Анапа - Кисловодск - кап-д'ай

Было раннее утро, когда мы пристали к молу Анапы. Город еще спал, и на молу никого не было. Мы все уселись на наших сундучках в ожидании нашей судьбы. Положение было не из приятных. Хотя город и был освобожден, но, как это часто случалось в тылу Добровольческой армии, банды, скрывавшиеся в горах и лесах, нападали по временам на эти освобожденные города, а войск для их охраны не было никаких… На разведку в город пошел офицер Мяч, командированный генералом Покровским сопровождать Великую Княгиню. Он должен был разыскать местного коменданта, узнать от него, каково положение города, и получить помощь в приискании помещения для Великой Княгини и для нас всех.

Анапа, упраздненная крепость в 30 верстах от устья реки Кубани, расположена немного к северу от Новороссийска, на восточном берегу Черного моря. Султан Абдул Гамид считается основателем этой крепости, построенной по его приказанию в 1781 году французскими инженерами. В последующие годы в войнах с Турцией Анапа несколько раз переходила из рук в руки, но осталась за Россией с 1860 года, когда крепость была упразднена. За последние годы Анапа стала курортом, и там была построена санатория.

Мы ожидали возвращения сотника Мяча более часа. Он вернулся с успокоительными известиями, что в городе полный порядок и никакой опасности нет. Нам посоветовали на первое время поселиться в единственной местной гостинице «Метрополь», куда мы и направились в сопровождении капитана Ханыкова, очень милого и услужливого офицера, который состоял при Великом Князе Борисе Владимировиче. В нашей группе кроме меня и моего сына были моя сестра и ее муж, барон А. Зедделер, Зина Рашевская, будущая жена Бориса, ее подруга француженка Мари и капитан Ханыков, раненый и потерявший глаз в последнюю войну.

Наша гостиница «Метрополь» оказалась скромной и довольно примитивной, притом разоренной при большевиках, в особенности уборные были в ужасном состоянии. Но комнаты были в приличном виде, не очень грязные, с кое-какой мебелью. Мы устроились как могли и были довольны тем, что есть крыша над головою, а остальное нам было безразлично. Хотя город и освещался электричеством, но огни тушили около 10 часов вечера, так что потом мы жили при свечках, покупавшихся в церкви, - других не было. Я на ночь ставила одну свечку в умывальник, для безопасности. Я очень боялась темноты и спала при свете.

Но потом мне стало не особенно уютно в гостинице. В соседней со мною комнате умер отец хозяина, и соседство покойника, которых я вообще очень боялась, меня пугало, особенно ночью. По старинному обычаю, после панихиды всех обносили кутьей, и все должны были отведать ее той же ложкой, что было негигиенично и неаппетитно. Я сделала вид, что пробую. Когда моего соседа похоронили, я немного успокоилась.

Ко всем испытаниям прибавилось еще одно: Вова заболел «испанкой», и я очень волновалась, не зная, найду ли доктора в таком захолустном городе. На мое счастье, в Анапе оказался прекрасный придворный доктор из Петербурга, Купчик, которого я пригласила лечить Вову, а потом он лечил и всех нас.

С нами приехал в Анапу в свите Великой Княгини Владимир Лазарев, с которым я когда-то познакомилась на маскированном балу. Он часто заходил ко мне, и мы вспоминали доброе старое время. Мы теперь вели грустную жизнь, и всякие развлечения были забыты. Володя Лазарев очень мило рисовал маленькие фантастические картинки. Одну такую картинку я до сих пор храню у себя на память.

Наш день начинался с утреннего кофе, который мы все ходили пить в маленькую греческую кофейню, где по стенам висели лубочные портреты Греческой Королевской семьи. По дороге мы лопали свежие чуреки, еще горячие. Нам подавали так называемый «греческий кофе», который готовится упрощенным способом: кофе, молоко и сахар варятся вместе - и получается довольно вкусный напиток, но с кофейной гушей. В будние дни мы пили по одному стакану и лишь по воскресеньям и праздничным дням позволяли себе роскошь выпить по второму стакану.

После утреннего кофе мы обыкновенно ходили гулять. Сперва отправлялись на мол посмотреть, не пришел ли какой-нибудь пароход, и узнать последние новости. Затем шли на базар, где можно было дешево купить очень красивые серебряные вещи.

Первые дни мы ходили завтракать и обедать в чудный ресторан «Симон», где был великолепный повар. Но так как денег у нас было мало и такой расход был нам не по карману, мы стали питаться в маленьком пансионе, который содержала одна дама, и ежедневно ели одно и то же блюдо - битки, которые были дешевыми и сытными. Один Вова ел вкуснее и больше.

У меня было всего-навсего два платья с собою, одно из них называлось парадное, так как я его надевала редко и только в парадных случаях, а второе состояло из кофточки и черной бархатной юбки, именно той, которую Катя-коровница украла у меня в первые дни революции, а потом вернула. От долгой и постоянной носки материя на коленях стала протираться, и в этих местах бархат порыжел.

Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи поместились с Великой Княгиней Марией Павловной в доме одного зажиточного казака, но каждый день приходили к нам чай пить и играть в «тетку». К чаю всегда приготовлялась закуска, которую особенно любил Борис, - раковые шейки в консервах.

По городу бродило много голодных собак, и я стала из сострадания их прикармливать чем могла. Скоро все собаки знали мой голос и бежали ко мне навстречу, как только я начинала их звать, и каждая имела свою особую кличку.

Я всю жизнь любила делать себе массаж, чтобы сохранить свою фигуру. Когда после переворота мне пришлось обходиться без массажа, для меня это было большим лишением. У меня всегда были хорошие массажистки, и я в этом отношении была очень избалованна. В Анапе я случайно нашла опытную массажистку - еврейку, очень милую и интересную женщину. Из-за своих политических убеждений она эмигрировала в Америку. Вернулась она в Россию после переворота, как большинство политических эмигрантов, звали ее Блум. Сперва она меня массировала прямо за гроши, а потом и вовсе даром. Не знаю почему, но она имела ко мне большое и искреннее влечение, хотя наши политические взгляды были совершенно противоположными. Во время массажа мы каждый раз спорили с ней на политические темы, она старалась убедить меня в правоте своих убеждений, а я своих. Но в конце концов я ее переубедила и перевела на свою сторону, после чего мы еще больше с ней подружились. Она подарила мне маленький горшочек с каким-то растением, говоря, что, пока оно будет расти, все вернется ко мне. Это растение я берегла как могла, привезла в Кисловодск, а потом и в Кап-д'Ай, где оно выросло в длинненькую ветку, которую приходилось подвязывать и прикреплять к стене, но потом оно почему-то погибло, вероятно переросло. Первое время Блум ни за что не хотела встречаться с Андреем и избегала его. Но потом она совершенно переменилась и стала относиться к нам обоим одинаково хорошо. Мы расстались с ней самыми лучшими друзьями. Когда мы переехали в Кисловодск, я продолжала получать от нее телеграммы, и она даже поздравляла меня с успехами Добровольческой армии. Это замечательно, если вспомнить, что она была политической эмигранткой, последовательницей Ленина и ученицей Плеханова, которого хорошо лично знала.

Огромною для всех радостью было известие, полученное вскоре по нашем прибытии в Анапу, что война окончена. Но с облегчением мы вздохнули лишь в тот день, когда союзный флот прорвал Дарданеллы и в Новороссийск пришли английский крейсер «Ливерпуль» и французский «Эрнест Ренан». Это было 10 (23) ноября. В этот день мы почувствовали, что мы больше не отрезаны от всего света.

К концу года, под Рождество, в Анапу приехал начальник английской базы в России генерал Пуль в сопровождении состоявшего при нем генерала Гартмана. Вся Анапа была заинтересована этим неожиданным визитом. Приехал он передать предложение английского правительства Великой Княгине Марии Павловне выехать за границу. Великая Княгиня отклонила это предложение, считая, что она находится в полной безопасности, и заявила о своем непреклонном решении покинуть пределы России лишь в том случае, когда другого выхода не будет. Этот ответ был оценен генералом Пулем. Затем он выразил свое мнение, что Андрею следовало бы поступить в Добровольческую армию, но Великая Княгиня категорически против этого восстала, заявив, что не было случая в России, чтобы члены Династии принимали участие в гражданской войне. Генерал Пуль это тоже отлично понял.

Весною 19-го года, после долгих поисков, я наконец нашла себе две комнаты, одну для меня и Вовы, другую для сестры с мужем, у священника Темномерова. Его старший сын, Володя, ровесник Вовы, оказался очень милым и талантливым. Он устроил нам однажды целое представление, изображая крайне удачно фокусника. На Пасху, к разговинам, он вылепил из масла бюст Государя. Все было хорошо, но клопы нас одолевали, и каждый вечер приходилось вступать с ними в борьбу. Было также много черных тараканов, существ куда более безобидных, нежели клопы, но в большом количестве все же довольно неприятных.

В марте Борис и Зина заявили о своем намерении покинуть Россию и в конце месяца уехали за границу. Борис Владимирович хотел уговорить уехать и Великую Княгиню, но она категорически отказалась, и решение Бориса ее страшно огорчило.

Когда Кисловодск был занят Добровольческой армией, я выписала оттуда свою горничную Людмилу и Ивана. Они умудрились спасти почти что все, что было оставлено нами на даче, когда мы бежали, и привезенные ими носильные вещи оказались более чем кстати, так как за полгода мы износили и белье, и одежду. Ивана я сразу же уступила Великой Княгине, так как у нее тогда не было мужской прислуги, и он оставался при ней до нашего приезда во Францию.

Двадцать девятого марта распространился слух, что к Анапе приближается какой-то военный корабль. Мы испугались, не идет ли красное судно, так как как раз в это время Крым был занят большевиками. Все бросились на мол. На горизонте были видны клубы дыма, но какой развевается флаг, что за корабль, разглядеть было немыслимо. Лишь в последнюю минуту выяснилось, что это английский крейсер. Подойдя довольно близко к берегу, крейсер бросил якорь, и от него отчалила моторная лодка с офицером и матросами в полном вооружении. Когда лодка причалила, сперва выскочили два матроса с ружьями наготове, видимо, посмотреть, что делается на молу, а за ними вышли два офицера и стали оглядываться по сторонам, не зная, что предпринять. К ним на выручку пришла мисс Кон, отлично владевшая английским языком, чтобы узнать, что им нужно, и помочь в качестве переводчицы. Тут выяснилось, что один из офицеров был командиром прибывшего крейсера. Он был прислан адмиралом Сеймуром, командующим английской эскадрой в Черном море, к Великой Княгине Марии Павловне и Андрею, чтобы их вывезти в Константинополь в случае, если Анапа будет в опасности. Его провели прямо к Великой Княгине, которой он доложил о полученных от адмирала указаниях. По словам Андрея, присутствовавшего при разговоре, Великая Княгиня просила передать адмиралу Сеймуру ее искреннюю признательность за присылку военного корабля, но в данное время она не видит никаких причин покидать Анапу, а тем более пределы России, и повторила то же, что ответила генералу Пулю, что покинет пределы России только в том случае, когда иного выхода больше не останется, а пока ее долг как русской Великой Княгини оставаться на территории России. Видимо, капитан был как моряк тронут таким пониманием своего долга и ответил Великой Княгине: «Это правильно». С ним тут же было условлено, что в случае опасности ему будет дано знать через Новороссийск, где постоянно находился английский корабль, а оттуда по беспроволочному телеграфу его найдут в любом месте. Было рассчитано, что в таком случае через двое суток он может быть в Анапе. Все это было записано тут же в точности, чтобы знать, кого и какой корабль вызывать. Крейсер назывался «Монтроз», а командовал им капитан Гольдшмидт. Он хотел пригласить Великую Княгиню на крейсер на чашку чая, но она отклонила приглашение. При ее слабых ногах ей трудно было садиться в шлюпку и взбираться на корабль. Но Андрей и свита Великой Княгини пошли с ним на мол, чтобы ехать на крейсер. По дороге в порт капитан рассказал Андрею, что, когда он получил от адмирала приказание отправиться в Анапу, ни адмирал, ни он не знали, в чьих она руках. Вот почему он бросил якорь далеко от берега и взял с собою вооруженный отряд матросов, и, кроме того, все орудия на корабле были приведены в боевую готовность на всякий случай. С Андреем пошли княжна Тюря Голицына, фрейлина Великой Княгини, Лазарев, а на молу капитан пригласил еще подошедшего к нему англичанина, преподававшего английский язык в морском корпусе, с его сыном.

«Монтроз» был в 2500-3000 тонн, легким крейсером (как называют военное судно, среднее между экскадренным миноносцем и крейсером), спущенным в 1918 году и развивавшим 43 узла хода. «Монтроз» был снабжен аппаратами по последним условиям тогдашней техники для борьбы с подводными лодками и довольно сильной артиллерией против аэропланов. Трапов для спуска в нижние палубы у него не было. На верхней палубе были лишь большие круглые отверстия, вокруг которых было написано, куда этот ход ведет. Внутри были совершенно отвесные железные лестницы, вделанные в стальную трубу. Мужчинам еще ничего, но дамам спускаться по отвесным лестницам было трудновато. Гости капитана спустились в то отверстие, где было написано: «капитанская каюта». Рядом были другие с надписями: «кают-компания», «офицерские каюты», «машинное отделение» и т. д. Когда они наконец спустились к капитану в его каюту, то очутились в роскошной квартире, обставленной чудной мебелью. Помещение капитана состояло из обширного кабинета, служившего в то же время столовой, с огромным письменным столом, мягкими кожаными креслами и шкапом для книг. На видном месте стоял сундук с секретными документами. Командир пояснил, что в случае гибели крейсера первым долгом он должен выбросить за борт этот сундук, чтобы неприятелю не попались в руки секретные бумаги. Рядом была очень уютная спальня с настоящей кроватью, обширная ванная и уборная. Далее была буфетная, где в шкапах находилась посуда и хрусталь. Все было шикарное и красивое. Пока готовился чай, гости разбрелись по каюте, любуясь давно не виданной ими роскошью. Капитан отозвал Андрея в сторону, чтобы никто не подслушал, и спросил его, как он думает, погиб ли Государь в Екатеринбурге или нет. Андрей ему ответил, что у него нет никаких данных, подтверждающих или отвергающих это, но он надеется, что они могли быть спасены. О спасении Государя действительно ходило столько правдоподобных слухов, что невольно верилось в возможность этого и думалось, что большевики нарочно распространяют слух о гибели. В таком случае, ответил капитан, позволите ли вы мне выпить за здоровье Государя Императора? Андрей ему ответил, что ничего против не имеет. Тогда капитан приказал подать шампанское, и, когда всем раздали бокалы, он торжественно провозгласил тост за здравие Государя Императора. В ответ на этот тост Андрей провозгласил тост «за Короля». Этот жест капитана толковался потом на все лады. Даже у Андрея закралось сомнение, не знает ли капитан больше того, нежели хотел или имел право сказать. Во всяком случае, тост капитана ясно доказывает, что в тот момент он сам не верил в гибель Государя и не имел официального подтверждения. Потом мы узнали, что большевики, боясь всеобщего негодования, старались скрыть убийство Государя и сами распространяли слухи, будто он был похищен «белобандитами».

В мае, когда весь Северный Кавказ был окончательно освобожден от большевиков, было решено, что мы переедем обратно в Кисловодск.

Обратное путешествие было опять организовано генералом Покровским, который прислал одного офицера и десяток казаков из своего конвоя, чтобы охранять Великую Княгиню и Андрея во время следования в Кисловодск.

Двадцать четвертого мая (6 июня) мы покинули Анапу, прожив в ней семь месяцев. В Анапе не было железной дороги, и мы сели в поезд на станции Туннельная, куда доехали в экипажах. Там нас ожидали приготовленные заранее вагоны, в которых мы и поместились в ожидании поезда. Не помню, когда в точности мы двинулись в путь. На каждой остановке у дверей вагонов стояли часовые, дабы никто в них не залез. В Кисловодск мы прибыли 26-го в 3 часа утра. В пути были все же кое-какие осложнения. Только благодаря присутствию офицера, приставленного генералом Покровским, мы добрались так скоро, иначе бы мы стояли долгие часы на каждой узловой станции. Я поместилась на своей прежней даче.

Жизнь в Кисловодске была совсем нормальная и беззаботная. Я бы сказала больше - то был пир во время чумы. Грустно. Добровольческая армия победоносно наступала, мы все думали, что Москва будет вскоре взята и мы возвратимся по своим домам. Этой надеждой мы жили до осени, когда стало ясно, что все обстоит далеко не так благополучно, как мы предполагали. Белые начали отходить.

В первых числах декабря заболел сыпным тифом адъютант Андрея, полковник Федор Федорович Кубе, наш верный друг, на деле доказавший свою преданность и любовь Андрею. Он жил на даче, где проживали Великая Княгиня и Андрей. Его присутствие представляло опасность для всех, но никто не хотел отправлять его в госпиталь. Он проболел почти что две недели. Спасти его, несмотря на уход, не удалось, и 20 декабря (2 января) рано утром он скончался. Кончина Кубе была для Андрея большой потерей и огромным горем. Он был при Андрее более десяти лет. Все, кто его знал, любили его и оплакивали. Он был редкой души и сердца человек, 22-го его похоронили на местном кладбище с воинскими почестями и хором трубачей. Успели мы лишь поставить на могиле белый деревянный крест с датами дня рождения и кончины: «29 окт. 1881 г. - 20 дек. 1919 г.». Ему было всего тридцать восемь лет.

В самый канун Рождества были получены очень тревожные сведения о положении на театре военных действий, и мы сразу же решили покинуть Кисловодск, дабы не застрять в мышеловке, и отправиться в Новороссийск, откуда, в случае надобности, легче было уехать за границу. С болью в сердце Андрей и его мать вынуждены были решиться покинуть Россию.

Не буду описывать последние дни в Кисловодске, укладку, сборы, прощания, панику, охватившую всех жителей. Когда и как мы сможем уехать, мы в точности не знали. Впереди была полная неизвестность, на сердце тяжелое чувство, нервы были напряжены до последнего предела.

Наконец после бесконечных хлопот все было более или менее налажено, и 30 декабря около 11 часов вечера мы отправились на вокзал. Военные власти приготовили два вагона, один первого класса, довольно-таки по тем временам приличный, для Великой Княгини и некоторых знакомых, больных и с детьми, и другой - третьего класса, куда я поместилась с сыном и другими беженцами. В другой половине этого вагона поместилась прислуга Великой Княгини и кухня. Мой Иван догадался захватить из дома маленькую плитку, пристроил ее в вагоне с трубой, на ней его жена все время нам готовила. Сестра заболела тифом перед самым отъездом и была помещена в вагоне первого класса в отделении, которое ей уступил Андрей.

Поезд всю ночь простоял на вокзале, и лишь в 11 часов утра следующего дня, 31 декабря, мы наконец двинулись в путь. До последней минуты к нам в вагон все лезли новые и новые беженцы, умоляя их взять с собою. На всех станциях была та же картина общей паники. Вагоны брались с бою, у всех была одна мысль: бежать, бежать от большевиков.

Около 3 часов дня мы добрались до станции Минеральные Воды, где, неизвестно почему, простояли до утра. С нашим поездом в шикарном салон-вагоне ехала жена Шкуро. Вагон ее был ярко освещен, и можно было видеть богато убранный закусками стол.

На этой стоянке мы и встретили Новый, 1920 год. Когда наступила полночь, поместившаяся с нами в вагоне семья Шапошниковых вытащила откуда-то бутылку шампанского, и мы, грязные, немытые, сидя на деревянных скамейках, справляли встречу Нового года и старались друг друга подбодрить надеждами на лучшее будущее, хотя у всех на душе было очень тяжело. Рухнула вера в Добровольческую армию и в ее бездарных вождей…

Лишь в 3 часа утра 1 (14) января 1920 года мы двинулись дальше и только 4 (17) января прибыли в 9 часов утра в Новороссийск после бесконечных остановок на станциях и разных других осложнений.

В Новороссийске мы прожили шесть недель в вагоне, пока наконец смогли уехать. Осложнений было масса: то нет парохода, то он слишком мал, то он идет только до Константинополя, то на нем случай сыпного тифа, то требовали неимоверно высокую плату. А мы все живем в нашем вагоне. Стало ужасно холодно, дул норд-ост, и стоило неимоверных трудов отапливать вагон. Для этого наши люди пилили старые телеграфные столбы, всюду валявшиеся около вагона. Кругом свирепствовал сыпной тиф, и опасность заразы была большая, в особенности на вокзале, куда приходили санитарные поезда, полные больных, а часто и умерших в пути. То и дело слышали, что то один, то другой из наших знакомых здесь скончался. Наконец генерал Н. М. Тихменев, который заведовал всеми железными дорогами, как-то зашел ко мне и, увидав, в каком ужасном вагоне я живу, дал мне прекрасный салон-вагон, где мы разместились с полным комфортом. Диваны на ночь превращались в кровати, была чистая уборная, одним словом, нам казалось, что мы живем во дворце, даже было электрическое освещение. С едой было трудно, провизии в городе было мало. Лишь раз Андрею удалось получить разрешение закупить провизию в английской кантине, и он принес нам чудные бисквиты и какао, что было в то время роскошью.

Мы тут повстречали много знакомых, которые, как и мы, жили в ожидании возможности ехать дальше. Все направлялись в Константинополь, где доставали себе визы и ехали дальше.

Я как-то вышла в город и встретила печальную процессию. Хоронили молодого графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова, умершего от сыпного тифа. На повозке лежал простой гроб, а за ним шла его красивая вдова, графиня Ирина, рожденная Лазарева. Убогость похорон и горе вдовы произвели на меня глубокое впечатление, которое до сих пор не изгладилось из моей памяти.

Задержка с нашим отъездом произошла главным образом из-за того, что не было подходящего парохода, который шел бы прямо во Францию или в Италию. Все пароходы шли только до Константинополя, где приходилось сходить на берег, поселяться в гостинице, получать визу и ждать парохода. Великая Княгиня хотела ехать без остановки в Константинополь. Начальник английской базы в Новороссийске также советовал подождать немного, пока не подойдет соответствующее судно. Наконец нам сообщили, что ожидается итальянский пароход, который пойдет обратным путем прямо до Венеции, лучшего искать было нечего. Вскоре он прибыл и оказался пароходом «Семирамида» итальянского «Триестино-Лойд».

Тринадцатого (26) февраля 1920 года мы все стали на него грузиться. В этот день мы покинули Русскую землю, так как перешли на итальянский пароход, хотя еще оставались в пределах русских вод. После всего нами пережитого каюта первого класса нам показалась невероятной роскошью. Чистое белье, удобные кровати, ванны, уборные, парикмахер - всего этого мы не видели месяцами. Но когда мы впервые вошли к обеду в столовую, мы просто глазам своим не верили: столы накрыты чистыми скатертями, тарелками и приборами ножей, вилок и ложек, все, чего мы уже веками не видели. Мы даже все ахнули от восторга и радости, что наконец вернулись к цивилизованной жизни. Но мы были несколько сконфужены, садясь за стол в таком ободранном виде, в каком мы все были. Когда шикарно одетые лакеи нам стали подавать обед, массу вкусных блюд, мы окончательно замерли от восторга, контраст с только что пережитым был уж слишком резок. Если к этому еще прибавить чувство безопасности от большевиков, то можно себе представить наше настроение.

Мы простояли в порту еще шесть дней до отхода, все грузили разные товары, и паровые лебедки гремели день и ночь без перерыва. Рабочие перекликались на каком-то международном портовом жаргоне, как мне потом обьяснили. То и дело было слышно: «вира по майна», что, кажется, обозначало: «спускайте помаленьку».

Тут не обошлось без некоторых забавных сцен. Хотя пароход стоял в порту у пристани и его, конечно, не качало, но на воде всегда бывает маленькое покачивание корабля, едва заметное, но для людей, страдающих морской болезнью, все же чувствительное. За первым обедом в ресторане вокруг Великой Княгини Марии Павловны сидело много дам со своими дочерьми, ехавшими с нами, и среди них некоторые страдали морской болезнью. Они стали, одна за другой, проситься уйти к себе, так как плохо себя чувствовали. Тогда Великая Княгиня, которая никогда не болела морской болезнью и ее не признавала, обратилась к ним и заявила, что морская болезнь - болезнь горничных и результат дурного воспитания. Эффект получился тот, что дамы, которые себя плохо чувствовали, говорили, будто забыли в каюте платок или что-нибудь другое, лишь бы был приличный предлог, и не решались больше ссылаться на морскую болезнь, другие же предпочитали оставаться в своей каюте, но многих это действительно излечило.

На шестой день «Семирамида» отчалила и мы покинули Новороссийск. Это было 19 февраля (3 марта), как раз в день освобождения крестьян Императором Александром II в 1861 году.

Мы начали отчаливать от мола под вечер, маневрирование было довольно сложное из-за массы стоящих в порту кораблей. Картина была очень красивая благодаря сотням огней на всех кораблях кругом. Мы стали медленно выходить из порта, миновали наружный мол и вышли в открытое море. Огни флота и Новороссийска стали понемногу скрываться, и мы погрузились в ночную темноту, мирно покачиваясь на волнах. Мы должны были следовать берегом по маршруту: Новороссийск, Поти, Батум, Трапезунд, Керасун, Орду, Самсун, Инеболу и Константинополь.

Я скоро познакомилась с нашим капитаном, уже пожилым человеком, кажется чехом по происхождению. Звали его Григорий Браззрванович. У меня сохранилась его фотография, снятая на пароходе, которую он мне подарил и подписал. Он меня часто приглашал на капитанский мостик, что было знаком особого внимания, так как пассажирам доступ туда был запрещен. Он также заходил ко мне в каюту. Когда мы стали приближаться к Босфору, он пригласил меня на мостик посмотреть, как мы будем входить в пролив. По его словам, картина при восходе солнца очень красивая. Было еще совершенно темно, когда я пришла на мостик, а когда стало светать, мы очутились в утреннем тумане, и мало что видно было, как вдруг из тумана вылез огромный силуэт английского дредноута, на всех парах державшего курс также на Босфор. Он прошел очень близко от нас, и наше 5000-тонное судно казалось маленькой шлюпкой в сравнении с морским гигантом. Из-за тумана вход в Босфор ничего красивого не представлял.

Двадцать восьмого февраля (12 марта) мы вошли в Босфор и бросили якорь в карантинной бухте, где всех пассажиров и команду свезли на баркасах на берег и по пятнадцать человек вводили в дезинфекционные камеры. Там всем предлагали раздеться: деньги, драгоценности, кожаные вещи, пояса и сапоги мы должны были завернуть в узелок и имели право держать при себе, а белье и платье отправляли в паровые камеры. Температура в камерах была настолько высока, что все кожаное, как пояса на штанах, сгорало. Пока мы мылись под душами, вещи подвергались дезинфекции, и когда мы выходили из душа, их нам уже возвращали еще совершенно горячими. Все это длилось довольно долго, пока все прошли через души. Мы вернулись на пароход около 5 часов дня. На следующий день, 29 февраля (13 марта), мы пошли на Константинополь, где бросили якорь, а к вечеру, после санитарного осмотра, наш пароход был поставлен к пристани, но на берег никого еще не пускали.

Картина была замечательная по количеству военного флота, сосредоточенного в Константинополе. Мы насчитали семь английских супердредноутов, не говоря о более мелких судах всех наций. В особенности вечером было красиво, когда все корабли блистали тысячами огней.

На следующий день, 1 (14) марта, в воскресенье, мы сошли на берег, походили по городу, накупили рому и водки и вернулись обратно, так как проводник, который должен был показать город, не приехал. Днем ко мне зашла Лиля Лихачева, которая застряла в ожидании визы. Вечером мы справляли канун моих именин и пили шампанское.

В понедельник мы осмотрели собор Св. Софии, могилу Султана Махмута, Абдул Гамида, мечеть Ахмета и Сулеймана и закончили осмотром базара. Вечером у меня в каюте праздновали мои именины.

Один раз мы поехали осматривать знаменитое кладбише «Онуп», воспетое Пьером Лоти. В Константинополе мы получили французские визы и сейчас же послали телеграмму в Кап-д'Ай о нашем скором приезде.

Пятого (18) марта, в четверг, в 3 с половиной часа дня наш пароход отошел от пристани и стал на рейде. После проверки паспортов, в 8 часов вечера, мы покинули Константинополь, направляясь на Пирей. На следующее утро мы проходили мимо Галлипольского полуострова, видели издали братскую могилу пяти тысяч английских и французских солдат. У самого берега лежал полузатопленный французский крейсер, пытавшийся геройски прорваться в Дарданеллы, и целый ряд военных транспортов. Капитан нашего парохода говорил нам: «А сколько лежит под нами, в глубине пролива, еще военных судов - не менее двадцати шести».

Седьмого (20) марта мы пришли в Пирей, и все, кто мог, сошли на берег, чтобы съездить в Афины. Я осталась, но Вова воспользовался этим случаем. Он успел осмотреть Акрополь и все, что вокруг. В 12 часов надо было быть обратно на пароходе, который сейчас же ушел дальше. В 3 часа дня начали проходить Коринфский канал, такой узкий, что казалось, будто пароход еле может его пройти. Он был всего 5 километров длины, но надо было очень осторожно идти самым малым ходом. Потом заночевали в Патрасе.

Во время нашего морского путешествия от Новороссийска до Венеции мы находились в постоянной опасности наткнуться на плавучую мину. Капитан нашего парохода предупредил нас об этом. На носу парохода днем и ночью дежурил матрос, который должен был следить, не видна ли на воде мина. Еще днем мину можно заметить, но мы все очень сомневались, чтобы он мог что-либо видеть ночью. В Черном море два раза будто бы встретили плавучую мину. Верно ли это было, не знаю, но так нам говорили. Что эта опасность была очень реальна, свидетельствуют постоянные несчастные случаи. Другую опасность представляли минные заграждения у всех больших портов. Правда, капитану давали точные данные о месторасположении минных заграждений, и днем по буйкам и створам можно было определить точно, какой курс держать. Но ночью это было невозможно, так как все маяки и портовые огни были потушены, поэтому ночью в порты мы не входили. При приближении к Венеции мы стояли на мостике, и капитан объяснял нам все сигналы, обозначавшие минное поле. Наш пароход шел все время ломаной линией, меняя курс часто и резко. Тут мы все действительно видели плавучую мину - небольшое черное пятно на воде. Говорили, будто их тысячами сорвало со дна морского. Их, конечно, старались вылавливать, но еще долгое время эти мины причиняли много хлопот пароходам, и много было еще несчастных случаев из-за них. Минные поля были скоро уничтожены, но часто противник бросал мины в неизвестных районах моря, не нанесенных на карты. Когда мы вышли из последнего минного поля и подходили к самой Венеции, то все невольно вздохнули - опасность наконец миновала.

Десятого (23) марта, когда солнце уже начало заходить, вдали мы увидели первые очертания Венеции, верхушку Кампанильи и других церквей. Колокола звонили к вечерней молитве, и мало-помалу Венеция стала показываться во всем своем величии и блеске. Те, кто любят Венецию, поймут, что чувствуешь, когда подходишь к ней. Мы это ощущали еще сильнее после всего пережитого. Ровно в восемь часов вечера наш пароход бросил якорь против Дворца Дожей.

Девятнадцать лет назад я была здесь с Андреем, и какими мы были тогда молодыми, веселыми, радостными и влюбленными. Мы решили вспомнить старину и пойти поужинать в ресторан «Иль Вапоре», где мы тогда часто ели. Андрей обещал нас туда довести, так как он уверял, что отлично помнит дорогу. Мы все сошли на берег, сделали обход площади Святого Марка и пошли по направлению к ресторану. Андрей, несмотря на прошедшие с тех пор годы, действительно прекрасно нашел дорогу. Но перед тем как войти в ресторан, мы должны были решить несколько вопросов: во-первых, каким капиталом мы все вместе располагали, то есть я, Андрей, Юля и Али. Набралось немного, но мы надеялись, что на холодный ужин и бутылку вина этого хватит. Второй вопрос был, пустят ли нас в наших потрепанных костюмах. После этого совещания, набравшись храбрости, мы вошли. Многие из сидевших в ресторане были хорошо одеты, но многие были не лучше нашего. Главное, нас пустили и мы выбрали самый укромный уголок, как вдруг увидели надпись, что пальто просят снимать. Вова, который один остался в пальто, решительно отказался его снять, так как под низом он был действительно очень плохо одет, но его оставили в покое. Мы тщательно изучили меню и цены и нашли, что можем отлично позволить себе холодный ужин и бутылку шипучего «Асти Спуманте». Чтоб поднять свой кредит в глазах прислуги и внушить к себе доверие, Андрей положил на стол свой золотой портсигар так, чтобы все его хорошо видели. Весь ужин, довольно сытный, нам стоил всего-навсего 38 лир.

На следующий день, утром 11 (24) марта, мы покинули наш пароход «Семирамиду», на котором прожили 28 дней. На память я подарила капитану пару запонок от Фаберже, которые Андрей каким-то чудом спас.

Благодаря хлопотам нашего консула нам дали экстренный поезд, который во втором часу дня отошел со станции Венеция. Вечером мы проехали Милан, где на вокзале обедали, и 12 (25) марта, около шести часов утра, переехали французскую границу у Вентимилльи, а в 7 часов 59 минут утра поезд остановился на станции Кап-д'Ай, где мы все вылезли из вагонов и выгрузили наш багаж: я, Вова, Юля, Али, Людмила и Иван. Вот мы все и вернулись обратно после шести лет отсутствия.

Хотя я послала две телеграммы о нашем приезде, одну еще из Константинополя, а другую из Бриндизи, где я точно указала день приезда, однако никого на вокзале не было, чтобы нас встретить. Это меня очень удивило. Так как за все время войны я сведений не имела, что сталось с виллой, то я решила послать Вову вперед на разведку. Но он долго не возвращался, и мы пошли сами и только что стали подыматься в гору, как Вова бежит к нам навстречу с радостным криком, что все в порядке и нас там ждут. Оказалось, что, когда Вова пришел на виллу, в кухне работала, убирая посуду, наша старая Антуанет, которая у меня и раньше работала на кухне. Она Вову сразу узнала и сказала, что как только первая телеграмма из Константинополя была получена, они сразу приступили к уборке виллы, но вторую они не получили, и потому никто и не пошел нас встречать. Наша кухарка Марго работала на соседней вилле, а Арнольд, которого я никак не ожидала здесь встретить, умудрился выбраться из России как швейцарский подданный, прибыл сюда и в ожидании нашего возвращения нанялся на соседней вилле. Пока Вова бежал обратно, навстречу нам, Антуанет побежала предупредить Марго и Арнольда, и когда я вошла к себе на виллу, то они все уже были там, чтобы меня приветствовать. Они жалели, что не успели еще прибрать как следует виллу к моему приезду.

Андрей должен был проводить Великую Княгиню до Канн, где были заказаны для нее комнаты в гостинице «Grand Hotel», и вернулся обратно к обеду.

Итак, мы были опять вместе на моей вилле «Алам». Хотя горестно не хватало дорогих сердцу, все же я была счастлива, что я снова у себя с моими близкими на моей вилле «Алам».

Теперь начинается наша жизнь в эмиграции.