Глава 14. Распространение и восприятие культуры

Мир стоит сегодня на пороге перестройки массово информационных процессов. В настоящее время быстрыми темпами увеличивается объем информации, накапливаемой человечеством. Подсчитано, например, что количество сведений современного десятиклассника больше всей «Энциклопедии» Дидро и Даламбера, выпущенной французскими просветителями в XVIII в. Вот почему вопрос о распространении и восприятии культуры приобретает сейчас особую актуальность.

Тиражирование культуры

Развитие массового общения ставит вопрос о преобразовании и унификации всего комплекса информационных потоков, всей системы распространения культуры. Можно ожидать, что в ближайшие годы появятся «электронные библиотеки», которые решительно изменят традиционные способы сбора, хранения и получения информации. Визуальная, звуковая и сигнальная связь позволят жителям планеты в еще большей степени использовать все виды информации — устное и печатное слово, фотографии, телеграфные сообщения, телевизионные изображения, электронные вычислительные машины.

Суть проблемы, разумеется, не в количественных показателях, определяющих масштабы нарастания информации. Важно осознать другое: отразятся ли все эти процессы на содержании современной культуры, на ее внутреннем состоянии? Каково в связи с этим реальное соотношение между культурой и массовым распространением ее продукции? Различные истолкования этой проблемы современными культурфилософами требуют критического анализа.

Некоторые авторы, например американский культуролог Л.Лоуэнталь, полагают, что конкретный способ общения людей, то или иное средство распространения художественных ценностей не затрагивают глубинных закономерностей самой культуры.

Характер общения изменяет внешние, как они полагают, формы духовной деятельности, имеющие отношение к распределению культурных благ, к способу их существования. Поэтому Лоуэн таль не опровергает того факта, что массовая коммуникация на самом деле способна породить определенную разновидность культуры, которая получила сегодня название «массовой». Однако все это, по его словам, лишь углубляет конфликт между подлинным духовным творчеством, имеющим автономный характер, и растиражированными суррогатами культуры.

При таком подходе обнаруживается определенная недооценка массового общения как реального фактора функционирования современной культуры, не только «массовой», но и элитарной. Впротивовес данной точке зрения американский социолог 3. Бже зинский полагает, что именно средства информации (радио, печать, телевидение) определяют и сам процесс общения и фактическое содержание духовных феноменов.

Заимствуя и переосмысливая некоторые идеи канадского социолога М. Маклюэна, 3. Бжезинский утверждает, что структура и содержание общественного сознания зависят от технических средств распространения информации. Некоторые из этих средств, например печать, содействуют выработке универсального взгляда на мир, что, естественно, накладывает отпечаток и на облик культуры. Другие, например телевидение, в силу своей специфики, то есть способности манипулировать зрительно слуховым образом, формируют мозаичную картину мира.

В этих рассуждениях культура предстает как широкое собирательное понятие, отражающее определенный уровень цивилизованности мира. Но сами духовные процессы выводятся из специфики технических каналов информации. При этом Бже зин ский не проводит различия междумассовой коммуникацией как процессом, одной из форм общения людей, и теми средствами, с помощью которых этот процесс реализуется. Специфика массового общения растворяется по сути дела в особенностях того или иного технического канала распространения информации (печати, телевидения).

В действительности особенности, присущие тому или иному каналу распространения информации, не могут сами по себе определять характер социального общения людей, духовных культурных процессов. Такое искаженное понимание общения весьма характерно для апологетического технократического направления западной культурологии, которое подмечает те или иные черты коммуникативных явлений, фиксирует их общественные эффекты, но совершенно игнорирует социальные предпосылки появления и функционирования массовой коммуникации.

«Массовая коммуникация, — пишет американский социолог В. Шрамм, — это техническая форма коммуникации, позволяющая почти одновременно производить быструю передачу информации обществу для больших, гетерогенных и безличных аудиторий». Другой американский исследователь ОЛарсен понимает под массовой коммуникацией «относительно одновременное воздействие на большие гетерогенные аудитории каких либо символов, передаваемых безличными средствами из организованного источника, для которых члены аудитории анонимны». Еще одно определение принадлежит американскому культурологу 0Хара: «Термин «массовая коммуникация» имеет в виду процесс передачи идентичных сообщений большому числу людей, находящихся в различных сферах жизни и физически разобщенных. Понятие «средства массовой коммуникации» относится к инструментам, с помощью которых этот процесс становится возможным»".

В этих определениях игнорируется тот факт, что распространение информации (знаний, духовных ценностей, моральных и правовых норм) с помощью технических средств (печати, радио, кинематографа, телевидения) на большие, рассредоточенные аудитории затрагивает сам процесс культуры, ее содержание. Эта проблема получила освещение в работе немецкого культурфило софа Ганса Энценсбергера.

Энценсбергер ввел в философию культуры новое понятие, которое получило теперь широкое распространение, —индустрия сознания. Главная цель его исследования — раскрыть феномен современного «фабричного» мышления. Он хочет показать, что в наше время производство, функционирование и распространение идей стало совсем иным, нежели в прежние эпохи. В общей форме этот тезис, конечно, верен. Весь вопрос в том, как понимать культурную жизнь. Им представляется, что их роль сводится к распространению духовных ценностей. На самом деле происходит не диффузия культурной продукции, а именно лепка сознания, «формовка» его.

Какими же средствами достигается этот эффект? Энценсбергер прав, подчеркивая, что отнюдь не техника выступает сегодня в роли источника, импульса общественного сознания, как это утверждают позитивисты. Сознание возникает в отношениях между людьми, а не между человеком и техникой. Его можно стимулировать техническими средствами, но нельзя «сотворить» с их помощью. Однако критик теории массовой коммуникации предпочитает уделить внимание лишь одной стороне проблемы — «индустриализации» сознания, то есть формам ее распространения. Но при этом остается неясным, что же обусловливает содержание общественного сознания, если технические средства не могут «сотворить» его.

В конце 50-х годов американское телевидение показало серию передач для молодых родителей. В них демонстрировалось, как пеленать ребенка, как его кормить. Самые известные в стране специалисты давали советы молодоженам. Затем был проведен опрос аудитории, чтобы выявить популярность цикла. И тут обнаружился парадоксальный факт. Оказалось, что многие родители вообще не имели представления о программе. Зато бездетные телезрители смотрели серию с нарастающим интересом. Именно те, у кого не было потомства, с наслаждением пеленали младенца, играли с ним, приобщались к азбуке родительского чувства.

Западная культура уже накопила к этому времени немалый опыт манипулирования массовым сознанием. Газетные магнаты давно пришли к выводу, что эксплуатация таких тем, как преступление, смерть, секс, способствует увеличению тиража изданий. Уильям Рэндольф Херст в своих инструкциях даже поучал журналистов, что читателя прежде всего интересует упрощенная тематика — самосохранение, любовь и размножение, тщеславие.

Но пример с телевизионной серией о пестовании младенца мог обескуражить самого увлеченного манипуляторА.Ведь до сих пор данный процесс, как объяснять генезис общественного сознания в современную эпоху.

Еще до недавнего времени в нашем мире, движущемся к катастрофе, разъясняет Энценсбергер, последним прибежищем человека считалось его сознание. Даже в условиях тоталитарных режимов, при которых уже нельзя сказать «мой дом — моя крепость», мысли человека, его «душа» считались неприступной крепостью. Но сегодня пала и эта крепость, рассеивается последняя иллюзия — иллюзия независимости, якобы присущей человеческому сознанию. Вообще мысль о том, что люди самостоятельно управляют своим сознанием, подчеркивает Энценсбергер, связана с догмами буржуазной философии, точнее с догмами Декарта и Гуссерля.

«Индустрия сознания», — отмечает Энценсбергер, — это продукт последних ста лет. Она развивается с такой скоростью и в таких разнообразных формах, что переросла нашу возможность понимать ее и управлять ею. «Индустрия сознания» оценивается им как «чудовищное явление». Она ничего не производит, поскольку транслирует готовые мыслительные продукты, тайно проникая во все, что подлежит тиражированию, распространению. Что бы ни вырабатывало наше сознание, все становится «водой для мельницы» этой индустрии. Она способна любую мысль превратить в лозунг, любой факт — в вымысел.

По мнению Энценсбергера, важно исследовать механизм «производства сознания», раскрыть пружины его функционирования. В частности, он подчеркивает, что теория массовой коммуникации распалась на ряд автономных дисциплин, изучающих социологические аспекты печати, радиовещания, кино, телевидения. И за возрастающей дробностью (специализацией) утрачивается некая целостность — функционирование всей «индустрии сознания».

Как полагает Энценсбергер, ни одна из социологических дисциплин не стремится раскрыть пружины духовных процессов во всей их нерасчлененности, общности и т. д. Кроме того, западные культурологи после второй мировой войны ввели термин индустрия культуры, который создает превратное представление о

Механизм сублимации

духовных процессах в современном мире. Получается, будто печать, радиовещание, телевидение выступают как инструменты «просвещения». Именно так думают те, кто формируе буржуазная массовая культура, ориентируясь на данные о росте тиражей, предполагала, что рядовой читатель, зритель примитивен, поддается искушению, тянется к развлечению. Однако подразумевалось, что потребитель духовной продукции в меру сознателен, по крайней мере отдает себе отчет в своих поступках.

А тут складывалась совсем иная картина. Оказывается, читатель или зритель живет в,мире напряженной психологической мотивации. Он одержим подавленными влечениями, желаниями, стремлениями. Именно эти побуждения, а вовсе не критическое мышление, обусловливают его поступки. Иллюзия сознательности, якобы присущей личности, мешает понять действительные скрытые импульсы поведения человека. Между тем именно погружение в сферу напряженной психической жизни индивида позволяет раскрыть реальные закономерности восприятия культуры. К таким выводам пришел, в частности, видный представитель Франкфуртской философской и социологической школы Теодор Адорно (1903 1969).

И Ницше, и Парето отмечали, что массовая культура оперирует идеологическими фикциями. Последний даже пытался разъяснить, почему человек так охотно приобщается к этим духовным стандартам, — он просто стремится облечь в рассудочную оболочку свои инстинктивные побуждения. Отсюда интенсивная тяга к общепонятным трафаретам. Основываясь на таком понимании, нельзя последовательно объяснить, почему все таки люди, осознавая убогость массовой культуры, тем не менее «потребляют» ее. Сторонники элитарных концепций выдвигали единственный довод: так поступают массы, заведомо лишенные подлинных духовных запросов. Однако эмпирические исследования, которые проводились на Западе, постоянно обнаруживали странную противоречивость в поведении людей.

Например, в ходе опроса телезрители резко отрицательно отзывались о развлекательных программах, о показе насилия на экране, о принудительной эротизации культуры. Но странное дело: контрольные эксперименты показывали, что именно эти передачи постоянно привлекают внимание аудитории, причем как раз тех слоев населения, которые больше других возмущались ими. Высоко оценивая немногочисленные просветительные циклы, зрители, как правило, напротив, пренебрегали ими.

Как объяснить это постоянное раздвоение мотива и поступка, оценки и предпочтения? Некоторые культурологи, например П. Лазарсфельд, ссылались на престижные соображения, на желание многих зрителей скрыть свою духовную непритязательность. Такое объяснение имеет известное основание: в современном обществе господствует престижная символика, статусное потребление. Поэтому многие участники опросов искусственно завышали свои культурные стандарты. Только ли в этом, однако дело? Ведь игра в возвышенные запросы велась зачастую неосознанно, например, в ходе анонимных опросов. Более того, как подсказывали дополнительные исследования, люди даже не замечали своего лицемерия. В своей сознательной жизни они оставались вполне логичными и убежденными противниками псевдокультуры.

У некоторых западных культурологов возникло подозрение: а не воспроизводят ли участники опросов готовые оценки, стереотипы «культурного человека», сложившиеся в современном обществе? Правда, излагая свои культурные пристрастия, читатели и зрители обнаруживали вкус, пытались последовательно обосновать свои предпочтения, что в значительной мере противоречило представлениям об упрощенности, трафаретности мышления аудитории. Пример стелевизионной серией, рассчитанной на молодоженов, вообще не укладывался в эти социологические версии — ни один человек, заполняя анкету, не заявил бы, что хочет пеленать воображаемого младенца. А между тем такая потребность жила в нем, она была подтверждена популярностью названной серии.

Психоаналитики, пытаясь понять эти процессы, предложили видеть в них действие механизмасублимацич. Под ней понимается переключение психической энергии из одного состояния в другое. Фрейд описал действие данного механизма на примере сексуальности. Известно, что человек может реализовать половое влечение в галлюцинаторной сфере, в области грезы. Это и имел в виду Фрейд, когда описывал феномен сублимации.

Действие механизма сублимации, когда энергия человека переключается в иное русло, так сказать, не по прямому назначению, описывал применительно к культуре франкфуртец Теодор Адорно. Например, психологическое напряжение, вызванное неудовлетворенной сексуальностью, может стать побудительным импульсом фантазии, творчества. Потребность в злодеянии, переживаемая неким субъектом, способна получить фиктивное воплощение, если данный индивид приобщится к «кровавому» зрелищу.

Массовая культура широко использует сублимированные аффекты. Например, господин Дюмон, средний буржуа, раз в месяц отправляется в театр. Это мероприятие для него все равн что сон наяву, мечта, компенсирующая неполноценность его существования. Господин Дюмон, домосед, женатый на очень уже немолодой особе, прекрасно знает, что никогда в жизни не окажется на необитаемом острове в обществе очаровательной обнаженной девицы. Это приключение ему предлагает театр.

Т.Адорно обратил внимание еще на один существенно важный факт: массовая культура при всем разнообразии своих сюжетов, тем, приемов тяготеет к двум полюсам. На одном из них изображен галлюцинаторный, благостный мир удачи, гармонии, безоблачного сентиментального счастья, на другом — мир злодейства, крови, насилия. С точки зрения психоаналитической методологии разительная противоположность этих сфер и в то же время их близость как раз и обеспечивает необходимый психологический баланс. «Красивая жизнь» нужна рядовому человеку современного общества, чтобы отвлечься от тревожной действительности, ее горестей и потрясений. Но такого переключения психической энергии явно недостаточно. Многие люди мучительно переживают накопившееся раздражение, боль, досаду. Массовая культура опять таки приходит на выручку. Она предлагает сюжеты расправы, мести, справедливого воздаяния. Итак, механизм сублимации, по Адорно, и порождает структуру массовой культуры, ее противоречивый ландшафт.

Эти представления получили свое оформление в обстоятельном анализе так называемого «авторитарного человека». Адорно исходит из того, что в современном мире сложился новый тип личности. Особенность его состоит в том, что ему присуща двойственность поведения, неискоренимая разорванность сознания. Человек испытывает настроения подавленности, одиночества, у него появляется потребность в грезе. Но взрывная психологическая реакция то и дело превращает этого тихоню в мятежника и психопата. Таким образом, два полюса современной массовой культуры непосредственно порождены природой современного человека, совокупностью присущих ему духовно психологических черт.

К тому времени, когда складывалась концепция Адорно, массовая культура и в самом деле демонстрировала разительное сочетание двух фабул — сюжетов удачи, неслыханного возвышения, безоблачного счастья и преследования, преступления, мести. Массовая культура показывала причудливую смесь покорности и фанатизма, доброты и злодейства, всепрощения и садизма.

С одной стороны, выходили так называемые фотороманы, иллюстрированные журналы для домохозяек. Многие солидны издания из номера в номер стали печатать романы приложения которые рассказывали о похождениях светских красавиц, переодетых принцев, явившихся, чтобы осчастливить бедную падчерицу. Скромная девушка из народа выходит замуж за миллионера, жалкий воришка становится всемогущим графом или князем, а совсем простой человек возносится в члены правительства — таковы излюбленные темы этих романов. Сюжеты галлюцинаторного счастья приобрели огромный тираж.

Вместе с тем, как бы эксплуатируя иные психологические механизмы, солидные издания печатали уголовную хронику, истории с преступлениями, насилием, описаниями пороков. Многие журналы специализировались на произведениях полицейского жанра. Выпускались серии и детективные новеллы, в которых повествовалось о кровавых событиях, изобличались бандиты и растлители, прославлялись ловкие мстители.

Итак, психический мир человека обладает способностью менять свое состояние. Если бы психика человека не располагала таким адаптационным механизмом, она просто не выдержала бы огромной нагрузки. Однако когда психическое напряжение достигает пика, психика может переключать свою энергию в иное русло. Так проявляет свое действие механизм сублимации, позволяющий справиться, например, с кризисной ситуацией, переключить психику на иной «канал». Многие революционеры, находясь в тюрьме, оторванные от активной деятельности, обращались к творческой работе. Так родились, скажем, «Тюремные тетради» Антонио Грамши. Отечественный ученый Н.И. Вавилов, упрятанный в тюрьму в годы сталинщины, читал своим сокамерникам лекции по научным проблемам биологии и генетики.

Известен пример, когда один архитектор построил в горняцком городке Дом культуры для шахтеров. Чего хочет прославленный угольщик после трудовой смены? Он хочет оказаться в родной атмосфере. Вот почему Дом культуры напоминал шахту. И уже свисали с потолков шахтерские лампочки, маячил на стене отбойный молоток… Все бы хорошо, но почему-то рабочие не торопились в этот родной Дом культуры…

История отечественного телевидения содержит пример, который, думаю, заслуживает того, чтобы его занесли в хрестоматию по массовой коммуникации. В середине 60-х годов отечественное телевидение, которое имелотогдатри канала, получило еще один. Это означало, что можно создать еще одну, четвертую телевизионную программу. Встал вопрос о ее профиле. Велись дискуссии о том, на основе какой концепции определить облик этой

программы. Одни предлагали сделать ее многонациональной, другие — спортивной, третьи — развлекательной…

Свою программную концепцию сформулировали и журналисты, получившие работу в штате четвертой телевизионной программы. Они решили сделать программу элитарной. В эти годы в нашей стране появились многочисленные исследования, которые третировали телевидение как массовое зрелище, обесценивающее высокие образцы художественной продукции. Создавая свою программную концепцию, работники четвертой программы исходили именно из этой посылки. Они предлагали сделать хотя бы одну программу средоточием высокой культуры, рассчитанной на высокообразованных зрителей. Предполагалось, что люди, занимающиеся напряженным интеллектуальным трудом, захотят, чтобы с экрана звучала классическая музыка,философские и искусствоведческие материалы, художественные трактаты. Мы видели на экране профессора Московской консерватории Веру Горностаеву, которая рассказывала зрителям о гармоничных изысках в симфониях Малера, слушали лекцию об итальянском театре дель арте, так, словно оказались в ГИТИСе…

Формулируя свою концепцию, работники четвертой телевизионной программы не проявили интереса к психологическим закономерностям телевизионного зрелища. В частности, не учли того факта, что образованный человек отличается от менее образованного не только своими запросами, но также избирательным отношением к каналам информации. Неграмотный человек может воспринимать радио как единственный источник информации. Напротив, культурный человек знает и о других каналах получения информации. Любитель музыки обращается к музыковедческим трудам, специалист по театру — к монографии Бояджиева, он интересуется театральными премьерами, кинопросмотрами, выставками. В телевидении же такой человек ищет то, чего нет в других каналах информации, — зрелища, развлечения, сублимационного эффекта.

Четвертая программа Центрального телевидения вышла в эфир в октябре 1967 г. Она принципиально отличалась от первой и второй по верстке и структуре, по содержанию и тактике, по формам подачи материала. Хотя адресность программы никем официально не была определена, однако при знакомстве с документами, в которых получила свое оформление идея новой программы, видно, что она была рассчитана на подготовленного зрителя.

Вот как определяли ее творцы программы: «Развивая культурно просветительские традиции первой и второй программ, эта «телевизионная академия науки и техники, культуры и искусства» ставит своей целью широкую пропаганду научно технических знаний и культурно художественных ценностей, необходимых для воспитания широко образованной, гармонично развитой личности. Ввести зрителя в сокровищницу общественной мысли, в беспредельный мир научного поиска, познакомить с диалектикой природы и диалектикой общественных процессов, показать выдающиеся памятники материальной культуры и художественного творчества всех времен и народов, научить творить жизнь «по законам красоты» — такая необъятная, но увлекательная задача четвертой программы».

Однако социологические опросы, проведенные научной службой Гостелерадио, показали, что стремление редакции ориентироваться на самые образованные слои населения не оправдало себя. Программа стала пользоваться немалой популярностью, но не среди интеллигенции, а среди людей, имеющих средний образовательный ценз. Дело в том, что самые образованные зрители не стремились приобщиться к Канту или Бетховену с помощью экрана. Они пользовались другими источниками, и телевидение им было нужно совсем в ином качестве.

Этот эксперимент показывает, что механизм сублимации существенно влияет на избирательность программ, на восприятие передач. Зрители не могут пребывать постоянно в ситуации предельного интеллектуального напряжения. Поэтому даже самые образованные, отличающиеся высоким уровнем запросов, порой ищут переключения психической энергии, разрядки. Это и необходимо учитывать при определении программной политики.

Механизм проекции

Другой психологический механизм — механизм перенесения, или проекции. Речь идет о том, что раздражение или аффект, переживаемые кем то, могут получить ложную направленность. Вспомниму Грибоедова: «Ах! этот человек всегда причиной мне ужасного расстройства!» Но действительно ли именно этот субъект служит подлинным источником тех или иных болезненных

чувств? Или в силу различных психологических закономерностей в качестве виновника оказывается совсем другое лицо или обстоятельство?

Любое идеологически заангажированное искусство стремится персонифицировать «пагубную» силу, воплощая ее в образе конкретного человека или абстрактной сущности (дьявол, враг). Действительно культурная продукция нередко направляет психологическое напряжение по ложному адресу. В этом смысле средневековые судилища над «ведьмами» или политические процессы времен «маккартизма», отраженные в телевизионной продукции, эксплуатировали одни и те же пружины психической жизни людей.

В нацистской Германии было немало причин для общественного неудовольствия. Гитлер персонифицировал зло, он назвал виновниками всех болезненных процессов, происходящих в стране, евреев и коммунистов. Анализ его политических речей показывает, что, однажды назвав своих антиподов, он обычно говорил о них, прибегая к местоимению «они». «Они» — вы знаете, о ком я говорю» — вот излюбленная формула фюрера, которая неизменно вызывала реакцию аудитории.

Рейган, искавший в период первого президентского марафона социальную базу для неоконсервативной программы, объявил носителями зла безработных. В самом деле, безработный той поры жил неплохо. Он вовсе не перебивался с хлеба на кока колу, как утверждали наши международники. В результате в американском обществе выработался определенный социальный слой людей, которые сошли с дороги потребительской гонки. Рейган, обращаясь к избирателям, которым приходилось нести на себе бремя социальных расходов, изобличал тех, кто, пользуясь общественным пирогом, не участвовал в процессе созидания. А ведь такое поведение противно духу капиталистического общества, где ценность представляют инициативные, предприимчивые. Телевидение США мгновенно подхватило эту установку политического деятеля. В спектаклях появились персонажи безработных, воплощающих в себе все пороки бездельников. Обозревая телевизионную продукцию тех лет, американские социологи подчеркивали: Америка не может обеспечить былую динамичность развития из за безработных…

Перемены, которые произошли в нашей стране, освободив общество от оков показного единомыслия, активизировали и группы, взявшие на вооружение механизм проекции. Нашли виновников всех наших бед сторонники «Памяти», небезызвестная Нина Андреева, не поступаясь принципами, указала отступников, у которых чуть ли не в генах заложено неприятие социалистических ценностей. Рост национального самосознания в республиках кое кто попытался представить как злой рок в виде националистов, «штурмовиков» и т. д. Быстро отыскались «злые гении» и в речах г на Жириновского…

В пору стремительного развития телевидения американские телезрители полюбили серии мультипликаций, главным героем которых был мышонок Микки Маус. В начале этой фантастической серии мышонку все время не везло. Всюду его подстерегали невероятные опасности. Но однажды, совершенно случайно, Микки отведал некоего снадобья, придающего необыкновенную силу. С этой поры все изменилось. Обретя могущество, он стал верным защитником всех гонимых и обездоленных. Разглядев с небесной высоты какое нибудь бедствие, Микки, точно метеор, обрушивался на злодеев, спасая жертву в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях.

В этих сериях обыгрывался нехитрый набор однотипных ситуаций. Лукавые коты, кровожадные волки получали по заслугам каждый раз, как только намеревались обидеть мышат или овец. В каждой программе действие достигало остроты за счет одного и того же приема: злоумышленники были предельно близки к своей цели, но вездесущий Маус… Однако, несмотря на стереотипность образов и сюжетов, зрители не могли оторваться от зрелища…

Картины справедливой мести, заслуженного воздаяния доставляют аудитории острое чувство возбуждения и радости, заставляют переживать за гонимых и злорадно торжествовать над наказанным притеснителем.

Когда западногерманский культурфилософ Теодор Адорно обнаружил эффект сложного сплетения любви и ненависти к телевизионным персонажам, он с горечью пришел к выводу, что выявленные им и другими исследователями закономерности культурной продукции гарантируют неслыханные возможности для манипулирования сознанием. Если поведение человека определяется неконтролируемыми зонами психики, то манипулятор, минуя порог сознательности, может потакать стихийно складывающимся побуждениям, вызывать потребность в определенных наркотических эффектах и т. д.

Эксплуатация подавленных стремлений, массовое обслуживание фантазий, возникающих в голове человека, фабрикация иллюзий, утверждает Адорно, страшны не только тем, что опираются на бессознательные пласты психики. Беда в том, что в повседневной реальности немотивированные поступки воспринимаются зрителями и читателями, социологами эмпириками как следствие обдуманного решения, принятого индивидом. Они приобретают видимость вдумчивого и критического поведения, осуществляемого личностью. Таким образом, массовая культура не только деформирует представления аудитории, не только насаждает псевдокультуру. Она искажает, разрушает внутренний мир человека. Манипуляторы систематически имитируют сознательную жизнь личности, выдавая предрассудок за рассудок, аффект за трезвый выбор, немотивированный поступок за акт высокой общественной зрелости. Все это и порождает, как полагает Адорно, самое трагическое следствие — разрушение духовности, которое, как он отмечал, сопутствует всей современной культуре.

Изобличение телевидения, раскрытие его секретов, анализ социальных и культурных последствий манипуляторства начались не с Т. Адорно. Уже после работ видного немецкого философа Карла Ясперса такие умонастроения постоянно питали западную социально критическую мысль. Однако у многих авторов анализ этих процессов был достаточно поверхностным: подчеркивалось, что распространители массовой культуры вступили в заговор против аудитории, отказались от цивилизаторских намерений, погнались за коммерческим успехом.

Определенная заслуга Адорно состояла в том, что он пытался показать объективный характер многих явлений, связанных с манипуляторством. Он стремился, в частности, доказать, что в основе описанных процессов лежат социально психологические механизмы. Вот, скажем, сенсационный успех так называемых мыльных опер. Речь идет о радиосериалах, в которых рассказывалось о любовных приключениях, о криминальных историях, бытовых драмах и т. д.

Дело в том, что американская женщина, проводив мужа в офис, остается в состоянии известного одиночества. Ей нужен сублимационный эффект. И вот психологи подсказали радиомагнатам: в эти часы можно передавать спектакли, желательно серийные, в которых будут обыгрываться трогательные жизненные ситуации. Бедная, но добродетельная девушка работает в магазине. Однажды сюда заходит за запонкой сын миллионера.

Они полюбили друг друга, но сколько же препятствий возникло на пути этого всепроникающего чувства!

Эффект превзошел все ожидания. Радиослушательницы не только следили за судьбой радиогероев. Они подражали им. Если трогательная героиня вскользь проговаривалась, что моется мылом такой-то фирмы, то спрос на это мыло неслыханно возрастал. Отсюда и название феномена — «мыльные оперы». Спонсоры сами решали, какое мыло рекламировать. А оперы почему? Потому что по мелодраматическому эффекту сюжеты напоминали опереточные страсти.

Анализируя стереотипы телевидения, Адорно пришел к выводу, что эмпирическая социология, даже если она изучает механику политической мифологии, то есть явления заведомо иррациональные, все же обращается к человеку более или менее сознательному, способному размышлять, излагать свои доводы и соображения. Но как получить эмпирически достоверное знание о поступках или намерениях человека, если его поведение обусловлено совсем иными механизмами, неосознанными процессами?

По Адорно, духовная жизнь человека целиком определяется тиранией бессознательного. Индивид ищет в телевизионном зрелище не вечные истины, не повод для развертывания аналитических способностей, не глубокие художественные впечатления. Он тянется к телезрелищу под воздействием психологических влечений. В этом факте и скрывается, по мнению Адорно, тайна раздвоенности сознания, присущего личности. Так, отвергая насилие в качестве мыслящего субъекта, рядовой зрительнаходитвэкранныхпреступлениях привлекательное зрелище, искупительное освобождение от повседневных переживаний.

Механизм идентификации

Одна из глубинных потребностей человека, отмеченная Фром мом, — стремление к уподоблению, поиск объекта поклонения. Индивид, заброшенный в мир таинственных вещей и явлений, просто не в состоянии самостоятельно осознать назначение и смысл окружающего бытия. Он нуждается в системе ориентации, которая дала бы ему возможность отождествлять себя с неким признанным образцом.

Впервые такого рода механизмы рассмотрены в психологической концепции Фрейда, возникшей на основе патопсихологичес кого наблюдения, а затем они были распространены на нормальную духовную жизнь. Фрейд рассматривал идентификацию как попытку ребенка (или слабого человека) перенять силу отца, матери (или лидера) и таким образом уменьшить чувство страха перед реальностью.

Современные исследования позволяют значительно расширить представление об этом механизме. Мир человеческих переживаний чрезвычайно сложен. В основе таких эмоциональных состоянии, каклюбовь, нежность, сострадание, сочувствие, ответственность, лежит нечто такое, что неизменно предполагает взгляд не только на самого себя, но и на других. Ведь эти чувства по самому своему проявлению открыты, направлены на иной объект. Следовательно, глубинная потребность человека состоит в том, чтобы постоянно видеть перед собой какие-то персонифицированные образцы.

Разумеется, человек прежде всего ищет их в ближайшем окружении. Но оно так знакомо и подчас однообразно. Иное дело— экран. Здесь творится необычный, иногда эксцентричный образ, в котором зримо воплощаются мои собственные представления о естественности, нежности, глубине чувств. Вот, например, образ купринской колдуньи, созданный Мариной Влади (1955). Скуластая, с прозрачными глазами, она пронзила сердца миллионов людей. Образ так убедительно символизировал возвращение к естественности: вот она, босоногая, с распущенными по плечам белесыми прядями, настоящее дитя природы…

Человек стремится понять самого себя. Все эти попытки найти в себе специфически человеческое свойство или дать автохарактеристику отражают в конечном счете действие механизма идентификации. Но это чувство весьма редкий феномен. Оно — удел избранных… Пожалуй, лишь чисто теоретически можно представить себе такую личность, которая проникла в ядро собственной субъективности, постигла себя, создала внутренне устойчивый образ своей индивидуальности.

Гораздо чаще человек — существо мятущееся, постоянно меняющее собственные представления о самом себе. Он живет в мире напряженных и противоречивых мотивов, стремлений и ожиданий. Ему постоянно нужна опора, необходимо соотносить свое поведение с персонифицированным образцом. Девочки играют в «дочки матери». Это постоянно воспроизводимый, непреходящий ритуал игры. Идеал многих юношей персонифи "я цировался вДжонеЛенноне. Пустьзыбкая, но мода. Партийный работник стремится уподобиться вышестоящему… Кавалькады рокеров… Неформалы со своей эмблематикой… Люди пытаются выразить себя опосредованно, через систему сложившихся ритуалов, стереотипов, готовых образов.

На заре отечественного радиовещания пришла кому-то в голову мысль: а что если организовать в эфире уроки утренней гимнастики. Стал диктор призывать граждан начинать утро с бодрых телодвижений. Никто почему-то не торопился внять призывам диктора. Тогда решили поручить утренний комплекс самому популярному комментатору. Однако популярность гимнастики оставалась нулевой… Обратились к Николаю Гордееву. Из эфира полился звонкий, жизнерадостный голос. Встрепенулся народ, прислушался. Что такое? В воображении слушателей рождался прельстительный образ. Вот он — подтянутый, энергичный человек, убежденный в том, что жизнь прекрасна, когда утро начинается с гимнастики.

Николай Гордеев — кудесник, герой своего времени… Однако он никогда не занимался спортом. Любимым его занятием было возлежание на диване и отвлеченное размышление о жизни. Что делать, у каждого свои склонности. Фигуру тоже имел далеко не спортивную. А юных радиослушательниц чаровал воображаемым стройным станом, готовностью встретить утро прохладой, а рабочий день — героическими свершениями. Такой уже в эфире складывался образ…

Однажды в программе «Пионерская зорька» прозвучала фраза про эвенкийских мальчиков. Она мгновенно соткала в сознании ребят какой-то экзотический образ. Казалось бы, что тут феноменального? В стране есть и другие дети — буряты, казахи, удмурты. Но про этих, как оказалось, пока нам неинтересно. А вот эвенкийский мальчик — это вообще нечто удивительное. Со всех концов страны пошли на радио письма. Ребята писали эвенкий скому мальчику. Редакция целый год поддерживала переписку. Сколько новых тем появилось! А ведь об этом никто и не помышлял.

Почему образ не похож на свой прототип? Как происходит процесс отчуждения сущности от явленного на экране? Отчего конкретный человек на экране вдруг вызывает массовое возбуждение, а другой — совсем даже нет? В 1943г., например, американская радиозвезда Кэт Смит обратилась к слушателям с призывом приобретать военные облигации и добилась невероятного успеха. Миллионы женщин мгновенно отождествили себя с образом, который диктовался звучащим из приемников голосом и который одновременно вырастал из внутреннего мира каждой радиослушательницы.

Богатую актрису, не имеющую семьи, сочли за скромную и бережливую хозяйку, за мать, встревоженную опасностью, которая угрожает ее детям. Так что же, создатели передачи сознательно стремились к такой мистификации? Ничего подобного. Она возникла стихийно, в результате коллективного заблуждения слушателей. Случай с Кэт Смит, с ее радиомарафоном может до конца объяснить лишь реальная ситуация, сложившаяся в Америке в канун военного кризиса, когда миллионы смятенных людей искали спасения в символах семьи, дома, прочного домашнего быта.

Откуда в человеке влечение к персонифицированным идее, сообщению, образу? Да ведь он сам по себе, вне других, имеет весьма смутное представление о том, что он такое. Павел смотрит на Петра как в зеркало. Это мысль Маркса. Вне общества себе подобных человек и не подозревает, что красив, умен, талантлив. Обо всем этом он узнает через других, поскольку рядом живут некрасивые, неумные, неталантливые. Отталкиваясь от них, он создает образ самого себя. И других тоже…

Психика человека постоянно порождает процесс очеловечи вания. На земле, в небесах и на море она усматривает присутствие человека. Э. Фромм, обративший внимание на мультипликационную серию о Микки Маусе, пытался, как и Дцорно, разобраться в популярности образа мышонка. Американский исследователь сформулировал собственную концепцию телевизионного зрелища, пытаясь осознать его эффекты, раскрыть причины воздействия на психику. Так же, как и Адорно, Фромм применил к анализу телевизионной продукции социально психологическую методику.

Конечно, объяснить популярность серии мультипликаций, противоречивость восприятия этого зрелища (причудливое сплетение сочувствия и ненависти у зрителей), потребность в постоянном продолжении цикла можно было и по Адорно: рядовой индивид, сталкиваясь с суровой действительностью и переживая психологическое напряжение, ищет иллюзорное воплощенияесвоих побуждений. Ощущая себя песчинкой, человек стремится увидеть себя как более слабое, беззащитное существо в образе всесильного и удачливого. С другой стороны, он жаждет реванша, то есть унижения тех, кому завидует, кого считает «счастливчиками». Таким образом человек избавляется отболезненныхнапряжений >я^

либо путем фиктивного напряжения своих влечений (греза), либо путем агрессивного акта (фанатизм).

Однако в таком истолковании метафизики массовой культуры, по мнению Фромма, немало неувязок хотя бы потому, что весь анализ, по сути дела, здесь сводится к бесконечной регистрации различных проявлений эскапизма (уходе от реальности). Однообразное указание исследователя на то, что в культурной продукции можно обнаружить галлюцинаторные эффекты и сюжетику злодейства, не позволяет раскрыть содержание телевизионного зрелища более конкретно, детализированно.

Как же усовершенствовать этот анализ? Фромм разъясняет, что сплетение двух комплексов создает различные социально психологические типы. Следовательно, надо сделать еще один шаг на пути к анализу структуры культурной продукции — обратить внимание на всевозможные персонификации, порожденные психологическими механизмами. Фромм предлагает исследовать социальные характеры, образы различных общественных персонажей, в которых содержатся обобщенные представления о социально психологических типах восприятия.

У любого человека может происходить срыв духовной автоинтерпретации и замещение ее новой, фиктивной. Индивид, грубо говоря, перестает понимать, кто он такой, и пытается выйти из тупика с помощью полуфантастической ориентации на образ, пришедший с экрана. Подросток, подражающий Штирлицу, студентка, неожиданно воплотившаяся в вамп красавицу, бомж, вообразивший себя светским щеголем… Готовые стандарты нередко удовлетворяют психологические запросы зрителя.

Современная культура строится на учете важнейших социально психологических механизмов, истолкованных Фрейдизмом. Социальная практика, массовая культурная продукция обслуживают эти механизмы. Психоанализ дал наиболее подробную феноменологию восприятия культурной деятельности в современном мире. Однако он заслуживает критики в другом пункте, в стремлении представить данные механизмы в качестве общей модели культуры.

Литература

Библер B.C. От наукоучения к логике культуры. М., 1991. Борев В.Ю., Коваленко А. В. Культура и массовая коммуникация. М„ 1986.

М., 1991. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994

Гуревич П.С. Приключения имиджа. М., 1991. Додельцев Р.Ф. Концепция культуры 3. Фрейда. М., 1989. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992. Массовая культура: иллюзии и действительность /Под ред. Э.Ю.Соловьева.— М., 1975. Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. Очерки по истории и философии культуры.

Вопросы для повторения

1. Почему информационные процессы стали основой современной культуры?

2. Отчего современное сознание приняло фабричные формы?

3. Что такое механизм сублимации?

4. Возможна ли сублимация без проекции?

5. Каковы противоречия процесса идентификации?

6. В чем различие сублимации и катарсиса?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сегодня во всех институтах, университетах, колледжах читают новую дисциплину — культурологию. Она призвана восполнить тот пробел, который всегда и тем более еще недавно характеризовал общественную науку и систему образования. В своих социальных иллюстрациях мы крайне редко выходили в широкий мир культуры. Общественное рассуждение замыкалось узким горизонтом политики и идеологии. Обществоведы игнорировали тот очевидный факт, что любое обнаружение социальной динамики начинается именно как сдвиг внутри культуры, как результат новых ценностных ориентаций, как итог разносторонних социокультурных закономерностей.

Проведенный анализ показывает, что рассуждение о культуре может начинаться с описания культурных феноменов. Многообразие проявлений человеческого духа, жизненных и практических установок, прорывов в новое измерение исторического бытия рождает спектр индивидуальных форм культуры. Однако здесь сразу обнаруживается парадокс. Культура, выступая как нечто относительно целостное, тем неменее демонстрирует веер разноликих феноменов. В пространстве культуры эти артефакты нередко противостоят друг другу.

Расчленяющий пафос науки не стыкуется с универсальностью мифа. Религия рождает иное миропонимание, нежели, скажем, феномен техники. Триединый образ индуизма (тримурти), символизирующий творение мира, его существование и гибель, не имеет ничего общего с христианским истолкованием Троицы. Символические формы человеческого бытия — миф, язык, искусство, религия и другие — обладают предельной специфичностью.

Философ культуры располагает огромным количеством фактов. Они описываются в русле культурной антропологии, социологии культуры, теологии культуры, этнологии, культурфилосо фии, истории культуры. Однако добытая противоречивая эмпирия фактов далеко не всегда проясняет метафизические проблемы. Продвижение от одной культурной эпохи к другой существенно преображает панораму культуры.

Так рождается теоретическая потребность обнаружить некое единство культурного процесса, инварианты социодинамических моделей, архетипные ситуации, закономерности повторения и преображения постоянных компонентов культуры. С помощь философского умозрения осваивается разноликий человеческий опыт, возможности приобщения индивида к культурному космосу. Философия культуры пытается проникнуть в самые неожиданные и вечно возобновляемые парадоксы человеческого бытия.

Философия культуры, если абстрактно продумывать ее предназначение, действительно выступает в разных смыслах. Можно, например, требовать от философии культуры выставления идеала будущей культуры. Тогда культурфилософы на основании конкретных фактов культурного процесса вынуждены будут создавать условный образ опоэтизированной образцовой культуры. В этом случае культурфилософ призван обосновать общезначимую норму, которая позволила бы оценивать действительно существующие состояния культуры.

Ценности, которые конституируют культуру, рождаются из недр человеческого бытия. В этом смысле философ призван отыскивать ценности или демонстрировать способность их глу бинного^онимания и сопереживания. Но можно представить и иную ситуацию. Ценности могут создаваться культурфилософа ми. Этот ход мысли ведет к образу идеальной или заданной культуры. Но можно, судя по всему, выставить перед философией культуры более локальные цели. В частности, можно вменить культурфилософу задачу вживания в исторически преднаходи мую, данную культуру.

Однако станет ли такой анализ философским? Это возможно только в том случае, если генетические исследования психологического анализа, социологического сравнения и исторического развития будут иметь не самодовлеющее значение. Они будут служить лишь материалом для обнаружения той основной структуры, которая присуща всякому культурному творчеству во временном, сверхэмпирическом существе разума.

Между этими двумя разновидностями философии культуры возможен ряд промежуточных состояний. Дело в том, что нельзя построить идеальную модель культуры, не обращаясь к эмпирическому культурному опыту. Рано или поздно все равно возникнет вопрос о том, где реально может воплотиться искомый проект, как он может развиться из конкретного состояния культуры. С другой стороны, философское истолкование культуры неизбежно порождает прогностический аспект. Любой миг культуры, если он осмыслен исторически, сопряжен с размышлением о будущем его состоянии.

Эта проблема окажется более значимой, если соотнести ее с особенностями философско-исторического методА.Ведь представление о будущем того или иного культурного феномена зависит оттого, как мыслит культурфилософ, на какую методологию он опирается. Если культурфилософ толкует историческое развитие по образцу математического и абстрактного развития, то предвидение опирается на строгую закономерность. Цель прогресса принципиально дана уже в законе прогресса. Однако развитие можно представить совсем в других категориях. Его можно осмысливать как временно фактический процесс становления, который невозможно определить в понятиях. В этом случае можно рассуждать, разумеется, о направленности культуры. Но нет оснований считать, что культура непременно проследует до определенной точки, предусмотренной проектом. Здесь уже вступает в силу не познание, а исследовательская убежденность или его мировоззренческая позиция.

Философия культуры существует сегодня во множестве вариантов. Для отечественных исследователей актуальной становится задача разработки ее проблематики, ее различных вариантов. Рождается новое исследовательское направление, призванное восстановить утраченную богатейшую традицию русской религиозной философии.