столиками наперехват спешащему куда‑то Давиду. Судя по суете в зале и замелькавшим у входа крепышам из бригады Давида, в культурную программу клуба вносились резкие изменения. Гога, – его голос уже заглушал музыку, водопадом хлещущую из динамиков, – решил выступить в полный рост, такое с ним в последнее время случалось все чаще. Обслуга как могла культурно освобождала зал от наименее крутых посетителей, для малопонятливых или совсем отмороженных предназначалась «группа обслуживания» из боевиков Давида. Что будет, когда в зале останутся только свои, Самвел представлял, но присутствовать на празднике Гогиного больного самолюбия сегодня не было ни малейшего желания.

– Давид, еще один вопрос. – Самвел ухватил парня за рукав. – Что за мужик... как его... Джек Николсон? Только быстро!

Давид сначала от удивления вытаращил глаза, потом, ничего не соображая, стал шарить взглядом по залу.

– С таким «погонялом» никого не знаю, – задумчиво протянул он. – Может, кому «погремушку» новую прилепили? А! – он радостно хлопнул себя по широкому лбу. – Дядя Самвел, так это же артист американский! Бабы от него сами из трусов вылетают и штабелями падают. Я сам читал...

– Потом расскажешь, – оборвал его Самвел. – Быстро организуй мне кабинет на втором этаже.

Давид вздохнул, приказ Самвела явно перебивал распоряжения, сделанные чуть раньше Гогой. Давид ничего не смыслил в армейской субординации, но Самвел был старший, а это по усвоенным с детства понятиям было намного выше крутизны Гоги. поэтому он развернулся и пошел в угол, где раскрасневшийся метродотель пытался что‑то втолковать развалившимся в креслах малолеткам.

Самвел усмехнулся, провожая взглядом его широкую спину борца. Давид, вынужденный крутиться в сложнейшем лабиринте авторитетов, семейных обид, старых счетов и взаимных услуг, где не знакомый с негласным горским кодексом и табелью о рангах давно бы потерял, в переносном и буквальном смысле, голову, уже чисто интуитивно принимал верные решения. В том углу зала, действительно, можно было, цыкнув на малолеток, выполнить распоряжение Гоги и одной фразой заставить метра сорваться организовывать отдельный кабинет для Самвела.

Наташа все еще стояла там, где он ее оставил. Только теперь около нее вился парень неопределенной сексуальной ориентации, одно ухо по всему периметру было увешано мелкими сережками. Через плечо сиреневого блестящего пиджака притоптывающего перед ней парня Наташа смотрела на Самвела. Она знала, что он подойдет. Он медлил, впервые в жизни не решаясь сделать первый шаг навстречу женщине. Знал, это шаг навстречу судьбе.

Она, сама того не ведая, угадала его прозвище – Змей. Давным давно, когда он вернулся в родной Зугдиди, отмотав первые в своей жизни четыре года лагерей, – на большее у прокурора не хватило доказательств – его пригласил к себе в дом старый Рустам. Он внимательно рассмотрел татуировки, сделанные Самвелу в лагере. Они, естественно, не шли ни в какое сравнение с биографией, выколотой на груди старого вора. Потом разрешил сесть, налил вина из запотевшего кувшина, придвинул тарелку с мелко нарезанным сулугуни и пучком зелени.

– Змеем, значит, окрестили, – удовлетворенно кивнул он седой головой. – У смотрящего в твоей зоне глаз наметанный был. Быть тебе, Самвел, мудрым и острожным, как змей, это я, старый Рустам, тебе говорю! По делу ты шел правильно, никого за собой не потащил. Верные люди говорили, на зоне к тебе претензий не было. Это хорошо. – Он пригубил вино, вытер губы. – Не для того тебя позвал, чтобы понятия растолковывать. О другом хочу говорить. Ты еще молодой, кровь гуляет, как это вино. Господь наш благословил человека на любое занятие: хочешь – будь купцом, хочешь – расти виноград и делай вино, хочешь – строй дома. Ты стал абреком, Самвел.

И уже не будешь никем другим. Тебе не надо строить, растить и торговать, ты сам возьмешь то, что тебе нужно. У тебя хватит денег и сил, чтобы взять любую женщину. И это главная опасность, Самвел. Они сгубят на твоих глазах не одного мужчину... Я не хочу, чтобы они погубили тебя. Поэтому слушай меня!

Женщины нашего народа знают свое место. Они всегда немного сзади мужчины.

Русские бабы или висят на шее, или тащат на себе мужика. У тебя будет много женщин, поверь мне. Но благослови тот день, когда господь пошлет ту, которая сможет быть рядом с тобой. Не впереди, не сзади, а рядом! Только с ней ты станешь тем, кем должен стать. – Он хитро прищурился. – Э, вряд ли ты понял мой совет, Самвел! Но если ты когда‑нибудь станешь мудрым, как змей, и, дай бог, встретишь такую женщину, ты вспомнишь слова старого Рустама.

 

* * *

 

Самвел покосился на сидящую рядом Наташу. Кроме красоты – кого ею сейчас удивишь! – бог дал ей великий дар уметь быть рядом. Еще ни одна его знакомая не могла так спокойно ждать, когда сама собой оживет прерванная беседа. Говорила всегда мало и, как отметил Самвел, только о том, что было понятно и интересно ему.

В тот первый вечер, сообразив, что Наташа – штучка особая, назначившая себе высокую цену, он решил проверить ее на слом и сразу же спросил:

– Хочешь, салон будет твоим?

– А он и так мой. – Наташа пожала плечами. – Только какой в этом толк?

– Значит, что‑то тебе надо? Проси, я могу очень многое. – В этот миг он был доволен собой. Он привык, что все продают, продаются и покупают, дело лишь в цене. И еще не встречал женщин, которые не пытались решить свои проблемы, используя мужчин. Это было нормально, если ты получил не меньше, чем отдал.

– Модные тряпки от местных портняжек никому не нужны. Всем подавай Версаче и Сен‑Лорана. Нужен салон красоты для элитных теток. За реставрацию красоты они готовы платить любые деньги. Но суть не в бабках, главное – связи, слухи, сплетни. Понимаешь, о чем я?

– Хорошая мысль. – Самвел с интересом посмотрел на Наташу, спокойно поигрывающую кончиком косы, упавшей на грудь. – Что надо?

– У меня все давно готово. Есть помещение, оборудование привезут из Италии, косметика будет французская. Нужно вложить пятьдесят тысяч на три месяца. Прибыль делим пополам, за «крышу» плачу я из своей доли.

– Пятьдесят процентов минус тридцать за «крышу», на что ты жить будешь, девочка? – хохотнул Самвел.

– Не тридцать, а всего десять. Или в «общак» уже платят больше?

Она сказала это так, что он сразу же понял, какой хищник прячется в этом стройном теле. Змея – умное, холодное и беспощадное существо, умеющее спокойно смотреть жертве в глаза.

 

* * *

 

Наташа была с ним уже третий месяц, и Самвел не раз вспоминал слова старого Рустама. Она была рядом, умело избегая зависимости и не пытаясь подчинить.

Самвел свободной рукой погладил Наташу по теплой щеке.

«Если Кроту бог послал такую же женщину, я понимаю, почему он решил раздавить Гогу. Я бы такого не простил. Отнять данное богом – грех. За такое надо кровь выпускать по капле», – подумал он.

Она почувствовала, как напряглись его пальцы, и встревоженно заглянула ему в глаза.

– Ты подумал о чем‑то плохом, Самвел. Что‑то случилось?

– Нет. – Он убрал руку, откинулся на диване. – Просто вспомнил...

Отдыхаем, Наташа.

Он гордился своей выдержкой, мужчина должен уметь терпеть и ждать. Сейчас он цедил ожидание, как терпкое вино, наслаждаясь каждой секундой. Он мысленно похвалил себя за то, что пригласил Наташу. Соседство ее горячего тела и атмосфера покоя, которым она наполнила уютный кабинет маленького ресторанчика, делало наслаждение еще более острым.

Самвел закрыл глаза и представил, как сюда притащат трясущегося от страха Ашкенази. Нет, разговаривать он с ним будет не здесь, а в подвале, там уже все готово. Стоит выложить перед Башкой пачку векселей, как он изойдет соплями.

Жаль, нельзя будет поизмываться над гадом, неровен час сдохнет от страха. Без помощи плешивого Башки на первых порах не обойтись, только это и спасает суку от ножа, его башка еще пригодится, когда не станет Гоги. Именно теперь, когда в его жизнь вошла эта женщина, он готов взять все в свои руки и стать тем, кем ему предназначено быть судьбой.

Тишину в кабинете нарушил мелодичный сигнал радиотелефона. Наташа потянулась через стол, взяла трубку, протянула ее Самвелу.

Он сначала пригубил вино, потом бросил в трубку:

– Але, слушаю! – Этот номер знали только самые близкие люди, обычные звонки шли через Артура, телохранителя и секретаря. Именно ему должен был позвонить старший бригады, захватившей Ашкенази.

– У тебя проблемы, Самвел, – произнес незнакомый голос. – Забери своих «кидал». Они в «Волге», за музеем Пушкина. Там же парочка, что их прикрывала.

Поторопись, а то приедут менты и оприходуют как бесхозных. Потом придется из морга МВД выкупать. А бабок у тебя нет. Намек понял?

– Кто ты?

– Еще увидимся.

– Убью суку, – прошипел Самвел в трубку, откуда шли гудки отбоя.

Тонкая ножка бокала хрустнула в его пальцах. Самвел остановившимися глазами смотрел на растекающееся по скатерти пятно.

В кабинет без стука ворвался Артур.

– Самвел, наших у Дома художника...

– Не здесь! – оборвал его Самвел, жестом приказав убраться из кабинета.

Встал, обратил внимание, что пролитое вино забрызгало платье Наташи. – Извини.

Купи себе новое. – Он машинально достал из кармана пачку долларов, бросил несколько сотенных бумажек на стол. Лишь после этого сообразил, что же он сделал.

«Если она, как последняя дешевка, возьмет деньги, она мне не нужна. Если не возьмет – уйдет сама. Так или иначе, я ее потерял». – Он медлил, делая вид, что поправляет пиджак. Боялся встретиться с ней взглядом.

– Тряпок не жалко. – Она протянула руку, взяла пачку сигарет, стряхнув с нее зеленую бумажку. – Береги себя, Самвел.

Он не выдержал и посмотрел ей в глаза. В них не было ни злобы, ни обиды – лишь ровное тепло.

– Я еще побуду здесь, потом поеду домой. Освободишься, позвони обязательно, хорошо? – сказала Наташа Самвел схватил ее руку и прижал к губам. Потом вышел из кабинета, мягко притворив за собой дверь.

 

* * *

 

Наташа докурила сигарету почти до фильтра. Аккуратно раздавила уголек в пепельнице. Достала из сумочки радиотелефон. На его корпусе по заказу Самвела прилепили золотую змейку. Наташа брезгливо наморщила носик: со вкусом у этого человека большие проблемы, все его подарки были такими – дорогими и вычурными.

Она набрала номер. Дожидаясь соединения, перебросила тугую косу на грудь, зажала в пальцах раздвоенный кончик, провела по кромке выреза платья. Невольно поджала колени, когда по‑змеиному раздвоенный язычок коснулся кожи, – такой острой, звериной была эта ласка.

 

Срочно т. Силину

Агент «Модистка» сообщает, что неизвестный по телефону проинформировал объекта «Сом» о срыве его операции. «Сом» экстренно покинул адрес.

По характеру сообщения с большой долей вероятности можно предположить, что звонил объект «Дикарь».

Владислав

 

Срочно т. Салину

Старший бригады обеспечения докладывает, что объект «Дикарь» предпринял насильственные действия в отношении группы объекта «Сом».

«Дикарь» вступил в контакт с объектом «Финансист». Им уничтожена группа неизвестных, попытавшихся блокировать. «Финансиста». Наше участие не потребовалось. «Дикарь» с «Финансистом» ушли от преследования, в настоящее время их машина движется по направлению к известному Вам адресу. Возможен перехват «Дикаря».

Жду дальнейших распоряжений.

Владислав

 

Владиславу

Действиям «Дикаря» не препятствовать.

Салин

 

Когти Орла

 

Максимов ушел в левый ряд, пристроился в хвост едва тянущемуся «Москвичу» с эмблемой «чайника» на заднем стекле. Так было спокойнее, сил терпеть нервотрепку езды среди вечно спешащих, подрезающих друг друга уже не было.

– Что притих? – спросил он у Ашкенази. Десять минут как выехали из двора на проспект, а тот еще не проронил ни слова. Сидел, закатив глаза в потолок, и ловил ртом воздух, как выброшенная на песок рыба.

– Я уже труп, – прошептал Ашкенази.

– Не уверен, – хмыкнул Максимов.

– Нет, я труп! – взвизгнул Ашкенази. – Если Самвел это затеял, то я уже труп. Понимаешь, труп!!!

– Расслабься. Он тебя не тронет.

– Ага! Он же зверь, ты не знаешь. Он всю семью вырежет!!!

Истерику Максимов ожидал, ее просто не могло не быть.

 

* * *

 

«Лучше уж пусть попищит, чем окочурится от инфаркта. Что я буду делать с трупом и пачкой векселей? – подумал он. – Да еще в угнанной машине».

– Остановите, слышите, остановите! – Ашкенази вцепился в руку Максимова, лежащую на руле. – Мы уже никуда не едем!!!

Максимов освободил руку и резко шлепнул Ашкенази по мокрой от слез щеке.

– Заткнись! – Он выждал, пока Ашкенази, онемевший от неожиданности, пришел в себя. Потом потрепал его по колену. – Не нервничай. Сигуа тебя не тронет. Он бы тебя уже давно за ребро подвесил, была бы возможность. А ты жив. Помолчи и подумай, почему он тебя терпит. Что‑то должно произойти в ближайшие дни. И без тебя там не обойтись.

Ашкенази несколько раз шмыгнул носом и закатил глаза к потолоку.

– Приезжают боливийцы. Потребуют финансовый отчет, – сам себе сказал он.

– Когда?

– Факс уже прислали. Завтра с утра ждем.

– Вот и весь секрет, – усмехнулся Максимов.

– А кстати! – встрепенулся Ашкенази. – Я же еще не видел векселя. – Он столкнул с колен кейс. – Где они?

– У меня.

– Извольте предъявить. Что же это получается, приведу человека, а он окажется несостоятельным клиентом!

– Ожил! – покачал головой Максимов. Достал из‑под свитера пакет, бросил на колени Ашкенази. – Проверяй.

«Чем бы дитя ни тешилось, – подумал он, обгоняя „чайника“, – лишь бы не плакало».

 

 

Глава тридцать восьмая

ПЕЩЕРА ГНОМОВ

 

В кабинете Соломона Исаевича как всегда царили полумрак и тишина. Но сегодня тишина была тягучей и нервной. Собравшиеся за столом ждали Ашкенази.

Кроме самого Соломона Исаевича, их было трое. Старый, со сморщенным лицом злого гнома Абрам Моисеевич Рубин – в прошлом ведущий специалист Минфина, несмотря на преклонный возраст, к финансовым аферам не охладевший и время от времени консультирующий ведущих биржевых игроков, По левую руку от Соломона Исаевича сидел длинный, как жердь, Юхансон, потомок славного Густава Юхансона, через Стокгольмский банковский дом которого вождь пролетарской революции Ленин обстряпывал кое‑какие делишки, наплевав на международную изоляцию Совдепии. Соломону Исаевичу молодой, но уже успевший подрастерять половину белесых волос Юхансон очень понравился. По‑скандинавски флегматичный, он без видимых усилий переносил затянувшееся ожидание.

Кто раздражал Соломона Исаевича, так это последний из собравшихся, – Веня Ляшинский. Веня был из новой поросли банкиров, пришедших в мир финансов "прямо с институтской скамьи, имея в багаже лишь опыт мелкой студенческой фарцовки.

Его банк, как и многие, был продуктом компромиссов и договоров основных кланов и негласных центров власти, бросившихся срочно конвертировать метафизику партийной власти в более осязаемые ценности. Военные, комитетчики, коммунисты, националисты Кавказа, Якутии и Прибалтики, профсоюзные боссы, нефтяники и валютчики, мэры и воровские авторитеты – все имели определенные интересы в банке Вени Ляшинского. Если бы не эта паутина интересов и негласная помощь общины, банк давно бы издох, как динозавр, – слишком уж не соответствовал объем мозга массе тела.

Веня с трудом оторвал от стула грузное тело, встал, представив на общее обозрение тугой живот, вылезший из бордового пиджака. На поясе, где горцы носят признак мужественности – кинжал, у Вени был современный признак успеха и власти – радиотелефон в кожаном чехле.

– Где его черти носят? – Веня тряхнул кистью, в приглушенном свете настольной лампы брызнули острые золотые лучики. – Уже полчаса прошло.

– Веня, золотко, – не выдержал Абрам Моисеевич. – Непоседой хорошо быть в детстве. С вашими формами и положением в обществе нужно быть спокойнее. Инфаркт молодеет, или вы не слышали?

– Вон, уже начали! – В кабинет донеслись первые такты прелюдии к «Щелкунчику». – В кои веки выбрался с женой на балет... Эх, пропал вечер!

– Дайте денег, вам все сыграют на бис, какие проблемы! – усмехнулся Абрам Моисеевич.

– Ой, только не надо про «новых русских»! – болезненно поморщился Ляшинский, покачиваясь с пятки на носок.

– И я говорю «не надо»! Между прочим, сегодня вечер Субботы, если вы еще помните, что это такое. – Голос Абрама Моисеевича стал строгим, как у учителя, отчитывающего зарвавшегося ученика. – Мне давно пора быть с семьей, а я любуюсь вашим костюмом и делаю вид, что он мне нравится. Сядьте, Веня, от вас у меня кружится голова.

Ляшинский обиженно засопел, но спорить не стал. Правда, в знак протеста сел не за стол, а на диван, скрывшись в полумраке, на свету остались лишь блестящие носки туфель.

Эти трое были узловыми звеньями цепи, сплетенной Соломоном Исаевичем за два дня. За каждым тянулась цепочка фирм, со счетов которых собирался капитал, достаточный для перекупки похищенных векселей. И каждый имел каналы, по которым капитал, обслужив сделку, рассыплется на мелкие суммы, чтобы уже никто, кроме самого Администратора и его трех партнеров, не мог отыскать концы в адовом водовороте финансовых потоков.

Самым слабым звеном, конечно же, был непоседа Веня. Но Администратор не был бы Администратором, если бы первым не знал, что дни Вени как банкира уже сочтены. Слишком уж выразительная внешность, якобы польской фамилией тут не открестишься. Еще куда ни шло демонстрировать ее в узком кругу. Но Веня полюбил публичность. Как подтвердили свои из Останкина, специально платил за мелькание собственной физиономии в репортажах со светских раутов и встреч чиновников с бизнесменами. Коллективными усилиями банк вывели на третье место, а Веня, паразит, десятью тысячами взятки втиснул свою фамилию на седьмое место в рейтинге самых влиятельных людей, публикуемом самой зависимой из всех «независимых» газет. В ответ кто‑то тут же запустил шепоток о «сионистском капитале» и «жидомасонских банкирах».

Дожидаться, пока мысль об очередном «еврейском заговоре», успевшая разбередить не одну депутатскую голову, материализуется в конкретные действия Администратор не стал. Экстренно созвал совет стариков, на котором и вынесли приговор. Будь Веня умным человеком, он бы платил деньги за молчание газет, деньги любят тишину, а раз до этого не додумался, то пусть идет торговать газетками. Нет, ставить Веню в шеренгу пенсионерок у метро никто не собирался.

Просто решили «перевести с понижением», как говорили старые кадровики, в руководители концерна, стряпающего и продающего новости.

«М‑да. Малый он хоть и не дурак, но и дурак – немалый! – подумал Соломон Исаевич, щурясь на яркий блик света, играющий на лакированных туфлях Вени. – Разучился понимать намеки. А ведь Абрам на том совете был И сейчас вполне доходчиво объяснил суть претензий. Да что уж тут говорить... А Сашенька Ашкенази действительно опаздывает. Как бы чего не случилось».

Замигала лампочка на панели селектора. Соломон Исаевич нажал клавишу с надписью «служебный вход».

– Слушаю, Маргарита Юрьевна. – Память была феноменальной, всю многочисленную рать, обслуживающую вверенный ему театр, знал в лицо и по имени‑отчеству.

– Добрый вечер, Соломон Исаевич. К вам пришли. Подойдете к нам или пропустить?

– Конечно же подойду, Маргарита Юрьевна. Мало ли кто придет, сами знаете, в какое время живем.

Он отбросил угол шали, закрывавшей лампу, круг света стал шире, полностью осветил стол. Обвел взглядом напряженные лица присутствующих.

– Забудем о личном, начинается дело. Приготовьтесь работать, господа.

Он шел по длинному коридору, и долетающие из зала звуки музыки становились все громче. Он постарался попасть в такт, и походка сразу же сделалась легкой, летящей.

У поворота к служебному входу его ждал молодой человек в неброском темном костюме. Свободного покроя брюки позволяли свободно использовать в драке ноги.

А драться ему в жизни, насколько знал Администратор, пришлось немало. Не проучившись в университете и года, Женя угодил в армию, а из полковой школы связи, куда его удалось пристроить, прямиком попал в «ограниченный контингент».

За всем не уследишь, пришел срочный запрос на связистов, и начальник школы, впопыхах забыв о договоренности, для круглого счета сунул Женю в отправляемую партию. Боевая нагрузка досталась мальчику из хорошей семьи двойная: днем он отбивался от душманов, ночами – от дедсостава, без анкеты определившего национальность молодого радиста.

Спас капитан, руководивший группой «охотников на караваны», забредшей в расположение Женькиного батальона. Потеряв в рейде единственного радиста, он вышел на связь со своим командованием и хриплым матом в эфире добился включения Женьки в состав своей группы. Служить легче не стало, но теперь приходилось отбиваться только от «духов», днем и ночью, но это легче, чем от озверевших своих.

Соломон Исаевич, чувствуя вину, специально пришел на праздник по случаю возвращения Жени из ада. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – Женя изменился и уже никогда не станет прежним. Научившихся жить по ту сторону смерти эта жизнь отвергает. Попытка прижиться в мире не знавших войны, как правило, кончается тюремной камерой или палатой психушки. Администратор решил дать Жене возможность найти себя, не ломая стальной стержень, выкованный и закаленный войной. Женя, привыкший рисковать и умеющий держать язык за зубами, стал «офицером по особым поручениям», как сначала в шутку, а потом всерьез стал называть его Администратор.

– Евгений? – Соломон Исаевич согнал с лица сдержанно‑радостное выражение, предназначенное для вечно толпившихся у служебного подъезда случайных людей.

– Ашкенази не один. – Евгений встал так, что проход оказался наполовину закрытым. В этом он был весь: предупреждение сделано, решение за старшим. Риск решения брал на себя Администратор, весь риск исполнения – Евгений.

– Вот как! И кто с ним?

– Серьезный человек. Это я вам говорю.

– В каком смысле?

– В моем, естественно. Их машину, улицу и вход мои люди взяли под контроль. Мы прослушиваем милицейскую волну. На набережной у ЦДХ большой кипеш.

Разбиты две машины, одна слетела в реку. Думаю, это связано с Ашкенази.

Соломон Исаевич провел ладонью по волосам. Евгений знал, у Администратора этот жест означает крайнюю степень раздражения.

– Сделаем так, Евгений. Я пойду посмотрю, кого приволок этот шаромыжник.

Если проведу их за собой, значит, все в порядке. Если нет... – Он притянул Евгения к себе. – Только прошу, не здесь. И очень‑очень тихо.

Евгений кивнул, достал из‑под пиджака маленькую рацию:

– Внимание! Работаем «дубль‑два».

Ни в глазах, ни на лице Евгения не отразилось ничего, отметил Администратор. Ни сомнения, ни азарта, ни страха.

 

Когти Орла

 

По лестнице бодрой походкой сбежал седовласый мужчина, чем‑то неуловимо напомнивший Максимову Кротова. Остановился на последней ступеньке, посмотрел поверх голов толпившихся у стойки вахтерши людей на Максимова и прижавшегося к нему Ашкенази.

– Соломон Исаевич, вот те господа... – начала вахтерша.

– Вижу, вижу, дорогая Маргарита Юрьевна. – Легкий поклон в ее сторону.

Потом руки широко распахнулись, словно он готовился принять в объятия всех жаждущих контрамарок, набившихся в служебный подъезд. – Да что же вы стоите?

Прошу! Жду давно жду. Маргарита Юрьевна... Товарищ, – он кивнул милиционеру, который при его появлении вытянулся и чуть ли не взял «на караул» своим укороченным автоматом. – Пропустите.

Все головы повернулись к Максимову и Ашкенази. Сам собой образовался узкий просвет, по которому им удалось протиснуться к лестнице.

– Саша, дорогой, надеюсь, все в порядке?

– В порядке, – кивнул Ашкенази, тяжело вздохнув и как‑то искоса посмотрев на поддерживающего его под локоть Максимова.

– Очень рад, – седовласый протянул руку Максимову. – Что скажете хорошего?

– сказал он, понизив голос.

– Он просил передать, что все остается на своих местах. – Максимов слегка сжал ухоженные пальцы Соломона Исаевича. Его средний палец при этом скользнул по мягкой ладони Администратора. Соломон Исаевич пристально посмотрел в глаза Максимову.

Руку можно жать по‑пролетарски – до хруста, можно сунуть вялую ладонь, можно сжать и трясти, демонстрируя неудержимую радость, можно раболепно прикоснуться к вельможно протянутым пальцам. У посвященных разработаны сотни вариантов рукопожатий, позволяющих братьям сразу же узнать ранг и степень посвящения друг друга, а главное – кому из них дано приказывать, а кому – подчиняться. «Рукопожатия мастера» от этого человека с таким холодным взглядом, – в тысячу раз холоднее и безжизненней, чем у Евгения, – Соломон Исаевич явно не ожидал. Он повернул руку Максимова так, чтобы увидеть перстень на безымянном пальце.

– Простите, не знаю вашего имени... – Он тонко сыграл незаконченность фразы.

– Оно сейчас не играет роли, – сходу ответил Максимов.

Он не хуже Соломона Исаевича знал язык перстней. Носящий перстень‑пароль на безымянном не должен называть своего имени. Он выступает безликим и безымянным вестником пославшего его лица.

– Прошу, прошу за мной, – повысил голос Соломон Исаевич, вновь превратившись в радушного хозяина.

Они повернули за угол.

– Сегодня у нас дают «Щелкунчика». – Соломон Исаевич повел кистью, словно перебирал звуки, разлившиеся в воздухе. – Прелестно, просто прелестно. Какая музыка! – Он неожиданно остановился. – А вы, молодой человек, к балету равнодушны или нет?

– Скорее первое. – Максимов, не закончив шага, сделал полуоборот влево и отступил к стене, семенивший за его спиной Ашекнази перекрыл путь вынырнувшему из ниши человеку в темном костюме.

– С таким владением телом вам надо работать на сцене. – Соломон Исаевич покачал головой. – Поверьте старому знатоку.

– Не берут, – усмехнулся Максимов, не спуская взгляда с человека, прижатого к стене толстым животом Ашкенази.

– Все в порядке, Евгений. – Соломон Исаевич потянул за рукав Ашкенази, освобождая пространство для маневра своему телохранителю. – Они идут со мной.

Лишнее попрошу оставить здесь.

Максимов бросил взгляд по сторонам, отметил, что с выдержкой у Евгения все в порядке, глаз от Максимова не оторвал, – и достал из‑под куртки пистолет.

Евгений быстро сунул его в карман, скользящими движениями ощупал куртку на Максимове.

– Что там? – он слегка шлепнул Максимова по животу.

– То, что я должен передать. – Максимов посмотрел на Соломона Исаевича. – Не доверяю чемоданам.

– Евгений, у тебя еще есть вопросы? – в голос Соломона Исаевича послышались нотки нетерпения.

– У меня есть. – Максимов протянул Евгении связку ключей. – Бежевый «опель» на стоянке ЦУМа. Полчаса покрутиться по городу и отогнать в надежное место.

Потом делайте с машиной, что хотите. Мне нужна новая.

Евгений чуть дрогнул губами, попытавшись растянуть их в улыбке. Со времен службы в армии с ним таким тоном никто не разговаривал. Так спокойно и ни секунды не сомневаясь, что его приказ будет выполнен любой ценой, говорил с подчиненными его капитан, потому что был на руку скор и беспощаден.

От стоящего напротив исходила та же холодная решимость, делающая человека страшным без крика и показной ярости. Такой противник самый опасный, он бросается в схватку без перехода и бьет, как машина, равнодушно и насмерть.