Строго секретное и доверительное

К. Х. — Синнету

Мой терпеливый друг!

Вчера я послал по почте короткую записку в сопровождении длинного письма Хьюму; оно отправлено заказным где-то в центральной почте счастливым свободным другом; сегодня длинное письмо вам самому, и оно предполагается быть сопровожденным колокольным звоном иремиады, печальным рассказом о расстройстве планов, которое, может быть, заставит вас смеяться, как это было с моим громоздким Братом, который заставляет меня чувствовать себя, как тот поэт, не спящий ночами:

"Ибо душа его светила огнями

Всю ночь перед очами".

Я слышу, как вы шепотом произносите: "Что же такое он хочет сказать?" Терпение, мой лучший англо-индийский друг, терпение; и когда вы услышите о неприличном поведении моего безнравственного, смеющегося более чем когда-либо Брата, то вы ясно увидите, почему мне приходится сожалеть, что вместо вкушения плодов Древа Познания Добра и Зла в Европе, я не остался в Азии, во всей святой простоте невежества по поводу вашего образа действий и манер, ибо тогда я бы тоже улыбался!

Я хочу знать, что вы скажете, когда узнаете страшную тайну! Я очень хочу знать, чтобы избавиться от кошмара. Если бы мы теперь впервые встретили меня в тенистых аллеях вашей Симлы и вы потребовали бы от меня всю истину, вы бы услышали ее, но очень неблагоприятную для меня. Мой ответ напомнил бы миру, если бы вы были настолько жестоким, что повторили бы его — знаменитый ответ, данный Уорреном Хастингс "собаке Дженнингсу" при его первой встрече с бывшим правителем после своего) возвращения из Индии: "Мой дорогой Хастингс, — спросил Дженнингс, — возможно ли это, что вы такой великий мошенник, как говорит Бэрк и чему весь совет склонен верить?" "Могу вас уверить, Дженнингс, — был печальный и кроткий ответ, — хотя я иногда вынужден казаться людям мошенником, в моих собственных глазах я таким никогда не был". Я жертва искупления за грехи Братства. Но — к фактам.

Разумеется, вы знаете, я думаю, Старая Леди рассказала вам, что когда мы берем кандидатов в ученики, они дают обет держать в секрете и хранить молчание в отношении каждого получаемого ими указа. Нужно оказаться годными для ученичества, прежде чем обнаружить годность для адептства. Ферн находится под таким испытанием, и в хорошее же положение поставили они меня! Как вы уже знаете из моего письма Хьюму, Ферн меня не интересуют, я ничего о нем не знаю, кроме его замечательных способностей к яснослышанию и ясновидению, и еще более замечательное упорство к достижению цели, сильную волю и т. п. Распущенный, безнравственный тип долгие годы, "Перикл кабаков с милой улыбкой для каждой уличной Астазии", он вдруг полностью исправился после вступления в Теософическое Общество, и М. взял его в руки серьезно. Не мое дело рассказывать вам, сколько из его видений бывают правдивы, сколько являются галлюцинациями или даже, возможно, — выдумкой. Вероятнее всего он неплохо надувал нашего друга Хьюма, так как последний рассказывал мне о нем самые чудеснейшие повествования. Но самое худшее в этом деле следующее — Ферн надувал его так хорошо, так эффектно, что когда Хьюм не верил ни одному его слову, Ферн говорил правду, но почти каждую его ложь наш уважаемый председатель "Эклектика" принимал за евангельскую истину.

Теперь вы будете в состоянии понять, что мне нельзя открывать Хьюму глаза на истинное положение дел, так как Ферн является учеником М., и я не имею никакого права, ни законного, ни обычного, согласно нашего кодекса, вмешиваться в их действия. Из многих неприятностей эта, однако, самая малая. Другим из наших обычаев является доставка писем и посланий нашими учениками во внешний мир с соблюдением ими условия — если нет в этом особой необходимости, забыть и больше никогда об этом не думать. Очень часто письма от нас самих, если нет ничего важного и секретного, пишутся нашим почерком нашими учениками. Именно таким образом в прошлом году некоторые из моих писем в ваш адрес были доставлены путем осаждения, а когда приятное простое осаждение было оставлено, ну — тогда нужно было сконцентрировать свой ум, расположиться свободно и думать, а моему же верному "Лишенному Наследства" оставалось только копировать мои мысли, лишь случайно допуская ошибку. О, мой друг, благодаря этому и легкая же у меня была жизнь вплоть до того самого дня, когда "Эклектик" начал свое неровное существование... В этом году по причинам, о которых нет необходимости упоминать, мне самому приходится выполнять всю свою работу. От этого иногда бывает тяжко, и я становлюсь нетерпеливым. Джон Поль Рихтер где-то говорит: "Из наших телесных болей наиболее болезненна бестелесная или нематериальная, а именно, наше нетерпение и иллюзия, что это будет длиться вечно... " Однажды, разрешив себе действовать, словно я в своей душевной простоте поддался заблуждению, вверил священную неприкосновенность своих писем в руки моего второго я, "безнравственного" малого, вашего "Прославленного", который недолжным образом воспользовался моим доверием и поставил меня в это настоящее положение! Бессовестный смеется со вчерашнего дня, и сказать вам правду, я тоже склонен думать то же самое. Но вы, будучи англичанином, боюсь, будете поражены ужасом в виду размеров его преступления. Вы знаете, что несмотря на свои недостатки, м-р Хьюм пока что необходим Т. О. Меня иногда раздражают его мелочные чувства и дух мстительности. Все же мне приходится мириться с его слабостями, которые заставляют его в один момент досадовать, что еще нет, и в другой момент — что уже поздно. Но наш "Прославленный" не совсем такого мнения, возражая, что гордость и себялюбие м-ра Хьюма желают, согласно нашей пословице, чтобы все человечество стояло на коленях и молилось только ему, и он, М., не собирается угождать Хьюму. Разумеется, М. ничего не будет умышленно вредить или досаждать ему. Наоборот, он намеревается всегда защищать Хьюма, как это делал до сих пор, но не поднимет и мизинца для того, чтобы вывести Хьюма из заблуждения.

Его аргументы сводятся к следующему: "Хьюм смеялся над действительным, настоящим феноменом (выполнение которого почти вызвало немилость у Когана в отношении нас) только единственно потому, что демонстрация производилась не по его плану, не в честь его и не для его одного пользы. А теперь он пусть чувствует себя счастливым и гордым из-за таинственных явлений его собственного изготовления и творчества. Пусть он насмехается над Синнетом в глубине своего собственного гордого сердца и даже бросает намеки другим, что даже Синнету не оказана такая благосклонность. Никто никогда не пытался умышленно вводить его в обман, также никому не разрешалось бы делать что-либо подобное. Все шло своим естественным путем. Ферн находится в руках двух ловких "обитателей порога", так назвал их Бульвер — двух Дуг-па, которых мы держим для работы мусорщиков и выявления скрытых пороков, если таковые имеются в кандидатах на ученики. И Ферн, в общем, проявил себя значительно лучшим и более нравственным, нежели от него ожидали. Ферн делал только то, что ему приказано было делать. И он не дает воли своему языку, так как это его первая обязанность. Что касается выставления им себя перед Хьюмом и другими, как ясновидца, то раз он заставил самого себя в это поверить и так как это только некоторые подробности, что действительно можно назвать выдумкой или, менее мягко выражаясь, ложью, то тут действительно вреда нет никому, кроме его самого. Ревность и гордость Хьюма всегда будут служить препятствиями, чтобы не допустить его поверить истине настолько, сколько приукрашенной выдумке; а Синнет достаточно проницателен, чтобы отсеять и очень легко отличить реальность Ферна от мечтаний... "Почему же тогда должен я или вы или еще кто-нибудь" — заключает М. — "предлагать совет человеку, который ни в коем случае его не примет или, что будет еще хуже, в случае, если он убедится, что ему позволили делать из себя дурака, вернее всего, станет непримиримым врагом Обществу, нашему делу, многострадальным Основателям и всем. Пусть останется он в строгом одиночестве... Он не будет благодарным за раскрытие его заблуждения. Наоборот, он забудет, что некого винить, кроме себя, что никто никогда не шепнул ему ни слова, которое могло бы привести его к ненужному заблуждению. И он обернется более свирепо, чем кто-либо к тем парням — Адептам и будет называть их публично самозванцами, иезуитами и лицемерами. Ему явили пока один настоящий феномен, что должно было убедить его в возможности всяких других феноменов. "

Таковы рассуждения М., и такими же были бы и мои рассуждения, если бы я не был непосредственно замешан во всем этом. Но теперь, вследствие надувательства этой маленькой двуличной обезьяны — Ферна, я вынужден побеспокоить вас — просить вашего дружеского совета, поскольку наш образ действия отличается от вашего. Смотрите, что случилось: Хьюм в последнее время получил много писем от меня. Я надеюсь, что вы будете добры проследить со мною судьбу трех из них, полученных им с начала переписки. Постарайтесь также хорошо понять мое положение и иметь представление о моем состоянии. Так как у нас были три ученика в Симле — два настоящих и один кандидат — Ферн, то мне пришла в голову несчастная идея о сохранении энергии, об экономии, точно я имел "сберегательную кассу". Сказать правду, я стремился отделить, поскольку обстоятельства позволяли, находящуюся под подозрением "штаб-квартиру" от всех феноменов, произведенных в Симле, следовательно, от переписки между Хьюмом и мною лично. Если Е. П. Б., Дамодар и Деб не были совершенно разъединены, трудно было бы сказать, что могло бы произойти. Первое письмо то, которое было найдено в оранжерее, я дал М., чтобы тот отослал его с одним из двух принятых учеников в дом мистера Хьюма. М. передал Субба Роу, которого видел в тот день. Субба Роу послал обычным путем по почте Ферну с просьбой или передать м-у Хьюму или отослать по почте в том случае, если боится, что Хьюм будет его расспрашивать, ибо Ферн не мог и не имел права отвечать ему и таким образом был вынужден говорить неправду. Несколько раз Д. К. пытался проникнуть в Ротни Кастл, но каждый раз так сильно страдал, что я сказал ему не делать этого. (Он готовился к посвящению и вследствие этого легко мог не выдержать). Ну, а Ферн послал не по почте, а со своим Дуг-па, который положил его в оранжерее около двух часов ночи. Это был феномен наполовину, но Хьюм принял его, как целое и очень рассердился, когда М., как он думал, отказался подобрать его ответ тем же способом. Тогда, чтобы утешить его, я написал ему с такой откровенностью, какую допускало не нарушение доверия М. в связи с Ферном, что Д. К. в настоящее время ничего не мог сделать для него, и что это был один из учеников М., который положил письмо и т. д. Я думаю, что мой намек был достаточно широк, и никакого обмана произведено не было? Второе письмо было брошено ему на стол Джуль Кулем (его имя правильно пишется Гюль, но фонетически это не так), и так как это было сделано им самим, то это был самый ортодоксальный феномен, и Хьюму жаловаться было не на что. Несколько писем посылались ему различными путями, и он может быть уверенным в одном: как бы ни были обычны способы доставки писем ему, они не могут не быть не феноменальными, поскольку доставлялись в Индию из Тибета. Но это, кажется, им не принимается им во внимание. А теперь мы приходим, в самом деле, к худшей части всего этого, к части, за которую я всецело обвиняю М., как позволившего это, и оправдываю Ферна, который иначе не мог. Разумеется, вы понимаете, что я пишу вам это строго конфиденциально, полагаясь на вашу честь, и чтобы не случилось, вы не выдадите Ферна. В самом деле (и я расследовал это дело весьма внимательно), этот парень был доведен до виновности в умышленном иезуитском обмане скорее постоянными оскорблениями, подозрительным отношением и умышленным третированием за столом и за работой со стороны Хьюма, нежели каким-либо другим побуждением или по нравственной распущенности. Затем письма М. (продукция любезного Дуг-па, в действительности экс-Дуг-па, чьи прошлые грехи никогда не позволят ему полностью искупить свои злодеяния) ясно говорят: "Поступайте или так или так, или вот таким образом". Они соблазняют его и приводят к мысли, что раз не причиняется вреда какому-либо человеческому существу и побуждения добрые, то всякое деяние становится законным! Меня также искушали в моей молодости, и я два раза почти поддался этому соблазну, и был спасен от попадания в эту западню своим дядей. И то же самое было с "Прославленным", который являлся самым ортодоксальным оккультистом и придерживался старых традиций и методов. И то же самое было бы с любым из вас, если бы я согласился принять вас в качестве ученика. Но так как я с самого начала был осведомлен, что вы признались в одном из писем Е. П. Б., а именно, что для европейских умов высшего класса в понятии испытания, нахождения под испытанием, имеется что-то в высшей степени отвратительное; я всегда уклонялся от принятия предложения Хьюма, часто им выражаемого, стать моим учеником. Это, может быть, снабдит вас ключом ко всей ситуации. Однако, вот что произошло. Ферн получил через одного ученика мое письмо с указанием, что оно должно быть доставлено немедленно по назначению. Они шли завтракать, и нельзя было терять времени. Ферн уже бросил письмо на один из столов и ему следовало бы его там оставить, так как тогда для него исключалась бы возможность лгать. Но он был раздосадован на Хьюма и удумал другую хитрость. Он спрятал письмо в складках салфетки Хьюма, и тот за завтраком вытряхнул письмо на пол. Кажется это вызвало ужас "Могги" и чувство приятной неожиданности у Хьюма. Но у него возникли старые подозрения (в нем все время копошились подозрения с тех пор, как я написал ему, что мое первое письмо было доставлено ему в оранжерею одним из учеников М., и что мой ученик мало что мог сделать, хотя перед тем посетил невидимо все части дома). Хьюм вглядывается пристально в Ферна и спрашивает его, не он ли подложил письмо туда. У меня сейчас перед глазами полная картина того, что происходит в голове Ферна в этот момент. Там быстро вспыхивает: "Это меня спасет... так как я могу поклясться, что я никогда не клал туда" (имея в виду место на полу, на которое письмо упало). "Нет, нет, — он смело отвечает, — Я никогда не клал его туда" — добавляет мысленно. Затем видение М. и чувство огромного удовлетворения и облегчения, что невиновен в непосредственной лжи. Затем спутанные мысли... и ни одной о самообмане! Верно, наш друг был обманут только раз, но я бы заплатил любую цену, если бы мог предотвратить это событие и заменить свое письмо чьим-либо другим посланием. Но вы видите, в каком положении я нахожусь. М. дает мне полную свободу сказать что угодно вам, но хочет, чтобы я ни слова не сказал Хьюму. Также он никогда бы не простил вам, говорит он, если бы вы стали вмешиваться между наказанием гордости Хьюма и судьбою. Ферна в самом деле нельзя обвинить за мысль, что, поскольку результат достигнут, то подробности не играют роли, так как он был воспитан в такой школе, а его сердцу, действительно, близка забота об успехе нашего дела, тогда как у Хьюма, на самом деле при добром намерении — себялюбие, эгоизм — главные и единственные побудители. "Эгоистичный человеколюбец" является выражением, рисующим его портрет во весь рост.

Теперь о полковнике Чезни. Так как он действительно и искренне был так любезен, что, кажется, что-то усмотрел в чертах вашего скромного друга — впечатление, извлеченное по всей вероятности из глубин воображения, нежели из какого-либо действительного присутствия такого выражения, как вы говорите, в продукции Джуль Кула или М. — первый чувствовал себя гордым и просил моего разрешения на осаждение другого такого изображения для полковника Чезни. Разумеется, разрешение было дано, хотя я смеялся над этой идеей, и М. сказал Д. К., что полковник тоже будет смеяться над тем, что он сочтет за мое тщеславие. Но Д. К. очень хотел попытаться и он пошел просить разрешения самому преподнести изображение полковнику Чезни, в чем, разумеется, Коган ему отказал и сделал ему выговор. Но картина была уже готова три минуты спустя после того, как я дал согласие и Д. К. казалось бы этим был чрезвычайно горд. Он говорит, и был прав, я думаю, что из всех трех эта наиболее похожа. Ну, она последовала обычным путем Джуль Кула, Деба и Ферна, так как Е. П. Б. и Дамодар на этот раз оба были в Пуне. М. тренировал и проверял Ферна на феномен, разумеется, настоящий, с тем, чтобы Ферн мог произвести в доме полк. Чезни демонстрацию; но тогда, когда Ферн клялся, что ему нужны только три месяца на подготовку, М. знал, что за это время он никак не подготовится. Мое же мнение, что он и в следующем году не будет готов. Как бы то ни было, он доверил новую картину Ферну, говоря ему опять, что лучше послать ее по почте, что если Чезни узнает, что здесь замешан Ферн, то даже не поверит, что она создана осаждением. Но Джуль Кул хотел, чтобы картина была доставлена немедленно и как он сказал: "Пока у полковника Учитель в голове еще теплый", а Ферн, самомнительный молодой дурак, отвечает: "Нет, прежде, чем что-либо делать с этим "пакетом", я должен изучить полковника Чезни полнее! Я хочу на этот раз добиться наилучших результатов, какие только возможны с первого раза. Поскольку я видел автора "Сражения у Доркина" и не удовлетворился им... Отец мне говорил, чтобы я был его "глаза и уши" — у него самого не всегда имеется время — я должен выяснить характер человека, с которым нам приходится иметь дело!"

Тем временем я, опасаясь, что "учитель" Ферн вздумает, возможно, поместить портрет в складках салфетки полковника Чезни и произвести некоторый "духовный феномен своей ногой", написал вам из Пуна через Дамодара, давая весьма ощутительный по моему мнению намек, который вы, конечно, не поняли, но теперь поймите. Вчера утром Д. К. пришел ко мне и сказал, что картина все еще у Ферна, и что он боится за какой-либо уже сыгранный или будущий трюк. Затем я вывел своего слишком равнодушного Брата из его апатии. Я доказал ему, насколько опасно положение из-за неразборчивости парня, чье моральное чувство еще более притупилось "испытаниями" и обманами, которые он рассматривал почти как законные и допустимые и — поднял его, наконец, к действию. Телеграмма собственным почерком М. была послана Ферну на этот раз из центральных провинций (из Буссавли, я полагаю, где живет один ученик), приказывающая Ферну немедленно отправить пакет по почте в адрес полковника, и Ферн, как я вижу, получил ее вчера до обеда. Таким образом, когда об этом услышите, вы будете знать всю истину.

Я строго запретил передавать мои письма или что-нибудь, имеющее отношение к моим делам, Ферну. Таким образом, м-ру Хьюму, вам и всем другим в Симле дается мое честное слово, что Ферн больше не будет иметь никакого отношения к моим делам. Но, мой дражайший друг, вы должны мне крепко обещать ради меня, никогда никому не рассказывать ни единого слова из того, что я вам рассказал, и менее всего Хьюму и Ферну, если только последний своими выдумками не вынудит вас одернуть его. В таком случае вы можете сказать ему сколько найдете нужным, чтобы заставить его замолчать, однако так, чтобы он не узнал, как и от кого вы узнали. Кроме того, употребляйте это знание по вашему усмотрению. Читайте мое заказное письмо, посланное вчера из Буссавли на ваше имя, вернее, мое письмо Хьюму, читайте внимательно и хорошо подумайте, прежде, чем отправить его, обо оно может вызвать у Хьюма припадок гнева, задеть гордость и заставить сразу уйти из Общества. Лучше держите его как средство для крайнего случая, чтобы, по крайней мере, доказать ему, что я человек, который хочет, чтобы даже благосклонность противников не приобреталась нечестным путем. По крайней мере, я так смотрю на способы, которые мистер Ферн, кажется, весьма расположен применять. Но больше всего, добрый и верный друг, не позволяйте себе неправильно судить о действительном положении нашего Великого Братства. Хотя темной и извилистой может показаться вашему западному уму та тропа и те пути, по которым наших кандидатов ведут к Великому Свету, но вы будете первым, кто одобрит эти пути, когда узнаете все. Не судите по видимости, ибо этим вы можете совершить большую несправедливость и потерять ваши личные возможности узнавать больше. Только будьте бдительны и наблюдайте. Если м-р Хьюм согласится ждать, он получит значительно больше феноменов, чтобы привести к молчанию критиков, которые у него до настоящего времени были. Употребите свое влияние на него. Помните, в ноябре наступит великий кризис, и сентябрь будет полон опасностей. Сохраните при этом крушении, по крайней мере, наши личные отношения. Ферн — страннейший психологический субъект, которого я когда-либо встречал. Жемчужина внутри и истинно глубоко скрыта непривлекательной раковиной устрицы. Мы не можем разрушить ее сразу и также не можем позволить себе терять таких субъектов. Защищая себя, защищаете его от Хьюма. Вообще, я никогда не доверяю женщине больше, чем эхо. Обе женского рода, потому что богиня Эхо, подобно женщине, всегда имеет последнее слово. Но с вашей супругой другое, и я крепко верю, что вы можете доверить ей вышесказанное, если найдете нужным. Но остерегайтесь бедной м-с Гордон. Она — превосходная женщина, но заговорит Смерть до смерти. А теперь кончил.

Ваш всегда верный К. Х.

Пожалуйста, не рассматривайте это, как комплимент, но поверьте мне, когда говорю, что ваши два письма, и в особенности "Эволюция Человека" — просто великолепны. Не бойтесь никаких противоречий и несоответствий.

Я опять говорю — берите их на заметку и присылайте ко мне, и вы увидите.

Я вас прошу, любезный сэр, заприте это дурацкое письмо, посланное вчера Хьюму в ваш сундук, и путь оно лежит там, пока не потребуется. Я вам говорю, что оно сотворит только зло и ничего другого. К. Х. слишком чувствителен, весьма — он становится в вашем западном обществе настоящей барышней.

Ваш М.

Письмо 82

М. — Синнету