Сокровенное Единение» и медитативный текст 16 страница

Перед нами — безусловно, слова проповедника: сам строй параграфа передаёт оттенок устного речения, обращения к ученикам, а может быть, и к самому себе. Парадокс Лao-цзы заключался в том, что в чистом виде его учению мало кто следовал, и в этом смысле сомнения, выраженные здесь, оказались пророческими. Его мысль, вероятно, оказалась слишком сложной, а может, и ослепляюще простой; и основной массе тех, кто называл себя даосами, было невозможно понять её. Поэтому, хотя практически во всех даосских школах «Дао дэ цзин» высоко ценился и повсеместно цитировался, даосизм как таковой приобрёл направление либо социально-политической доктрины управления государством, либо оккультно-мистического учения достижения бессмертия. Многие последователи даосизма, выходившие из среды простого народа, были слишком сиры, убоги духом и знанием (6), чтобы осознать мысль о слиянии с Дао исключительно путём трансформаций духа и принятия действительности как символического отражения всепорождающей пустоты. Лао-цзы намекает, что при этом нужны и определённые врождённые способности. Его слова, хотя сам мудрец и понимает их относительность (§ 56, 1), подразумевают под собой врата к метафизической глубине мира: ведь они «имеют предка», равно как и все поступки имеют за собой некое определяющее, господствующее начало, т. е. Дао.

Таким образом, в мистической философии Лао-цзы не столь важно, что говорится, сколь, кто говорит. У Лао-цзы за словами-символами стоит «предок», он ощущает, опознаёт его. Слово превращается из пустого набора звуков в знак и указатель внутреннего бытия культуры духа. Невидимость Дао для стороннего наблюдателя приводит к мысли о «тайном», или «спрятанном», характере мудрости даоса (9-10). Отсюда берёт начало и характерный облик китайских совершенномудрых, которые носили рваные хоЛщовые одежды, всклокоченные волосы и бороды, отличались непредсказуемостью поступков, иногда были калеками и т. д. Этот внешне отталкивающий образ как бы намекает, что. за ним скрывается абсолютно противоположное начало — духовная глубина и душевная красота. Простота снаружи, одежды, покрытые пылью сотен дорог, пройденных даосом, и чистота души понимаются как абсолютная величина жизни. Истинный мудрец похож на Дао — драгоценность под грубыми одеждами, мудрость под простотой слов, великий звук за неизбывным молчанием. Так, дословный перевод фразы (9-10): «Мудрец рядится в холщовые одежды, но прижимает к себе (вбирает вовнутрь) яшму».

Учение Лао-цзы парадоксально — его истина находится здесь, совсем рядом, именно о этом мире. Её можно достичь духовным преображением, не уходя в инобытие, подобно буддийской нирване. Но именно эта обыденность и смущает многих людей. Они стремятся к сверхобыденному, забывая, что мудрецы ходят в обычных холщовых одеждах. И именно поэтому самое простое оказывается для людей самым сложным. Они привязаны к словам, к вербальным объяснениям, ожидая, что им расскажут рецепт того, как достичь истины, точно и полно обрисуют все этапы этого пути. Но парадокс в том, что никакого пути к истине в учении Лао-цзы нет, — существует лишь мужественное, безраздельное и в чём-то безрассудное следование за учителем вне слов, вне объяснений и даже вне достижений.

Бошу А (5):

Мои слова имеют господина, дела имеют предка.

 

§ 71

 

Самая большая ловушка для сознания — уверенность в незыблемости и постоянстве своих знаний. Истинное знание незаметно, ибо оно интуитивно. И здесь даосское понимание знания как внутреннего чувства всеобъемлющей мощи Дао противостоит обыденному знанию как накапливанию информации или конфуцианскому знанию ритуалов. Мотив антизнания и антимудрости вытекает из важнейшей функции Дао — развиваться вспять (§ 40) и творить мир именно через самосокрытие или самопотерю, ставя вместо себя предметы и любые конкретные формы. Таким образом, антизнание — это понимание Дао, а знание — это понимание видимых явлений и предметов; не случайно даосы выступали против всякого «мудрствования» (§ 19). Даосизм как бы переворачивает мир, меняет местами его знаки и тем самым «устраняет трудности». Парадокс заключён в том, что истинной перемены не происходит, ибо всё сводимо к некому Единому, где понятие бинарных оппозиций утрачивает свой смысл.

Такой подход к антизнанию, к состоянию внезнания как к критерию высочайшей чистоты сознания делает правомерной и другой перевод сентенций (1–4): «Знать, находясь во внезнании, — вот высшее достижение. Не знать постижимое — вот где заключены трудности». Главная трудность коренится именно в стремлении что-либо «узнать», достичь какого-то определённого объёма знаний, что на самом деле весьма далеко от постижения истины, то есть от высшего Знания, равного внезнанию. Тогда и возникают трудности, огрехи, болезни сознания (именно как «болезнь» дословно переводится иероглиф «бин», трактуемый нами как «трудность»). Это прежде всего утрата единства с миром и приход ко внутреннему расколу.

Достаточно лишь устранить эту «болезнь» — единственную главную трудность (6), мужественно отречься от желания «узнать побольше» и просто заглянуть внутрь себя, — и все остальные затруднения уйдут сами собой (5–7). Но для этого надо пройти через искушение знанием, иллюзией абсолютного постижения всей мудрости. Осознать эту болезнь сознания, этот раскол сознания, проводящий черту между изначально едиными миром и человеком, объектом и субъектом — и есть избавиться от неё. Дословный перевод строк (57) очень точно отражает эту мысль «преодоления подобного подобным»:

«Мудрец не болеет, так как переболел болезнью. Переболеть болезнью — это и есть избавиться от этой болезни».

Как путь преодоления этой «болезни знанием» предлагается осознание ограниченности чисто человеческого знания, которое абсолютным образом может быть заменено безотносительной Благостью — Дэ.

Структура параграфа в части (5–8) достаточно сложна для однозначного перевода, учитывая, что в китайском языке формы глагола и существительного совпадают. В частности, можно предложить такой перевод этих строк [54, 130):

«Из-за того, что он осознал, что трудность — это трудность,

мудрец не имеет никаких трудностей. Мудрец не имеет трудностей

лишь потому, что осознал, что трудность — это трудность».

Во многих изданиях фразы (5–8) переставлены местами, причём нет никаких оснований считать один порядок менее «правильным», чем другой. Здесь приведён порядок, встречающийся в большинстве изданий [10, 138]. В частности, порядка (6-7-5-8) придерживается такой авторитетный комментатор, как Ван Би [12, 43]:

«Устранить трудности — значит избавиться от них. Сознавать трудности — это значит устранять их. Мудрец устраняет трудности, ибо осознаёт их — вот потому он и устраняет трудности».

Ван Би (1–2):

Знать и при этом думать, что не знаешь, — это высшая вещь (шан).

 

§ 72

 

Народ представлялся потенциально деструктивной силой, способной нарушить вселенскую гармонию, власть же выступает как упорядочивающий фактор, в котором проявляется Благость мудрецов, понимающих, что есть благо для народа. Гармония в «теле вселенной» достигается лишь при наличии гармонии между правителем и массами, а для этого властитель должен проникнуть своим сознанием в «сердце народа», то есть в сознание масс. При этом народ не должен замечать того, кто правит им (§ 17), считая, что действует по своей воле. Мудрец правитель намеренно идёт на утрату частностей, например самовосхваления, дабы выиграть в большем — скрытом управлении Поднебесной. Поэтому в нём нет ничего лишнего, избыточного, наигранного. Это и определяет его бессмертие, понимаемое здесь как постоянное возрождение в потоке Дао.

Государства, пытающиеся внушить своему народу благоговение перед собой многими устрашающими указами, вступают на опасный путь. Это не раз бывало в эпоху Борющихся царств, зачастую лишь разрушая страну и приводя к «великим смутам». Страх не лучший правитель и не может обеспечить долгого царствования. Власть усиливается именно через любовь народа. Но в силу того, что фраза (1–2) многозначна, была предложена и другая, прямо противоположная её трактовка [Чжан И, 139]: «Когда народ не испытывает страха перед подавлением [со стороны властей], то может возникнуть ещё большая смута». Правда, этот перевод целиком противоречит всему дальнейшему содержанию параграфа, который целиком направлен против «правителя, который проявляет себя». И это — основной критерий истинного правителя: «познав себя, не обнаруживаться» (6), быть всегда непроявленным (§ 17, 61, 66, 68).

Именно за счёт отказа от желания стать могущественными, высокочтимыми, они достигали чего-то «другого». Что это за другое? Некоторые комментаторы полагают, что это истинная любовь и уважение народа, великое могущество, зарождающееся в недеянии. Но неоднократно повторяющаяся в «Дао дэ цзине» конструкция, использующая слово «этот», «этот самый», «это», «другой» (цы), позволяет дать более сложную трактовку, скорее всего, характерную для мистической мысли ранних мужей-шм и последователей учения Лао-цзы. «Это самое» — прежде всего указание на Дао, не выразимое никакими словами, а следовательно, — это и попытка избежать какого-либо именования. Знающий увидит, незнающему не помогут никакие термины и объяснения. «Откуда я знаю об этом? Из этого (или «из него самого» § 21, 54)». Вероятно, эта замена проистекает и из частичного табуирования священных терминов, так или иначе соотносящихся с понятием абсолютной реальности, подобно тому, как было табуировано в иудейской традиции имя Бога Иеговы (Яхве). Обратим внимание на то, как Конфуций характеризует правителя, обладающего могучей Благостью: «Сколь совершенна была благость Чи Цзы. Он мог подвигнуть людей на деяния, хотя им грозило строгое наказание за малейшее противодействие». Как же Чи Цзы добивался этого? Конфуций пояснил: «Я слышал, что об этом говорят: «Искренность в этом равносильна усилению в том». Лао-цзы же сказал: «Отбросьте то и придерживайтесь этого». Для «Мудрецов с горы Хуайнань» (даосская школа II в. до н. э.) «это» является непосредственным эквивалентом Благости, причём, как видно, и Конфуций и Лао-цзы имели в виду одно и то же, говоря о необходимости «придерживаться этого». «Это» превращается в прямое указание на истину, в отличие от «другого» — вещного, феноменального мира, мира слов и объяснений, настолько же равного Дао, как и отличного от него, — ведь «Дао противоположно вещам».

Иероглиф «ай» во фразе (7), переведённый здесь как «любить», в древности имел значение «ценить», а если трактовать шире, — «усматривать истинную ценность» и не носил оттенка влюблённости и тем более самовлюблённости. Поэтому здесь речь идёт о том, что мудрецы умели находить в себе высшее начало Дао и ценить его, не превознося своих достижений, что являлось особого рода даосским подвижничеством.

Вероятно, строки (1–2) представляли собой фольклорную поговорку или наставление в одной из старых мистических школ, это косвенно подтверждает и комментарий Ван Би на строки (1–4). Поэтому весь параграф построен как лаоистский комментарий на древнее высказывание.

 

§ 73

 

Человек, достойный звания мудреца, должен обладать двумя качествами, дающими ему «мандат» на действие, — бесстрашием и просветлённостью. Вот великая загадка — как распознать, происходит ли действие в соответствии с велениями Неба, или это лишь проявление суетных желаний человека? Трудность (5) заключается не столько в самой реализации действия, сколько в том, чтобы суметь услышать «волю Неба», уловить его бессловесную весть и не быть презираемым Небом за совершённый поступок. И здесь рождается великая даосская концепция «умения слышать Небо». Небо абсолютно открыто каждому человеку (8), даёт ему ответы на все вопросы (7), но не каждый может услышать его. Для этого нужен не только безмолвный небесный голос, но и личный волевой посыл человека, его внутренняя предрасположенность, дарующая симфонию Неба и человека, священного и повседневного.

В древней философской традиции мир представлялся как бесконечная, всераскинутая сеть, удерживающая вещи в порядке, которая, однако, сама не видна (10). Понятию «Небесной сети» соответствует понятие «узора» (вэнь) — переплетения всех вещей, дающих целостное, но при этом символическое понимание мира.

Сведение мира к знаку неуловимой «Небесной сети» позволяет выразить всю его полифонию в едином понятии Пути — Дао. А это, в свою очередь, ведёт к осознанию некой сокрытой глубины действительности, где и происходит истинное действие, которое на поверхности, т. е. в видимых вещах, обращается в недействие. Например, внутреннее всепобеждающее величие Дао приводит к его внешнему непротивлению и бесконфликтности.

Небо не выражает себя в словах, но тем не менее может глаголить через внутренние каналы, через интуитивное слияние человека с Дао и т. д. (7). Оно внутренне присутствует в этом мире и ничто не может твориться без его воли, но человеку не постичь смысл этого (см. комментарии Ван Би). Развёртывание «Небесной сети» столь медленно, что остаётся абсолютно незаметным, но в неё оказываются захваченными все вещи, и в том числе человек. Человек же постигает меру своих поступков, понимая всю трудность «истинного действият.е. умения действовать через Дао (§ 71), и не сталкивается с презрением Неба.

И вновь здесь — символика войны, приравнивание человека-воина и мудреца (1–2). Путь идеального правителя не отличим от пути Неба — он легко приходит и так же незаметно уходит, неприметно наставляя всех, кто соприкоснулся с ним, лишь одним своим присутствием. Небо не карает самоуверенных — оно их презирает, оставляет, лишает Благости (4), и это близко подходит к христианскому понятию «богооставленности». В этом параграфе ни разу не упоминается Дао, его целиком заменяет «Небо», что может свидетельствовать о том, что данный текст принадлежал более архаической школе, до формирования понятия «Дао». Но лаоисты переняли эту концепцию, близкую к их воззрениям.

В списках из Маваньдуя в этом параграфе нет фразы (5), но как и во всех остальных списках, в том числе и у Ван Би, она встречается в § 63, куда она больше подходит по общему смыслу. Вероятно, в текст Ван Би она вкралась как ошибка переписчика. По другим версиям, она была ошибочно включена в текст древними комментаторами как пояснение и постепенно вошла в основной корпус «Дао дэ цзина» в качестве канонического варианта.

 

§ 74

 

Человек не имеет права, не следуя Дао, вершить судьбы других людей. Палач (4) — весьма редкое и не характерное именование Дао, но всё же лишь Дао предопределяет судьбу людей и вещей. Лишь ему дано высшее право вершить судьбы людей, лишь оно являет собой Великого Мастера, и никто другой не имеет права осуждать или карать других. И человек должен вечно помнить об этой каре. Возможно, «Палач» выступает как персонификация смерти. Здесь слышится отголосок ранних поверий о «карающем» и таким образом дисциплинирующем начале мира, проявляющемся либо в виде злых духов, либо как «гнев Неба» (ср. § 29). Здесь же Дао выступает не только как «Палач», но и как «Мастер» — предельная концентрация непревзойдённого умения создавать и разрушать мир. Поэтому человеческое умение не сравнится с умением Великого Мастера, а попытка что-то сделать вне Дао лишь приведёт к гибели человека.

Во фразе (2) упоминаются некие «провинившиеся». Речь идёт о знатоках магических заклинаний, оккультных наук, а также обычных нарушителях закона. Всё это объединялось понятием «ци» — «необычное, неожиданное, странное».

Во фразе (5–6) о Великом Мастере (Да цзян) речь идёт именно о созидателе, творце, неком Великом ремесленнике или Великом Архитекторе, который созидает всё сущее вне деяния.

 

§ 75

 

«Деяния», которые творят верхи (3), понимаются даосами как насильное вмешательство в естественную жизнь народа и отклонение от следования Дао. От этого и нарушается «здоровье» общества. Страх смерти представляется древнему мудрецу важным регулянтом поведения людей в государстве, мощным рычагом помещения «маленького человека» в определённую ячейку сети мироздания (§ 73). Исчезновение страха, забвение о неком «палаче, который казнит» (§ 74), ведёт к хаосу в Поднебесной. Истинный человек, обретший срединный путь, не должен ни отвергать жизнь, ни принимать её во всей мелочности и, таким образом, подчиняться ей. Не заботясь о своей жизни и не превращая её в ложную драгоценность, он и не подаёт дурного примера другим. Мудрец не привязан к каким бы то ни было жизненным ценностям и всегда может отказаться от них, сохранив при этом внутреннюю свободу (§ 72).

Авторство этого параграфа вызывало много сомнений у комментаторов, вероятно из-за своего излишнего критицизма, хотя тема этого отрывка лежит в общем ключе с § 53, 72, 77. По одной из версий, сам Ван Би, взглянув на этот параграф, заметил: «Я думаю, что это не работа Лао-цзы» [7].

Бошу (1):

Человек голоден, поскольку слишком стремится к пище.

Бошу (5):

Народ презирает смерть, ибо слишком ценит свою жизнь.

 

§ 76

 

Податливость и ускользание — важнейшие свойства Дао, дающие ему возможность не соперничать ни с одной из вещей мира. Смерть в китайской традиции ассоциируется с прекращением трансформаций и окостенением, а слабость даёт возможность следовать потоку вселенских изменений. Даосские предания часто обыгрывали эту мысль, в частности, приводя в пример, что «жёсткие» зубы быстро выпадают, а «мягкий» язык остаётся, жёсткая ветка ломается под тяжестью снега, а гибкая ветка, склоняясь, сбрасывает снег и вновь выпрямляется и т. д.

Бошу Б (5):

Мягкое, слабое, уступчивое и малое идут стезёй жизни.

Ван Би и Бошу (6):

Оттого сильному войску не победить.

 

§ 77

 

Механизм приведения мира в гармоничное равновесие предельно прост: надо лишь позволить противоположностям естественно взаимодополнять и взаимосменять друг друга. На принципе «дополнения — уменьшения» базировались многие китайские искусства. В акупунктуре дополняют или уменьшают «энергетическое» наполнение активной точки или органа. В живописи так кладут тёмные и светлые мазки туши, так сочетают мутные размывы и точечные удары кистью, что они уравновешивают друг друга, создавая ощущение нерасторжимой, нефрагментарной целостности картины. В глобальном масштабе Поднебесной искусство сочетания «дополнения — уменьшения» доступно лишь истинным мастерам-мудрецам, которые черпают это умение из следования Дао. Мудрецы не считают такое мастерство за заслугу и всячески умаляют свои достоинства, так как, по сути, их личностно-субъективная деятельность отсутствует, они лишь используют творческую силу Дао. Обычные же люди далеки от этого умения, и поэтому Путь человека противоположен Пути Неба. Первый расценивается даосами как путь вещей, видимых и ощутимых явлений, обыденной разумности и бытового «книжного» знания. Путь Неба, напротив, сокрыт, несубстанционален, не агрессивен, обладает высшей, но в то же время несказанно-далёкой разумностью. Смута в государстве, таким образом, понималась даосами не как результат субъективных ошибок сильных мира сего или каких-то стихийных бедствий, но как отсутствие в мире мудреца, гармонизирующего общество и осеменяющего его Благостью Дао.

Бошу Б (1):

Разве не напоминает Путь Поднебесной натягивание лука?

Бошу (12–13):

Может ли он дополнить Небо тем, чем он владеет в избытке?

Бошу (15):

Именно так поступали мудрецы и не обладали этим.

 

§ 78

 

Двойственная сущность воды сделала водный поток едва ли не основным символом даосизма. Здесь вода выступает как прообраз действия Дао или «свершения дел недеянием». Внешняя мягкость, пластичность воды позволяет ей медленно и незаметно прорезать себе путь меж камней и подтачивать могучие скалы. Почти отчаянием звучат слова о том, что люди не могут следовать даже таким известным вещам, как путь мягкости (§ 70). Мудрец, таким образом, оказывается единственным человеком, который способен принять на себя все беды государства и, следуя мягкому ускользанию, подобно воде, устранить их.

Он и становится настоящим государем, который в тексте назван древним титулом «правитель алтарей и амбаров», то есть таким человеком, который сочетает в себе функции первожреца и старейшины, управляя как небесными, так и земными силами. Истинным правителем оказывается тот, кто меньше всего стремится к этому, меньше всего противоборствует с другими людьми.

Фраза (8–9) дословно звучит так: «Тот, кто берёт себе грязь (иероглиф «гоу» также обозначает «пороки», «скверна ««) государства, зовётся правителем алтарей и амбаров». В её подтексте лежит древняя церемония, когда правитель, передавая своему подданному часть территории, вручал ему, стоя на холме, ком грязной земли [60, 452–453]. Речь идёт о том, что правитель на самом деле принимает на себя не столько славу страны, сколько все её пороки, а следовательно, должен сполна обладать Благостью, чтобы воплотить в этой стране природный закон Дао.

Объяснение последней фразы (12) мы можем найти в §§ 41 и 45.

Бошу (2):

Но в противостоянии твёрдому и сильному ничто не победит её.

Бошу Б (4):

Вода одолевает твёрдое, а слабое одолевает сильное.

 

§ 79

 

В древности все договора купли-продажи, займа денег или зерна и многие другие заключались с помощью особой бирки, которая иногда служила своеобразным векселем (4). Изготавливалась она обычно из бамбука, в её середине вырезалась картинка, а по краям наносились надписи, например имя владельца, количество занятого зерна. После заключения сделки табличка разрубалась на две части, её левая часть оставалась у владельца, а правая передавалась тому, кто брал в долг. Таким образом, левая часть бирки — знак богатого владельца, который даёт взаймы и всегда имеет право потребовать долг обратно. Но мудрец поступает иначе: он даёт и не требует воздаяния, дарует, но не даёт взаймы.

Удивительное равновесие между беспристрастностью Небесного Пути и воздаянием человеку! (8–9) «Дао дэ цзин» постоянно подчёркивает абсолютное равнодушие, «негуманность» природы по отношению к человеку. Иероглиф «юй» в строке (9) может трактоваться и как «воздаяние», и как «помощь», поэтому некоторые древние комментаторы усматривали во фразе (8–9) скрытый смысл: не столько Небесный Путь помогает человеку, сколько сам человек может добиться этой помощи, которая будет исключительно его личной заслугой. И в этом — степень высочайшей свободы выбора человека.

Всякое добро относительно и частично, пока не будет принято какое-то кардинальное решение, исходящее от мудреца — носителя Дао и воплотителя Благости. Высшее благо, которое может сделать правитель-мудрец, — это простить долги народу, обескровленному постоянными войнами. Бирка для заключения договоров представляется внешним ритуальным актом, в то время как правитель и народ психологически должны составлять «единое тело» или «единую семью», члены которой связаны не договором, а узами содоверительности. Причём именно такими же узами связаны человек и Небо. Миссия правителя — помогать и вскармливать народ, а не заботиться о собственной роскоши. Считалось, что правитель получает от Неба «мандат на правление», а беды народа и хаос в государстве означают, что «мандат» утратил свою силу. Примечательно, что «мандат» и «судьба-предопределение» обозначались по-китайски одним иероглифом «мин» (ср. § 51), поэтому частые ошибки правителя в управлении народом воспринимались как знак изживания или исчерпания своей судьбы.

При всём своём «равнодушно-пассивном» характере Дао парадоксальным образом воздаёт людям истинного добра — добра, проистекающего от естественного закона, — мудрецам. Благодаря следованию Дао они наполняются Благой мощью, получают небесную Благость, становятся носителями судьбоносности Дао, а следовательно, и сами соучаствуют в передаче Благости другим людям, пусть даже и не понимающим смысла Дао. Таким образом, Дао воздаёт, не прилагая к этому усилий, то есть через собственное недеяние и невмешательство.

Буквальный перевод фразы (8) звучит как: «Путь Неба не имеет родственных чувств» (у цин) или «родственных различий» что ещё больше подчёркивает абсолютную холодность и безразличие Дао по отношению к явлениям и вещам мира, которые действительно — «родственники» Дао, поскольку порождены им. Этот параграф как по смыслу, так и по структуре соотносится с § 5: «Дао не гуманно…»

 

§ 80

 

Следуя концепции превалирования малого над большим, податливого над жёстким и малоприметного над грандиозным, идеалом для даосов было небольшое государство, построенное по архаичному патриархально-семейному принципу (1). Мотив «зова древности» здесь доведён до логического завершения: надо не просто вчитываться в слова мудрецов прошлого, но даже в своём образе жизни вернуться к старым обычаям, вплоть до узелковой письменности, основанной на завязывании определённого количества узелков на длинной конопляной верёвке, что служило своеобразным «накопителем информации» или текстом. Народ, пребывая вне знания (§ 65) и в отсутствии желаний, ведёт осёдлый образ жизни по типу соседской общины. Таким образом, осуществляется утопический идеал государства, пребывающего в естественности, полном равновесии и внутренней бесконфликтности, благодаря небольшому населению.

В первой фразе строки (2–3) имеют несколько трактовок, что, вероятно, подразумевалось и самим авто

ром. Иероглиф «ци» можно понимать и как «оружие», и как «предметы обихода», «инструменты». Поэтому второй смысл фразы следующий: «И пусть у народа будут сотни предметов обихода — никто и не воспользуется ими». Это — призыв к скромной и простой жизни в малом и неприметном государстве, далёком от политических бед.

Во многом этот параграф соответствует обстановке, сложившейся в эпоху Борющихся царств, когда каждый правитель стремился всячески расширить территорию своего владения. Но даосское парадоксальное учение говорит о другом: идеалом должно стать именно небольшое государство. У него предельно малы потребности, нет необходимости ни накапливать оружие, ни содержать войска, ни снаряжатьдорогостоящие походы.

Идеальное государство живёт в патриархальной простоте. Люди, не уезжающие в дальние места, т. е. не желающие чисто внешнего улучшения быта, ведут естественный образ жизни, что и является нравственным идеалом последователей Лао-цзы. Во всём параграфе видна критика стремлений могучих правителей в эпоху Борющихся царств как можно больше расширить свои владения. Тем не менее создаётся впечатление, что данный параграф проистекает не из даосской традиции, а является отголоском какого-то устного предания или письменного текста, утраченного уже в IV–III вв. до н. э. Возможно, он соотносится с традицией «примитивистов» древнего Китая, которые не представляли собой самостоятельной философской школы, но лишь подчёркивали необходимость предельной простоты жизни. Их можно было встретить и среди последователей Мо-цзы, призывавшего жить в травяных хижинах, и конфуцианца Мэн-цзы, и среди многих даосов.

Фу И (2):

то даже если у народа будет огромное количество оружия…

Бошу (2):

и даже если в нём будет оружия на десятки сотен человек…

Бошу (12–13):

Путь радуется своей жизни и будет доволен своим жилищем.

 

§ 81

 

Даосы не доверяли словам, считая их излишеством и приукрашательством того, что и так ясно без всяких слов. Необходимо достигнуть такого предельно спокойного состояния, когда не только отпадает необходимость в словах, но приходит молчание мыслей и «говорит» лишь Небо. Слова лишь подкрепляют иллюзию некого знания. Лаоисты не рассматривали слово как творящий Логос.

В противоположность этому многие философские и духовные учения отводили Слову едва ли не миросозидающую роль, ибо Слово пребывало в этом мире ещё до акта творения: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Иоан. 1, 1–3). Греческий философ Филон считал, что Логос — это мысль Божия, запёчатлённая во Вселенной. Гераклит полагал, что именно Слово-Логос устанавливает тот порядок, по которому существует мир, и «всё происходит в соответствии с Логосом». Близко к этой мысли подошли и представители индийской ведической традиции Араньяков («лесных отшельников»): «Семя сердца — мысль. Семя мысли — речь. Семя речи — деяние» («Айтарея-араньяка»). Для даосов же слово — это «пустышка», оно не значимо, не созидательно в этом мире и весьма далеко от творящего Слова-Логоса. Оно профанирует истинную мудрость, так как «раскрывает» её, отнимает у высшего знания сокровенный характер и редуцирует его до нескольких отрывочных мыслей. Здесь слышится своеобразный протест против конфуцианского многословия, не случайно под словом «образованный» (бо) подразумевается знаток конфуцианских канонов, обладающий лишь «книжным», а следовательно, — ложным знанием.

Здесь вновь поднята проблема, волнующая ши, — проблема истинного постижения, знания за пределами слов и образованности вообще, данных как интуитивное и ничем не опосредованое слушание Дао.

Бошу (2–4):

Мудрый не образован, образованный не мудр.

Добрый никогда не владеет многим.

Владеющий многим редко бывает добрым.

 

 

БИБЛИОГРАФИЯ