Начало дипломатического пути 13 12 страница

Для Раска, через которого мною было передано это сообщение о договоре, оно явилось довольно неожиданным. Он не скрывал своего неудовольствия, но от высказываний по существу вопроса уклонился, заметив лишь в саркастической форме, что советская внешняя политика, как он давно думал, в целом сводится, видимо, к довольно простой формуле: „что мое - то мое, а что ваше - давайте делить пополам".

Несколько позже, в октябре, во время одной из наших неофициальных встреч Банди рассказал, что в ходе дебатов в Белом доме высказывалась мысль, что объединение Германии „реально только вне рамок НАТО". В администрации „гадают", почему СССР не выступает за объединение Германии как нейтрального государства, что могло бы дать Москве пропагандистский выигрыш.

Но тогда Хрущев был против любого объединения Германии, поскольку делал ставку на укрепление отдельного „рабочего германского государства". И в дальнейшем советское руководство.всерьез не ставило вопрос о нейтрализации Германии, ибо не думало о скором объединении Германии. Горбачев же слишком поспешно „скинул" весь германский вопрос, когда он неожиданно встал в практическую плоскость в 1989-1990 годах.

В беседе со мной Р.Кеннеди, который продолжал занимать пост министра юстиции, доверительно изложил позицию президента Джонсона в отношении Вьетнама. Ссылаясь на свою личную беседу с ним, Кеннеди сказал, что Джонсон не хочет распространять военные действия на Северный Вьетнам. Если же ходом событий президент будет поставлен перед альтернативой: „потерять" Южный Вьетнам или начать военные действия против

В БЕЛОМ ДОМЕ -
ПРЕЗИДЕНТ Л.ДЖОНСОН 115

ДРВ, то президент наверняка изберет второй путь, хотя это и связно с очень серьезными последствиями. В целом было видно, что Р.Кеннеди чувствовал себя не очень уверенно в администрации Джонсона.

За два часа до моего отлета в отпуск 12 июля меня пригласил в Белый дом Банди на неофициальную беседу, чтобы я располагал информацией при встречах в Москве с советским руководством. Несмотря на то, что главным соперником президента на выборах будет Голдуотер - а это резко обострит предвыборную борьбу, - Банди твердо заверил, что Джонсон по-прежнему не намерен отступать от своей внешнеполитической линии в предвыборной кампании в пользу необходимости сохранения мира и достижения взаимопонимания с Советским Союзом. Правда, порой в полемике с Голдуотером придется говорить вещи, которые могут вызвать в Москве критику и недовольство. Но в Москве должны знать, что это будет диктоваться предвыборной борьбой и ни в коей мере не будет означать изменение позиции Джонсона относительно СССР и необходимости улучшения отношений между обеими странами.

Должен сказать, что такого рода „заверения" в период предвыборных кампаний в США мне довелось слышать и от других президентов. Банди дал понять, что и они не против, чтобы мы порой выступали с публичной критикой в адрес Джонсона, но делали это „в разумных пределах", чтобы критика серьезно не отражалась на общем состоянии наших отношений.

Пианист Рихтер и „правила поведения советских граждан за границей"

На фоне довольно напряженной, в общем-то, атмосферы наших отношений с США приятной разрядкой бывали приезды в Америку наших всемирно известных музыкантов и творческих коллективов. Достаточно назвать нескольких: Рихтер, Плисецкая, Растропович и Галина Вишневская, Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета, ансамбль Моисеева, коллективы разных консерваторий и театров. Их неизменно сопровождал большой и заслуженный успех. Немало этому способствовал американский импрессарио, выходец из дореволюционной России Юрок.

Вспоминается приезд Рихтера, но не с исполнительской точки зрения, т. к. мастерство великого музыканта выше всякой похвалы. Речь, скорее, идет о тех унизительных порядках, с которыми тогда были связаны поездки наших артистов (и не только их одних) за границу. Как правило, их всех сопровождали (под видом „администраторов", „секретарей" и пр.) представители наших спецслужб, в обязанность которых входила слежка за контактами артистов за рубежом и предотвращение их попыток в отдельных случаях остаться за границей (что, впрочем, не мешало тем, кто хотел это сделать).

Подавляющее большинство артистов были патриотами своей страны, и их оскорблял такой надзор. Особенно болезненно переживал это такой весьма чувствительный и в высшей степени интеллигентный человек, как Святослав Рихтер. Его сопровождал из Москвы „администратор", который бесцеремонно вмешивался во все дела Рихтера, даже в дела чисто личного порядка (мать Рихтера жила в Западной Германии, и он с ней часто разговаривал по телефону).

СУГУБО
116 ДОВЕРИТЕЛЬНО

Мы с женой почувствовали, что Рихтер, с которым мы были хорошо знакомы, находится на грани нервного срыва. Я срочно послал телеграмму в Москву, в которой настойчиво предложил отозвать домой его сопровождающего и оставить Рихтера в покое. Там, видно, поняли сложность ситуации, и „администратор" был отозван домой.

Надо было видеть облегчение Рихтера, когда я сообщил ему, что он может продолжать свои концерты в Америке без всяких сопровождающих. Когда он возвращался домой на английском лайнере, моя жена получила вдруг большой букет роз, посланный им по заказу с борта парохода, и телеграмму с благодарностью нам обоим за прием и избавление от „опеки".

В „Правилах поведения советских граждан за границей", утвержденных ЦК КПСС, речь в основном шла о том, что им нельзя или не следует делать за рубежом (чтобы уберечься от ожидавшихся „провокаций и вербовок" иностранными спецслужбами на улицах, в магазинах, в кино, театрах или на разных приемах и мероприятиях, на которые приглашались советские граждане). Проще было бы, конечно, сказать, что можно делать, ибо в „правилах" в подавляющем большинстве были запретительные наказы. Их нарушение грозило или быстрым откомандированием домой, или отказом в последующих выездах за рубеж.

Дело доходило до курьезов. Жену одного из вновь назначенных послов вызвали в соответствующий отдел ЦК для беседы с учетом требований этих „Правил". До этого она с мужем неоднократно бывала в загранкомандировках. Когда инструктор отдела стал усердно объяснять правила и настойчиво предложил ей расписаться, она возмутилась и спросила его, а сам-то он бывал за границей? Выяснилось, что не был. Тогда она отказалась продолжать беседу, заявив, что по опыту хорошо знает, как себя надо вести в других странах и не хочет слушать того, кто знает жизнь только по писаным инструкциям. Получился небольшой скандал. Ей посоветовали вести себя „сдержаннее в здании ЦК партии", ему же указали, что он „переусердствовал", вызвав жену посла на собеседование.

Вспоминаю в этой связи один забавный эпизод. Заведующий этого отдела Бараненков впервые поехал с какой-то делегацией в Париж. Ему очень хотелось побывать в „Фоли-Бержер", о котором он много слышал, но посещение которого фактически запрещалось указанными правилами. Посол сказал ему, что можно сходить туда инкогнито в сопровождении только помощника посла, который хорошо знает Париж. Однако помощник перестарался и купил билеты в первый ряд. По ходу представления полуобнаженная танцовщица спустилась с эстрады и подошла к этому заведующему, предложив сделать несколько танцевальных „па". Она взяла его за руку, но тот, ошеломленный происходящим, стал сопротивляться. Она, пожав плечами, пошла к другому зрителю. Эпизод вроде не получил никакой огласки, чем были довольны и посол, и его именитый гость.

Через пару недель в европейском отделе МИД получили пачку очередных французских газет. В одной из них оказался снимок, на котором был изображен этот руководящий работник ЦК с танцовщицей. Правда, там не приводилась его фамилия, а просто было написано, что „иностранец забавно вел себя" в театре.

В МИД сперва решили, что это какая-то провокация, фотомонтаж, чтобы дискредитировать высокопоставленного партийного работника. Стали подумывать, не сделать ли дипломатическое представление французам. Пришлось нашему послу вмешаться и объяснить министру, как

В БЕЛОМ ДОМЕ -
ПРЕЗИДЕНТ Л.ДЖОНСОН 117

все произошло. Дело замяли, и до самого высокого начальства оно не дошло, но сотрудников МИД немало позабавила эта история с нашим высоким „наставником правил поведения за границей".

Джонсон и война во Вьетнаме

Летом 1964 года ситуация в Юго-Восточной Азии обострилась. В события, хотя и в разной степени, оказались вовлеченными и США, и Советский Союз.

Президент Джонсон принял вьетнамскую эстафету от Кеннеди. Однако если последний вроде подумывал о выводе своих войск из Вьетнама, то Джонсон, подогреваемый избирательной кампанией и воинствующими консервативными кругами и генералитетом США, все больше и больше втягивался в конфликт, надеясь решить его „с позиции силы". Москва же выражала солидарность с Северным Вьетнамом, который „вел освободительную войну".

Джонсон и Хрущев на первых порах пытались отделить войну во Вьетнаме от сферы советско-американских отношений. Однако с течением времени это становилось делать все труднее и труднее.

В период пребывания Джонсона у власти я неоднократно задавался вопросом, что движет лично Джонсоном в его одержимости продолжать войну во Вьетнаме „до победного конца"?

В самом деле, когда Джонсон неожиданно стал президентом, то он не был связан какими-либо обязательствами в отношении Вьетнама. К тому же вовлеченность США в военную борьбу там была еще относительно ограниченной и этот вопрос вообще пока не привлекал большого общественного внимания в Америке. Короче, у Джонсона как нового президента была полная возможность не втягивать дальше США в широкие военные операции во Вьетнаме. Вряд ли в стране его за это осудили бы.

Однако, на удивление многих, Джонсон быстро и добровольно взял на себя сомнительную роль защитника Южного Вьетнама. С момента прихода в Белый дом он сразу же заявил своему окружению, что „не намерен терять Вьетнам", хотя до этого интересы США в этой бывшей французской колонии были невелики. Претензии президента на Вьетнам явно были несостоятельны.

В отличие от своих предшественников Трумэна и Эйзенхауэра, которые держали военных на коротком поводке, Джонсон уверовал в их компетентность и все больше прислушивался к их советам, а также советам тех из своего окружения, кто стоял за военное решение вьетнамского вопроса. Именно такой курс стал настойчиво и даже упрямо проводить Джонсон.

Чем же можно объяснить такое поведение Джонсона?

Антикоммунизмом? Уверенностью, что колоссальная военная мощь США позволит легко победить во Вьетнаме? Стремлением показать, что он, как и нелюбимый им Д.Кеннеди, обладает характером и может также принять вызов во Вьетнаме, как тот продемонстрировал это на примере Кубы? Эмоциональными качествами его характера и неумением всесторонне продумать все последствия войны во Вьетнаме?

Однозначного ответа тут, видимо, нет. Каждый фактор играл какую-то свою роль. По мере затягивания войны, она все более приобретала для него личностный характер, становилась своего рода испытанием. Кто кого: он

СУГУБО

118 ДОВЕРИТЕЛЬНО

или Хо Ши Мин? Он или Мао Цзэдун? Такое мне доводилось слышать из уст самого Джонсона. Война становилась его собственной войной.

Одержимость Джонсона лишь способствовала продолжению бессмысленной вьетнамской авантюры, что в конечном счете стоило ему второго президентства. Но, встав на порочный путь, он так и не мог остановиться.

В начале августа произошел так называемый тонкинский инцидент. По утверждению американского командования, 2 и 4 августа северовьетнамские катера атаковали американские военные корабли в районе Тонкинского залива. В ответ, по указанию Белого дома, была произведена бомбардировка объектов на территории ДРВ.

Ханой сразу же квалифицировал весь этот инцидент как американскую провокацию (так было сообщено правительством ДРВ и в Москву).

Президент Джонсон срочно провел через конгресс „Тонкинскую резолюцию", предоставлявшую ему полномочия предпринимать все „необходимые шаги" для „отражения вооруженного нападения" со стороны ДРВ и „защиты свободы" стран-членов СЕАТО. Резолюция была принята единогласно палатой представителей и лишь двумя голосами против (либеральных демократов Морзе и Грюнинга) сенатом.

Я, откровенно говоря, был поражен шовинистическим угаром, который охватил в этот момент Вашингтон, даже тех, кто обычно занимал более либеральные позиции. Официальная пропаганда играла тут решающую роль. Правительство Джонсона получило „благословение" конгресса на развертывание крупномасштабных военных действий в Индокитае, чем оно явно было намерено воспользоваться. Таков был вывод, о котором посольство доложило в Москву.

Интересно отметить, что, проведя задним числом расследование инцидента, сенатский комитет по иностранным делам пришел к выводу в декабре 1967 года, что „тонкинский инцидент" был, скорее всего, спровоцирован самими США. 4 июня 1970 года сенат отменил „Тонкинскую резолюцию" с такой же поспешностью, с какой он содействовал ее принятию шесть лет назад. Как видно, процесс политического прозрения сенаторов продолжался довольно долго. Сенатор Фулбрайт оправдывался в марте 1968 года: „Конгресс и, естественно, я считали в момент принятия этой резолюции, что мы не санкционируем большую войну, а предотвращаем расширение военных действий".

5 августа поверенному в делах Корниенко было поручено срочно передать президенту Джонсону послание Хрущева в связи с инцидентом. Томпсон, которому было вручено это послание, упорно отстаивал версию американского командования. Знал ли он всю правду? Сомнительно.

„Хотел бы надеяться, - указывалось, в частности, в этом послании, - что с Вашей стороны будут проявлены необходимое хладнокровие и сдержанность, чтобы снять военный накал и прекратить вызывающие действия американских вооруженных сил в районе Тонкинского залива, которые могут повлечь за собой соответствующий ответ другой стороны".

7 августа Томпсон передал ответ президента Джонсона, который утверждал, что США предприняли лишь минимальные оборонительные действия в ответ на нападение. США не знают, было ли это спровоцировано Пекином или же предпринято северовьетнамцами в попытке вовлечь Пекин в события в этом районе. Все, что СССР может сделать, чтобы удержать

В БЕЛОМ ДОМЕ -
ПРЕЗИДЕНТ Л.ДЖОНСОН 119

северовьетнамцев или Пекин от дальнейших безрассудных действий в этом районе, было бы полезно для дела мира.

Вьетнамский конфликт начал постепенно вторгаться в советско-американские отношения.

Отставка Хрущева. Джонсон подтверждает свой курс

Тем временем в Москве происходили драматические события. В октябре 1964 года в результате закулисных интриг в руководстве КПСС был смещен Хрущев. Это был настоящий „дворцовый переворот". Пленум ЦК КПСС, созванный после того, как вызванного из отпуска Хрущева на президиуме ЦК заставили подать в отставку, был призван лишь утвердить решение и придать ему видимость законности.

К тому времени Хрущев растерял свою популярность из-за того, что вел непоследовательную политику, принимал половинчатые решения. Он разоблачал, критиковал и старался преодолеть сталинизм, но все же не был готов к настоящим реформам, да, по существу, он и не ставил перед собой такой задачи. Он не представлял себе, что возможно что-то другое, помимо системы, основанной на господстве одной партии - КПСС.

Организаторы заговора (Подгорный, Суслов, Брежнев и некоторые другие) не были объединены какими-то общими целями большой политики, единой политической платформой. Руководствовались они, скорее, эгоистическими соображениями, прежде всего стремлением получить или сохранить власть, либо опасениями потерять высокие посты. Во внешней политике они вообще не предлагали каких-либо изменений.

Новые руководители поспешили закрепить и свои международные позиции. Я получил срочное указание встретиться с президентом Джонсоном и объяснить положение дел.

16 октября я посетил президента в Белом доме и сообщил о состоявшемся в Москве пленуме ЦК КПСС, об отставке Хрущева и об избрании Первым секретарем ЦК Брежнева и Председателем Совета Министров Косыгина.

Сказал, в соответствии с поручением, что генеральная линия советской внешней политики, как она определена в решениях XX, XXI и XXII съездов КПСС, остается неизменной и что Советское правительство и в дальнейшем будет неуклонно следовать этому курсу. Дал президенту дополнительные разъяснения, предусмотренные полученными инструкциями. Высказал некоторые свои соображения.

Для Джонсона, как, впрочем, и для всех других, это сообщение было явной неожиданностью. Он сразу же осведомился о судьбе Хрущева. Однако этот интерес, как явствовало, был вызван не столько особыми личными симпатиями к смещенному руководителю (они ведь не встречались друг с другом, только переписывались), а, скорее, естественным любопытством, хотя в целом, по нашим наблюдениям, сам Джонсон считал, что у него установилось известное взаимопонимание с Хрущевым. Он не выразил вместе с тем какого-либо своего отношения к факту ухода Хрущева с политической арены. Джонсона интересовали новые советские лидеры и их будущий курс. Ему при этом импонировало то, что эти лидеры срочно поручили советскому послу лично встретиться с ним и заверить в их желании развивать отношения с президентом. Джонсон выразил свою

сугубо доверительно

признательность за этот шаг нового советского руководства и пожелал ему успеха.

Выразив далее свое намерение расширять контакты с новыми руководителями СССР, президент сказал, что хотел бы высказать некоторые соображения, которые он просил довести до их сведения.

Джонсон сказал, что стремится продолжать курс Кеннеди, который делал все, что мог, ради упрочения мира. Соответственно, он надеется, что в Советском Союзе тоже будет сохранена преемственность во внешней политике. Если будет переизбран еще на один срок, то надеется на возможность ослабления напряженности, прогресса в области разоружения и сокращения военной активности. Он хочет ясно сказать: „Мы не хотим похоронить СССР, но, с другой стороны, не хотим быть и сами похороненными" (Джонсон использовал широко известное в США высказывание Хрущева). Президент считает, что нет причин бояться друг друга. Он сам „готов ночевать у советского посла без пистолета" и думает, что и посол не побоялся бы поступить таким же образом. Проблема, однако, сейчас в том, чтобы „убедить и оба наши народа думать также".

Джонсон уверял,.что как президент, он предпочитает удовлетворять насущные нужды своего народа, а не тратить деньги на военные приготовления. Он подчеркнул при этом важность „отхода от застарелых антагонизмов".

Говоря о необходимости проявления взаимной гибкости, Джонсон вспомнил о кубинском кризисе, сказав, что тогда ни одна из сторон не знала точно, чем все это может кончиться. „Я уходил в те дни из дома, прощаясь с женой и детьми, не будучи уверен, увижу ли их снова". Но он хотел бы в этой связи подчеркнуть лишь одну мысль: в создавшейся тогда ситуации обе стороны немного уступили друг другу, отойдя от несгибаемых, фиксированных позиций. „Я никогда не сомневался в искренности мирных устремлений советской стороны, но в то же время, если говорить откровенно, имел некоторые сомнения в отношении ее гибкости". Джонсон заявил, что готов поехать в любое место и говорить с кем угодно, если это только даст какие-либо положительные результаты в пользу мира.

Касаясь Вьетнама (и „инцидента" в Тонкинском заливе), Джонсон заявил, что лично он считает, что в целом у Советского Союза будет даже больше, чем у США, проблем с теми, кто хочет добиться сейчас господства в этом районе (т. е. с китайцами), но это, конечно, не его, Джонсона, дело. Помимо прочего, он, видимо, имел в виду и тот факт, что в этот день Китай взорвал свое первое ядерное устройство.

Новое советское руководство

Пришедшее после Хрущева новое советское руководство отличалось на первых порах от прежнего главным образом сменой первого лица. На место Хрущева пришел Брежнев.

Брежнев был политическим деятелем, хорошо знавшим „коридоры власти", привыкшим „играть вместе с командой", а не отдельно. Был осторожным, неторопливым, прислушивался к мнению своих коллег, остерегался внезапных поворотов или резких нововведений, предпочитая предсказуемую стабильность.

В БЕЛОМ ДОМЕ -ПРЕЗИДЕНТ Л.ДЖОНСОН

В старом Политбюро Брежнев занимался вопросами военной промышленности и производства вооружений. Он не увлекался проблемами идеологии и не питал к ним большого интереса. Но он твердо придерживался догм марксистско-ленинской теории, взяв их раз и навсегда на вооружение без каких-либо сомнений. Тут он был на 100 процентов „правоверным", отдав эту область на откуп Суслову.

Что касается вопросов внешней политики, то он разбирался в них слабовато и на первых порах увлекался в основном внешней, протокольной стороной дела (почетные караулы, помпезные приемы в Кремле иностранных руководителей, приятная реклама в средствах массовой информации и т. п.).

Когда я во время приездов в Москву обычно довольно долго рассказывал ему наедине о событиях в Америке (а он всегда ими интересовался), а затем спрашивал „указаний на будущее", он обычно говорил: „Какие тебе еще указания, ты лучше меня знаешь, как вести дела с американцами. Главное, чтобы был мир".

В сущности же в проведении самой внешней политики он фактически полагался до конца своих дней на Громыко. Последний был для него, пожалуй, как Даллес для Эйзенхауэра, хотя наш министр старался не особенно подчеркивать свою главенствующую роль в этих делах среди своих коллег по Политбюро. Громыко оставался дипломатом и в высших эшелонах власти, что лишь усиливало общее признание его особой роли во внешней политике.

Если Хрущев мог, когда хотел, навязать свою волю Громыко (как и другим своим коллегам), то Брежнев этого не делал, считая, что его министр лучше него разбирается в международных делах.

Помимо прочего, Брежнева связывали с Громыко и установившиеся узы личной дружбы на почве почти еженедельных охотничьих вылазок в Завидово. Некоторые злые языки утверждали даже, что Громыко, не проявлявший прежде большой любви к охоте, специально стал „заядлым охотником", чтобы быть поближе к „уху Брежнева".

В целом же Громыко оказывал на Брежнева позитивное влияние. Будучи умным человеком, он умело поддерживал у Брежнева стремление к стабильной внешней политике без эмоциональных срывов, присущих Хрущеву. Можно не соглашаться с некоторыми его взглядами, но надо отдать ему должное: Громыко всегда был последователен и предсказуем в своей политике. Киссинджер в шутку назвал как-то это политикой „тяжелого парового катка, упрямо идущего к своей цели". Когда эти цели бывали правильные, то и такой образ можно принять, скорее, за похвалу. Главное же в Громыко было стремление не допустить вовлечения страны в серьезные военные конфликты, особенно с США. Не афишируя это, он всегда - в душе - ратовал за улучшение этих отношений, но не позволял себе перешагнуть через серьезные идеологические барьеры.

Джонсон и Брежнев никогда не встречались. Но в определенном смысле они были похожи друг на друга. Оба были примерно одного возраста, оба выходцы из простых семей, были мастерами внутриполитических игр; оба не знали детально вопросы внешней политики (чем, впрочем, не очень тяготились); оба обожали охоту и быструю езду; не читали книг, но много времени проводили у телевизора; оба были по-своему любителями ковбоев и футбола; были не против „пропустить лишнюю рюмочку"; любили рассказывать анекдоты и „играть" на публику (или на собеседника), чтобы

сугубо

122 ДОВЕРИТЕЛЬНО

участники беседы оставались довольны друг другом. Оба были вспыльчивы (но не на публике), злопамятны, но в то же время любили демонстрировать свою доброту и хорошее отношение к людям.

И тот, и другой обожали „паблисити" и любили позировать фотокорреспондентам. Джонсон, например, дал специальное указание, чтобы операторы телевидения снимали его с левого, более фотогеничного, с его точки зрения, профиля. Советские фоторепортеры знали, что Брежнев любил, чтобы на снимках были четко видны все его многочисленные ордена и медали. Правда, Брежнев в отличие от Джонсона в стремлении привлекательнее выглядеть на телевидении не пользовался контактными линзами вместо очков, специальным театральным гримом и электронным „суфлером". Когда Брежнев узнал, почему Джонсон не читает по бумажке, а говорит глядя прямо в зал, используя соответствующие оптические „подсказки", то он тут же дал указание купить эти стекла-линзы для своих выступлений (ему их подарил известный промышленник Хаммер). Однако он так и не приспособился читать „по новой системе" и вернулся к своим „бумажкам".

Джонсон активно добивался популярности. За первый год он появлялся на телевизионном экране чаще, чем Кеннеди за все без малого три года пребывания в Белом доме. За пять с лишним лет Джонсон провел 126 пресс-конференций, причем большая часть состоялась в первые 3 года его президентства, пока война во Вьетнаме не обернулась против него.

Брежнев решительно отказывался от пресс-конференций, т. к. знал о своем косноязычии и не выступал без заготовок.

Оба они любили хорошие отклики в прессе на свои выступления. В этом плане у Брежнева не было проблем дома. Сложнее было с откликами из-за границы. Обычно его помощники подбирали наиболее выгодные статьи и фотографии своего „хозяина". Да и послы посылали, зная слабость Брежнева, соответствующие вырезки из зарубежной прессы, которые он обязательно прочитывал, а потом и цитировал на Политбюро. У Джонсона дело обстояло сложнее, учитывая свободу американской прессы, но он старался „оказывать внимание" группе корреспондентов, освещавших его деятельность в более благоприятном свете (об этом мне рассказывал „патриарх" этой прессы Липпман).

Конечно, трудно сказать, как прошли бы их личные встречи, но, думается, что лучше, чем встреча Хрущева с Кеннеди. В общем, оба они были достаточно колоритные фигуры. Впрочем, Брежнев слишком долго находился у власти. Последние годы его жизни являли собой не особенно привлекательное зрелище. Но это уже было 18 лет спустя...

Новое советское руководство с удовлетворением восприняло мое сообщение о беседе с Джонсоном.

Решено было дать подробный ответ президенту США.

3 ноября я встретился с Томпсоном и передал ему для президента (который находился на своем ранчо в Техасе) соображения Советского правительства в связи с высказываниями, сделанными Джонсоном в беседе со мной.

В ответном послании отмечалось, в частности, что Советское правительство разделяет мнение президента о необходимости большей гибкости в подходе к решению проблем, стоящих на повестке дня, и к достижению договоренности. Важно, чтобы плодами разрядки пользовались все государства - большие и малые, друзья Вашей страны и друзья нашей

В БЕЛОМ ДОМЕ -

ПРЕЗИДЕНТ Л.ДЖОНСОН 123

страны. Ущемление прав малых стран вносит дополнительные осложнения в отношения между СССР и США (например, в контексте Кубы, хотя Москва и верит словам президентов США).

В заключение в послании говорилось, что Советское правительство хотело бы сейчас делать упор не на те вопросы, по которым у нас имеются разногласия, а на те области, где имеются точки соприкосновения. „Мы хотели бы еще раз сказать, что Советское правительство ценит доверительные отношения с президентом Джонсоном и считает взаимополезным поддерживать и развивать их, в том числе и через установившиеся доверительные каналы".

Томпсон сказал, что он немедленно передаст Джонсону все эти соображения Советского правительства. Для президента будет особенно приятен тот факт, что советское руководство сочло целесообразным высказать свои важные соображения еще до того, как станут известны результаты президентских выборов (как раз в этот день в США началось голосование). В Москве действительно были колебания на этот счет, но возобладало желание Брежнева „морально поддержать Джонсона". Учитывались также предсказания нашего посольства насчет вероятной победы Джонсона.

2. ПРЕЗИДЕНТ И СОВЕТСКОЕ РУКОВОДСТВО

Состоявшиеся 3 ноября 1964 года президентские выборы явились триумфом для Джонсона. Он победил Голдуотера с перевесом почти в 16 млн. голосов. „Ястребиный" подход последнего к вопросам внешней политики, ядерной войны и к отношениям с Советским Союзом явно не получил одобрения американских избирателей. Многие избиратели признавали, что они голосовали не столько за Джонсона, сколько против Голдуотера.

Тем временем в администрации Джонсона все еще обсуждали вопрос об отношениях с СССР в свете недавних изменений в советском руководстве. Как доверительно сообщил мне Гарриман, речь шла не о том, продолжать ли поддерживать нынешнюю в целом неплохую атмосферу в советско-американских отношениях. Об этом не было спора. Но многие советники убеждали президента не торопиться, выждать дальнейшего развития событий, прежде чем принимать серьезные решения в области отношений с СССР.

Итак, Джонсон получил от народа мандат на президентство. Вместе с тем характерной особенностью 1965 года было то, что все расширяющееся непосредственное участие регулярных американских войск в боевых операциях против повстанческих сил в Южном Вьетнаме и активные действия в отношении ДРВ все больше накладывали свой отпечаток на международное положение США, а также на внешнеполитическую линию американского правительства и поведение самого президента. Вьетнам