Одиннадцать лет на нескольких страницах

Название главы говорит о том, что в ней очень кратко будут изложены приключения Уильяма Гая и его товарищей, последовавшие за гибелью английской шхуны, и их жизнь на острове Тсалал после исчезновения Артура Пима и Дирка Петерса.

Очутившись в пещере, Уильям Гай и трое моряков — Тринкл, Робертс и Ковен — вернулись к жизни. Причиной слабости этих несчастных, поставившей их на грань гибели, оказался голод. Проглотив немного пищи и выпив по нескольку чашек горячего чая с виски, они очень скоро пришли в себя.

Не стану описывать волнующую сцену, растрогавшую нас до глубины души, когда Уильям узнал наконец своего брата Лена. Наши глаза наполнились слезами, а губы сами собой зашептали слова благодарности Провидению. Позабыв об испытаниях, которые нам сулило будущее, мы всецело отдались радости этой встречи, понимая при этом, что появление лодки у берегов Земли Халбрейн может принести коренную перемену в нашей участи…

Надо сказать, что, прежде чем начать свой рассказ, Уильям Гай выслушал историю наших злоключений. Теперь он знал все, о чем ему не терпелось узнать, — и о нашей встрече с трупом Паттерсона, и о плавании нашей шхуны к острову Тсалал, и об ее отплытии дальше на юг, и о кораблекрушении, и об айсберге, и об измене части экипажа, бросившей нас в этом пустынном краю.

Ему было рассказано также о том, какими сведениями об Артуре Пиме располагал Дирк Петерс и на какие хрупкие предположения опиралась надежда метиса разыскать друга, гибель которого вызывала у Уильяма Гая не меньше сомнений, нежели участь остальных моряков с «Джейн», раздавленных камнями вблизи деревни Клок-Клок.

Выслушав все это, Уильям Гай поведал нам о событиях тех одиннадцати лет, что он провел на острове, Тсалал.

Как помнит читатель, 8 февраля 1828 года экипаж «Джейн» ни капельки не подозревая жителей Тсалала и их вождя Ту-Уита в недобрых замыслах, высадился на берег, дабы прибыть в деревню Клок-Клок, успев, однако, подготовить к обороне шхуну, на которой оставалось шесть человек.

Высадившихся, считая самого капитана, старшего помощника Паттерсона, Артура Пима и Дирка Петерса, набралось тридцать два человека; все были вооружены ружьями, пистолетами и кинжалами. Шествие замыкал пес Тигр.

При подходе к узкой горловине, ведущей к деревне, группа разделилась: Артур Пим, Дирк Петерс и матрос Аллен забрались в расселину, навечно сгинув для своих товарищей.

Спустя короткое время произошел толчок чудовищной силы. Ближайший холм рухнул целиком, погребая под собой Уильяма Гая и двадцать восемь его спутников. Двадцать два человека были раздавлены на месте, и место обвала навечно стало их могилой. Однако остальные семеро, чудесным образом укрывшиеся в большой яме, остались целы. Это были Уильям Гай, Паттерсон, Робертс, Ковен и Тринкл, а также Форбс и Лекстон, погибшие в дальнейшем. Что касается Тигра, то оставшиеся в живых не знали, погиб он под камнями или избежал смерти.

Уильям Гай и шестеро его товарищей поторопились выбраться из темной ямы, где нечем было дышать. Первой их догадкой, совсем как у Артура Пима, была мысль о землетрясении. Однако им вскоре открылось, что миллионы тонн земли и камней, заполнивших овраг, — результат искусственного обвала, устроенного Ту-Уитом и туземцами.

В их холме, точно так же как и в холме слева, существовали лабиринты, пройдя которыми Уильям Гай, Паттерсон и все остальные оказались в выемке, куда обильно проникали воздух и дневной свет. Наблюдая за морем, они видели нападение на «Джейн» шестидесяти пирог, видели, как сопротивлялись шесть моряков, оставшиеся на борту, видели захват шхуны дикарями и взрыв, стоивший жизни доброй тысяче туземцев, после которой на воде остались одни обломки.

Ту-Уит и его воины были разочарованы: их инстинкт мародеров не мог быть теперь удовлетворен, ибо от корпуса, оснастки и груза судна остались никому не нужные доски. Рассчитывая похоронить весь экипаж под обрушившимся холмом, они не догадывались, что кто-то мог спастись. По этой причине Артур Пим и Дирк Петерс по одну сторону оврага и Уильям Гай со своими людьми по другую смогли так долго прожить в лабиринтах, питаясь выпями, которых легко было поймать, и орехами, в изобилии произраставшими на склонах холма. Для добывания огня они наловчились тереть мягкие кусочки дерева о твердые, благо что древесины вокруг было хоть отбавляй.

Как известно, после недели в лабиринте Артур Пим с метисом ухитрились выбраться на волю, спуститься к берегу, завладеть пирогой и отплыть с острова Тсалал. Уильям Гай и его спутники провели в лабиринте гораздо больше времени.

Спустя три недели капитан «Джейн» и его товарищи истребили всех птиц, которыми доселе питались. Чтобы не погибнуть от голода (жажда им не грозила, ибо в лабиринте обнаружился источник), оставалось единственное средство: добраться до берега и попытаться выйти в море на туземной лодке. Куда бы они направились и что бы с ними стало без провизии?.. Тем не менее они наверняка попытали бы счастья, спустись хотя бы на несколько часов ночная тьма. На их беду, время, когда солнце восемьдесят четвертой широты прячется за горизонт, еще не наступило.

Вполне возможно, что смерть положила бы конец всем их страданиям, если бы не последующие события.

Как-то утром — дело было 22 февраля — Уильям Гай и Паттерсон беседовали у выемки, из которой можно было обозревать окрестности. Они обсуждали, как выжить дальше всемером, ибо единственной доступной им пищей остались орехи, от которых у всех развились головные боли и расстройство кишечника. Их — взорам предстали огромные черепахи, которыми кишела прибрежная полоса. Но как было до них добраться, если берег с черепахами делили сотни туземцев, занимавшихся повседневными делами и вопивших свое излюбленное «текели-ли»…

Неожиданно толпу охватило смятение. Дикари бросились врассыпную. Многие попрыгали в лодки, словно им угрожала страшная опасность… Что же стряслось? Вскоре Уильям Гай и его спутники нашли объяснение паники, воцарившейся на берегу.

Какое-то животное набросилось на туземцев, кусаясь и норовя вцепиться в горло замешкавшимся, при этом громоподобно рыча. Зверь был один, и они вполне могли бы прикончить его, взявшись за камни и за луки со стрелами… Отчего же сотни туземцев испытали ужас, почему обратились в бегство, не пытаясь защититься от рассвирепевшего зверя?..

Все дело в том, что животное было покрыто белой шерстью, и при виде его жителей острова Тсалал охватила свойственная им паника, рождаемая белым цветом… Невозможно представить, с каким отчаянием они голосили свое «текели-ли», «анаму-му» и «лама-лама»!

Каково же было изумление Уильяма Гая и всех остальных, когда они узнали в грозном звере пса Тигра!..

Да, это был Тигр, спасшийся из-под обрушившихся в пропасть камней и спрятавшийся в глубине острова. Пробродив несколько дней вокруг деревни Клок-Клок, он принялся сеять ужас среди дикарей.

Читатель помнит, что однажды, попав в трюм «Дельфина», бедный пес едва не взбесился. На этот раз бешенство сделало свое дело, и он был готов перекусать все население острова…

Перед лицом такой беды дикари, в том числе сам Ту-Уит и вампу, главные вельможи острова, стали уносить с Тсалала ноги. Вскоре опустел весь остров, включая самые отдаленные его уголки, и не было такой силы, которая сумела бы удержать дикарей!..

Часть туземцев не уместилась в пирогах и вынуждена была остаться на Тсалале; кое-кто был искусан Тигром, и через какое-то время среди дикарей вспыхнула эпидемия бешенства. И тогда — о ужас! — они стали кидаться друг на друга и рвать друг друга зубами… Кости, найденные нами вблизи деревни Клок-Клок, и были останками этих несчастных. Уже одиннадцать лет белели они там на ветру!..

Что касается злосчастного пса, то он забрался в дальний угол острова, где и издох. Дирк Петерс обнаружил его скелет с ошейником, на котором навечно осталась надпись «Артур Пим».

Вот какая катастрофа — вполне под стать гениальной фантазии Эдгара По — стала причиной бегства жителей с острова Тсалал. Укрывшись на островах юго-западной оконечности архипелага, дикари навечно прокляли остров Тсалал, где «белый зверь» сеял ужас и гибель…

Дождавшись, пока эпидемия бешенства покончит с последними туземцами, Уильям Гай, Паттерсон, Тринкл, Ковен, Робертс, Форбс и Лекстон покинули постылый лабиринт, где им грозила голодная смерть.

Как же эти семеро просуществовали на острове столько лет? Жизнь их оказалась не столь тяжела, как можно было бы вообразить. Они кормились растительностью, обильно произраставшей на плодородной островной почве, и мясом домашних животных. Единственное, чего им недоставало, — это чего-нибудь плавучего, чтобы покинуть остров, добраться до ледяных полей и до Полярного круга, пересечение которого стоило «Джейн» стольких трудов, ибо все — и ярость ураганов, и льды, и заряды снега и града — ополчилось тогда против нее!

О том, чтобы самим построить лодку, не могло идти и речи: Уильям Гай и его товарищи были совершенно беспомощны, ибо у них не было никаких инструментов — только ружья, пистолеты и ножи.

Увы, единственной их заботой стало устроиться поудобнее и уповать на счастливую случайность. Помочь им могло одно лишь Провидение…

Капитан и старший помощник решили, что лагерь следует разбить на северо-западном берегу острова, поскольку от деревни Клок-Клок не было видно океана, тогда как следовало постоянно наблюдать за горизонтом, на случай, если какой-нибудь корабль, как это ни невероятно, окажется вблизи острова.

Капитан Уильям Гай, Паттерсон и пятеро их товарищей проделали обратный путь по оврагу, заваленному камнями, шлаками, обломками черного гранита и раздробленным мергелем, в котором поблескивали металлические вкрапления. Таким предстал овраг и взору Артура Пима, сравнившего его с «местом, где некогда находился древний Вавилон, а теперь царит запустение».

Прежде чем выйти из горловины, Уильям Гай принял решение исследовать правый склон, где исчезли Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен. Однако здесь царил такой хаос, что проникнуть в глубь массива не было возможности. Уильям Гай так и не узнал о существовании то ли естественного, то ли искусственного лабиринта, служившего продолжением тому, в котором провел столько времени он сам, и, возможно, соединявшегося с ним под руслом высохшего горного потока.

Перебравшись через нагромождение камней, люди двинулись на северо-запад. На побережье, примерно в трех милях от деревни Клок-Клок, они принялись обживать грот, напоминавший наше убежище на берегу Земли Халбрейн.

В нем семеро с «Джейн» прожили долгие годы, подобно тому как это предстояло теперь нам, — правда, в несравнимо лучших условиях, ибо плодородие острова Тсалал дарило им все, чего мы были лишены на Земле Халбрейн. Ведь мы обречены на гибель, как только у нас выйдут последние припасы, их же не подстерегала эта участь. Они могли ждать бесконечно долго… и ждали!

Им и в голову не приходило, что Артур Пим, Дирк Петерс и Аллен пережили обвал.

По словам Уильяма Гая, ничто не нарушало монотонности их существования на протяжении всех одиннадцати лет — туземцы испытывали теперь ужас от одного вида берегов острова Тсалал. Никакая опасность не угрожала им. Однако они чем дальше, тем больше утрачивали надежду на спасение. В первые годы всякий раз с наступлением лета они уговаривали себя, что на поиски «Джейн» будет отправлен корабль. Однако спустя лет пять надежда оставила их…

Уильям Гай пользовался плодами земли, в том числе растениями, помогающими от цинги ложечникам и бурым сельдереем, домашней птицей — курами и превосходными утками, а также черными свиньями, весьма размножившимися на острове. Кроме того, в пищу шли яйца альбатросов и галапагосских черепах; одних этих черепах, отличающихся огромными размерами и изысканным мясом, вполне хватило бы, чтобы спастись от голода во время зимовки.

Осталось упомянуть неисчерпаемые ресурсы моря, нареченного нами именем Джейн. Бухты его изобиловали рыбой — лососи, треска, скаты, морские языки, барабульки, лобаны, камбалы, рыбы-попугаи, а также бесчисленные моллюски разнообразили стол новых островитян.

Не станем останавливаться на жизни этих людей с 1828 по 1839 год. Тяжким испытанием были зимы. При том что лето на островах архипелага было очень мягким, зима несла с собой лютые морозы, снега и ураганы. Море, забитое дрейфующими льдами, замерзало на шесть-семь месяцев. Лишь когда над горизонтом снова появлялось солнце, море освобождалось ото льдов и принимало вид, который поразил Артура Пима, а потом и нас, стоило нам пройти южнее пакового льда.

В целом же существование на острове Тсалал не было изнурительным. Ожидала ли нас та же судьба здесь, на берегу Земли Халбрейн? Ведь наши припасы, при всем их обилии, в конце концов иссякнут, а черепахи могут с приближением зимы откочевать в более низкие широты…

Так или иначе, еще семь месяцев назад все, кто пережил вместе с Уильямом Гаем засаду туземцев, оставались живы, ибо это были как на подбор люди недюжинной силы, отменной выносливости, с мужественным характером… Увы, скоро на них обрушились невзгоды.

Уже в мае — а месяц этот соответствует в южных широтах северному ноябрю — мимо острова Тсалал поплыли льдины, увлекаемые течением на север. Как-то раз в пещере не досчитались одного из семерых. Его долго окликали, потом ждали, потом отправились на поиски… Все тщетно! Моряк пал, должно быть, жертвой несчастного случая и утонул в морской пучине.

То был Паттерсон, старший помощник с «Джейн», верный друг Уильяма Гая. Исчезновение товарища повергло отважных островитян в уныние. Не было ли это предзнаменованием будущих катастроф?..

Уильям Гай не знал того, что знали мы: Паттерсон при обстоятельствах, так и оставшихся неведомыми, был унесен льдиной, на которой погиб голодной смертью. На этой-то льдине, занесенной течениями и ветрами на широту острова Принс-Эдуард, наш боцман и обнаружил замерзший труп старшего помощника со шхуны «Джейн»…

Услышав от Лена Гая, как, прочитав записи из дневника несчастного моряка, экипаж «Халбрейн» устремился в антарктические моря, Уильям Гай не смог сдержать слезы…

Следом за первой бедой явилась вторая… От команды «Джейн» оставалось уже не семь, а шесть человек, а вскоре им было суждено остаться вчетвером и искать спасения в открытом море.

В середине октября остров Тсалал содрогнулся от землетрясения, почти полностью уничтожившего остальные острова архипелага, лежащие к юго-западу. Трудно представить себе, с какой силой разгулялась подземная стихия. От островов, о существовании которых упоминал Артур Пим, остались только скалы. Уильяма Гая и его товарищей ждала бы смерть от истощения, если бы они не покинули остров, на котором невозможно было более найти пропитание.

Спустя два дня они обнаружили прибитую ветром к берегу лодку. Оставалось только нагрузить ее провизией и, не мешкая, покинуть этот остров. Так и поступили Уильям Гай, Робертс, Ковен, Тринкл, Форбс и Лекстон.

На море был страшный шторм, вызванный содроганием земной коры. Моряки не совладали с ветром, и он отнес их к югу. Затем они попали в то же течение, которое принесло наш айсберг к берегу Земли Халбрейн…

Два с половиной месяца носило лодку в открытом море, и несчастные были не в силах изменить ее курс. Лишь 2 января текущего 1840 года они заметили землю — ту самую, что омывали к востоку от нас воды пролива Джейн.

Теперь-то мы знали, что землю эту отделяли от Земли Халбрейн всего пятьдесят миль. Да, именно на таком расстоянии от нас находились те, ради спасения которых мы забрались в антарктические моря, те, которых мы не чаяли больше отыскать! Лодку Уильяма Гая снесло к юго-востоку. Однако глазам путешественников предстал край, разительно не похожий на остров Тсалал, зато как две капли воды напоминающий Землю Халбрейн: непригодная для возделывания земля, состоящая из песка и камней, ни кустика, ни травинки! Уничтожив последние припасы, Уильям Гай с товарищами мучились от голода. Двое — Форбс и Лекстон — не вынесли мучений…

Четверо оставшихся в живых — Уильям Гай, Робертс, Ковен и Тринкл — не захотели оставаться на берегу, где им грозила голодная смерть. Снова погрузившись в лодку, они доверились течению, не будучи даже в состоянии, из-за отсутствия инструментов, определить свое местоположение.

Плавание их продолжалось двадцать пять дней… Несчастные доели последние крошки и приготовились к смерти, ибо не ели уже двое суток, когда лодка, на дне которой лежали их почти уже безжизненные тела, очутилась у берега Земли Халбрейн. Боцман заметил лодку, а Дирк Петерс прыгнул в море и настиг ее…

Оказавшись в лодке, метис узнал капитана «Джейн» и матросов Робертса, Тринкла и Ковена. Он схватился за весла. Когда до берега оставался всего один кабельтов, он положил голову капитана Уильяма Гая себе на колени и крикнул:

— Жив, жив!

Так встретились два брата на берегу затерянной в антарктическом океане Земли Халбрейн.

Глава XV

ЛЕДЯНОЙ СФИНКС

По прошествии двух дней в этой точке антарктического побережья не осталось ни одного человека ни с той, ни с другой погибшей шхуны.

Двадцать первого февраля в шесть часов утра лодка, в которую погрузились все тринадцать душ, вышла из бухты и обогнула мыс, которым оканчивалась Земля Халбрейн.

Два дня ушло на обсуждение отплытия. Решившись же, мы не медлили ни дня. Еще целый месяц в этой части моря между двумя полосами сплошных льдов можно было плыть по свободной воде. Дальше, если повезет, мы могли рассчитывать на встречу с китобоями, а то и — чем черт не шутит? — с английским, французским или американским судном, возвращающимся из экспедиции в антарктические широты… Но уже со второй половины марта у Полярного круга не останется ни китобоев, ни иных мореплавателей — и тогда прощай надежда…

Сперва мы задались вопросом, не лучше ли зазимовать там, где мы намеревались это сделать до появления Уильяма Гая, переждать семь-восемь месяцев темноты и морозов, а когда снова наступит лето и море очистится ото льдов, выйти на лодке в сторону Атлантического океана, имея в запасе куда больше времени, чтобы успеть проплыть ту же самую тысячу миль. Может быть, это было бы осмотрительнее и мудрее?..

Но мы приходили в ужас при мысли о зимовке на этом пустынном берегу. Пещера была неплохим убежищем, где мы наверняка продержались бы, имея достаточно пищи, но, когда представился случай спастись, как было отказаться от последней попытки, как было лишить себя возможности, которая стала непреодолимым соблазном для Хирна и его друзей, но только в куда более благоприятных условиях?..

Мы внимательнейшим образом изучили все «за» и «против». Затем каждый высказал свое мнение. Мы учитывали, что в крайнем случае мы еще успеем вернуться обратно, ибо знаем координаты своего берега. Капитан «Джейн» выступал за немедленное отплытие, Лен Гай и Джэм Уэст склонялись к тому же. Я с готовностью поддержал их, и все остальные не возражали.

Возражал один лишь Харлигерли. Он находил рискованным отказываться от надежного положения в обмен на полную неизвестность. Разве хватит трех-четырех недель, чтобы преодолеть расстояние между Землей Халбрейн и Полярным кругом? Как повернуть назад, если течение устремляет свои воды к северу? К доводам боцмана было не грех прислушаться. Но только один Эндикотт выступил в его поддержку, ибо давно уже привык смотреть на все его глазами. Дискуссия была продолжена, и Харлигерли заявил, что готов уступить, раз таково желание большинства.

Приготовления отняли немного времени, и уже в семь часов утра 21 февраля, подгоняемые ветром и увлекаемые течением, мы оставили землю Халбрейн. К полудню скрылись из виду вершины холмов, с самого высокого из которых мы заметили в свое время землю по западную сторону пролива Джейн.

Наша лодка представляла собой одну из тех пирог, какими пользовались туземцы архипелага Тсалал для сообщения между островами. Из повествования Артура Пима известно, что эти пироги бывают похожими на плоты или плоскодонки, а бывают и весьма прочными каноэ. Наша лодка принадлежала к последней категории, имела сорок футов в длину, шесть футов в ширину, приподнятый нос и корму, что делало ее весьма устойчивой на волнах; управлялась она с помощью двух весел.

Особо отмечу, что лодка не несла в себе ни единого кусочка стали, ибо обитатели Тсалала не имели представления о металле. Найтовы, сплетенные из лиан, крепили борта не хуже самых надежных заклепок. Вместо пакли был мох, пропитанный смолой, обретавшей в воде прочность стали.

Такова была лодка, названная нами «Барракудой» — по названию рыбы, грубым изображением которой был украшен планшир.

Мы загрузили «Барракуду» чем только могли: одеждой, одеялами, нижним бельем, штанами из грубой шерсти в брезентовых чехлах, парусами, шестами; в нашем хозяйстве оказались кошки, весла, багры, навигационные приборы, оружие и боеприпасы. Мы запаслись несколькими бочонками питьевой воды, виски и джина, ящиками с мукой, солониной, сушеными овощами, а также чаем и кофе. У нас был небольшой очаг и несколько мешков угля, которого должно было хватить не на одну неделю. Правда, если припай преградит нам путь и придется зазимовать во льдах, припасы быстро подойдут к концу и нам придется приложить все силы, чтобы вернуться на Землю Халбрейн, где грузов, снятых со шхуны, хватило бы на долгие месяцы зимовки.

Что ж, неудача была вполне возможна, но стоит ли поддаваться унынию? Нет, человеческая природа такова, что мы готовы следовать за самым слабым лучиком надежды. Вспоминаю слова Эдгара По об «Ангеле причуд» — «гении, который присутствует при всех жизненных невзгодах и чья задача — вызывать их, ибо они, при всей их невероятности, порождаются логикой фактов…». Почему же не надеяться на появление этого ангела в решающий момент жизни?..

Большая часть груза с «Халбрейн» осталась в пещере, где ему не была страшна непогода и лютый холод, чтобы им смогли воспользоваться в будущем потерпевшие кораблекрушение, окажись они на этом берегу. Шест, водруженный боцманом на нашем утесе, наверняка навел бы их на этот клад. Однако какой еще корабль рискнет подняться в столь высокие широты, где плавают теперь обломки двух прекрасных шхун?..

Итак, «Барракуда» взяла на борт капитана Лена Гая, лейтенанта Джэма Уэста, боцмана Харлигерли, старшину-конопатчика Харди, матросов Френсиса и Стерна, кока Эндикотта, метиса Дирка Петерса и меня — с «Халбрейн»; капитана Уильяма Бая и матросов Робертса, Ковена и Тринкла — с «Джейн». Всего нас набралось тринадцать душ — роковое число…

Перед выходом в море Джэм Уэст и боцман поставили мачту высотой в одну треть длины лодки. Мачта эта, удерживаемая штагом и вантами, могла нести широкий фок, вырезанный из марселя нашей шхуны, хотя, маневрируя им, мы были ограничены шириной лодки, не превышавшей шести футов.

Конечно, при такой оснастке мы не смогли бы идти бейдевинд. Однако при ветрах от попутного до бокового наш парус позволил бы нам пройти недель за пять ту самую тысячу миль, что отделяла нас от припая, делая в сутки примерно по тридцать миль. На такую скорость можно было надеяться, если течение и ветер будут совместными усилиями увлекать «Барракуду» на северо-восток. В штиль нам придут на помощь весла: если восемь человек станут грести четырьмя парами весел, это обеспечит лодке немалую скорость и в безветренную погоду.

Первая неделя плавания прошла без происшествий. Ветер все так же дул с юга, и в проливе Джейн не обнаружилось опасных для нас течений. Мы плыли по ветру, когда же он стихал, налегали на весла. Нашим взорам представала все та же земля — бесплодная, покрытая черными камнями и песком вперемешку с галькой, с голыми холмами на заднем плане. В море начали понемногу появляться дрейфующие льдины округлой и удлиненной формы, а также айсберги, обогнать которые нашей лодке не составляло никакого труда. Однако мы не могли радоваться этому, ибо все льды плыли в одну сторону — к припаю, грозя закупорить проходы, которым в это время года еще полагалось оставаться открытыми.

Нечего и говорить, что все тринадцать пассажиров «Барракуды» понимали друг друга с полуслова. Среди нас не было человека, подобного Хирну, который мог бы спровоцировать бунт. Мы часто задавались вопросом, какая судьба постигла несчастных, втянутых гарпунщиком в безнадежную авантюру. Длительное плавание в перегруженной шлюпке, которая может перевернуться даже при слабом волнении, было крайне опасным предприятием… Впрочем, одному небу было ведомо, не суждено ли Хирну добиться успеха там, где нас поджидает неудача, — по той простой причине, что он вышел в море десятью днями раньше нас…

Дирк Петерс, зная, что мы удаляемся от мест, где он тщетно надеялся отыскать своего бедного Пима, стал еще более неразговорчив, чем обычно, — если только это возможно!

Тысяча восемьсот сороковой год был високосным; я пометил в своем дневнике дату 29 февраля. Оказалось, это был день рождения Харлигерли, и он попросил шумно отпраздновать столь замечательное событие.

— Даром, что ли, — пророкотал он, смеясь, — мне выпадает такое счастье всего раз в четыре года?

Мы с радостью выпили за здоровье этого славного малого, немного болтливого, но зато надежного и выносливого, к тому же постоянно поднимающего наш дух своим неизменно радостным настроением.

В тот день мы находились на 79°17' южной широты и 118°37' восточной долготы. Берега пролива Джейн располагались между сто восемнадцатым и сто девятнадцатым меридианами; теперь «Барракуду» отделяло от Полярного круга всего двенадцать градусов.

Произведя наблюдения, братья расстелили на скамейке весьма неполную в те времена карту антарктического бассейна. Я присоединился к ним и мы попытались хотя бы приблизительно определить, какие известные земли лежали к северу от нас.

Не забудем, что с того момента, как наш айсберг достиг Южного полюса, мы оказались в восточном полушарии. Мы никак не могли оказаться на Фолклендах или повстречаться с китобойными судами, бороздящими море в окрестностях Южных Сандвичевых, Южных Оркнейских островов и Южной Георгии.

Естественно, капитан Уильям Гай ничего не знал об антарктических экспедициях, предпринятых после начала путешествия «Джейн». Ему было известно только об открытиях Кука, Крузенштерна, Уэдделла, Беллинсгаузена и Моррела. Для него стали новостью последующие экспедиции: второй поход Моррела и плавание Кемпа, несколько раздвинувшие представления об этих отдаленных краях. От своего брата он узнал и о нашем открытии, согласно которому широкий морской пролив, названный по имени его корабля «Джейн», разделяет Антарктиду на два обширных континента.

В тот же день Лен Гай обмолвился, что если пролив и дальше пройдет примерно по сто восемнадцатому — сто девятнадцатому меридианам, то «Барракуда» проплывет вблизи предполагаемого местоположения южного магнитного полюса. Как известно, в этой точке сходятся все магнитные меридианы, а располагается она на обратной стороне земного шара по отношению к северному магнитному полюсу; магнитная стрелка принимает в ней вертикальное положение. Должен заметить, что в то время местоположение магнитного полюса еще не было известно с точностью; для этого потребовались новые экспедиции^[123].

Впрочем, для нас эти географические рассуждения были лишены практического смысла. Гораздо больше заботило нас другое: пролив Джейн неуклонно сужался, его ширина сократилась уже до десяти — двенадцати миль. Теперь мы могли видеть одновременно оба его берега.

— Ух! — заметил как-то боцман. — Будем надеяться, что он останется достаточно широким, чтобы могла протиснуться наша лодочка! Вдруг пролив окажется тупиком…

— Этого не приходится опасаться, — отвечал Лен Гай. — Раз течение несет нас на север, значит, на севере есть проход, так что нам остается только положиться на течение.

Спорить с этим не приходилось. «Барракуда» приобрела незаменимого лоцмана — океанское течение. Однако, если бы течение внезапно повернуло вспять, мы бы не смогли продвинуться дальше без помощи сильного попутного ветра.

Кто знает, вдруг в нескольких градусах к северу течение повернет на запад или на восток, в зависимости от изгиба берегов? Впрочем, мы не сомневались, что к северу от припая лежат земли Австралии, Тасмании и Новой Зеландии. Нас мало заботило, в какой именно точке мы возвратимся в цивилизованный мир…

Плавание продолжалось в тех же условиях на протяжении десяти дней. Лодка уверенно ловила парусом ветер. Оба капитана и Джэм Уэст не могли нахвалиться прочностью лодки, при том что в ней не было ни грамма металла. Нам ни разу не пришлось заделывать ее швы, ибо они отличались безупречной герметичностью. Правда, такой безмятежности способствовало и море, на котором почти не было волнения.

Десятого марта, оставаясь на том же меридиане, мы достигли 76°13' южной широты. «Барракуда» уже преодолела шестьсот миль, на что ей потребовалось двадцать дней: таким образом, ее среднесуточная скорость составила тридцать миль.

Мы молили небо, чтобы скорость оставалась прежней и в последующие три недели, ибо тогда мы могли рассчитывать, что проходы в ледяных полях останутся открытыми или что мы хотя бы сможем обогнуть паковые льды, не упустив рыбацких судов…

Солнце теперь буквально цеплялось за горизонт. Приближался момент, когда Антарктида погрузится в полярную ночь. К счастью, наш путь лежал на север, где еще брезжил свет.

Однажды мы стали свидетелями — и участниками — явления наподобие тех, описаниями коих наполнено повествование Артура Пима. На протяжении трех-четырех часов с наших пальцев, волос и бород снопами сыпались искры. Мы угодили под электрический снег: с неба летели пышные снежные хлопья, соприкосновение с которыми вызывало электрический разряд. Море бурлило, угрожая залить лодку, однако удача не покинула нас.

Небо тем временем становилось все темнее и темнее. Нас все чаще окружали туманы, сохраняя видимость лишь в пределах нескольких кабельтовых. Нам пришлось удвоить бдительность, дабы избежать столкновения с дрейфующими льдами. Кроме того, на юге небо пронзали яркие вспышки полярного сияния.

Температура резко упала: она не поднималась теперь выше 23°F (-5°С). Мы встревожились: температура воздуха не могла повлиять на направление течения, однако она тут же сказалась на состоянии атмосферы. С усилением холода ветер стихал и скорость лодки сокращалась вдвое. А ведь достаточно было двухнедельной задержки, чтобы лишить нас шансов на спасение и вынудить зазимовать у кромки припая!

Еще через двое суток Лен Гай и его брат решили определить наше местоположение, благо небо внезапно очистилось, предоставив возможность для наблюдений. Солнечный шар уже не показывался из-за горизонта, поэтому задача оказалась не из легких. Вот каким был результат: 75°17' южной широты, 118°3' восточной долготы.

Итак, 12 марта «Барракуда» оказалась всего в четырехстах милях от Полярного круга.

Мы с облегчением заметили, что пролив, весьма сузившийся в районе семьдесят седьмой параллели, далее к северу снова стал расширяться. Теперь его восточные берега было невозможно разглядеть даже в подзорную трубу. Это обстоятельство сулило, впрочем, и неприятности, ибо течение, не встречая сопротивления берегов, замедлялось, и мы опасались, что оно пропадет вовсе.

В ночь с 12 на 13 марта ветер стих и на море лег густой туман, грозя столкновением с плавучими льдами. Однако туман в этих широтах не мог нас удивить. Удивляло другое: вместо того чтобы замедлить бег, наша лодка разгонялась все сильнее. Мы не могли объяснить это явление ускорением течения, ибо плеск волн за бортом служил доказательством, что мы плывем куда скорее, чем несутся его воды:

Так продолжалось до самого утра. Мы не могли понять, что происходит. Наконец к десяти часам утра туман стал рассеиваться. Нашему взору предстал западный берег, усеянный камнями; впрочем, на заднем плане не было привычных гор.

Мы затаили дыхание: в четверти мили над равниной возвышалась фигура высотою примерно в пятьдесят саженей. Она напоминала громадного сфинкса с выпрямленной спиной и вытянутыми вперед лапами — то самое чудовище, которое возлежало, согласно греческим мифам, у дороги в Фивы^[124]…

Неужели перед нами было живое существо — невиданный монстр, мастодонт, в тысячи раз превосходящий размерами колоссальных мамонтов, останки которых до сих пор находят в полярной мерзлоте? Наши души пребывали в таком смятении, что мы готовы были поверить в это, как и в то, что мастодонт собирается занести лапу над нашей лодчонкой…

Однако после первого смятения мы сообразили, что проплываем всего-навсего мимо горного отрога необычных очертаний, вершина которого, напоминающая голову, только что вышла из тумана.

Ах, это сфинкс!.. Я вспомнил, что в ночь перед тем, как айсберг поднял из волн «Халбрейн», мне приснилось сказочное создание той же породы, стерегущее полюс и готовое поделиться своей тайной с одним лишь Эдгаром По…

Скорость «Барракуды» возрастала уже на протяжении нескольких часов. Теперь лодка не плыла, а летела; при том что течение замедлилось. Внезапно стальной багор с «Халбрейн», теперь лежавший на баке лодки, сорвался с форштевня и, увлекаемый неведомой силой, исчез во тьме. Канат, к которому был привязан багор, натянулся, подобно струне. Казалось, багор тянет нас к берегу…

— Что происходит?! — вскричал Уильям Тай.

— Рубите канат, боцман, — приказал Джэм Уэст, — иначе мы налетим на скалы!

Боцман бросился на бак. Неожиданно нож выскользнул из его рук. Канат лопнул, и багор, подобно ракете, понесся к каменному чудовищу.

В одно мгновение все железное, что было в лодке, — кухонная утварь, оружие, печка Эндикотта, ножи, висевшие доселе у нас на поясах, — устремилось в том же направлении… Неужели и лодке суждено оказаться на прибрежных скалах?

Что же происходит? Как найти объяснение? Приходилось признать, что мы попали в края, где происходит невероятные события, в которые я отказывался верить, считая их галлюцинациями Артура Пима…

Но происходившее с нами не было галлюцинацией!..

Времени на размышления не оставалось. Лишь только мы коснулись берега, нам в глаза бросилась шлюпка, лежавшая поблизости на песке.

— Шлюпка с «Халбрейн»! — вскричал Харлигерли.

И верно, то была шлюпка, украденная Хирном, точнее то, что от нее осталось. Было ясно, что шлюпку разбило волнами о прибрежные скалы.

Мы заметили также, что с нее исчезли все железные детали: гвозди из обшивки, стержень киля, заклепки форштевня и ахтерштевня, скобы руля…

Что все это значило?..

Крик Джэма Уэста заставил нас собраться справа от шлюпки. Здесь лежали три трупа: Хирна, старшины-парусника Мартина Холта и одного из матросов с Фолклендов… Из тринадцати человек, вышедших в море с гарпунщиком, осталось трое, и те мертвые. Смерть прекратила их мучения всего несколько дней тому назад…

Что произошло с остальными десятью? Мы обыскали весь берег, обшарили все гроты и рифы, однако не нашли — ни следов стоянки, ни следов высадки людей.

— Похоже, что шлюпка натолкнулась в море на дрейфующий айсберг, — заключил Уильям Гай. — Почти все спутники Хирна утонули, эти же трупы вынесло на берег…

— Однако почему так изуродована шлюпка?.. — возразил боцман.

— А главное, куда делось с нее все железное? — подхватил Джэм Уэст.

— Действительно, — сказал я, — похоже на то, что гвозди с силой выдернуты из бортов…

Оставив «Барракуду под присмотром двух матросов, мы устремились в глубь берега, дабы охватить поисками более обширную площадь.

Перед нами поднималась та самая глыба, уже не заслоненная туманом, отчего ее формы казались еще более отчетливыми. Она, как я уже говорил, удивительным образом напоминала сфинкса цвета сажи, словно порода, из которой она была сложена, подверглась сильному окислению под долгим воздействием полярной непогоды.

И тут в моей голове возникла догадка, способная объяснить эти невероятные явления и события.

— Магнит! — воскликнул я. — Это же магнит, обладающий громадной силой притяжения!

Спутники поняли меня с полуслова, и последняя катастрофа, жертвами которой стали Хирн и его сообщники, всплыла перед нами во всей своей чудовищной ясности.

Глыба представляла собой колоссальный магнит. Именно под его воздействием все железное, что было на шлюпке, вырвалось из бортов и понеслось к берегу, словно выпущенное из катапульты! Он же притянул к себе весь металл с «Барракуды». Нашу лодку постигла бы та же участь, не будь она построена без единого кусочка стали!..

Быть может, эти явления были связаны с близостью магнитного полюса?.. Мысль об этом пришла в наши головы сразу же, но после размышления была отброшена. Ведь в точке, где перекрещиваются магнитные меридианы, всего лишь встает вертикально магнитная стрелка, притягиваемая с одинаковой силой противоположными точками земного шара. Явление это, уже наблюдавшееся в Арктике, должно было с точностью повториться в Антарктике.

Здесь же мы находились в зоне притяжения сильнейшего магнита. На наших глазах творилось то, что раньше мы сочли бы сказкой. Ведь никто прежде не хотел признавать, что корабль, оказавшись в зоне притяжения магнита, под воздействием которого рвется металл и разверзаются борта, в одно мгновение погружается в бездну… Однако это — чистая правда!

Вот как можно, по-моему, объяснить это явление: под воздействием постоянных ветров в полярных районах скапливаются облака и туманы, в которых содержится огромное количество электричества, не расходуемое целиком во время гроз. Этим объясняется его накапливание у полюсов, где оно проникает в землю. По этой же причине возникают и полярные сияния, полыхающие над горизонтом, особенно в полярную ночь, да так, что особенно яркие из них видны и в умеренных зонах. Высказывается предположение — пока еще, правда, не подтвержденное практикой, — что в момент сильнейшего положительного разряда в арктических районах аналогичный разряд, но с противоположным знаком происходит на другой стороне земного шара — в Антарктике.

Эти непрерывные магнитные токи, бушующие у полюсов, от которых приходит в неистовство магнитная стрелка, обладают колоссальной силой, и если в зоне их воздействия оказывается крупная масса металла, то она немедленно превращается в мощный магнит.

Объем сфинкса, возвышавшегося на берегу, составлял несколько тысяч кубических метров… Что же требовалось, чтобы превратить его в индукционный магнит? Всего лишь металлическая жила, проникающая бесчисленными витками в глубины земли и соприкасающаяся с основанием глыбы…

Думаю также, что глыба эта располагается на магнитной оси, подобно громадному каламиту^[125], и являет собой неисчерпаемый аккумулятор электрической энергии, затерянный на краю света. К сожалению, наш компас не смог показать, располагается ли этот аккумулятор в магнитном полюсе Земли, ибо он не предназначен для этой цели. Единственное, что можно сказать, — что стрелка словно взбесилась и не показывала буквально ничего. Однако и без этого можно было представить себе, чем является этот искусственный магнит и как облака и металлическая жила в глубине земли подпитывают его электричеством.

Так я объяснил представшее нашему взору явление. Никто не сомневался, что мы находимся вблизи магнита, сила притяжения которого и была причиной всех этих страшных, но понятных теперь событий.

Я поделился своими соображениями со спутниками, которые согласились, что только так и можно истолковать физические явления, свидетелями коих мы стали.

— Нам не угрожает опасность, если мы подойдем к подножию глыбы? — спросил Лен Гай.

— Не угрожает, — отвечал я.

— Там, да… Там! — послышался крик.

Я не сумею передать впечатление, которое произвели на нас эти слова, прозвучавшие как с того света… Это кричал Дирк Петерс, туловище которого вытянулось в направлении сфинкса, словно он превратился в кусок железа и ощутил на себе силу притяжения магнита.

Еще секунда — и он помчался в указанном направлении. Мы устремились за ним, перепрыгивая через черные камни и куски лавы.

По мере приближения к нему чудище увеличивалось в размерах, не утрачивая своих удивительных очертаний. Нам казалось — но это было, конечно, всего лишь иллюзией, — что нас влечет его магнитное притяжение…

У основания глыбы мы обнаружили оружие, утварь, багор с «Барракуды», а также железо со шлюпки, висевшей когда-то над бортом «Халбрейн».

У нас не оставалось теперь сомнений, что шлюпка Хирна, увлекаемая магнитом, разбилась о прибрежные скалы. «Барракуда» же, на наше счастье, смогла избежать гибельного притяжения…

Магнит притянул к себе наши ружья, пистолеты, утварь и все остальное столь крепко, что нам пришлось отказаться от мысли снова завладеть своим достоянием. Харлигерли кипел от ярости, ибо не мог вернуть себе нож, который повис на высоте пятидесяти футов, и кричал, грозя невозмутимому сфинксу кулаком:

— Ты не сфинкс, а ворюга!

Не приходилось удивляться, что единственными предметами, перешедшими в распоряжение сфинкса, были вещи с «Барракуды» и со шлюпки: видимо, ни один корабль еще не появлялся в этих широтах. Хирн и его сообщники, а потом Лен Гай вместе с нами оказались первопроходцами на этом берегу антарктического континента. Кроме того, любой корабль, оказавшийся поблизости от этого чудовищного магнита, был бы моментально уничтожен. Нашей шхуне, к примеру, грозила бы в этих водах та же участь, что постигла ее шлюпку, превратившуюся в бесформенные обломки.

Джэм Уэст напомнил нам, что неразумно затягивать остановку на Земле Сфинкса — ибо такое имя будет отныне навечно закреплено за этим берегом. Время дорого, и задержка всего на несколько дней могла привести к зимовке у порога вечных льдов.

Повинуясь команде возвращаться к лодке, мы опять услыхали крик метиса — те же три слова, от которых, казалось, разрывалось его сердце:

— Там, да… Там!

Обогнув правую лапу чудовища, мы увидели Дирка Петерса; он стоял на коленях и протягивал руки к телу, вернее, скелету, обтянутому кожей, сохранившейся благодаря морозам. Белая борода мертвеца спускалась почти до пояса, а ногти на руках и ногах доросли до невероятной длины… Из-за спины мертвеца высовывался изъеденный ржавчиной ствол ружья, державшегося на ремне с медной пряжкой. Он-то и удерживал труп на высоте двух саженей от земли.

— Пим, мой бедный Пим!.. — повторял Дирк Петерс душераздирающим голосом.

Он попытался было приподняться с колен, чтобы припасть губами к останкам своего бедного Пима. Однако ноги его подкосились, рыдание застряло в горле, сердце сжала судорога, и он рухнул навзничь, испустив дух.

Так вот где оказалась лодка Артура Пима после их разлуки! Он, подобно нам, оставил позади Южный полюс и оказался в поле притяжения монстра. Его лодка уплыла на север, увлекаемая течением, он же, не успев избавиться от ружья, болтавшегося у него за спиной, оказался пригвожден к склону глыбы…

С тех пор верный метис покоится на Земле Сфинкса, рядом с Артуром Гордоном Пимом, невероятные приключения которого были пересказаны великим американским поэтом, сделавшись от этого еще более невероятными…

Глава XVI

ДВЕНАДЦАТЬ ИЗ СЕМИДЕСЯТИ

В тот же день после полудня «Барракуда» отошла от берега Земли Сфинкса.

Нам предстояло преодолеть последние, четыреста миль, отделявшие нас от Полярного круга. Оказавшись среди волн Тихого океана, мы могли рассчитывать на встречу с китобоями, а то и с какой-либо полярной экспедицией.

Последнее предположение не было беспочвенным, ибо во время нашей стоянки на Фолклендах до нас дошли слухи об экспедиции лейтенанта Уилкса. Его отряд в составе четырех кораблей — «Ванкувер», «Фазан», «Морская свинья», «Летучая рыба» — покинул Огненную Землю в феврале 1839 года, направляясь в антарктические воды.

Мы не знали, что случилось с его экспедицией. Однако логика подсказывала, что, попытавшись подняться в высокие широты западного полушария, он вполне мог предпринять ту же попытку в восточном^[126]. Тогда у «Барракуды» появлялся шанс встретиться с ним.

Смерть Дирка Петерса довела число людей, доверивших свои жизни «Барракуде», до двенадцати. Вот и все, что осталось от экипажей двух шхун, одного числом тридцать восемь человек, а другого — тридцать два, всего семьдесят!

Однако к делу. На обратном пути нам благоприятствовали ветры и течение, и все шло как нельзя лучше. Между прочим, записки, послужившие мне для написания этой книги, избежали участи оказаться в бутылке, доверенной волнам и случайно выуженной из студеных антарктических вод: я привез их с собой, ибо завершающая часть путешествия, несмотря на нечеловеческую усталость, голод и холод, опасности и неусыпную тревогу, прошла благополучно, и мы были спасены.

Спустя несколько дней с той поры, как мы распрощались с Землей Сфинкса, солнце спряталось за горизонтом, чтобы всю зиму не появляться. Дальнейшее плавание «Барракуды» продолжалось в сумерках. Правда, в небе часто вспыхивало полярное сияние. Всякий раз мы замирали, восхищаясь величественными дугами, протянувшимися по небосклону, внезапно гаснущими, чтобы через секунду разгореться снова, и устремляющими бесконечные лучи в направлении точки, где принимает вертикальное положение магнитная стрелка компаса. Мы не верили собственным глазам, наблюдая за прихотливым преломлением сказочных лучей, окрашенных во все цвета радуги, от рубиново-красного до изумрудно-зеленого…

Однако даже эти фантастические зори, вспыхивающие в кромешной ночи, не могли заменить солнце. Полярная ночь оказывает на человека слишком сильное моральное и даже физическое воздействие, повергая каждого в угнетенное состояние.

Из всех пассажиров «Барракуды» только боцману и Эндикотту удалось сохранить всегдашнее доброе расположение духа. Неподвластен черной тоске оказался и Джэм Уэст, каждую минуту готовый отразить опасность и выйти победителем из любой передряги. Братья Гаи все не могли поверить своему счастью и не желали думать о будущем.

Я не переставал восхищаться славным Харлигерли. Достаточно было услышать его бодрый голос, как от уныния не оставалось и следа!

— Нас ждет самый лучший порт — говорил он, — вот увидите, друзья! Если посчитать хорошенько, то в этом путешествии везение сопутствовало нам гораздо чаще, чем невезение. Знаю, знаю: мы лишились шхуны… Бедная «Халбрейн», сперва взлетевшая в воздух, потом низвергнутая в пропасть! Однако сам айсберг доставил нас на сушу. А лодка с острова Тсалал, благодаря которой мы воссоединились с капитаном Уильямом Гаем и тремя его спутниками! Уверяю вас, течение и ветер, доставившие нас так далеко на север, теперь уже не бросят нас. Мне кажется, что удача на нашей стороне. Разве можно проиграть партию, заработав столько очков? Я сожалею лишь об одном: нас ждут берега Австралии или Новой Зеландии, а не Кергелены, не гавань Рождества с уютной таверной «Зеленый баклан»…

Сердечный друг почтенного Аткинса не мог не оплакивать подобное стечение обстоятельств, однако мы были готовы смириться с такой неудачей…

Еще восемь дней мы плыли прежним маршрутом, не отклоняясь ни к западу, ни к востоку, и только 21 марта потеряли из виду Землю Халбрейн, навсегда исчезнувшую за левым бортом.

Я продолжаю именовать эту землю по-прежнему, ибо ее берега протянулись вплоть до этих широт, и мы не сомневались, что она является составной частью Антарктиды.

Причиной выхода «Барракуды» в открытое море было то обстоятельство, что течение уносило нас на север, берег же закруглялся к северо-востоку.

Море еще не начало сковывать льдом, однако по нему проплывали бесконечные вереницы дрейфующих льдин, похожие на треснувшее стекло, и айсбергов невиданной высоты. Мы без устали маневрировали между ними, разыскивая проходы, чтобы не быть раздавленными в темноте.

Капитан Лен Гай отказался от всяких попыток определить наши координаты. Солнце исчезло, ориентироваться же по звездам было слишком затруднительно. «Барракуда» по-прежнему неслась вперед, увлекаемая течением, неуклонно стремящимся на север, о чем говорила стрелка компаса. Зная, какова средняя скорость нашего движения, мы смогли определить, что достигли к 27 марта 68°69' северной широты; значит, от Полярного круга нас отделяло теперь каких-то семьдесят миль!

Если бы и в дальнейшем нам не встретилось в пути никаких преград, если бы мы смогли беспрепятственно выйти в Тихий океан!.. Однако мы знали, что еще через несколько сот миль нашему взору предстанет неподвижная стена паковых льдов, в которой нам придется искать проход; не найдя его, мы будем вынуждены огибать ледяные поля с запада или с востока. Когда же и это препятствие останется позади…

Тогда наша утлая лодчонка вынесет нас в грозный Тихий океан, да еще в ту самую пору, когда в нем бушуют штормы, угрожающие и куда более надежным судам…

Нет, сейчас нам не хотелось об этом думать. Само небо придет нам на помощь… Нас обязательно подберет какой-нибудь корабль! Ведь боцман не переставал твердить об этом, а разве такой человек, как боцман, может заблуждаться?..

Тем временем поверхность моря начала затягиваться ледком, и нам все чаще приходилось пробивать себе дорогу в свежих ледяных полях. Термометр показывал 4°F (-15,56°С). Нас терзал мороз и порывы ледяного ветра, от которого не спасали толстые одеяла.

К счастью, у нас оказалось достаточно мясных консервов, а также три ящика галет и два нетронутых бочонка с джином. Что до пресной воды, то теперь в нашем распоряжении было видимо-невидимо льда.

На протяжении шести дней, до 2 апреля, «Барракуда» продиралась через льды припая, гребни которого взметнулись на высоту шестьсот — семьсот футов над уровнем моря. И на западе, и на востоке, насколько хватало глаз, ледяному барьеру не было видно конца, поэтому нам оставалось надеяться лишь, что перед нами откроется проход, в противном случае нам суждено было застрять среди льдов.

Однако и тут удача не изменила нам: обнаружив проход, мы устремились в него, затаив дыхание от страха перед неизвестностью. Потребовались невиданная отвага и ловкость командиров и матросов, чтобы сохранить шлюпку и всех нас невредимыми. До конца дней своих я не устану благодарить капитанов Лена и Уильяма Гаев, лейтенанта Джэма Уэста и боцмана, которым все мы обязаны жизнью.

О чудо: мы вышли в Тихий океан! Однако долгий путь не прошел для лодки даром: борта ее утратили былую прочность. Теперь мы без передышки вычерпывали со дна воду, которая все прибывала, и не только через швы, но и поверх бортов, ибо волнение становилось все сильнее…

И все же главная опасность заключалась не в том, что мы сгинем во время шторма. Нет, ужас закрадывался в наши сердца по другой причине: мы пока не увидели ни одного корабля и начинали подозревать, что китобои уже покинули эти края в преддверии зимы. Неужели начало апреля — слишком поздний срок, неужели мы опоздали на несколько недель?..

Наверное, мы были правы, полагая, что единственная наша надежда — это корабли американской экспедиции. Но и для встречи с ними следовало оказаться в этих широтах двумя месяцами раньше…

В самом деле, 21 февраля один из кораблей лейтенанта Уилкса находился в точке с координатами 67°17' южной широты и 95°50' восточной долготы, открыв незадолго до этого неведомое побережье, протянувшееся к западу и к востоку вдоль семидесятой параллели. Однако вскоре, опасаясь наступления зимы, корабль этот повернул на север и бросил якорь в Хобарте, на Тасмании.

В том же году экспедиция, ведомая французским капитаном Дюмон-Дюрвилем, вышедшая в море в 1838 году и намеревавшаяся достичь полюса, открыла 21 января под 66°30' южной широты и 138°21' восточной долготы землю Адели, а затем, 29 января, под 66°30' и 129°54' — берег Клари. Сделав немало крупных открытий, «Астролябия» и «Зеле» покинули антарктические воды и также направились в Хобарт.

Итак, все эти корабли не могли стать нашими спасителями. «Барракуда», лодчонка из ореховой коры, оказалась одна в бурных водах, и мы были готовы смириться со своей горькой участью. Ведь от ближайшего берега нас отделяло полторы тысячи миль и уже целый месяц как наступила зима…

Харлигерли — и тот готов был согласиться, что мы упустили последний шанс, на который он возлагал все надежды…

Шестого апреля мы остались почти без припасов. Ветер начинал крепчать, и каждая волна, вздымавшаяся над шлюпкой, грозила превратиться в роковую.

— Корабль! — раздался крик боцмана, и все мы увидели в четырех милях к северо-востоку корабль, показавшийся из тумана.

Мы отчаянно замахали всем, что оказалось под рукой. Нас заметили… Корабль лег в дрейф, и к нам устремилась большая шлюпка.

То был «Тасман», трехмачтовый американский парусник из Чарлстона. Нам оказали на его борту самый сердечный прием, а капитан отнесся к капитанам Гаям так, словно они были его соотечественниками.

«Тасман» шел с Фолклендских островов, где проведал, что семью месяцами раньше английская шхуна «Халбрейн» устремилась в антарктические моря на поиски моряков с погибшей «Джейн». Однако «Халбрейн» все не появлялась, наступила зима, и команда сочла, что шхуна сгинула в Антарктике…

Последний переход оказался скорым и удачным. Две недели спустя «Тасман» бросил якорь в Мельбурне, городе провинции Виктория в Новой Голландии^[127], и все мы — остатки экипажей двух шхун — спустились на берег, где матросов ждали щедрые премии, которые они честно заслужили.

Изучив карты, мы уяснили, что «Барракуда» вышла в Тихий океан между берегом Клари, открытой Дюмон-Дюрвилем, и землей Фабриция, открытой в 1838 году Баллени.

Так завершилось невероятное приключение, стоившее, увы, стольких жертв… Пусть волею случая мы оказались вблизи Южного полюса, забравшись гораздо дальше наших предшественников, — неизведанных краев в антарктических широтах хватит еще на сотни смельчаков!

Артур Пим, отважный путешественник, ставший бессмертным благодаря мастерству Эдгара По^[128], указал дорогу нам и всем им. Пусть другие рискнут, подобно нам, вырвать у Ледяного Сфинкса последние тайны, хранимые загадочной Антарктидой!

_Конец

Послесловие

ВОЗВРАЩАЯСЬ К ДАВНЕМУ ЗАМЫСЛУ…

Людям преклонного возраста нередко свойственно возвращаться к увлечениям и привязанностям далекой молодости. На склоне лет не избежал этого и умудренный жизненным опытом Жюль Верн. Идеи, волновавшие писателя в начале творческого пути, образы, приходившие со страниц некогда любимых книг, основательно подзабытых широкой публикой, не использованные в свое время сюжетные ходы появляются в его поздних произведениях. Прославленный мастер, словно отдыхая от продолжительной серии «политических» романов, вспоминает темы литературной юности: путешествия в дальние края, опасные плавания, кораблекрушения, робинзонады на необитаемых островах.

Сказанное прежде всего относится к «Ледяному сфинксу».

За этот роман «амьенский затворник» взялся в весьма солидном возрасте: в середине седьмого десятка. В романе он решил соединить две давние привязанности.

Одна из них — увлечение замечательным американским писателем Эдгаром По. «Восхищаюсь этим гениальным певцом странностей человеческой натуры», — словно бы от лица автора говорит Джорлинг, один из главных героев «Ледяного сфинкса».

Знакомство Верна с творчеством По восходит к началу 1860-х годов, когда сначала Ж. Этцель, а потом и другие издатели начинают публиковать произведения американского классика. Лидер парижских авангардистов, выдающийся поэт Шарль Бодлер выпускает блистательный перевод «Необыкновенных историй» с добротным предисловием. Верн, занимавший в современном ему литературном обществе далеко не первое место, вырабатывал тогда собственную концепцию необычайного, основанного на строго научных, в отличие от ирреальных фантазий Эдгара По, данных.

Когда на глаза молодому писателю попались книги «гениального поэта человеческих странностей», он был очарован. Привлекали новизна ситуации, динамичное действие, постоянно обогащающееся все новыми поворотами сюжета, логика, доведенная «до крайнего анализа», острое понимание шутки, чрезвычайная чувствительность героев — «индивидуумов, настолько гальванизированных, что они кажутся людьми, дышащими воздухом, перенасыщенным кислородом, отчего их жизнь обращается в активное горение»^[129]. В своей статье об Эдгаре По, цитата из которой только что приведена, Жюль Верн утверждает, что его американский кумир, фактически ничего не позаимствовав у предшественников, создал совершенно своеобразный литературный жанр и стал главой отдельной писательской школы «пишущих о странном»^[130].

В этом «мире странностей» действуют очень своеобразные герои, если и не безумцы с самого начала, то неизбежно становящиеся таковыми «от непосильной работы мозга»^[131].

Предельно экзальтированные, они вместе с тем и в высшей степени человечны, и потому привлекательны, достойны подражания. Да, признает Ж. Верн, воображение По иногда доходит «до бреда», но бред и реальность у нею так переплетены, что порой невозможно определить, где кончится одно и начнется другое.

Продумывая собственную дорогу в приключенческой литературе, Жюль определяет разницу между собственным пониманием фантастического, странного, необыкновенного и взглядами великого американца. Во-первых, истории По слишком «материалистические» — в них никогда не проявляется вмешательство Провидения. Впрочем, эта позиция, как полагает Верн, достигнута не столько сознательным выбором самого писателя, сколько идеологией всего американского общества, индустриализованного и в высшей степени практичного. Во-вторых — и это, может быть, самое главное — Эдгар По пытается все объяснить физическими законами, которые при необходимости сам выдумывает.

Намерения молодого француза иные. Он предполагает устранить всю ложную ученость По, используя в качестве движущей силы сюжета самые передовые достижения реально существующих наук, и прежде всего естественных, бурно развивающихся: физики, химии, астрономии и во вторую очередь — географии, геологии, истории, политэкономии, чтобы таким образом заинтересовать «новых» читателей, «этих толстозадых, которые вследствие; лени, медлительности средств передвижения, трудностей жизни или просто по молодости лет отказываются от путешествий…»^[132]. Но при этом Жюль Верн стремится сохранить для себя все, что считает достоинствами американского гения: «новизну ситуации, обсуждение малоизвестных явлений, выбор своеобразных сюжетов, гармоничное соединение вымысла и правдоподобия. Но герои парижского дебютанта будут не издерганными и больными, а, напротив, полными энергии и здоровья»^[133].

Вот такими мыслями и рассуждениями была наполнена уже; упоминавшаяся верновская статья об Эдгаре По, которую он написал в 1862 году, а опубликовал два года спустя в «Семейном журнале» («Musee des familles»). В работе анализировались несколько произведений замечательного литератора из Нового Света, прежде всего рассказы «Убийство на улице Морг», «Похищенное письмо», «Золотой жук». Последний произвел на Верна особенно сильное впечатление. Он восторженно утверждает, что одной такой новеллы достаточно, чтобы прославить писателя, навеки.

И тем не менее в наследии По Верн отдает предпочтение роману «Приключения Артура Пима», только что переведенному на французский. Именно в этой большой книге, по его мнению, проявилась вся необычность американского сочинителя. «Но кто ее довершит? — вопрошает молодой автор и сам же отвечает: — Человек более дерзновенный, чем я, и более склонный углубляться в область невозможного!» В то время Жюль Верн еще не ощущал в себе сил для соперничества с заокеанской знаменитостью.

Но влияние Эдгара По на первые верновские романы несомненно. Десяток лет спустя Шарль Валлю, один из близких друзей Жюля, писал о «Пяти неделях на воздушном шаре»: «Это по сути Эдгар По, только более веселый и с меньшим количеством галлюцинаций, причем наука и воображение объединились здесь в совершенной гармонии»^[134]. Еще сильнее влияние американского мастера сказывается в «Приключениях капитана Гаттераса» и «Путешествии к центру Земли».

Верн и в последующие годы вдохновлялся творчеством своего любимца. Скажем, роман «Жангада», в завязке и развитии действия которого существенную роль играет шифрованное письмо, перекликается с криптограммой «Золотого жука», а описание ужасов, пережитых командой «Ченслера», живо напоминает соответствующие страницы «Приключений Артура Пима». Что же касается «Ледяного сфинкса», то на этот раз возвращение к сюжету Эдгара По соединилось с давним и очень большим интересом Ж. Верна к исследованию полярных областей нашей планеты.

Видимо, впервые интерес этот у будущего писателя пробудился в 1851 году, когда он гостил в Дюнкерке у своего дяди Огюста Аллот де ла Фюи, на мрачном побережье, рождавшем меланхоличные мысли. Глядя в серо-зеленые волны холодного Северного моря (одно название чего стоит!), молодой человек, верно, уносился мечтой далеко за полуночный горизонт — туда, где эти неприветливые воды соприкасаются с пучинами Ледовитого океана, скованными могучим панцирем многолетних льдов. Воображение рисовало фантастические картины. О, как манил к себе этот бескрайний ледовый простор, за которым скрывается таинственная макушка планеты — полюс!

Поездка в Дюнкерк не прошла даром. Со временем появилась новелла «Зимовка во льдах» (опубликована в 1855 году) — произведение во многом несовершенное, но ставшее как бы наброском вещи гораздо более зрелой и крупной. К ней писатель приступит в 1863 году, почти сразу после окончания романа «Пять недель на воздушном шаре», открывшего серию «Необыкновенных путешествий». Сначала книга называлась «Англичане на Северном полюсе», а когда год спустя было написано продолжение («Ледяная пустыня»), получился двухчастный роман «Приключения капитана Гаттераса». При работе над ним Жюль обнаружил в себе счастливую способность полностью отключаться от окружающей обстановки и переноситься в воображении в места, где действовали его литературные персонажи. Перенос был настолько полным, что получался ошеломляющий эффект. «Я весь в своем романе, — писал Жюль Верн в июне 1863 года издателю Этцелю, — нахожусь на восьмидесятой параллели, температура сорок градусов ниже нуля. Простужаюсь только оттого, что пишу об этом».

В работе над книгой использовались подлинные документы полярных экспедиций, что позволило писателю вполне точно воспроизвести и географическую среду, и поведение людей в суровых условиях Крайнего Севера. Жан Жюль-Верн в своей книге о деде приводит интересное свидетельство французского океанографа, известного полярного исследователя Жана Шарко, назвавшего роман о Гаттерасе «лучшим из бортовых журналов», который он когда-либо держал в руках. Знаменитый ученый, кроме того, восхищался силой предвидения Жюля Верна, тем, насколько точно литератор определил место, откуда сорок пять лет спустя отправилась экспедиция покорителей полюса.

Итак, изучение специальной литературы многое дало роману. Но не обошлось и без издержек.

Слишком подробное штудирование ученых трудов сыграло с автором злую шутку. Поверив высказыванию мореплавателя Пенни о том, будто бы полярный океан «являет собой поразительный водный бассейн, наполненный миллионами живых существ», Жюль Верн в своей книге не приближается, как обычно, к истине, а отходит от нее. В романе прозрачнейшая океанская вода просто кишит всевозможными морскими животными, а над поверхностью моря носятся неисчислимые птичьи стаи, в которых попадаются экземпляры с почти шестиметровым размахом крыльев. Здесь уже сказывается и влияние Э. По: точно таких же гигантов, свинцово-белых, меланхолично выкрикивающих свое таинственное «Текели-ли!» встречал и Артур Пим.

Украшением «Гаттераса» стал образ главного героя. Впоследствии любимые персонажи прославившегося автора будут отличаться тем же набором положительных качеств: личным мужеством, находчивостью, упорством в достижении поставленной цели, презрением к опасностям — и тем завоюют сердце читателей…

Прошло несколько лет, и в конце 1860-х годов творче