Morgenblatt für gebildete Leser». Ред

ГЕРМАНУ ЭНГЕЛЬСУ, 11—12 МАРТА 1839 Г.

Перед «Городским вестником»

идет парень,

который выглядит так.

Продолжение в письме к Марии.

Твой любящий тебя брат

Фридрих Энгельс

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

МАРИИ ЭНГЕЛЬС В БАРМЕН

Бремен, 12 марта 1839 г. Дорогая Мария! (Продолжение письма к Герману.) В этом «Stadtbote» ** печа­тается сущая чепуха. Я же в конторе сочиняю стихи, в которых в шутку хвалю его, плету сплошной вздор и посылаю ему это за подписью Т. Гильдебрандта, а он добросовестно все печатает. Сейчас у меня на конторке тоже лежит подобное произведе­ние, которое я собираюсь ему послать. Оно называется

Книжная мудрость²³⁷ Тот не мудрец, кто почерпнул все знанья Из сотен пыльных многомудрых книг, — Он не проник в глубины мирозданья,

* — «Bremisches Unterhaltungsblatt». Рей, ♦ • __ «Bremer "Stadtbote». Ред.

ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, 8—9 АЙРЕЛя 1839 г. 3?1

Хотя бы всю науку он постиг. Ботанику по книгам кто проходит, Едва ль природу сможет полюбить, Тот, кто мораль из фраз любых выводит, Едва ль тебя научит добрым быть. Нет, в глубине сердечной лишь таится Искусство, что дает над жизнью власть, Зачем с утра до вечера учиться — Ты укрощать научишься ли страсть? Лишь голос сердца слушать ты обязан, И погибает тот, кто глух к нему. А он гласит нам громко слово «разум», Прислушивайся к своему уму...

И так дальше, все в том же духе, все это издевательство. Обыч­но, когда я хорошенько не знаю, что ему послать, я беру в ру­ки «Bote» и что-нибудь оттуда выуживаю. На днях я засадил Карла Лёйпольда за мою конторку и продиктовал ему грубое письмо в «Bote», которое тот получил и напечатал с неимоверно глупыми комментариями. Однако я сейчас должен уйти, а по­сему остаюсь

твой любящий тебя брат

Фридрих

Впервые опубликовано Печатается по рукописи

в Marx-EngeU Gesamtausgabe. _ _

372 ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 г.

Что было у нас до 1830 года? Теодор Хелль и компания, Виллибальд Алексис, старый Гёте и старый Тик, c'est tout *. И вдруг — раскаты грома июльской революции, самого пре­красного со времени освободительной войны проявления народ­ной воли. Умирает Гёте, Тик все более дряхлеет, Хелль погру­жается в спячку, Вольфганг Менцель продолжает кропать свои топорные критические очерки, но в литературе веет новый дух. Среди поэтов на первом плане — Грюн и Ленау, в творчестве Рюккерта новый подъем, растет значение Иммермана, точно так же Платена, но это еще не все. Гейне и Берне были уже закон­ченными характерами до июльской революции, но только теперь они приобретают значение, и на них опирается новое поколение, умеющее использовать литературу и жизнь всех народов; впе­реди всех Гуцков. Гуцков в 1830 г. был еще студентом. Он рабо­тал сперва для Менцеля в «Literatur-Blatt», но недолго; они разо­шлись во взглядах, Менцель поступил нагло: Гуцков написал пресловутую «Вали» (сомневающуюся), а Менцель поднял от­вратительный шум, опорочив книгу и приписав самому Гуц-кову высказываемые Вали взгляды, и действительно добился запрещения невинной книги²¹. К Гуцкову примкнул Мундт, человек, правда, довольно посредственный, который ради за­работка затевал всякого рода литературные предприятия, где он cum suibus ** помещал еще статьи других авторов. Вскоре к ним присоединились Бёйрман, остроумный малый и тонкий наблюдатель, затем Людольф Винбарг, Ф. Густав Кюне, и Винбарг придумал для этой литературной пятерки (nisi егго, anno 1835***) название: «Молодая Германия»⁵. Ей противостоя­ли: Менцель, которому уж лучше бы сидеть смирно, так как Гуц­ков именно с этой целью исколотил его до смерти, затем «Evan­gelische Kirchen-Zeitung», которая в каждой аллегории видит идолопоклонство и в каждом проявлении чувственности — пер­вородный грех (не называется ли Хенгстенберг этим именем по правилу lucus a non lucendo ****, т. е., может быть, на самом деле он — мерин *****, кастрат, евнух?). Эта благородная братия обвиняла «Молодую Германию» в том, что ее представители хотят эмансипации женщин и реставрации плоти, что, кроме того, они хотят попутно ниспровергнуть несколько тронов и стать папой и императором в одном лице. Из всех этих обвине-

• — это все. Ред. ♦* — вместе со своими. Ред. ••• — если не ошибаюсь, в 1835 году. Ред. ***• — буквально: роща, потому что в ней не светло. Известный пример сопо­ставления не по сходству, а по контрасту. Ред. *•••» Игра слов; «Hengst» — «жеребец». Ред.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 Г.

ний обоснованным было только то, которое касалось эманси­пации женщин (в гетевском смысле), да и его можно было при­менить только к Гуцкову, который впоследствии дезавуировал его (как результат задорной юношеской опрометчивости). Бла­годаря этому содружеству цели «Молодой Германии» вырисо­вались отчетливее и «идеи времени» осознали себя в ней. Эти идеи века (как выразились Кюне и Мундт) не представляют чего-то демагогического или антихристианского, как их клевет­нически изображали; они основываются на естественном праве каждого человека и касаются всего, что противоречит этому в современных отношениях. Так, к этим идеям относится, прежде всего, участие на'рода в управлении государством, следователь­но, конституция; далее, эмансипация евреев, уничтожение всякого религиозного принуждения, всякой родовой аристокра­тии и т. д. Кто может иметь что-нибудь против этого? На со­вести «Evangelische Kirchen-Zeitung» и Менцеля лежит то, что они так порочили честь «Молодой Германии». Уже в 1836—1837 гг. у этих писателей, связанных единством воззрений, а не какой-ни­будь особенной ассоциацией, ясно определились их идеи; благо­даря своим добротным произведениям они добились признания у других, по большей части бездарных, литераторов и привлекли к себе все молодые таланты. Их поэты — Анастазиус Грюн и Карл Бек; их критики — прежде всего Гуцков, Кюне, Ла-убе, а среди более молодых — Людвиг Виль, Левин Шюккинг и т. д.; кроме того, они пробуют свои силы в области романа, драмы и т. п. В последнее время, правда, возник спор между Гуцковым и Мундтом, на стороне которого Кюне и Лаубе; у обоих имеются сторонники: за Гуцковым идут более молодые —-Виль, Шюккинг и другие, за Мундтом — из молодежи лишь не­многие; Бёйрман, а также молодой, очень талантливый Дингелыптедт держатся довольно нейтрально, но больше скло­няются к Гуцкову. Мундт в результате этого спора потерял весь свой авторитет; авторитет Кюне значительно пал, ибо у него хватает низости ругать все, что пишет Гуцков; Гуцков же, на­против, держится очень благородно и большей частью насме­хается только над великой любовью между Мундтом и Кюне, которые хвалят друг друга. Что Гуцков чудеснейший, чест­нейший малый, это показывает его последняя статья в «Jahr­buch der Literatur»⁶⁷.

Кроме «Молодой Германии» у нас мало чего активного. Шваб­ская школа уже с 1820 г. оставалась только пассивной; австрий­цы — Цедлиц и Грильпарцер — мало интересны, так как пишут на чуждые нам темы (Цедлиц — на испанские, Грильпарцер — на античные); среди лириков Ленау, несмотря на свои церковные

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ, 8—9 АПРЕЛЯ 1839 Г.

сюжеты, уже склоняется к «Молодой Германии», Франкль — это задушевный Уланд en miniature *, К. Эбертсовершенно обо-гемился; саксонцы — Хелль, Хеллер, Херлосзон, Морфель, Ваксман, Тромлиц — ах, боже мой, тут не хватает «Витца»**; писатели из круга Марто ²³⁸ и берлинцы (куда ты не относишься) мерзки, из Рейнской провинции — Левальд, безусловно, наи­лучший из авторов, пишущих для занимательного чтения; его журнал «Europa» можно читать, но рецензии в нем отврати­тельны. Хуб, Шнецлер и компания стоят немногого; Фрейлиг-рат, вот увидишь, еще раз повернется к «Молодой Германии», Дуллер — тоже, если только он раньше не выдохнется, а Рюк-керт стоит, как старый папаша, и простирает руки, благослов­ляя всех.

9 апреля. Так вот тебе это трогательное сочинение. Что мне, бедняге, делать теперь? Продолжать зубрить? Никакой охоты. Стать лояльным? Тьфу, черт! Придерживаться саксонской посредственности — угитугит! (о боже, о боже! — здешнее вы­ражение отвращения). Следовательно, я должен стать младо-германцем, или, скорее, я уж таков душой и телом. По ночам я не могу спать от всех этих идей века; когда я стою на почте и смотрю на прусский государственный герб, меня охватывает дух свободы; каждый раз, когда я заглядываю в какой-нибудь журнал, я слежу за успехами свободы; эти идеи прокрадываются в мои поэмы и издеваются над обскурантами в клобуках и гор­ностае. Но от всех этих риторических фраз о мировой скорби, о всемирно-историческом, о скорби иудейства и т. д. я держусь в стороне, ибо теперь они уже устарели. Но слушай, Фриц, так как ты вот-вот станешь пастором, то можешь стать ортодок­сом, сколько душе угодно, но если ты сделаешься пиетистом, бранящим «Молодую Германию» и внемлющим «Evangelische Kirchen-Zeitung», как оракулу, то берегись, тебе придется иметь дело со мной. Ты должен стать пастором в Гемарке и прогнать проклятый, чахоточный, косный пиетизм⁹, расцвету которого способствовал Круммахер. Они тебя, конечно, ославят ерети­ком, но пусть кто-нибудь придет и докажет тебе, на основании библии и разума, что ты неправ. Между прочим, Бланк, нечес­тивый рационалист, выбрасывает за борт все христианство, но что из этого? Нет, пиетистом я никогда не был, был одно время мистиком, но это tempi passati ***; теперь я честный, очень тер­пимый по отношению к другим супернатуралист; сколько вре­мени я останусь им, не знаю, но я надеюсь остаться таковым,

* — в миниатюре. Ред. ** Игра слов: «Witz»—«ум, остроумие». Ред, *** — прошедшие времена. Ред,

МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 10 АПРЕЛЯ 1839 Г. 375

хотя и склоняюсь иногда, то больше, то меньше, к рациона­лизму. Все это должно в свое время решиться. Adiös, Friderice, пиши мне скорее и много.

Do hêst de mî dubbelt. Tuus *

Фридрих Энгельс, Фридрих Энгельс

Впервые опубликовано в журнале Печатается по рукописи

«Die neue Rundschau», „

S. Hejt, Berlin, 1913 Перевод с шмецкого

МАРИИ ЭНГЕЛЬС

В БАРМЕН

Бремен, 10 апреля 1839 г.

Дорогая Мария,

Прости, что я так долго не писал, зато я расскажу тебе сей­час нечто интересное. В страстную пятницу умер здешний бурго­мистр, его превосходительство доктор Грёнинг, так что неделю назад происходили выборы нового бургомистра. Его высокоро­дие г-н сенатор доктор Й. Д. Нольтениус получил это место и в пятницу устроил торжественную процессию. Впереди шли восемь слуг (каждому бургомистру полагается иметь двух таких людей) в белых коротких штанах цвета фарфора, в красивых чулках и в розовом, цвета крови, фраке, с саблей на боку и бона-партовой треуголкой на голове. За ними следовали бургомистры, впереди его превосходительство г-н доктор Смидт, самый умный из всех, чуть ли не король Бремена; г-н доктор Дунце, по самое горло закутанный в меха, который на заседание сената всегда при­носит с собой термометр. Далее сенаторы, проповедники и бюр­геры, человек 600—800. Все они направились в один или несколь­ко домов, где вкушали телесную, а не духовную пищу, т. е. все они получили миндальное пирожное, сигары и вино, наелись досыта и набили еще свои карманы. Мальчишки стояли перед дверьми и галдели, а когда кто-нибудь выходил, они кричали ему вдогонку: «Вот он! вот он!». То же самое они закричали, когда вышел г-н старшина Хазе, тогда тот величественно обер­нулся и заявил: «Я г-н старшина Хазе». А мальчишки заорали:

* -** Получай меня вдвойне. Твой. Ред.

376 МАРИИ ЭНГЕЛЬС, 10 АПРЕЛЯ 1839 Г.

«Это старшина Хазе, это старшина Хазе!» Можешь себе предста­вить, как этот столп бременского государства пустил в ход столпы своего собственного туловища, чтобы спастись. В прош­лую субботу на место доктора Нольтениуса был избран новый сенатор, эта честь выпала на долю доктора Мора, пир в его честь состоялся в понедельник. По существующей традиции, в таких случаях один из родичей нового сенатора должен пить «свинью», т. е. он должен напиться допьяна. Эту сложную задачу и выполнил ко всеобщему удовлетворению г-н Г. А. Гей-некен, маклер, ибо —

С печалью пресыщаться этой жизнью — Вот ум и добродетель —

как сказал один великий поэт²³⁹.

Мария: «Но Фридрих, как ты можешь писать мне такие глу­пости? Ты болтаешь что-то ни к селу, ни к городу». Фридрих: I can't help it *, страницу надо дописать до конца — ага, вот мне уже кое-что опять пришло в голову. В прошлое воскре­сенье я совершил прогулку верхом с Невиандтом и Ротом, и Невиандт взял с собой маленького англичанина, такого роста, как Анна **. Не успели мы выехать за город, как этот англичанин стал подхлестывать лошадь так, что та понеслась как угорелая. Он спокойно сидит в седле, лошадь начинает прыгать во все стороны, но он не падает. Наконец, он слезает, чтобы поискать хлыст, который уронил, и, о верх глупости, оставляет ло­шадь совершенно одну; а она, недолго думая, скачет прочь. Он за ней. Невиандт спешивается и бежит за ней, но возвра­щается ни с чем. Джон и лошадь исчезли. Мы скачем в Горн, там закусываем, и только мы пускаемся в обратный путь, как нас нагоняет мистер Джон, который скакал верхом на лошади plein carrière ***. Ее по дороге остановили, он на нее сел и поехал в конюшню, где достал себе новый хлыст. И вот мы едем дальше. У Невиандта и у меня были довольно-таки дикие лошади, и, как только мы переходили на рысь, мистер Джон бешеным галопом проносился мимо меня. Моя лошадь закапризничала и понеслась во весь опор. Я сообразил, в чем тут дело, позволил ей бежать и лишь время от времени старался ее сдержать. Но только я вывел ее из этой бешеной гонки, как Джон промчался мимо меня, и это было еще хуже, чем раньше. К тому же он все время кричал, размахивая своей шляпой: My horse runs better

* — Я ничего не могу поделать. Рев. " — Анна Энгельс. Ред. ••• —= во весь опор. Рев.

ФРИДРИХУ ГРЕБЕРУ

В БЕРЛИН

[Бремен, около 23 апреля1 — 1 мая 1839 г.

Фриц Гребер/ Я теперь очень много занимаюсь философией и критической теологией. Когда тебе 18 лет и ты знакомишься со Штраусом, рационалистами и «Kirchen-Zeitung» ***, то следует или читать все, не задумываясь ни над чем, или же начать сомне­ваться в своей вуппертальской вере. Я не понимаю, как ортодок­сальные священники могут быть столь ортодоксальны, когда в библии встречаются такие явные противоречия. Как можно согласовать обе генеалогии Иосифа, мужа Марии, различные версии, касающиеся тайной вечери («сие есть кровь моя, сие есть Новый завет в моей крови») и рассказа об одержимых бесами (в первом случае рассказывается, что бес просто вышел, во втором — что бес вошел в свиней), версию, что мать Иисуса отправилась искать своего сына, которого она считала помешан­ным, хотя она его чудесно зачала, и т. д., — как согласовать все это с верой в правдивость, безусловную правдивость еванге­листов? А далее, расхождения в «отче наш», в вопросе о последо­вательности чудес, своеобразно глубокое толкование у Иоанна, явным образом нарушающее форму повествования, — как по­нять все это? Christi ipsissima verba ****, с которыми так носятся

• — Моя лошадь скачет лучше вашей. Ред. •• — Прощай. Ред. •♦• — «Evangelische Kirchen-Zeitung». Ред. •••• — Подлиннейшие слова Христа. Ред.

378 ФРИДРИХУ ГРЁБЕРУ, ОКОЛО 23 АПРЕЛЯ — 1 МАЯ 1839 Г.

ортодоксы, гласят в каждом евангелии по-иному. Я уж не говорю вовсе о Ветхом завете. Но в милом Бармене об этом не говорят ни звука, там обучают по совершенно другим принципам. И на чем основывается старая ортодоксия? Ни на чем больше, как только на рутине. Где требует библия буквальной веры в ее учение, в рассказы ее? Где говорит хоть один апостол, что все, рассказываемое им, есть непосредственное вдохновение свыше? Ортодоксы требуют не послушания разума Христу, нет, они уби­вают в человеке божественное и заменяют его мертвой буквой. Поэтому-то я и теперь такой же хороший супернатуралист, как и прежде, но от ортодоксии я отказался. Я ни за что не могу поэтому поверить, что рационалист, который от всего сердца стремится творить добро сколько в его силах, должен быть осужден на вечные муки. Это же противоречит и самой библии. Ведь написано, что никто не бывает осужден за первородный грех, а только за свои собственные грехи; если же кто-либо противится изо всех сил первородному греху и делает то, что он может, то его действительные грехи являются лишь необхо­димым следствием первородного греха и, следовательно, не мо­гут повлечь за собой его осуждения.

24 апреля. Ха-ха-ха! Знаешь ли ты, кто сочинил статью в «Telegraph»? Ее автор — пишущий эти строки ²*°, но советую тебе не говорить никому об этом ни слова, иначе я попаду в ад­скую передрягу. Коля, Балля и Германа я знаю только по ре­цензиям В. Бланка и Штрюккера, которые я списал почти дословно; но что Коль несет вздор *, а Герман — худосочный пиетист, это я знаю по собственному опыту. Д. — это молодой конторщик Дюрхолып у Виттенштейнов в Нижнем Бармене. Впрочем, я радуюсь тому, что не сказал ничего, чего не мог бы доказать. Мне жаль лишь одного, что я не показал в надлежащем виде значения Штира. Как теологом им не следует пренебрегать. Как тебе, однако, нравится мое знание характеров, особенно Круммахера, Дёринга (то, что сказано о его проповеди, рас­сказал мне П. Йонгхаус), и литературы? Замечания о Фрейли-грате, должно быть, удачные, иначе бы Гуцков их вычеркнул. Впрочем, стиль омерзительный. — Статья же, кажется, вызвала сенсацию, — заклинаю вас пятерых честным словом никому не говорить, что я автор. Уразумел? Что касается ругани, то я обрушился главным образом на тебя и Вильгельма, так как пре­до мной лежали как раз письма к вам, когда мне пришла охота ругаться. Особенно Ф. Плюмахер не должен знать, что я напи­сал статью. Но что за субъект этот Балль! Ему предстояло