Скупость нередко обходится дороже

Перед судьей стоял человек, которого обвиня­ли в том, что он брал взятки. Все говорило за то, что он виновен, и судье только и оставалось, что вынести приговор. Судья был мудрым чело­веком. Он предложил обвиняемому три наказа­ния на выбор: либо заплатить сто туманов, либо получить пятьдесят палочных ударов, либо съесть пять фунтов лука. «Вот это, наверное, бу­дет не так уж трудно», — подумал осужденный и откусил первую луковицу. Съев три четверти фунта сырого лука, он уже не мог больше смот­реть без отвращения на эти дары природы. На глазах выступили слезы, которые ручьями тек­ли по щекам. «О высокий суд, — взмолился он, — отмени луковицы, пусть уж лучше будут палочные удары». Про себя он подумал, что схитрил, но зато сэкономил деньги. Повсюду была изве­стна скупость этого человека. Судебный испол­нитель раздел его и положил на скамью. Уже при одном виде палача мощного телосложения и гибкой розги в его руках беднягу охватила дрожь. При каждом ударе по спине он вопил, что было мочи, а на десятом ударе взмолился: «О высокий суд, сжалься надо мной, отмени удары». Судья сделал отрицательный знак голо­вой. Тогда обвиняемый стал умолять: «Позволь мне лучше заплатить сто туманов». Так, желая сэкономить деньги и избавиться от ударов, он вынужден был испробовать все три наказания.

 

Один сорокадвухлетний пациент стал все ча­ще и чаще пропускать психотерапевтические сеансы, заняв как бы оборонительную позицию. Он появлялся только тогда, когда его мучила болезнь, возникала тревога и депрессия. Уже в дифференциально-аналитическом опроснике бросалось в глаза то, что он был очень эконом­ным в обращении с деньгами, например, отка­зывался от тех видов услуг, которые были свя­заны с тратой денег, не приглашал гостей, так как «это стоит очень дорого и ничего не дает». На вопрос, почему он пропускает психотерапев­тические занятия, пациент отвечал общими фразами вроде: «Я был так занят, что забыл, когда мне был назначен прием» и т.п. Когда же разговор зашел о бережливости, плотина про­рвалась. Он вспылил: «Мне это уже надоело. За психотерапевтическое лечение я плачу гораздо больше, чем моему домашнему врачу. Он лечит меня вот уже восемь лет. Я не могу позволить себе тратить столько денег на психотерапию...» Пациент высказал именно то, что очень важно для врача-психотерапевта: он заговорил о том, что ему мешает.

С одной стороны, его аргументы казались на­столько убедительными, что следовало поду­мать о прекращении лечения. С другой сторо­ны, финансовые затруднения не составляли су­ти его аргументации. У пациента было доста­точно денег; кроме того, можно было бы снизить ему плату за лечение. В данном случае его кри­тика сама по себе уже была симптомом, относя­щимся и к психотерапии, и к конфликту. То значение, которое он придавал бережливости и трате денег, представляло собой основной конф­ликт, обернувшийся для него неуверенностью в завтрашнем дне и социальной изоляцией. Те­перь задача заключалась в том, чтобы нейтра­лизовать его сопротивление, причиной которого была бережливость. Это и стало главной темой следующего сеанса.

Пациент повторял свои стереотипные крити­ческие высказывания, и, казалось, его нельзя было сдвинуть с мертвой точки. Мысли о береж­ливости настолько заполнили его сознание, что он уже был не в состоянии думать ни о чем дру­гом. Из этого тупика пациенту помогла вы­браться персидская история «Скупость нередко обходится дороже». Он смог в каком-то отноше­нии идентифицировать себя с героем истории, посмотреть на себя со стороны и подумать о своей ситуации в рамках этой истории. Прочи­тав ее, пациент некоторое время молчал и напряженно думал. Потом сказал: «Мне кажется, что эта история относится ко мне. Сколько денег я перевел на лечение, специальные лекарства, книги о здоровье и пр. И вот теперь я обратился к психотерапии. У меня появилось доверие к ней; я чувствую, что Вы меня понимаете и что психотерапия мне поможет. И вдруг я начинаю жалеть деньги на это. Теперь только я стал по­нимать, как часто из-за своей проклятой скупо­сти я отказывался от реальных возможностей, а в результате потом приходилось платить гораз­до больше». С этого момента появилась возмож­ность для конструктивного анализа такой свя­занной с конфликтами нормы поведения, как бережливость.

Скрытой причиной сопротивления может быть не только бережливость, но и то, как па­циент распределяет свое время. Это сопротивле­ние может объясняться тем, что пациент, рас­пределяя свое время, действительно не имеет возможности для психотерапии, так как отдает предпочтение другим делам, а психотерапию считает чем-то второстепенным. Можно было бы из этого сделать вывод об отсутствии мотива­ции, однако такой вывод иногда бывает похож на короткое замыкание. Принимая решение, пациент тем самым оценивает ситуацию. В ос­нове этой оценки лежат определенные предпо­сылки, которые следует проанализировать прежде всего. Распределение времени на каж­дый день могло бы прояснить, есть ли у паци­ента свободное время или его нет и почему он отдает предпочтение другим делам. Недостаток времени мог быть своего рода защитой от психотерапии и означать, что пациент прибегает к рационализации. Пациент мог также считать психотерапию настолько вредной, что лучше с ней не связываться. Этот мотив также имеет свои скрытые причины, часто недоступные для понимания пациента. И в данном случае недо­статком времени он прикрывается как щитом.

Пациент, страдавший от серьезной сердечной недостаточности, вегетативно-функциональных нарушений и состояний тревоги, после первой беседы в виде отговорки сказал мне, что у него нет времени для психотерапии. Я предупредил его, что откладывание лечения с большой сте­пенью вероятности может привести к ухудше­нию состояния его здоровья. Но даже эта аргу­ментация не могла убедить его. Для него акту­альная способность «время» была важнее, чем продолжение лечения.

Показательным было и то, что, анализируя информацию о пациенте, содержащуюся в его истории болезни, я был удивлен тем обстоятель­ством, что, несмотря на свою кажущуюся загру­женность, он должен был тратить достаточно много времени, когда ухудшалось состояние его здоровья, и по несколько дней лежал в постели. Но тут честолюбивого пациента начинала трево­жить его установка: «Время — деньги». Чтобы расширить первоначальную концепцию паци­ента, я противопоставил ей высказывание Лих-тенберга: «Те, у кого никогда нет времени, де­лают меньше всего». На этот раз мудрое изрече­ние заменило восточную историю. Пациент сра­зу принял эту дополняющую концепцию. Если раньше он упорно отклонял все попытки вести беседу, то теперь он сам заговорил о своей про­блематике, центром которой были актуальные способности — преуспевание в деятельности и время.

 

Тайна длинной бороды

Один ученый, который прославился своими знаниями и великолепной длинной седой боро­дой, шел однажды вечером по переулкам Ши­раза. Погруженный в свои мысли, он проходил мимо толпы водоносов, которые потешались над ним. Самый смелый из них подошел к нему, низко поклонился и сказал: «Великий мастер, мы с приятелями заключили пари. Скажи-ка нам, где лежит твоя борода, когда ты спишь ночью, на одеяле или под ним?» Ученый вздрог­нул, оторвавшись от своих мыслей, посмотрел с удивлением, но приветливо ответил: «Я и сам не знаю. Я никогда не думал об этом. Но я обя­зательно исследую. Завтра в то же время прихо­ди сюда опять, и я отвечу на твой вопрос».

Когда наступила ночь и ученый лег спать, сон не приходил к нему. Наморщив лоб он размыш­лял, где же обычно лежит его борода. На одея­ле? Под одеялом? Как он ни думал, но вспом­нить не мог. Наконец мудрец решил проделать опыт: положил свою бороду на одеяло и попы­тался заснуть. Внутренняя тревога подступила к сердцу. Действительно ли это правильное по­ложение? Если да, то почему же он так долго не может заснуть? А ведь раньше он давно бы уже спал. Подумав об этом, мудрец спрятал свою бороду под одеяло, но сна не было ни в одном гла­зу. «Наверное, она все-таки должна лежать на одеяле», — пришло в голову ученому, и он сно­ва положил бороду на одеяло. И так он прома­ялся всю ночь напролет — борода на одеяле, бо­рода под одеялом, — ни на миг не смыкая глаз и не получив ответа на вопрос. На следующий день вечером он пошел на встречу с молодым водоносом. «Друг мой, — сказал мудрец, — до сих пор я спал, украшенный собственной боро­дой, и всегда отличался хорошим сном. С тех пор как ты спросил меня, где лежит моя борода во время сна, я больше не могу спать. И не могу ответить на твой вопрос. А моя борода, украше­ние моей мудрости и моего почтенного возраста, стала мне чужой. Я не знаю, когда вновь с ней примирюсь».

 

Один инженер в возрасте сорока одного года пришел ко мне на психотерапевтическое лече­ние по поводу навязчивых состояний. До этого он дважды лечился в психотерапевтической клинике. «Я больше не могу всего этого выдер­живать. Я совсем не могу спать... Если происхо­дят какие-то перемены, это окончательно выво­дит меня из равновесия. Во всем должен быть порядок, такой, к которому я привык. Я сам понимаю, что все это немного странно, но я не могу, например, спать, если жена переменила постельное белье. Я должен встать и постелить прежнее белье. Моя жена считает меня совер­шенно ненормальным. Я не хочу так жить, но по-другому у меня ничего не получается».

По словам пациента, его отец был в высшей степени педантичным, добросовестным челове­ком и не терпел беспорядка в чем бы то ни было. Если комната сына не была убрана, то в нака­зание он должен был ложиться спать в семь ча­сов вечера. Там он предавался своим фантазиям и строил планы, как бы отомстить отцу. На прием пациент пришел в полном отчаянии. «Я совершенно сошел с ума, не могу даже управ­лять машиной. На прошлой неделе я нечаянно переставил сиденье, а теперь не знаю, как сде­лать правильно. Я передвигаю его туда-сюда, а оно никак не становится на свое место. Я чувст­вую себя в машине так неуверенно, как никог­да». Очевидно, что навязчивые состояния у па­циента были давно. Они полностью заполнили его сознание. Поэтому главная цель терапевти­ческой беседы состояла в том, чтобы создать оп­ределенную дистанцию по отношению к его на­вязчивым состояниям. Поэтому я и рассказал ему историю про тайну длинной бороды.

Пациент от души рассмеялся, увидев сходство между собой и главным героем: «С ним случи­лось то же, что и со мной. Да, ему не легко, хоть он и мудрец». На следующем сеансе пациент рассказал, что он часто размышляет об этой ис­тории. К его собственному удивлению, вожде­ние машины вдруг снова стало для него легким. «Я все время думал: сиденье спереди или си­денье сзади — но ведь это то же самое, что боро­да поверх одеяла или борода под одеялом». Ис­тория помогла пациенту посмотреть на собственную ситуацию как бы со стороны, и благодаря этому управление машиной вновь стало для него обычным делом.

 

Господин своего слова

Однажды друг спросил муллу, после того как прослушал его по-юношески вдохновенную про­поведь: «Мулла, почтеннейший, сколько тебе лет?» Мулла посмотрел на молодого человека и ответил: «Мне гораздо больше лет, чем ты про­сушил рубах на солнце. Мой возраст — не сек­рет, мне сорок лет».

Прошло около двадцати лет, и оба друга снова встретились. Мулла уже был седым, а борода его казалась обсыпанной мукой. «Мулла, почтен­нейший, как давно я тебя не видел! Сколько же тебе теперь лет?» — спросил друг. Мулла отве­тил: «Ах ты любопытный, все-то ты хочешь знать. Мне сорок лет». С удивлением друг воск­ликнул: «Как это так? Когда я спрашивал тебя двадцать лет тому назад, ты ответил мне то же самое. Здесь что-то не так!» Мулла вспылил: «Почему этого не может быть? Эка беда, что прошло двадцать лет? Тогда я сказал, что мне сорок лет, и сегодня я говорю то же самое. Я всегда был господином своего слова».

Среда, в которой живет человек, как и обще­ство в целом, зависят от времени. Запросы, по­требности, ожидания, виды на будущее изменя­ются в зависимости от роста населения, урбани­зации, социального расслоения. Эти изменения внешнего мира не проходят без последствий для человека. Требования, которые предъявляются к человеку, к его роли в обществе, и те, которые он сам к себе предъявляет, изменяются в зави­симости от потребностей и нужд окружающего мира.

Изменения в развитии человека происходят на фоне исторических, культурных и социаль­ных процессов. Психотерапия относительно ма­ло занимается этими общими вопросами. Ее ин­тересуют индивидуальные способности человека к изменению. Слово «приспособление» сегодня стало одиозным. Однако его можно было бы за­менить словами «способность справляться с но­вой ситуацией». Эта способность к адаптации является существенной предпосылкой для лече­ния. Чтобы пояснить эту мысль, приведу при­мер из своей медицинской практики.

Пациент, страдавший гиперфункцией щито­видной железы, мог выходить из дому в одной рубашке даже в сильный мороз. В то время как все мерзли, он не чувствовал холода. Органиче­ской причиной этого было то, что гиперфункция щитовидной железы вызывала усиленный об­мен веществ и организм вырабатывал избыточ­ное тепло. В то же время пациент очень страдал от жары. Это страдание выражалось в трудно­стях адаптации. Если здоровый организм мо­жет приспосабливаться к большой амплитуде колебаний температуры, то у такого пациента способность к адаптации снижена, он болезнен­но чувствителен к температурным изменениям окружающей среды.

Нечто подобное происходит и с пациентом-не­вротиком, он испытывает такие же трудности адаптации. Но разница в том, что не темпера­турные изменения создают для него трудности, а изменения поведения, его ожиданий и на­дежд в данном социальном окружении. Так, че­ловек, страдающий навязчивыми состояниями, который за порядок готов отдать половину жиз­ни, столкнувшись с какими-либо отклонениями от своих представлений о порядке, едва ли мо­жет примириться с ними. В своем суженном представлении о порядке пациент-невротик вполне способен к адаптации. Там же, где гра­ницы его представлений о порядке нарушены и он сталкивается с другими взглядами на эту проблему, его способность к адаптации — пла­стичность нервной системы — оказывается не в состоянии выдержать эту нагрузку. Он не справляется с новой ситуацией и реагирует на нее состоянием тревоги, паникой, агрессией или органическими заболеваниями.

«Если я в детстве не убирала свою комнату, то мама мне говорила: «Я тебя больше не люблю!» Это наводило на меня панический страх. Вот почему теперь я очень педантична и из-за этого часто ссорюсь с мужем и детьми», — рассказы­вает тридцатидевятилетняя женщина, страдаю­щая сердечной недостаточностью, нарушением кровообращения, хроническим запором, нару­шением сна.

«Я привык делать все в определенном поряд­ке. Все должно идти своим чередом. Сначала я чищу зубы, потом моюсь, бреюсь, тщательно одеваюсь, сажусь завтракать, выпиваю две чаш­ки кофе, читаю газету, потом иду в туалет. Если этот порядок нарушается, я совершенно выбит из колеи, весь день для меня потерян», — гово­рит тридцатипятилетний экономист, обратив­шийся за консультацией по поводу навязчивых состояний и приступов тревоги.

Кризис может нарушить установку, вызыва­ющую такое фиксированное поведение. Однако одно лишь изменение установки не может при­вести к полному изменению поведения. В боль­шинстве случаев, эмоциональный кризис обыч­но вызывает прилив чувств, порождает внут­ренние сомнения, разочарования, уныние.

Для некоторых людей состояние постоянных колебаний, неуверенности, даже временная ут­рата способности ориентироваться представля­ются настолько страшными, что они выбирают для себя другую крайность. Чтобы защититься от сомнений, вернее, от состояния отчаяния, они «спасаются бегством» в упрямство, непрек­лонность, которое считают проявлением твердо­сти характера и верности. Чтобы не менять сво­его поведения, эти люди не желают знать той информации, которая могла бы усилить их со­мнения и тревогу.

 

Слуга баклажанов

Давным-давно жил-был на Востоке могущест­венный властелин. Он очень любил баклажаны и не мог вволю ими насытиться. У него даже слуга был только для того, чтобы особенно вкус­но приготавливать это кушанье. Властелин го­ворил мечтательно: «Как же великолепны эти плоды. Какой у них божественный вкус. Как они элегантно выглядят. Баклажаны — это са­мое прекрасное, что есть на свете». «О да, мой повелитель», — отвечал слуга. В тот день вла­стелин съел от жадности столько баклажанов, что ему стало плохо. У него было такое чувство, будто в желудке все переворачивается, подни­мается снизу вверх и будто все баклажаны, ка­кие он когда-либо съел, хотят выйти на свет бо­жий этим противоестественным путем. Он сто­нал: «Никогда больше в рот не возьму ни одного баклажана. Этих плодов преисподней я больше не желаю видеть. От одной мысли о них мне делается дурно. Баклажаны — самые отврати­тельные плоды, какие я только знаю». «О да, мой повелитель», — отвечал слуга. Тут власте­лин опешил: «Как! Еще сегодня днем, когда я говорил о великолепии баклажанов, ты согла­шался со мной. А теперь, когда я говорю, что они отвратительны, ты опять поддакиваешь. Как это надо понимать?» «Господин! — сказал слуга, — я твой слуга, а не слуга баклажанов».

 

Слуга хитер. Он прекрасно знает роль, кото­рую должен играть при дворе, знает, какие обя­занности на него возложены и какие опасности могут его подстерегать; он ведет себя так, что и свои интересы не забывает. Он не указывает своему господину на непоследовательность его рассуждений, но и не выступает в роли адвоката баклажанов. Его поведение прагматично и дальновидно. Хотя, конечно, многие могут счи­тать его поведение беспринципным.

Двадцатисемилетний служащий обратился ко мне с жалобой на боли в желудке. Его домашний врач высказал предположение, что причи­ны этого заболевания могут быть связаны с пси­хикой. Уже в самом начале лечения пациент по­стоянно возвращался к разговору о своей про­фессии и прежде всего о сложностях взаимоот­ношений с шефом. Они сводились к следующе­му. Каждый раз, когда пациент предлагал обсу­дить свои идеи о новом проекте, шеф отказывал ему в этом. «Шеф делает только так, как он хо­чет, совершенно не считаясь со мной». Пациент действительно отдавал все свои силы работе. Да­же дома он работал до глубокой ночи, разраба­тывая новые модели, и все только для того, что­бы на другое утро узнать, что его старания не только не желательны, но являются помехой. Для него работа, профессиональный успех со­ставляли главный смысл жизни, поэтому со­здавшаяся ситуация становилась все более не­выносимой. Так как пациент все держал в себе, ни с кем не делился, то его организм не выдер­жал: боли в желудке были протестом против не­справедливости шефа.

В этой связи я решил не останавливаться на основном конфликте и его психодинамике. Го­раздо более важным было непосредственно за­няться кризисной ситуацией, чтобы смягчить, уменьшить страдания пациента. Увлеченность профессией, а также честолюбие пациента в та­кой же мере не являлись причиной, порождаю­щей конфликт, как и его стремление проявить свои способности на работе и претворить в жизнь свои идеи. С точки зрения психотерапии существенной была его выжидательная пози­ция, которая скрывалась за различными проявлениями активности, и неумение, неспособ­ность использовать психологическую ситуацию шефа, склонность к авторитарной позиции ру­ководства. В связи с этим история «Слуга бак­лажанов» явилась для пациента не образцом для подражания, а альтернативной концеп­цией, побуждением к тому, чтобы обратить вни­мание на собственный типичный способ реаги­рования, проанализировать его и посмотреть на него другими глазами.

 

Стеклянный саркофаг

У одного восточного царя была жена дивной красоты, которую он любил больше всего на све­те. Красота ее освещала сиянием его жизнь. Когда он бывал свободен от дел, он хотел только одного — быть рядом с ней. И вдруг жена умер­ла и оставила царя в глубокой печали. «Ни за что и никогда, — восклицал он, — я не расста­нусь с моей возлюбленной молодой женой, даже если смерть сделала безжизненными ее прелест­ные черты!». Он велел поставить на возвыше­нии в самом большом зале дворца стеклянный саркофаг с ее телом. Свою кровать он поставил рядом, чтобы ни на минуту не расставаться с любимой. Находясь рядом с умершей женой, он обрел свое единственное утешение и покой.

Но лето было жарким, и, несмотря на прохла­ду в покоях дворца, тело жены стало постепенно разлагаться. На прекрасном лбу умершей поя­вились отвратительные пятна. Ее дивное лицо стало день ото дня изменяться в цвете и распухать. Царь, преисполненный любви, не замечал этого. Вскоре сладковатый запах разложения заполнил весь зал, и никто из слуг не рисковал зайти туда, не заткнув нос. Огорченный царь сам перенес свою кровать в соседний зал. Не­смотря на то что все окна были открыты на­стежь, запах тления преследовал его. Даже ро­зовый бальзам не помогал. Наконец он обвязал себе нос зеленым шарфом, знаком его царского достоинства. Но ничто не помогало. Все слуги и друзья покинули его. Только огромные блестя­щие черные мухи жужжали вокруг. Царь поте­рял сознание, и врач велел перенести его в боль­шой дворцовый сад. Когда царь пришел в себя, он почувствовал свежее дуновение ветра, аромат роз услаждал его, а журчание фонтанов радова­ло слух. Ему чудилось, что его большая любовь еще живет. Через несколько дней жизнь и здо­ровье вновь вернулись к царю. Он долго смотрел задумавшись на чашечку розы и вдруг вспом­нил о том, как прекрасна была его жена, когда была живой, и каким отвратительным стано­вился день ото дня ее труп. Он сорвал розу, по­ложил ее на саркофаг и приказал слугам пре­дать тело земле.

(Персидская история)

Сорокачетырехлетняя женщина, ответствен­ный работник одного учреждения, пришла ко мне на прием. Ее домашний врач посоветовал ей обратиться к психотерапевту в связи с тяже­лыми переживаниями, связанными с утратой мужа, так называемой «реакцией горя». Лече­ние включало более двадцати сеансов. С самого начала и до конца оно было одинаково трудным как для пациентки, так и для меня.

Приведу некоторые выдержки из первой бесе­ды, которые дают представление об ее кризис­ной ситуации.

«Как только я представляю, что мой муж, вполне здоровый и нормальный человек, вдруг заболевает тяжелым психическим недугом, на­столько серьезным, что кончает жизнь само­убийством, я прихожу в полное отчаяние. К моей глубокой скорби присоединяются угрызе­ния совести. Я начинаю упрекать себя в том, что в течение нашей одиннадцатилетней супруже­ской жизни я, его жена, была по отношению к нему слишком сурова, часто ругала и кричала на него, выходила из себя из-за пустяков. Я твердо убеждена, что, будь на моем месте другая женщина, сдержанная, уравновешенная, она смогла бы уберечь его от болезни или по край­ней мере предотвратить ее начало.

К боли утраты добавляется и сожаление о том, что мой муж умер в таком молодом возрасте, и я должна признаться, что у меня часто появля­лось желание покончить жизнь самоубийством. Только сознание ответственности по отношению к моей старой матери удерживало меня до сих пор от этого шага».

В начале курса лечения пациентка по многу раз повторяла: «Могло ли так быть, что я своим поведением довела мужа до того, что он заболел и лишил себя жизни?» В любое время дня она звонила мне по телефону только для того, чтобы задать все тот же вопрос. Как мне стало извест­но, она постоянно донимала этим же вопросом своего домашнего врача, соседей и близких зна­комых. Следствием такой навязчивости было то, что друзья постепенно отошли от нее и она со всеми своими неразрешенными проблемами осталась в одиночестве. Казалось, что невоз­можно вести с ней сколько-нибудь разумную бе­седу. Пациентка все знала лучше других и, по­стоянно испытывая чувство вины, была не в со­стоянии понимать доводы собеседника. На этой стадии прогноз психотерапевтического лечения казался неблагоприятным.

Постепенно нам удалось ослабить навязчи­вость повторений. Вместо того чтобы постоянно заниматься навязчиво-депрессивной концеп­цией пациентки, я попытался с ее помощью со­ставить себе более конкретное и полное пред­ставление о ее муже. Это оказалось довольно трудно. Она могла только идеализировать поло­жительные черты мужа, но как только речь за­ходила о каких-либо его недостатках, тут же за­мыкалась в себе. Чтобы не допустить критики по отношению к умершему, она объясняла его недостатки своими неудачными поступками и вновь обвиняла себя во всем. «Я давала ему слишком мало денег, упрекая в том, что по­лучаю больше, чем он. Некоторое время я отка­зывала ему в сексуальной близости, не счита­лась с его желаниями и потребностями» и т.д. Чтобы как-то смягчить эти признания, она каждый раз добавляла: «Но я не хотела его оби­деть; я сразу же просила у него прощения. Умо­ляла не сердиться на меня». После этого я дал прочитать ей следующую историю.

 

Про ворону и павлина

В парке дворца на ветку апельсинового де­рева села черная ворона. По ухоженному га­зону гордо расхаживал павлин. Ворона про­каркала: «Кто мог позволить такой нелепой птице появляться в нашем парке? С каким самомнением она выступает, будто это султан собственной персоной. Взгляните только, ка­кие у нее безобразные ноги. А ее оперение — что за отвратительный синий цвет. Такой цвет я бы никогда не носила. Свой хвост она тащит за собой, будто лисица». Ворона замол­кла, выжидая. Павлин помолчал какое-то время, а потом ответил, грустно улыбаясь: «Думаю, что в твоих словах нет правды. То плохое, что ты обо мне говоришь, объясняется недоразумением. Ты говоришь, что я гордячка потому, что хожу с высоко поднятой головой, так что перья у меня на плечах поднимаются дыбом, а двойной подбородок портит мне шею. На самом же деле я — все что угодно, только не гордячка. Я прекрасно знаю все, что уродливо во мне, знаю, что мои ноги ко­жистые и в морщинах. Как раз это больше всего и огорчает меня, поэтому-то я и подни­маю так высоко голову, чтобы не видеть своих безобразных ног. Ты видишь только то, что у меня некрасиво, и закрываешь глаза на мои достоинства и мою красоту. Разве тебе это не пришло в голову? То, что ты называешь без­образным, как раз больше всего и нравится во мне людям».

(По П.Этессами)

 

Эта история стала для пациентки тем приме­ром, по которому она начала осторожно ориен­тироваться. Она поняла: подобно тому, как воро­на не замечала положительных качеств павли­на, она не видела ошибок, отрицательных ка­честв своего мужа, вызывавших ее невротиче­ские реакции.

В письме, которое я получил от нее на этой стадии лечения, она писала: «Действительно, я видела только свои отрицательные качества и не замечала положительных. Это какой-то рок, что я так хорошо помню все, что было в про­шлом. Однако мне все еще очень трудно видеть теневые стороны характера мужа. Но все же я была не такая уже плохая».

Эти размышления стали отправной точкой, исходя из которой удалось разомкнуть заколдо­ванный круг, в котором находилась пациентка. От навязчивых повторений давно происходив­ших конфликтов и признаний ею своей вины мы подошли к новой стадии лечения. Пациент­ка стала рассказывать о своем прошлом, об от­ношении к родителям и о том, чего она ожидала от своего мужа. Затем разговор зашел об ее вза­имоотношениях с матерью, об общности их ин­тересов. Оказалось, что пациентка, уже будучи взрослой, самостоятельной, достигнув успехов в карьере, вела себя по отношению к матери, как малое беспомощное дитя. Роль мужа была точно определена союзом дочери и матери, единых в своих интересах. Он вторгся в их клан, был чу­жим среди них, и обе требовали от него подчине­ния их представлениям о бережливости, порядке, сексуальности, общительности. Дело, правда, редко доходило до открытых столкновений. Часто пациентка выступала в роли обвинителя. Ее муж, которого она считала, по всей видимости, очень упрямым, отличался, скорее всего, мяг­ким и уступчивым характером. Ссоры конча­лись тем, что он брал всю вину на себя, и этот стиль отношений вполне импонировал пациен­тке, соответствовал ее механизмам переработки конфликтов.

После того как мы тщательно, в соответствии с пятиступенчатым процессом лечения в пози­тивной психотерапии, проработали вторую ста­дию — стадию инвентаризации, когда уже было преодолено самоотречение и одностороннее об­винение, а чувство вины и его причины стали более понятными для пациентки, она смогла сформулировать свои собственные потребности, интересы и расширить диапазон своих целей. Несмотря на эти очевидные успехи, которые в начале лечения казались почти недостижимы­ми, пациентка время от времени впадала в но­стальгическую идеализацию своего умершего мужа. Расстаться с предметами, которые он лю­бил и которые были ему дороги, означало для нее чуть ли не заново пережить его смерть, то есть снова испытать чувства, сопровождающие­ся сознанием вины, состояниями тревоги и внутренней борьбой против каких-либо перемен в жизни.

На одном из приемов пациентка стала расска­зывать об этих трудностях. Ее преследовала мысль о том, может ли она отдать мебель своего мужа, которую раньше так ненавидела. Паци­ентка призналась, что не в силах будет это сделать. Тогда я ей рассказал историю про стеклян­ный саркофаг. Она произвела на нее сильное впечатление, особенно описание разлагающего­ся тела. История напомнила пациентке о мучавших ее переживаниях, в которых она до сих пор не решалась сама себе признаться, переживани­ях таких же, какие испытывал восточный вла­стелин при виде тления и тогда, когда он ре­шился на разлуку с любимой, предав ее тело земле. Если раньше пациентка из своего жиз­ненного опыта и под влиянием матери считала, что ничего нельзя менять после смерти любимо­го человека, то теперь под непосредственным впечатлением истории о стеклянном саркофаге она поняла, что перемена очень благотворна, поскольку помогает достигнуть чего-то нового.

 

Не Боги горшки обжигают

Один фокусник показывал свое искусство сул­тану и его придворным. Все зрители были в во­сторге. Сам султан был вне себя от восхищения. «Боже мой, какое чудо, какой гений!» Его же визирь сказал: «Ваше величество, ведь не боги горшки обжигают. Искусство фокусника — это результат его прилежания и неустанных упраж­нений». Султан нахмурился. Слова визиря от­равили ему удовольствие от восхищения искус­ством фокусника. «Ах ты неблагодарный, как ты смеешь утверждать, что такого искусства можно достигнуть упражнением? Раз я сказал: либо у тебя есть талант, либо у тебя его нет, зна­чит, так оно и есть». С презрением взглянув на своего визиря, он гневно воскликнул: «У тебя его по крайней мере нет, ступай в темницу. Там ты сможешь подумать о моих словах. Но чтобы ты не чувствовал себя одиноким и чтобы рядом с тобой был тебе подобный, то компанию с тобой разделит теленок». С первого же дня своего за­точения визирь стал упражняться: он поднимал теленка и носил его каждый день по ступенькам тюремной башни. Проходили месяцы, теленок превратился в могучего быка, а силы визиря возрастали с каждым днем благодаря упражне­ниям. В один прекрасный день султан вспомнил о своем узнике. Он велел привести визиря к се­бе. При виде его султан изумился: «Боже мой! Что за чудо, что за гений!» Визирь, несший на вытянутых руках быка, ответил теми же слова­ми, как и раньше: «Ваше величество, не боги горшки обжигают. Это животное ты дал мне из милости. Моя сила — это результат моего при­лежания и упражнений».

 

Султану хотелось видеть в фокуснике челове­ка, наделенного особыми, выдающимися и ни для кого не достижимыми способностями. Он видит только результат, не понимая, что за ним стоит упорный труд.

Обычно говорят: «Либо ты можешь вступать в контакт с людьми, либо нет. Либо ты спра­вишься с этим делом, либо нет. Либо тебе во всем везет, либо нет». Это ясное «да или нет» скрывается за представлением о том, что чело­век с рождения либо наделен определенными способностями, либо нет. Визирь в нашей исто­рии противопоставляет суждению «или — или» третью возможность. Искусство фокусника для визиря — результат его усердия и упражнений. Таким образом, это суждение «или — или» уже не бесспорно. Мы приходим к мысли, что можно достигнуть очень многого, если только есть до­статочно времени и желания для достижения поставленной цели. Пример визиря убеждает нас в этом.

Пациент, тридцативосьмилетний служащий, страдал от сознания того, что он менее самосто­ятелен, чем другие, что его трудоспособность, творческие способности ниже, чем у других. Его убеждение поддерживала жена: «Посмотри, че­го достигли другие, ты же никогда этого не до­стигнешь». Фраза «Ты никогда этого не достиг­нешь» сопровождала пациента чуть ли не всю его жизнь. «Моя мать всегда восхищалась маль­чиками, которые чего-то достигли, хорошо за­кончили школу и могли учиться дальше. Всех их ставили Мне в пример; это был недосягаемый для меня идеал».

Пациент интересовался искусством, особенно живописью. Он посещал вместе со своей женой выставки, восхищался художниками, но сам никогда не брал кисть в руки. Во время курса психотерапии у него вдруг появилось желание, и он, решив попробовать свои силы, стал посе­щать уроки живописи. Его жене это не нрави­лось. «Предоставь занятие живописью тем, у кого есть к ней призвание. Ты ведь не гений». Но пациент не дал себя обескуражить и после первых удач уговорил свою жену тоже попробо­вать рисовать углем.

Примерно через полгода, во время контрольного обследования, его жена рассказывала: «Я совершенно не могла предположить, что в каждом человеке заложено столько способностей. Мой муж пишет в той манере, которая мне очень нравится. Копии с картин Марка Шагала и Пикассо, висевшие у нас раньше в комнате, мы заменили на картины моего мужа, а мой муж поместил в рамку картину, написанную мною. Я думаю, что эксперимент с живописью вселил в нас обоих уверенность в своих силах и побудил заниматься экспериментированием».

То, что каждому человеку доступно очень многое, обычно представляется нам невозмож-ным. Но дело совсем не в этом. Гораздо важнее то, что мы можем развить в себе разносторонние способности, если найдем для этого время и про­явим упорство в достижении цели.

 

О, ты поистине всеведущ!

Рассказывают, приверженец одной из ислам­ских сект пришел к своему шейху, главе общи­ны верующих, известному предсказателю и яс­новидящему, и сказал ему: «О, шейх, моя жена беременна. Боюсь, что у нее родится дочь. Про­шу тебя: помолись, чтобы Бог смилостивился и: подарил мне сына». Шейх ответил: «Пойди и принеси несколько самых лучших дынь, хлеба и сыра, чтобы мои послушники насытились и могли бы тогда за тебя помолиться». «Клянусь светом моих очей, я это сделаю». Он пошел и принес все, что ему было велено. После трапезы послушники стали молиться. Шейх даже снизо­шел до того, чтобы сказать несколько слов: «Будь уверен, — говорил шейх, — у тебя будет сын, а когда ему минет десять лет, он станет членом нашей общины».

Однако жена родила дочь, которая к тому же была безобразна. Муж очень расстроился и от­правился к шейху, чтобы пожаловаться на не­справедливость: «Твои молитвы не помогли. Ты обещал, что у меня будет сын. А у меня появи­лась дочь, да к тому же ужасно безобразная». Шейх сказал на это: «Я уверен, что когда ты нам пожертвовал трапезу, ты не имел в душе истинной веры и чистоты помыслов. Если бы ты это сделал от всего сердца и с чистыми помыс­лами, у тебя родился бы сын, клянусь тебе в этом. Однако будь уверен вопреки всему, что хоть это и дочь, она принесет тебе больше выго­ды и радости, чем сын. Потому что когда на меня снизошло озарение, мне явилось лицо, и это было лицо твоей дочери — в будущем зна­менитой ученой». Человек ушел утешенным. Через два месяца дочь его умерла. Он снова по­шел к шейху и сказал: «О шейх, моя дочь умер­ла. Я должен тебе сказать, что твои молитвы совсем не помогают». Шейх ответил: «Я же тебе сказал, что дочь принесет тебе больше выгоды, чем сын. Если бы она осталась в живых, ее сер­дце разбилось бы от того, что мир полон всякой мерзости. Стало быть, хорошо, что она умерла». Как только шейх сказал это, все послушники вскочили, бросились к его ногам и запели хо­ром: «Инш аллах тааллах. Пусть здоровье всег­да сопутствует тебе. Мы навсегда твои преданные слуги. Поистине, ты всеведущ. Твое дыха­ние животворно, а сам ты — все равно что про­рок!»

(По Шейху Бэхаи)*

Если концепции, взгляды, идеи не соответст­вуют действительности, то очень часто под сло­жившиеся стереотипы подгоняют саму действи­тельность. Эта форма защиты и внутреннего со­противления оказывается очень стойкой и часто почти непреодолимой: «Я не мог ошибиться. То, что говорили мои родители, верно и будет всегда верным». «То, что говорит мой врач, правиль­но». «Ты можешь утверждать все, что угодно, но я все равно прав». Эта игра в то, что «я всегда прав», может распространяться решительно на все: на воспитание, супружескую жизнь, про­фессию, науку, политику, религию. Мои кон­цепции, взгляды, воззрения я оберегаю от про­верки действительностью тем, что считаю эту действительность недостоверной или интерпре­тирую ее в духе своих же концепций. Подобная реакция говорит о том, что в сфере межчелове­ческих отношений не существует одной объек­тивной действительности, а есть как бы множе­ство их, которые мы воспринимаем через фильтр наших концепций и взглядов.

Положение становится критическим, опас­ным тогда, когда такие концепции не контро­лируются реальностью и превращаются в само­цель. В таких случаях любая коммуникация, любое общение перестает быть взаимным. Один пациент описал это так. «Начинает казаться, будто ты бросаешь камни в резиновую стену, а они каждый раз возвращаются к тебе». Подо­бным образом жонглируют своими концепция­ми многие люди. Аргументы, факты для них ничто. На любое возражение у них есть свой от­вет, который якобы подтверждает правильность их взглядов.