Из выступлений на заседании 16 сентября

ПОКУШЕНИЕ

Бебель. «Господа, в начале сегодняшнего заседания в речи замести­теля имперского канцлера, как и за несколько дней до этого, в тронной речи, а также и в мотивировке предложенного нам закона, указывалось главным образом на покушения ^ш; все выступавшие сегодня ораторы также в той или иной стенопп касались покушении и указывали на них как на непосредственный повод к введению этого исключительного закона, да и совершенно очевидно, что именно они послужили причиной. — В таком случае, господа, следовало бы по справедливости ожидать, что правитель­ство ясно и точно выскажется по этому поводу, что оно сообщит о сделанных им открытиях, о том, какие установлены порочащие нас факты, которые указывают в какой связи с социал-демократией, хотя бы лишь идейной, находятся виновники покушения. Однако до сегодняшнего дня ничего подобного не было сделано; дело ограничилось пустыми словами и обвине­ниями. И все же продолжают твердить: «В покушениях виновна социал-

ПРЕНИЯ В РЕЙХСТАГЕ О ЗАКОНЕ ПРОТИВ СОЦИАЛИСТОВ 135

демократия». Нас обвиняют: «Социал-демократия — партия цареубийц» и т. д... Мы ни в коем случае не можем позволить и на сей раз обойти этот вопрос молчанием... Мы прежде всего чрезвычайно желали бы ознакомить­ся с содержанием многочисленных протоколов, составленных по поводу покушений. В частности — мы требуем, чтобы нам сообщили о том, что выяснилось в результате чрезвычайно многочисленных допросов, учиненных в различных районах Германии, как членам нашей партии, так и другим лицам, людям самых различных направлений, которые не имели и отдален­ного отношения к виновникам покушений. Мы, на которых сваливают вину и ответственность, требуем, пакопец, ясности, — в особенности по вопросу о последнем покушении, послужившем непосредственным поводом к перевыборам рейхстага, а также к предложению данного закона... Я вышел

[из «Vorwärts», где он наводил справки о д-ре Нобилинге, это было 2 июня (1878 г.), поздно вечером]

чрезвычайно довольный тем, что услышал, и через несколько минут подошел к какой-то лавке, где, к величайшему своему изумлению, увидел наклеенную депешу следующего содержания:

«Берлин, 2 часа ночи. На позднейшем судебном допросе совершивший покушение Нобшпгаг признался, что он сочувствует социалистическим тенденциям, что он неоднократно присутствовал-здесь на социалистиче­ских собраниях и что он уже педелю намеревался застрелить его вели­чество императора, так как считал благом для государства устранение его главы»... Депеша... швырнувшая в мир ато известие, совершенно опреде­ленно именуется официальной. У меня в руках депеша, доставленная рсдакции«Кгеи2-7е1тлпн£» из официальных источников, с пометками, сделан­ными рукой редактора этой газеты. Официальный характер этой депеши не подлежит ни малейшему сомнению. Однако из различных заслуживаю­щих доверия источшгков явствует, что вообще никакого судебного допроса ни в день покушения, ни в следующую за ним ночь с Нобилинга не снимали; но установлено, что же могло послужить действительным основанием для выяснения мотивов убийцы и его политических убеждений. Каждый из вас, господа, знает, как поставлено дело в телеграфном агентстве Вольфа (возгласы одобрения), каждый зпаот, что подобного рода депеши ни в коем случае ло могут быть опубликованы без одобрения властей. Вдобавок па птой депеше отчетливо помечено — «официальная». Итак, на мой взгляд, не подлежит ни малейшему сомнению, что эта депеша намеренно и созна­тельно фальсифицирована властями и затем выпущена в свет. (Слушайте, слушайте!) Депеша эта содержит самую подлую клевету, какая когда-либо была выпущена в свет официальным учреждением, и притом с целью навести гнуснейшее подозрение па целую большую партию и заклеймить ее как соучастника преступления... Я спрашиваю далее, как могло случиться, что правительственные органы, вся официозная и-официальная пресса, а за ней и почти вся остальная пресса, опираясь на означенную депешу, могла в течение недель и месяцев, день за днем выступать против нас самым неслыханным и клеветническим образом; что она ежедневно извергала самые ужасные и тревожные сообщения о раскрытых за­говорах, соучастниках и т. д., причем правительство ни единого раза и т. д... Вернее, правительство делало все, чтобы шире и шире распростра­нить и закрепить в общественном мнении веру в правильность ложных утверждений, а официальные представители правительства до сего дня не снизошли еще до того, чтобы дать хоть какое-нибудь объяснение сущест­вующим неясностям...

К. МАРКС

Затем Бебель переходит к травле (стр. 39, столбец II).

«Все это, очевидно, было проделано с целью спровоцировать беспорядки; нас хотели рассердить до последнего предела, чтобы толкнуть на какие-либо насильственные меры. Очевидно, покушений было недостаточно. Если бы мы, вследствие этой травли, позволили толкнуть себя на путь на­сильственных мер, то известные круги, конечно, встретили бы это с ра­достью, так как это дало бы им в руки богатый и веский материал против нас для принятия строжайших мер и т. д.». Затем Бебель требует, чтобы протоколы были, наконец, преданы гласности и в напечатанном виде представлены рейхстагу и в частности — комиссии, занимающейся рас­смотрением этого законопроекта. «Я выставляю здесь требование, анало­гичное тому, которое несколько дней тому назад было совершенно спра­ведливо выставлено с одобрения почти всей палаты при обсуждении аварии «Гроссе курфюрст» ¹⁰² и на удовлетворение которого в упомянутом случае определенно дал согласие — поскольку это от него зависело (!) — морской министр (фон Штош)-!>.

[Требование Бебеля рейхстаг встречает возгласами: «Совершенно верно! Очень хорошо!»]

[Какой же ответ дает прусское правительство на это унич­тожающее обвинение? Оно устами Эйленбурга отвечает, что протоколов не представит и что вообще никаких материалов, подтверждающих обвинение, нет.]

Министр внутренних дел граф Эйленбург: «По первому вопросу

[о сведениях, затребованных представителями союзных пра­вительств «по поводу следствия, произведенного по делу тем временем умершего преступника Нобилинга».]

1) «По первому пункту... я должен заявить, что вопрос о возможности или допустимости оглашения протоколов начатого против Нобилинга процесса подлежит решению прусских судебных властей в том случае, если будет потребовано их предъявление. Однако я могу сообщить то нем­ногое, господа, что... один допрос Нобилинга состоялся, и на этом допросе он, насколько мне стало известно, заявил, что принимал участие в социал-демократических собраниях и что ему понравились те учения, которые там излагались. От дальнейших сообщений я вынужден воздержаться, принимая во внимание то обстоятельство, что вопрос об оглашении доку­ментов подлежит компетенции прусских судебных властей»,

[Определенно Эйленбург сказал лишь: 1) что имел место «один» допрос; он остерегся сказать: «судебный» допрос. Он точно так же не упоминает о том, когда был проведен этот один допрос (очевидно, после того, как попавшая Нобилингу в голову пуля вышибла у него часть мозга).] Но слова, якобы произне­сенные Нобилингом — по утверждению Эйленбурга — во время этого «одного» допроса (если допустить, что Нобилинг был вме­няем), доказывают, во-первых, что он не выдавал себя ни за социал-демократа, ни за члена социал-демократической партии; он сказал лишь, что присутствовал на нескольких собраниях

ПРЕНИЯ В РЕЙХСТАГЕ Ö ЗАКОНЕ ЙРОТЙВ СОЦИАЛИСТОВ 13?

партии, а это делают и жалкие обыватели, и сказал, что «ему понравились те учения, которые там излагались». Эти учения, следовательно, не являлись его учениями. Он относился к ним, как новичок. Во-вторых, свое «покушение» он не ставил ни в какую связь с собраниями и теми учениями, которые там проповедовались.

Но этим курьезы не ограничиваются: то «немногое», что может сообщить г-п Эйленбург, он сам ставит под сомнение или высказывает в форме, вызывающей сомнение: «на этом доп­росе оп, насколько мне стало известно, заявил»... Судя по этому, г-н Эйленбург протокола никогда не видал. Он знает о нем лишь понаслышке и может сообщить лишь то немногое, что «стало ему таким путем известно». Но тут же он сам при­знается во лжи. Только что он сказал все, что ему «стало об этом известно», а следующая непосредственно за этим фраза гласит:

«От дальнейших сообщений я вынужден воздержаться, припимая по впима-ние то обстоятельство, что вопрос об оглашении документов подложит компетенции прусских судебных властей».

Другими словами: он скомпрометировал бы правительство, если бы «сообщил» то, что ему известно.

Попутно отметим: если состоялся только один допрос, то мы знаем и тогда», а именно: в тот день, когда Нобилинг с про­стреленной и рассеченной головой был арестован; именно в тот день, когда была выпущена пресловутая телеграмма, в 2 часа ночи, 2 июня. Позже, однако, правительство пыталось возло­жить ответственность за Нобилинга на партию улътрамонта-нов ¹⁰³. Допрос, следовательно, никакой связи покушения Но­билинга с социал-демократией не обнаружил.

Но Эйленбург еще не закончил своих признаний. Он должен

«особенно обратить внимание на то, что уже в мае говорил с этой же три­буны: никто не утверждает, что эти поступки совершены в результате непосредственного подстрекательства со стороны социал-демократии. Я и теперь не в состоянии этого утверждать или вообще прибавить что-либо новое в этом отношении».

Браво! Эйленбург напрямик признает, что вся гнусная поли­цейская и следственная травля, происходившая со времени покушения Хёделя до заседания рейхстага, не дала ни атома состава преступления для излюбленной правительством «теории» покушений!

Эйленбург и его компания, которые так тщательно «прини­мают во внимание» права «прусских судебных инстанций», что видят в этом юридическое препятствие для представления рейхстагу «протоколов» после того, как Хёдель казнен, а

К. МАРКС

Нобилинг умер, и следствие, таким образом, закончено раз навсегда, — не постеснялись в начале следствия по делу Ноби-линга, в самый день покушения, тенденциозной «телеграммой» о мнимом первом допросе Нобилинга вызвать delirium tremens * у немецких филистеров и нагромоздить при помощи своей прессы целые горы лжи! Какое уважение к судебным властям, а в особенности к правительству — тоже обвиняемым!

После того, как г-н Эйленбург заявил о том, что никакого состава преступления для обвинения социал-демократии в связи с этими покушениями нет, — а он еще и потому отказывается представить протоколы, что они выставили бы это неприятное обстоятельство в весьма сатирическом свете, — он продолжает: законопроект основан лишь на «теории», теории правительст­венной, гласящей

«что учения социал-демократии в том виде, и каком они распространяются посредством яростной агитации, вполне способны принести в одичавших умах столь печальные плоды, какие мы, к величайшему нашему сожалению, видели

[печальные плоды — вроде Зефеложа, Чеха, Шнейдера, Бек­кера, Кульмана, Когена (он же Блиид)?]

Я надеюсь, господа, что это утверждение и ныне еще не расходится с мне­нием всей немецкой прессы

[то есть всей, кроме не имеющей официального одобрения, за единственным исключением независимых газет всех направ­лений]

за единственным исключением социал-демократической прессы».

(Снова чистейшая ложъ\) [Собрания, на которых присутствовал Нобилинг, проходили, как и все остальные, под полицейским наблюдением, в присутствии полицейского; ничего, следователь­но, предосудительного на них не происходило; учения, которые он там слышал, могли относиться лишь к вопросам, стоявшим на повестке дня данного собрания.]

После этих фактически ложных построений относительно «всей германской прессы» г-н Эйленбург

[«уверен, что в атом отношении он не встретит возражений»].

Отвечая Бебелю, он должен «напомнить, какой позиции придержи­валась социал-демократическая пресса по отношению к этим событиям», «что социал-демократия убийством, в каком бы виде оно ни выступало», по ее словам, не «гнушается».

* — белую горячку. Рев.