Зачем так тверд! -- сказал однажды древесный уголь

алмазу. -- Разве мы не близкие родственники?" --

Зачем так мягки? О братья мои, так спрашиваю я вас: разве

Вы -- не мои братья?

Зачем так мягки, так покорны и уступчивы? Зачем так много

Отрицания, отречения в сердце вашем? Так мало рока во взоре

Вашем?

А если вы не хотите быть роковыми и непреклонными, -- как

Можете вы когда-нибудь вместе со мною -- победить?

А если ваша твердость не хочет сверкать и резать и

рассекать, -- как можете вы когда-нибудь вместе со мною --

Созидать?

Все созидающие именно тверды. И блаженством должно

казаться вам налагать вашу руку на тысячелетия, как на воск, --

-- блаженством писать на воле тысячелетий, как на бронзе,

Тверже, чем бронза, благороднее, чем бронза. Совершенно

Твердо только благороднейшее.

Эту новую скрижаль, о братья мои, даю я вам: станьте

тверды! --

О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность

Моя! Предохрани меня от всяких маленьких побед!

Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне!

Надо мною! Предохрани и сохрани меня для единой великой

Судьбы!

И последнее величие свое, о воля моя, сохрани для конца,

Чтобы была ты неумолима в победе своей! Ах, кто не

Покорялся победе своей!

Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья

Нога не спотыкалась и не разучалась в победе -- стоять!

Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел,

Как раскаленная добела медь, как туча, чреватая молниями, и как

вымя, вздутое от молока, --

Готов для себя самого и для самой сокровенной воли

своей: как лук, пламенеющий к стреле своей, как стрела,

пламенеющая к звезде своей;

-- как звезда, готовая и зрелая в полдне своем, пылающая,

пронзенная, блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;

Как само солнце и неумолимая воля его, готовая к

Уничтожению в победе!

О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя!

Сохрани меня для единой великой победы!

Так говорил Заратустра.

Выздоравливающий

Однажды утром, вскоре после возвращения своего в пещеру,

Вскочил Заратустра с ложа своего, как сумасшедший, стал кричать

Ужасным голосом, махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и

Не хотел вставать; и так гремел голос Заратустры, что звери

его, испуганные, прибежали к нему и из всех нор и щелей,

соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,

Улетая, уползая и прыгая, -- какие кому даны были ноги и

крылья. Заратустра же так говорил:

Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух

Твой и утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай!

Вставай! голос мой разбудит тебя!

Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать

Тебя! Вставай! Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить

И могилы прислушиваться!

Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление

с глаз своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой --

Лекарство даже для слепорожденных.

И когда ты проснешься, ты навеки останешься бодрствующей.

Не таков я, чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать

Им -- чтобы продолжали они спать!

Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай!

Не хрипеть -- говорить должна ты! Заратустра зовет тебя,

Безбожник!

Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания,

Заступник круга, -- тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!

Благо мне! Ты идешь -- я слышу тебя! Бездна моя

Говорит, свою последнюю глубину извлек я на свет!

Благо мне! Иди! Дай руку -- ха! пусти! Ха, ха --

Отвращение! отвращение! отвращение! -- горе мне!

Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и

долго оставался как мертвый. Придя же в себя, он был бледен,

Дрожал, продолжал лежать и долго не хотел ни есть, ни пить.

Такое состояние длилось у него семь дней; звери его не покидали

Его ни днем, ни ночью, и только орел улетал, чтобы принести

пищи. И все, что он находил и что случалось ему отнять силою,

Складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал

Наконец среди желтых и красных ягод, среди винограда, розовых